Текст книги "В погоне за «Босфором»"

Автор книги: Татьяна Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава 13

Ох уж, эта сладкая ленивая истома! В середине дня девицы из борделя мадам Азы обычно бездельничали. До полудня они нежились в своих постелях, потом собирались на поздний завтрак в маленькой столовой, где болтали о всевозможных пустяках и мыли кости своей хозяйке. Мадам Аза приходила вечером, а ее помощницы – рыжей толстухи Неонилы, гренадерской статью сильно напоминающей здоровенного мужика, – девицы не боялись: та сама «мадаму» не шибко жаловала. Да и как такую любить? Жадна, прости господи, неимоверно.

К трем часам пополудни девицы уже поставили второй самовар. Сплетни все закончились, варенье съели – больше ничего интересного до вечера не предвиделось.

– Может в лавку сходим? – предложила товаркам шустрая и вертлявая Глаша.

Ответа можно было и не ждать, остальные девицы – все, как на подбор, русоволосые и румяные сильно раздобревшие тверские мещанки – были ленивы и на улицу выползали редко. Они переглянулись и, как глиняные коты, замотали головами:

– Нет, не охота…

– Ну, как хотите, сама пойду.

Глаша только поднялась из-за стола, как на крыльце звякнул колокольчик.

– Кого это там принесло? Закрыто же еще, все в округе знают…

Она подбежала к окну и глянула вниз. На крыльце стоял парнишка в серой поддевке и мягком картузе. Услышав стук открываемой рамы, он поднял голову, ласково улыбнулся Глаше и крикнул:

– Помады французские, корсеты – англицкие, высший шик, только что с корабля.

– Контрабандой промышляешь, красавчик?

– А коли и так? – отозвался тот. – По дешевке отдаю.

Глаша спрыгнула с подоконника и заявила товаркам:

– Там внизу малец товар принес. Давайте посмотрим, пока ни мадам Азы, ни Неонилы нету. Деньги-то ведь еще не сдавали!

Румяные толстухи переглянулись и дружно кивнули:

– Давай…

Глаша уже летела к двери. Она открыла засов и впустила паренька.

– Пойдем наверх, там девочки ждут, – велела она.

Парнишка поспешил вслед за ней в маленькую столовую.

– Ну, показывай, что принес, – распорядилась Глаша.

Продавец откинул кусок холста с объемного короба и выложил на стол корсет в черных кружевах, две пары чулок и маленький веер, а за ними последовало множество разномастных склянок.

– Извольте, глянуть, белье, помады, румяна, даже белила англицкие.

Женщины тут же кинулись разбирать товар. От корсета отказались сразу: вертлявой Глаше он был велик, а на остальных явно не сошелся бы. Веер тоже пришелся не ко двору, а вот склянки вызвали у покупательниц живой интерес. А уж когда паренек разрешил мазнуть их содержимое «на пробу», женщины пришли в полный восторг. Они красили друг другу губы, румянили щеки, а брюнетка Глаша с удовольствием разглядывала в зеркале свое набеленное лицо.

– Сколько хочешь за белила? – поинтересовалась она.

То ли продавец был неопытным, то ли товар оказался и впрямь контрабандным, но запросил парнишка сущие гроши, женщины обрадовались, тут же поделили между собой склянки и кинулись за деньгами. Шустрая Глаша, вернулась первой, протянула коробейнику деньги и забрала баночку белил.

– Как у вас тут живется, хозяйка не обижает? – спросил паренек.

– Не больше чем в других домах, – пожала плечами Глаша. – Жадна только наша Аза, но и мы не вчера родились, свою копеечку к ладони прилепим.

– Да разве знатные дамы бывают жадными? Ходят слухи, что ваша, не в пример другим мадамам, – жена графа и только из интереса бордель держит.

– Кто? Аза?! – возмутилась Глаша. – Да это кто же такой слух пустил? Не иначе, как она сама.

