Текст книги "В погоне за «Босфором»"

Автор книги: Татьяна Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава 28

Праздник кончился, а вместе с ним ушли тепло и хорошая погода, как будто природа на радостях подержала над молодой и прекрасной венценосной четой солнечный шатер, а потом свернула его и убрала до лучших времен. Свинцовые тучи за окном, безнадежность и тоска в душе – все было закономерно, но Надин отчаянно старалась выбраться из этого серого болота. Хотя бы ради матери, но нужно выглядеть благополучной. Печали все прибывали, и Софья Алексеевна держалась из последних сил. Три дня назад пришло тревожное письмо от Веры – врачи уложили ее постель из-за угрозы выкидыша. На семейном совете порешили, что поддержать Веру поедет бабушка, а Надин вернется в родительский дом и станет опекать Любочку. Старая графиня выехала в Солиту накануне, а сегодня покидала родной дом и сама Софья Алексеевна. Все боялись даже заикнуться об этом, но одному богу было известно, когда семья соберется вновь, да и даруют ли им небеса такое счастье.

Начался дождь. Мелкий, холодный и безнадежный он размывал остатки мужества, и Надин казалось, что небо плачет вместе с ней. На запятках дорожного экипажа почти вровень с крышей увязали сундуки, а внутри негде было повернуться от узлов и одеял. Для Софьи Алексеевны и ее горничной осталось совсем мало места, но Надин уже устала спорить с матерью, настаивая на еще одном экипаже. Хрупкая графиня проявила недюжинный характер и отмела все советы:

– Это все лишнее, дорогая, – твердо сказала она, – я хочу ехать быстро, это – самое главное, а места нам хватит.

Надин практически умолила мать взять пятнадцать тысяч из оставленных ей Дмитрием денег. Теперь вместе с выручкой от продажи соли, присланной Верой, у графини собралось около пятидесяти тысяч. Надин успокаивала себя тем, что как только мать устроится, она будет переправлять ей деньги, пользуясь любой оказией.

Проводить подругу пришла и княгиня Волконская, та зябко куталась в теплую тальму и была непривычно бледна.

– Прощай, Софи, может, и не увидимся, – тихо сказала она. – Я приняла окончательное решение: весной приму католическое крещение, и, скорее всего, мне придется уехать. Ты прости, если что было не так.

– С тобой все всегда было так, – сквозь слезы улыбнулась Софья Алексеевна и попросила: – присмотри за моими дочерьми, пока можешь.

– Обязательно, а ты пиши мне, где бы я ни жила…

Софья Алексеевна только кивнула. Говорить она уже не могла. Рядом навзрыд плакала Любочка, и только Надин крепилась, хоть и ее глаза были полны слез. Софья Алексеевна перекрестила своих дочерей и села в экипаж. Кучер тронул, и карета выехала со двора.

Сестры проводили взглядом свернувший на Тверскую экипаж матери, простились с княгиней Волконской и пошли в дом.

– Как мы сможем жить без мамы, Надин? – тихо спросила Любочка.

– Пока не знаю, но мы обязательно что-нибудь придумаем!

– У тебя щеки мокрые…

– Это все дождь, – твердо сказала Надин. Что ни говори, а плакать под дождем очень удобно: надо потом только не признаваться в своей слабости.

Сколько часов проплакала Надин в черной тиши своей спальни? Она не считала. Тоска душила ее. Казалось, что еще чуть-чуть и отчаяние победит. Надин силой заставила себя подняться с постели. Выйти из этой черноты! Хоть на все четыре стороны. Даже узников выводят из камер! Надин накинула шаль и вышла в сад. Музыка из окон Волконской напомнила ей о прошлой жизни. Оказывается, она просто не понимала, как была тогда счастлива.

«Нужно пойти к Зизи», – мелькнула спасительная мысль.

Тогда хотя бы окажешься среди людей – можно просто сесть в уголке и слушать.

Надин вернулась в дом, выбрала первое попавшееся платье, пригладила волосы и через четверть часа вошла в музыкальный салон княгини Волконской. Концерт уже шел. Допев романс, спустился со сцены смуглый красавец – итальянский тенор. Он галантно подал руку княгине Волконской. Та поднялась на сцену, подошла к фортепьяно и, прежде чем сесть за инструмент, объявила:

– Я хочу спеть для вас русское произведение. Я делаю это с огромным удовольствием, поскольку сегодня его вместе с вами будет слушать знаменитый поэт, написавший эти проникновенные строки.