В кухню вернулись другие женщины и возбужденная Глаша кинулась к ним в поисках справедливости. Как только ее товарки уловили суть возмутительной сплетни, пущенной мадам Азой о своем величии, всех четверых будто прорвало. На продавца сразу же посыпались откровения:

– Муж у нее есть, да только он – простой ямщик, даже хуже – погонщик, на телеге в одну лошадь в обозах ходит. На графа она только пока глаз положила, хотя знает того с юности. Она, конечно, забеременела от графа, да куда своего погонщика денет?..

– А коли и денет, – перебила всех Глаша, – граф этот все равно на ней не женится, не по чину ему это.

Женщины дружно закивали, соглашаясь, но продавец все никак не мог понять сути их заявлений, и переспросил:

– Так если граф ребенка признает, это все равно, что женился…

– Ей муженек так признает, что мало не покажется! – отозвалась Глаша. – Видел бы ты, как он ее отделал? Живого места не было. Как только она еще дитя не скинула…

Все наперебой кинулись делится воспоминаниями до чего же страшно выглядела «мадама» после возвращения мужа, и как граф к ней мерзко относился: издевался да высмеивал. Они так увлеклись, что не заметили в дверях новую фигуру. Высоченная и широкоплечая, с огромными, как астраханские дыни, грудями эта рыжая женщина казалась просто великаншей. Она строго зыркнула на девиц и поинтересовалась:

– Что это вы тут за базар устроили? Забыли, что хозяйка говорит? Собирай парень свое барахло и уматывай.

Повторять ей не пришлось. Коробейник покидал в свою корзину товар и распрощался. Через мгновение за ним захлопнулась дверь заведения. Задание частного пристава Данила выполнил – теперь вся подноготная хозяйки борделя Азы Гедоевой перестала быть тайной.

Аза натянула рубашку и накинула поверх нее шелковый капот. Алана дома не было, этот дурак все не мог поверить, что она не предупреждала Печерского, тот уехал сам. Придурок-муженек сначала сам проспал соперника, а теперь носился по столице в его поисках. Пусть бегает, она хоть отдохнет от них обоих. Аза села у туалетного столика и принялась старательно запудривать глубокие морщинки вокруг глаз и только наметившуюся сеточку у губ. Да, время неумолимо отнимало ее красоту. Впрочем, была ли та красота? По крайней мере, десять лет назад мать Вано – графиня Саломея Печерская – считала свою приживалку уродиной.

Мысли Азы метнулись, вновь всплыли в памяти паскудные картины недавнего прошлого, когда она пыталась во что бы то ни стало забеременеть от Вано. Этот поганец вконец скурвился. Он оказался так слаб по мужской части, что не мог излиться по нескольку часов. Аза подсовывала ему девиц для оргий, но Вано так и остался безнадежным слабаком. Все заканчивалось одинаково. Несколько девиц по очереди возбуждали его ртом, а когда появлялся намек, что Печерский может кончить, Аза залезала к нему на колени, сама вводила внутрь себя вялый член и дотягивала совокупление до нужного ей завершения. Сколько раз так ничего и не получалось, и тогда Вано вымещал злобу и на ней, и на девицах, пиная их ногами. Но теперь все, слава богу, в прошлом.

«Больше он мне не нужен, – поняла Аза, – более того, он вообще-то зажился на этом свете: не ровен час, еще других наследников оставит. Впрочем, это вряд ли…»

Аза вспомнила сморщенный отросток под обрюзгшим животом графа и расхохоталась. Уж она-то знала толк в мужских достоинствах, ее девки, бывало, визжали, обслуживая настоящих мужиков. Хуже Вано был только ее собственный муженек. Мысль об Алане опять испортила ей настроение. Как она ошиблась, считая того тюфяком, а муж оказался зверем, да к тому же невероятно жестоким.

«Ну, ничего, – подбодрила она себя, – вот рожу с сына, тогда и начну новую жизнь: подарю девок и бордель Алану, а сама уеду».

Аза представила графиню Саломею Печерскую. Как у той затрясутся руки, когда она впервые увидит внука! Восторг ненависти согрел душу Азы: она, наконец-то победит проклятую ведьму.

«Только так, – решила она, – Все мне! Меньшего я не приму».