Руки Зинаиды Александровны легли на клавиши, и зазвучали первые аккорды, а потом вступило великолепное контральто. Это была та самая элегия, которую уже слышала Надин:

 
– Погасло дневное светило,
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…
 

Надин забыла, где находится. Это все было только о ней! Откуда поэт мог знать о ее мечтах, как он понял тоску потерявшего себя человека, откуда знал, что желания и надежды обернутся томительным обманом? Она впитывала каждый звук и каждое слово, ведь Волконская пела о том, что творилось в душе самой Надин. Почему так получилось? Она спасла бы свою гордость, если бы смогла забыть случившееся между ней и Ордынцевым. Как будто отвечая на ее незаданный вопрос, откликнулась Зизи:

 
– Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
 

Вот и ответ! И все так просто: она любит мужа, а тот влюблен в другую! В этом и был корень всех зол, а остальное лишь усугубляло ее отчаяние. Пораженная сделанным открытием Надин замерла, прижавшись к колонне. Она не хотела принимать правду. Просто не могла! Оказаться недостойной любви – почему?!..

Музыка смолкла, и слушатели зааплодировали, они встали с мест и повернулись к невысокому человеку, сидевшему в первом ряду. Надин из-за голов гостей видела лишь шапку черных кудрей, но вот поэт поднялся на сцену к княгине Волконской и поцеловал ей руку. Надин поняла, что он – совсем еще молодой человек – безмерно счастлив. Крупные серые глаза его блестели от волнения, а улыбка рвалась наружу сквозь маску сдержанности. Поэт чуть наклонил голову, поблагодарив слушателей, и аплодисменты загремели с новой силой.

– Он станет самым знаменитым стихотворцем России, – раздался за спиной Надин ненавистный голос. – Я всегда это знала, с самого первого его появления в свете, я как раз тогда начала выезжать. Мы очень дружили.

Лучезарная улыбка сияла на вишневых губах Ольги Нарышкиной.

– Вам повезло, – стараясь сохранить достоинство, ответила Надин.

Она с гордостью вздернула голову и бросила на соперницу высокомерный взгляд. Но ту это не испугало, Нарышкина насмешливо хмыкнула и объявила:

– Мне всегда везет, потому что мужчины делают лишь то, что захочу я, а ведь они правят этим миром. Но больше всего мне повезло в семнадцать лет – тогда расцвело наше с Дмитрием чувство. Я была и его первой любовью, и его первой женщиной, во мне сошлось все, и теперь он никогда уже не сможет от меня отказаться. Это так трогательно! Знаете, я ведь всегда ношу его подарок, сделанный мне после нашей первой ночи. Вот, гляньте, как мило.

Надин казалось, что она сейчас провалится сквозь землю. Она чувствовала, как горячая волна мучительного румянца предательски заливает ее лицо и грудь, но, собрав все свое мужество, подняла глаза на соперницу. Та вытянула из-за корсажа длинную золотую цепочку и теперь держала на ладони маленький медальон. Ольга подцепила ногтем застежку и открыла его. С крошечной миниатюры на Надин смотрел муж. Художник оказался не слишком способным, но ошибиться в том, что юноша – Ордынцев, было невозможно.

– Правда, он был очень хорош? – наслаждаясь мучениями Надин, поинтересовалась соперница, – впрочем, сейчас он стал еще лучше. Великолепный мужчина и умелый любовник. Прекрасное сочетание!

Надин глупо молчала – слова как-то не находились. Нарышкина весело улыбнулась, спрятала медальон за вырез корсажа и выпустила последнюю стелу:

– Пойду, поздороваюсь со старым другом, ведь воспоминания юности – главные сокровища нашей души.

Поняв, что больше ни минуты не останется рядом с соперницей, Надин кинулась домой. Она даже не стала искать у лакеев свою шаль, а так и выскочила на улицу с оголенными плечами. Влажный холод ночи остудил ее горящую кожу, и кровь отлила от щек. В дверях родного дома ее встретил дворецкий.

– Шаль забыли? – посочувствовал он, – нечего, не беспокойтесь, я сейчас пошлю за ней. Тут для вашей светлости письмо принесли.