Она поднялась и посмотрела на часы. Пора! Через час заведение открывать, в начале вечера – самый поток клиентов Аза надела шляпку, накинула шаль и поспешила в свой бордель. В дороге она вдруг почему-то вспомнила, что сегодня смогла избежать встречи с Аланом.

Алан все никак не мог поверить, что проиграл. После возвращения в Санкт-Петербург он несколько раз переспрашивал у жены, действительно ли та сказала Вано, что ее муж вернулся, и женщина клятвенно подтвердила, что граф все понял правильно. Получалось, что Печерский сбежал в Москву, но это выглядело так странно и глупо, что в голове простого погонщика, каким был Алан, не укладывалось. Как можно уехать, не получив кучу денег, ведь именно их и должен был передать Гедоев своему заказчику.

Вано был именно заказчиком, ведь он заплатил половину от условленной суммы за поездку в Одессу. Алана это устраивало, он знал, что в южном порту купит контрабандный гашиш гораздо дешевле, чем в горных селениях Кавказа, а заработать еще и на поручении казалось очень заманчивым. Но все изменилось, когда Гедоев увидел кошели с золотом, переданные одесским купцом для доставки его заказчику в столицу. Там оказалась такая сумма, что Алану пришлось бы три года возить гашиш и окончательно рассориться с подельником Конкиным, все время сбивавшим цену на товар. Такие деньжищи доставалась Вано за просто так, а в случае ареста курьера тот заявил бы, что не знает жалкого торговца опасной травой, и сиятельному графу все бы поверили.

«Сукин сын, – бесновался Алан, – все ему в руки с неба падает. Приеду – поговорю, что за такую работу нужно платить больше».

Он вернулся с твердой уверенностью, что заставит Вано делиться, но дома выяснил, что, оказывается, делиться заставили его самого. Пока хозяин отсутствовал, мерзавец не только развлекался с его женой, что было бы еще полбеды, а сделал ей ребенка. Теперь, по всем законам, этот еще не родившийся ублюдок считался Гедоевым, а такого Алан простить своему обидчику уже не мог. Он решил наказать сукиного сына, но до сих пор так и не смог его найти.

Аза утверждала, что в первый же вечер после его приезда она пыталась растолкать мужа, чтобы сообщить о приходе Печерского, но Алан был не в состоянии вырваться из приятного, полного радости сна.

– Ничего, повидаемся сегодня, – решил он утром, и наказал жене немедленно сообщить, как только ее любовник объявится.

Но Аза, вернувшись домой, как обычно, за полночь, доложила раздосадованному мужу, что Печерского сегодня не видели.

– Ты его предупредила?! – взревел Алан, отвешивая женщине увесистую оплеуху. – Признавайся, шлюха!

Но Аза поклялась жизнью обеих их дочерей, что ничего Печерскому о подозрениях Алана не рассказывала, более того, жена заявила, что любовник и не подозревает, что ее будущий ребенок – от него. Она говорила так убедительно, что Алан ей поверил – не могла же мать врать, поклявшись жизнями своих дочерей.

Гедоев понадеялся, что его заказчик появится в борделе на следующий день, но этого не случилось, и только к концу недели торговец понял, что Вано избегает встреч с ним. Если тот не ожидал мести Алана из-за жены, то почему не спешил получить привезенные им деньги? Нет, видно, все-таки подозревал, раз даже соглашался расстаться с такой огромной суммой, лишь бы не подвергать себя опасности.

Алан решил реквизировать золото Печерского, и сразу же оказался перед вопросом, куда его вложить, ведь явно негоже, чтобы такие деньжищи лежали мертвым грузом – они должны работать и приносить доход.

«Можно отнести их Барусю, сказать, что в работу отдаю, – размечтался Алан, – у него, говорят, много заемщиков, человек он надежный. Буду сидеть, ничего не делая, только денежки получать».

Радужная перспектива разбилась о суровость действительности: Барусь обязательно поинтересовался бы, откуда у мелкого торговца появилась такая сумма в золоте, а там, глядишь, и в полицию сбегал бы. Нет, вариант с ростовщиками не годился, но тогда оставался лишь Конкин. Алан чертыхнулся, ведь отношения с подельником у него постоянно балансировали на грани драки. Конкин безбожно занижал цену на привезенный гашиш и при этом забирал большую часть себе на том основании, что давал Алану аванс.