Он протянул Надин маленький конверт, где четким мужским почерком было выведено имя княгини Ордынцевой. Она уже знала, кто ей пишет, но теперь не хотела ни встреч с этим человеком, ни его писем, но гордость не позволяла ей сдаться: она сделала над собой усилие, и вскрыла письмо. Дмитрий сообщал, что он приехал в Москву и предлагал жене, если та согласна, вернуться домой.

«Зачем он меня зовет? Все и так ясно…» – чуть не заплакала Надин.

Господи, как же это все оказалось унизительно! Как прав был поэт: глубоки раны любви…

Надин прошла в гостиную, взяла лист бумаги и перо. Она даже не задумалась – слова легли на листок сами:

«Пригласите княгиню Нарышкину».

Она запечатала записку, отдала ее посыльному и поднялась в свою спальню. Рухнув на кровать, Надин зарыдала так, как не плакала с детства, и дождь за окном тоже лил слезы, оплакивая разбитые мечты, обернувшиеся томительным обманом.

Глава 29

Дождь… Не льет стеной, а будто плачет… Впрочем, в столице российской империи осенью другой погоды и не бывает. Поймав ноздрями порыв влажного ветра, князь Курский чихнул, и поднял приоткрытое окно экипажа. Он вновь спешил в Петропавловскую крепость. Кто бы мог подумать, что так стремительно изменится расклад сил в мире: освободительная борьба уже пылала по всей Греции, и российской разведке приходилось все время крутиться. Не проспать бы главное! Князь Сергей расспрашивал Печерского о «Фелики этерия», о молдавском походе князей Ипсиланти, о характерах и взглядах участников греческого восстания. Факты Курский, конечно получал, но у него от этих бесед оставались крайне неприятные впечатления: арестованный ненавидел всех греков, с которыми свела его судьба, а больше всех – князей Ипсиланти.

«Ни одного доброго слова за все время допросов, – вспомнил дипломат, – а ведь он знал их десять лет».

Впрочем, переживания шпиона князя Сергея не волновали. Россия готовилась помогать православной Греции, а для этого требовались люди на местах. Курского интересовали их имена, род занятий, адреса, все остальное можно было и пропустить мимо ушей.

Он вошел в вестибюль комендантского корпуса и не поверил собственным глазам: ему навстречу спешил капитан Щеглов.

– Здравствуйте, Петр Петрович! Вас-то каким ветром сюда занесло? – удивился дипломат. – Новенького кого привезли?

Щеглов пожал ему руку и признался:

– Не до новеньких мне, все старое дело из головы не идет. Червоточина в нем имеется, она-то и не дает захлопнуть книгу.

– Что же вас беспокоит? Надеюсь, вы не считаете, что мы ошиблись, взяв шпиона?

– Нет, в этом-то я как раз не сомневаюсь. Тут у меня вопросов нет. Да и характер у Печерского такой, что ему предавать – в радость. Меня волнует другое: Печерский по нутру своему – человек амбициозный, но с никчемными задатками, да к тому же труслив и жаден. Такой за любой намек на выгоду душу продаст, а в нашем деле ведет себя нелогично. Он ведь признался в том, что шпионил. За это кара непомерно более страшная, чем за убийство торговца богомерзким зельем, а значит, преступника. Но Печерский в убийстве шантажиста так и не сознался. Все твердит: «Не я». Я ему поблажки обещаю за чистосердечное признание, а он уперся – и все.

Курский, хорошо изучивший арестованного, не мог с ним не согласиться. Печерский и впрямь был человеком слабым.

– Так вы, как я понимаю, склоняетесь к мысли, что он Гедоева не убивал?

– Выходит, что так, – признал капитан. – Поэтому и езжу сюда, что дело недоделано.

– Так кто же тогда, если не Печерский?

– Сдается мне, что с Гедоевым это сотворила собственная жена, больше некому, – вздохнул Щеглов. – Сегодня я окончательно в этом убедился, еще раз Печерского пытал про письмо, которым его Алан шантажировал, но тот все на своем стоит – подкинули, в кармане нашел, когда проснулся. Глупо ведь упираться, остальные шпионские бумаги в его комнате нашли. Какая теперь разница? Все до кучи. Ан нет, не сознается!

Курский напомнил:

– Все факты указывают на Печерского: у него имелся очень сильный мотив – его шантажировали. К тому же во время убийства он находился в борделе, а когда уходил, его никто не видел, да и нож, которым зарезали связника, всегда лежал в той комнате, где наш шпион бывал постоянно. Других фактов ведь нет?

Капитан пожал плечами.

– Нет других фактов, имеется лишь шестое чувство вашего покорного слуги.

– Тогда оставьте все, как есть. В вашем деле без фактов никак нельзя, это у нас, у дипломатов, можно с умным лицом озвучивать бездоказательные высказывания. Мол, империя имеет мнение, что ваша страна…

Щеглов вдруг дернулся, как от удара, и переспросил:

– Как вы говорите? С умным видом голословное обвинение?..

– Бездоказательное высказывание, – поправил его Курский и поинтересовался: – Понравилось выражение?

– Не то слово! – воскликнул сразу же повеселевший Щеглов. – Вы, ваша светлость, может, сейчас новую страницу в сыскном деле открыли. Главное, что с умным видом…

Капитан пробормотал слова прощания и пулей вылетел за дверь.

«Что-то наш сыскарь придумал», – понял Курский и, мысленно пожелав капитану удачи, отправился решать собственные проблемы.

Удачи! Совсем немного – вот что ему сейчас нужно…Щеглов спешил в заведение мадам Азы, или, что теперь стало правильным, в бордель Неонилы. О том, что у заведения сменилась хозяйка, Щеглов узнал сразу, как только обнаружил исчезновение Азы. Новая владелица роняла крупные, как лесной орех, слезы и уверяла частного пристава, что отдала за «заведение» все до последнего гроша, а куда и почему уехала мадам Аза она не знает.

«А ведь про орудие убийства и пристрастие Печерского к гашишу рассказала нам именно Неонила», – вспомнил капитан.

– Главное, что с умным видом, – пробурчал он себе под нос, толкнул дверь под красным фонарем, и вновь повторил: – бездоказательное высказывание…

Неонила приняла его все в том же кабинетике с круглым окном.

– Ваше высокоблагородие, – почти пропела она, закатывая глаза от восторга. – Какая честь!

– Да уж, не ко всем соучастникам убийства я захожу лично, – подыграл ей Щеглов. – Девок твоих пожалел, а то второй раз на допросы таскать начну, они перепугаются, да все разбегутся. Что делать будешь?

Старательно отводя взгляд от побледневшего лица Неонилы, капитан притворно вздохнул и добавил:

– Хотя тебе уже будет все равно, сейчас суды разбирают быстро, ты, мать моя, уже в полосатой робе по Владимирке пойдешь.

– Да что вы говорите? Господь с вами! – всполошилась Неонила, – Да я, мамой клянусь…

– Не утруждайся ложными клятвами. Все и так ясно: хозяйка тебе этот бордель пообещала, вот ты и плясала под ее дудку.

Рыжая великанша застыла с открытым ртом, глаза ее забегали, выдавая растерянность. Щеглов испытующе глянул на нее, а потом вдруг гаркнул:

– Сегодня граф Печерский показания на тебя дал, что ты специально из корысти на него напраслину возвела. Аза сбежала от наказания, а ты – в деле, тебе и ответ держать, как ты невиновного дворянина в тюрьму упрятала.

Неонила аж посерела. Руки ее затряслись, она качнулась к двери, как будто собралась бежать, но вместо этого рухнула на колени перед Щегловым.

– Батюшка, родимый, я все, как на духу, расскажу, – лепетала она, – не так все было, нет моей вины…

– Да что тебя слушать, опять соврешь, – брезгливо отмахнулся Щеглов. – Ты ведь Гедоеву сказала, что граф его к себе зовет, чтобы тот во дворе борделя ждал.

– Я сказала. Хозяйка хотела, чтобы они с графом подрались и поубивали друг друга, а она посмотреть рвалась. Уж больно обоих ненавидела. Я пришла, сказала Гедоеву, как велели, а потом с ребенком сидела, пока Аза не вернулась.

– Понятно, Гедоева сходила, убила своего муженька и пришла тебе указания давать, что говорить полиции.

Неонила вновь зарыдала и запричитала:

– Так хозяйка сказала, что если я в полиции стану говорить по ее указке, все образуется. Она мне тогда бордель продаст, а коли я болтать начну, так мы с ней вместе на каторгу пойдем. А меня за что на каторгу, коли я ни сном, ни духом?