– Да, деньги есть – а вложить некуда… – пробормотал Гедоев, пересчитывая в своей холодной парной золотые червонцы Печерского, их оказалось ровно двести штук, и вдруг в его голове мелькнула счастливая мысль:

«Аванс! Я верну Конкину аванс и заберу обратно товар, хочет – пусть берет по той же цене, что и другие. Хватит ему сидеть на моей шее, свесив ноги!»

Алан спрятал кошели в тайник под полатями, запер баню и направился к маленькому лазу между дворами. Он раздвинул две доски и оказался во дворе соседа. Гедоев уже собрался постучать в дверь дома, но та сама распахнулась, и на пороге появился хозяин дома. Волосы соседа были всклокочены, как будто тот только что спал.

– Чего нужно? Не договаривались же, – процедил Конкин. – Что-нибудь случилось?

– Да ничего, просто дело есть…

– Ну, проходи, – посторонился сосед, пропуская его в дом.

Алан чувствовал, что Конкин раздражен его приходом, казалось, что он помешал чему-то, затеянному соседом, но тот выглядел только что вставшим с постели – значит, занят не был. Конкин недовольно засопел, кивнув посетителю на стул, и поинтересовался:

– Зачем пришел?

– Я пришел, чтобы отдать тебе аванс и забрать свой товар, твоя цена меня больше не устраивает.

– Вот как? А что же ты раньше думал, когда мои средства по полгода крутил? – удивился Конкин, и его узкие глаза недобро блеснули. – Тогда мои деньги тебе хороши были, а нынче, значит, уже в тягость?

– Сам виноват, – разозлился Алан, чувствуя определенную правоту в словах подельника, – ты давишь цену! С тобой работать совсем невыгодно.

– Что же тебе выгодные покупатели авансов на полгода не дают? – поинтересовался Конкин, – а я – плохой человек – тебя деньгами снабжаю и процентов не беру.

– Больше это не понадобится, – отрезал Алан, – бери свой аванс, возвращай товар, разводимся мы.

– Это ты со своей шлюхой разводиться будешь, – зловеще процедил сосед, и яростная гримаса исказила некрасивое лицо, сделав его совершенно ужасным. – Ну, а я тебе развод дам – только когда сам этого захочу, так что иди пока домой, недосуг мне лясы с тобой точить, устал я.

Конкин настолько недвусмысленно сунул руку в карман широких плисовых штанов, что безоружный Алан испугался за свою жизнь. Он молча попятился к двери, и только захлопнув ее за собой, вздохнул свободно. Гедоев направился к лазу в заборе, пролез на свою сторону и задумался. То, что Конкин ему отказал, не удивило. Странно было другое: куда тот так спешил? Алан не поленился засесть у окна в мезонине, чтобы проследить за подельником. Ждать пришлось долго, но терпение Алана было вознаграждено: в сумерках дверь соседского дома отворилась, и оттуда вышел Конкин, а рядом с ним топала широченными шагами огромная рыжая женщина.

«Неонила! – узнал Алан. – Так вот кто был с ним, когда я полез с разговорами. Значит, эта коровища все слышала, и если до разборки меж нами дойдет, она против меня показания дать сможет».

Ну, это-то было решаемым: одного соседа завалить или на пару с любовницей – Алану без разницы, одной жизнью больше, одной меньше – для него не имело никакой разницы. Он задумался, что, может, следует присоединить к этой компании и собственную жену, пока та еще не родила. А почему бы и нет? Вполне разумная мысль! А вот ее любовника Алан собирался беречь, Очень-очень беречь свою дойную корову. Вот все и встало на свои места. План виделся ему простым и ясным, оставалось лишь найти исчезнувшего Вано.