– Прямо святая, – хмыкнул Щеглов. – Понятно, что твоя Аза на Кавказ подалась, думает, что мы ее в горах не найдем. Да мы и искать не станем, все равно она сюда вернется, или в Москву, или в другой какой город, мы везде предписания разошлем, и сцапаем ее, как миленькую.

Неонила поднялась с колен, деловито отряхнула платье и возразила:

– Нет, она навсегда уехала, у нее ведь в руках золотой ключ – сынок ее. Мамаша Печерского в горном селе живет, богатая – страсть, а наследников нету. Графа Аза в тюрьму определила на верную смерть, а сама к его матери отправилась. Она ту с давних времен еще ненавидела, все о богатствах ее мечтала.

– Да что ты? О бедной старушке заботиться поехала? Ну, бог в помощь! Но только если мамаша Печерского хоть немного похожа на сынка, Аза недолго проживет. Зачем она теперь нужна? Ребенок-то ведь уже родился.

Неонила только пожала плечами и с облегчением вздохнула. Похоже, что рыжая великанша больше ничего не знала. Щеглов задумался, как ему поступить. Не мчаться же за подозреваемой на Кавказ?! Расследование он закончил, и по большому счету, справедливость восторжествовала, пусть и не слишком прямолинейно. Вспомнив свою любимою поговорку, что лучшее – враг хорошего, он разрешил себе, наконец, поставить точку в этом деле. Щеглов на всякий случай еще раз постращал Неонилу и с легким сердцем вышел на улицу.

Глава 30

Приятно жить с легким сердцем!.. Княгиня Лакоба, давно забывшая, что в прежней жизни была Саломеей Печерской, была счастлива. Это острое чувство блаженства появлялось у нее всякий раз, когда она спускалась в свой подвал. Предвкушение начиналось уже перед низенькой дверцей, окованной широкими железными полосами. Саломея снимала со своего пояса кольцо с ключами, сначала она открывала массивный навесной замок, аккуратно вешала его на дверную ручку, а потом по очереди поворачивала в замочных скважинах три ключа. Она не распахивала дверь, а тихо приоткрывала ее, и сама проскальзывала в кладовую. Войдя, Саломея тут же задвигала массивный засов – никто не должен был знать, сколько на самом деле богатств у хозяйки горного ущелья. Она прекрасно знала, что молва давно передает из уст в уста россказни о ее огромных богатствах.

«Пусть думают все, что хотят, – размышляла Саломея, глядя на заставленную сундуками кладовую. – Считают, что я богаче, чем есть на самом деле? Хорошо – больше будут бояться, а если думают, что я беднее, то не станут завидовать».

Она презирала людей. В ее в жизни была единственная любовь – сын Вано, но он предал ее, и мать вычеркнула его из своей жизни. Теперь княгиня Лакоба любила лишь то, что никогда не предаст – себя и золото.

Саломея зажгла от принесенной свечи все четыре светильника, расставленные по углам кладовой, и подошла к старинному дубовому столу, занимавшему середину комнаты. Сколько монет пересчитала она на этом столе, а потом они обретали свое место в сундуках. День за днем и год за годом Саломея копила деньги. Годы, в отличие от золотых монет, она не считала. Сколько лет она уже властвовала над этим ущельем? Теперь ей часто казалось, что всегда. Удача пришла к ней вместе с князем Лакоба. Она окрутила его, и когда муж три месяца спустя погиб в горах, все имущество этого богатейшего рода досталось Саломее. Она не стала тягаться в спорах с многочисленными и воинственными братьями князя, а продала им свое наследство по вполне приемлемой цене и обосновалась в родном селе, скупив все, что только можно, по всему ущелью.

Сегодня Саломея выложила на стол три холщевых узелка и стала разбирать деньги. Золото она клала к золоту, серебро к серебру, а ассигнации, которых, впрочем, было немного, собирала в стопку. Шерсть принесла меньше, чем она ожидала, а вот за гашиш заплатили почти на треть больше, чем в прошлом месяце.

«Вот и понятно, что выгодней. Значит, делаю ставку на эту отраву», – решила Саломея.

Она захлопнула дверь кладовой, закрыла все замки и отправилась наверх. Сегодня она уже никого не ждала. В просторном зале с огромным, сложенным из гранитных камней очагом Саломея опустилась в старинное кресло. Она прикрыла глаза, приятное тепло, бегущее от огня, окутало ее, а сумерки, уже сгустившиеся за окном, убаюкали. Сон захватил Саломею и привел ее на тропинку, по которой она еще девочкой бегала к реке. Она видела родительский дом, до него оставалось всего чуть-чуть, надо только пройти по тропинке между почти сомкнувшимися огромными валунами. Саломея подошла к камням, по путь ей загородил массивный горец с землисто-серым лицом. Она с ужасом узнала в нем своего убитого любовника. Тот посмотрел на нее с осуждением и попенял:

– Все спешишь? А ведь тебе теперь спешить некуда, ты осталась одна как перст, никому ты не нужна со всеми своими богатствами.

– Отойди, – крикнула Саломея, топнув на покойника ногой. – Кто ты такой, чтобы мне указывать? Я – царица здешних мест, я здесь караю и милую, а ты кто? Ничтожество, пустое место! Как ты осмеливаешься меня осуждать?!

– А кому тебя судить, если не мне? Кто воткнул кинжал в мое сердце, чтобы без помех ограбить? Ты! Мое золото все еще спрятано в твоей кладовой…

– Ты умер, тебе больше ничего не нужно! – взбесилась Саломея. – Это – мои деньги, они принадлежат мне по праву, а ты проваливай отсюда, ничтожество!

– Я ведь любил тебя, – как будто не замечая ее гнева, тихо объяснил Коста, – а ты предала меня. Ну, ничего, скоро мои деньги станут тебе поперек глотки.

– Мели языком сколько хочешь, тебе меня не достать, – расхохоталась Саломея. Она хотела добавить еще пару оскорбительных фраз, но Коста вдруг исчез, а откуда-то издалека донесся голос служанки:

– Госпожа, охранник прибежал, говорит, что у ворот кибитка стоит, на ней женщина приехала. Та клянется, что она вам – родственница.

Саломея тряхнула головой, приходя в себя. Служанка действительно стояла перед ней. Та, поняв, что хозяйка спала и не слышала ее, повторила:

– Родственница к вам приехала. Что делать? Пускать или нет?

Никаких родственниц у Саломеи не было, она порвала все связи с прошлой жизнью. Кто это решил напомнить о себе? Она уже хотела выгнать непрошеную гостью, но разгоревшееся любопытство посоветовало ей посмотреть на «родственницу».

– Веди ее сюда, – велела она служанке.

Старуха удалилась. Ее не было так долго, что Саломея уже успела разозлиться. Наконец она услышала шаги, и следом за служанкой в зал вошла женщина с ребенком на руках. Вот уж кого Саломея никак не хотела видеть! Но глаза ее не обманывали – в ее дом прямиком из ненавистного прошлого вошла приживалка Аза.

Аза больше не была Гедоевой, она сбросила прежнее имя вместе со старой жизнью – обрубила все нити, и теперь считала себя совершенно свободной. Похоронив Алана, она тут же отправила дочерей к родственникам мужа. По традициям их народа, те должны были принять осиротевших детей, к тому же Аза дала каждой из девочек по двадцать золотых червонцев. С таким-то приданым в горных селах женихи в очередь выстроятся за ее дочерьми.

Бордель она переписала на Неонилу, вытряхнув из рыжей великанши все припрятанные ею за долгие годы деньги. Покидая столицу, Аза не чувствовала ничего. Здесь она уже взяла от жизни все, что только смогла, пора теперь побороться за главный приз – золото Саломеи.

Дом-крепость на краю скалы, нависшей над большим горным селом, встретил Азу неприветливо. Охрана долго не хотела ее пускать, наконец, за ней вышла старая служанка и позвала за собой.

«Господи, помоги мне победить проклятую ведьму, – молилась Аза, идя по темному дому своего врага, – все права на наследство его деда принадлежат теперь моему Джи. Я должна отобрать золото у Саломеи ради моего сына. Пора ей ответить за прошлое»

Служанка провела Азу в огромную, почти пустую комнату, где в гранитном очаге пылал огонь, а рядом с ним, протянув к теплу ноги в разношенных башмаках и толстых шерстяных чулках, сидела старуха. Она явно бедствовала: ее домотканая одежда казалась грубой и сильно поношенной, а платок на голове когда-то был куском простыни.