Старуха – хозяйка дома, где снимал комнату Печерский, сообщила Алану, что ее постоялец отбыл в Москву и велел его ждать не ранее чем через месяц. Гедоев не представлял, что делать дальше. Места службы Вано он точно не знал, только слышал от жены, что Печерский устроился помощником к генералу. Куда теперь идти? Искать дом этого генерала? Да кто бы пустил туда Алана? Он печально вздохнул, собираясь уйти, когда хозяйка поинтересовалась:

– А вы графу друг что ли?

– Конечно, я привез ему известие от его матушки, та на Кавказе сейчас живет. Видите ли, она уже совсем плоха, боюсь, не доживет до приезда сына, – вдохновенно соврал Гедоев.

– Ах, как жалко! – расстроилась старушка. – Вам нужно разыскать графа. Как же остаться без благословения матери?! – Она задумалась, что-то вспоминая, и сообщила: – Мой постоялец, уезжая, говорил, что его начальнику друг предложил для проживания свой дом около Ивановского женского монастыря.

– Спасибо вам, добрая женщина, – поклонился Алан. – Даст бог, мать вашего постояльца выживет, а если нет, так он, может, к вам и не вернется: хозяйство большое ему на Кавказе достанется.

Старушка разохалась и, похоже, хотела еще поговорить, но Алан быстренько распрощался. Нечего откладывать, пора в дорогу! На червонцы Печерского он сможет долететь до Москвы за четыре дня. Нужно только брать на почтовых станциях экипажи полегче.

Глава 14

Экипаж графини Чернышевой остановился у Никольских ворот. Ливрейный лакей спрыгнул с козел и подбежал к часовому, застывшему в тени полосатой будки, – предъявлять разрешение на проезд.

Солдат вскользь глянул на бумагу и пропустил экипаж в Кремль.

– Ну вот, Софи, считай, что приехали, – заметила графиня Кочубей, с тайной жалостью скосив глаза на изможденное лицо своей подруги, – не нужно так волноваться, все будет хорошо.

Однажды, сразу после отступления французов, вернувшаяся в Москву Софья Алексеевна увидела взорванные башни и так испугалась, что за все прошедшие с той поры немалые годы так и не решилась побывать в Кремле. Она, конечно, понимала, что к коронации все должны были уже восстановить, но все-таки с опаской оглядывалась по сторонам – не дай бог, вновь зайдется сердце при виде изувеченных русских святынь. Но Кремль радовал глаз прежним величием, все дворцы и храмы стояли на своих местах да и выглядели так же, как и до войны.

– Стыдно признаться, но я уже тринадцать лет здесь не была, боялась тяжких воспоминаний, – шепнула она подруге. – Неужели все восстановили?

– Похоже на то. Я слышала, что монастыри и дворцы все восстановлены, Арсенал снаружи достроили, а теперь отделывают внутри.

– Слава Богу, – откликнулась Софья Алексеевна и перекрестилась на выглянувшие из-за стены Сената купола колокольни Ивана Великого. – Я тебя даже не спросила, куда мы едем, в Большой дворец?

– Нет, императорская чета еще с восемнадцатого года облюбовала Малый. Александра Федоровна не любит огромных залов, по-моему, даже боится их, а там ей уютно. К тому же наследник-цесаревич в Малом дворце родился, и у государыни остались добрые воспоминания о тех днях, так что теперь они вновь живут там. Но и императрица-мать не стала одна занимать Большой дворец, Мария Федоровна поселилась в Теремном, а свои балы дает в Грановитой палате.

– Как же все сложно при дворе, – вздохнула Софья Алексеевна, – я никогда не понимала этих отношений…

– Ничего сложного, наоборот, все очень просто: император считает главным себя, его жена это понимает, ну, а все остальные, включая императрицу-мать, не должны об этом забывать.

Экипаж обогнул Соборную площадь и пристроился к длинной веренице карет, свозящих нарядных дам к высокому, выгнутому крутой дугой крыльцу Теремного дворца.

– Смотри, сколько сегодня приглашенных! – удивилась Кочубей и начала старательно считать визитерш, по очереди ступающих на широкое крыльцо, потом она отвлеклась и спросила: – Кстати, ты знакома с Долли Ливен? Вон она – на лестнице. В честь коронации они с супругом возведены в княжеское достоинство. Не знаю, как ее муж, но сама-то Долли эту честь давно заслужила: на ней еще со времен войны держатся все отношения с Англией.

Софья Алексеевна постаралась разглядеть княгиню Ливен, но их экипаж был еще слишком далеко, и она заметила лишь высокую фигуру в малиновом платье и пышные темные локоны. Дама легко взбежала по ступенькам и исчезла под каменным шатром верхней площадки крыльца. Зато следующая гостья поднималась по лестнице так медленно, что собрала позади себя пестрый цветник из нарядных женщин.

– Мария Антоновна Нарышкина, – вздохнула Кочубей, – после смерти государя она сильно сдала, видишь, еле ходит.

Подруга все перечисляла имена приглашенных, но Софья Алексеевна ее не слушала. Она так боялась получить сегодня отказ, что у нее дрожали руки. Впрочем, услышанная краем уха фраза, отвлекла ее от собственных переживаний.

– Кстати, сегодня объявили, что Чернышеву в честь коронации тоже пожалован титул, его возвели в графское достоинство, – сообщила Кочубей. – Может, новоиспеченный граф теперь отвяжется от твоей семьи?

– Хотелось бы, – откликнулась Софья Алексеевна. Она так устала, что теперь была готова отдать что угодно, лишь бы эта черная полоса наконец-то закончилась.

Их экипаж поравнялся с крыльцом, лакей распахнул дверцу и помог дамам выйти на широкие ступени.

Лестница показалась Софье Алексеевне бесконечно длинной и крутой, пока они поднялась на большую террасу, она обессилила.

– Отдышись, – посоветовала Кочубей и, подхватив под локоть, увлекла подругу под шатровые своды каменных сеней. Они вошли в большой вестибюль, и Софье Алексеевне показалось, что она попала в сказку. Коралловые колонны яркой рамой обрамляли белую мраморную лестницу, а на светлых, золотистых стенах причудливо переплетались резные листья и фантастические цветы. В простенках по небесной лазури алели розы, а у подножия лестницы скалили клыки два льва с геральдическими щитами.

– Боже мой, какое чудо! – восхитилась графиня. – Хоть это сохранилось…

– Да что ты! Ничего не уцелело, французы что не разграбили – то взорвали. Все восстанавливали по старым рисункам, но я здесь была в юности и помню дворец именно таким. Понятно, что сейчас краски ярче, чем прежде – не выцвели пока. Но это лишь начало, посмотришь, как внутри все сделано.

Мария Васильевна повела подругу мимо оскалившихся львов, они миновали лестницу и медленно двинулись через анфиладу сводчатых залов. Кочубей не спешила, давая возможность Софье Алексеевне поближе рассмотреть фантастическую красоту парадных комнат Теремного дворца. Алые с золотом стены перетекали в светлые, сплошь расписанные нежными сказочными узорами. Потом фон наливался охрой, и узоры темнели, становясь черно-зелеными, а суровые лики московских князей проступали на фресках. У Софьи Алексеевны захватило дух, так это было необычно и прекрасно. Подруги вошли в большой двухсветный зал с высоким сводчатым потолком-куполом. Все здесь покрывала затейливая позолоченная резьба, делая зал похожим на огромный старинный ларец, а овальные вставки с ликами святых на куполе казались драгоценностями, сложенными в него на хранение.

Прибывшие дамы собрались маленькими группками и выстроились вдоль стен, и лишь Мария Нарышкина уселась в старинное кресло с очень высокой, жесткой спинкой.

Двери в зал отворились, и вошла Мария Федоровна. В белом платье с жемчугами на шее она выглядела на удивление молодо. А может, дело было в улыбке? Или в сияющем взгляде? Похоже, императрица-мать пребывала в прекраснейшем настроении.

Сразу за ней следовала высокая сухопарая старуха в черном шелке. На ее груди переливалась бриллиантами Екатерининская звезда.

– Обергофмейстерина – свекровь нашей Зизи, – шепнула подруге Кочубей, кивнув на даму в черном.

Императрица переходила от группы к группе, и чем ближе она приближалась, тем страшнее становилось Софье Алексеевне, ведь все собравшиеся в зале женщины были благополучны, и лишь у нее решался вопрос жизни и смерти. Вдруг императрица не захочет омрачать светлые праздничные дни тяжким воспоминанием о декабрьском восстании? Слишком уж мало времени прошло – раны еще не зарубцевались. Наконец государыня остановилась около них, тепло поздоровалась и двинулась дальше. Она обошла всех приглашенных, а потом обергофмейстерина пригласила дам в соседнюю палату на чай.

Подруги вошли туда последними, к ним тут же поспешила одна из дежурных фрейлин и указала на маленький столик в нише у окна.

– Прошу вас, садитесь, – озабоченно предложила она и вновь убежала за указаниями к обергофмейстерине. Императрица-мать в одиночестве сидела за небольшим, сервированным к чаю овальным столом. Вдоль стен палаты установили с десяток маленьких столиков, и за ними уже расположились приглашенные дамы.

Лакеи начали разносить чай, а фрейлина, подойдя к столику, где в одиночестве восседала Мария Нарышкина, пригласила ту пройти к столу императрицы.

– Как и двадцать лет назад, – усмехнулась Кочубей, – тогда Мария Антоновна везде была первой.

– Пусть так, – примирительно отозвалась Софья Алексеевна, – она – бедняжка потеряла всех, кого любила, пусть хотя бы почет согреет ей душу.

Кочубей пожала плечами и замолчала, а графиня вновь погрузилась в свои тяжкие мысли. Софье Алексеевне почему-то казалось, что она стоит на краю пропасти. Сейчас решалась ее судьба, и та зависела от мнения одной уже немолодой женщины: императрица могла подарить ей надежду, а могла и убить ее.

«Господи, помоги мне! – мысленно взмолилась графиня. – Пусть она разрешит мне поездку к сыну, а назад я вернусь только вместе с Бобом».

Она подняла глаза и вдруг увидела на своде потолка прямо над своей головой летящего ангела. Острая радость пронзила ее душу – это был знак.

«Все будет хорошо, – поняла она, – я поеду к сыну».

Графиня глянула на стол императрицы, за ним уже сидела княгиня Ливен, та что-то весело говорила Марии Федоровне, а государыня смеялась в ответ, как простая смертная. Спустя пару минут княгиня поднялась, а ее место заняли другие гостьи. Те тоже пробыли около императрицы несколько минут и откланялись, а дежурная фрейлина подошла к столику, где сидели графини Кочубей и Чернышева.

– Дамы, прошу вас следовать за мной, – позвала она.

Подруги поспешили к столу императрицы.

– Пожалуйста, садитесь, – пригласила Мария Федоровна и сразу же обратилась к Кочубей: – Мари, ты говорила, что графиня Чернышева хотела о чем-то попросить?

– Да, ваше императорское величество! Вы позволите ей самой изложить свою просьбу?

– Говорите, графиня, – кивнула императрица.

Софья Алексеевна собрала все свое мужество и сказала:

– Ваше императорское величество, я – несчастная мать. Мой сын осужден на три года каторжных работ, у него нет жены, чтобы разделить с ним тяготы его нынешней жизни, я – его единственная надежда. Позвольте мне обратиться с просьбой о разрешении выехать в Сибирь к сыну.

Вот все и сказано! Что же будет теперь?.. Застыв, как натянутая струна, графиня ожидала ответа. Вдовствующая императрица молчала. Тишина сделалась оглушающей, но пусть лучше будет молчание, чем отказ. Наконец государыня как будто пришла к какому-то решению, она глянула на замершую напротив нее бледную как смерть женщину и спросила:

– Ваши дети все живы?

– Да, ваше императорское величество, – отозвалась пораженная графиня.

– Тогда не искушайте судьбу, не называйте себя несчастной матерью, для матери невозможно бороться лишь со смертью. Но кроме сына у вас ведь есть дочери – что будет с ними, если вы уедете?

– Моя старшая уже вышла замуж за князя Платона Горчакова, и он стал опекуном двух моих младших дочек.

– Это хорошо! Горчаков благороден, он сильно напоминает своего отца, а того я очень ценила. Вы правы, что доверили князю Платону судьбу своих дочерей, – отозвалась императрица и призналась: – Как мать, я вас понимаю! Подавайте прошение на имя государя, я сама поговорю с сыном, и если он прислушается к моему мнению – вы сможете уехать в Сибирь.

– Благодарю, ваше императорское величество, вы так великодушны! – воскликнула Софья Алексеевна. Она была безмерно рада и благодарна этой немолодой, усталой женщине. Императрица улыбнулась и кивнула, подсказав, что аудиенция окончена. Графиня Кочубей поднялась, Софья Алексеевна встала вслед за ней, они поклонились и вернулись на прежнее место.

– Ну, слава Богу, – шепнула Мария Васильевна. – Я, признаюсь, подумала, что все пропало, и она откажет. Теперь посиди и успокойся, посмотри, как принимают других.

Но мыслями Софья Алексеевна уже летела к сыну. Она предвкушала отъезд, планировала, что привезет в Сибирь, чтобы сделать их жизнь хотя бы немного более комфортной, графиня даже не заметила, как все гостьи побывали за столом у государыни. Она опомнилась только, когда обергофмейстерина объявила, что прием окончен. Графиня вместе с остальными дамами склонилась перед покидавшей палату императрицей, а потом подняла взгляд на ангела, парящего на сводчатом потолке.

«Спасибо тебе от матери, – мысленно поблагодарила она небесного заступника. Софья Алексеевна была абсолютно уверена, что именно небеса помогли ей уговорить вдовствующую императрицу.

Вечером того же дня вдовствующая императрица давала бал в Грановитой палате. Мария Федоровна давно запамятовала, на скольких балах она выступала хозяйкой. Раньше предвкушение очередного триумфа заряжало государыню бодростью и хорошим настроением, а теперь ей приходилось постоянно лицедействовать, изображая бодрость и хорошее настроение, что не так уж и просто, когда на самом деле тебя давят усталость и опустошенность. До начала нынешнего бала оставалось меньше часа, а она все еще лежала в своей спальне. Роковой декабрь прошлого года надломил могучую волю «чугунной матушки», как ее, шутя, звали старшие сыновья. Сколько потерь может пережить душа? Мария Федоровна теперь часто задавала себе этот вопрос, и каждый раз признавалась, что на ее жизнь пришлось слишком много горя.

– Скольких детей может пережить мать? – прошептала она, глядя на роспись сводчатого потолка, где в голубом небе парила с младенцем на руках Дева Мария. – Я уже похоронила пятерых, неужели это еще не все?..

Воспоминания жгли, и несгибаемая императрица, ставшая теперь просто старухой, все искала в них ответ на вопрос, почему же жизнь оказалась так жестока. Она ведь была хорошей женой, и пусть ее муж оказался противоречивым и мятущимся, но вначале-то они любили друг друга. Это потом уже Павел стал заводить любовниц, да и она не отставала, но всегда главными для нее оставались дети. Десять детей – четыре сына и шесть дочерей, все как на подбор, один ребенок лучше другого. Только малышка Ольга прожила всего три года, а остальные выросли. Девочки стали красавицами, сделали прекрасные партии, а сыновьями мать могла только годиться. Главная любовь всей ее жизни – Александр – стал великим императором, освободителем Европы. Как ревновала Мария Федоровна своего первенца к бабке, ведь свекровь забрала долгожданного наследника сразу после рождения. Мария Федоровна всю жизнь воевала за внимание и любовь Александра, сначала со свекровью, потом с молодой невесткой, затем с официальной любовницей Нарышкиной, а в роковом ноябре прошлого года она потеряла все…

«Нельзя было отпускать его в Таганрог», – терзалась Мария Федоровна.

Она корила себя, хотя давным-давно знала, что советов ее великий сын не принимал. В последние годы он как никогда много времени стал проводить с матерью, и Мария Федоровна наконец-то уверилась в его сыновей любви, тем тяжелее оказалась ее потеря. Горькие мысли терзали сердце, колола ревность, ведь Александр не просто так рвался уехать из столицы.