«Сколько служанок прислуживает в таком большом доме, две? – подумала Аза. Она уже собралась потребовать, чтобы позвали княгиню, когда услышала знакомый голос:

– С чего это ты решила, что можешь приехать в мой дом? – поднимаясь с кресла, спросила старуха, и Аза с изумлением осознала, что перед ней стоит хозяйка дома. – Поворачивай обратно. Если бы я знала, что это ты, я бы не разрешила пустить тебя.

Аза уловила в ее интонациях знакомое презрение, Саломея всегда разговаривала с ней пренебрежительно, но теперь время старухи кончилось, и Аза с наслаждением сообщила:

– Если бы ты меня не впустила, то никогда бы не увидела своего внука. Других-то у тебя уже точно не будет, ведь твой любимец Вано арестован и теперь пойдет на каторгу, если не на виселицу.

Княгиня молчала, и Аза, поняв, что поразила своего врага в самое сердце, добавила яду:

– Я вообще не хотела тебе ничего говорить, ведь твой сын убил моего мужа, но бог велел нам прощать, и я решила не держать зла на вашу семью. Поэтому и показываю тебе моего Георга, в первый и, может, последний раз. Ты мне не нужна, я сама – богачка, мой Джи ни в чем не будет нуждаться. Так что посмотри на внука, и я уеду, а ты оставайся здесь одна, теперь уже навсегда.

– Не спеши, раз уже вошла в дом, – обрела дар речи Саломея. – Что это за история про моего сына и твоего мужа? Люди из твоего села рассказывали, что ты вышла замуж за погонщика. Зачем моему сыну понадобилось убивать такое ничтожество?

– Может, мой Алан и был погонщиком, как ты выражаешься, но он родился с гордым нравом. Муж долго находился в отъезде, а когда вернулся, я была уже так давно беременна от Вано, что скрыть это оказалось невозможно. Алан пошел объясняться к твоему сыну, а тот его убил.

– А чего ты ждала от отродья абрека? – осведомилась княгиня. – Что же ты не предупредила своего мужа, с кем он имеет дело? Грязная кровь всегда опасна. Я больше в эту ловушку не попадусь. Так что оставь ребенка себе, мне он не нужен.

Саломея улыбалась, глядя на Азу, а той показалось, что земля ушла у нее из-под ее ног. Ее план, на который она поставила все, лопнул. Бывшая графиня Печерская ни в ком не нуждалась. Что же теперь делать? Еще чуть-чуть – и старуха выгонит непрошеную гостью. Джи завозился на руках у матери, сморщил нос и заплакал. Аза как будто очнулась, она умоляюще глянула в презрительно прищуренные глаза Саломеи и попросила:

– Можно мне остаться на ночь? Ребенка нужно покормить, мы уедем завтра.

Хозяйка долго раздумывала, прежде чем неохотно разрешила:

– Оставайся, но чтобы утром я тебя здесь больше не видела. Иди в ту дверь, откуда пришла, прямо по коридору увидишь пустую комнату, можешь там покормить ребенка. Ужин – через два часа. Приходи сюда, я на слуг денег не выбрасываю, сама готовлю овощи с огорода и вино пью домашнее, если тебе этого достаточно, можешь поесть вместе со мной.

– Да, спасибо, – отозвалась Аза и унесла совсем раскричавшегося сына из большого зала. Да где же она, эта благословенная комната?

К собственному удивлению, комнату она нашла быстро. Там стояли стол и кровать, застеленная домоткаными одеялами и овечьими шкурами. Аза обрадовалась, что они с Джи не замерзнут. Она присела на мягкую шкуру и расстегнула корсаж. Сын взял грудь и тут же успокоился. Но его мать, так и не могла справиться с отчаянием: ее сокровище, ее долгожданный мальчик не получит наследства своего деда.

– Это несправедливо, родной, – прошептала она сыну. – Твоя бабка убила твоего деда и присвоила его наследство. Убийца никогда не наследует тому, кого убил, и Саломея должна вернуть украденное. Твой отец – в тюрьме, его, скорее всего, казнят, теперь ты – единственный наследник всего, а раз так, твоя бабка должна поделиться.

Аза вздохнула, она слишком давно знала своего врага, чтобы на что-то надеяться. Никогда эта старая ведьма не отдала добровольно ни гроша, как же можно рассчитывать, что сейчас она поступит иначе? Нет, план нужно менять. Не для того Аза распродала имущество и проехала через всю страну, чтобы убраться восвояси не солоно хлебавши. Алан пересказывал жене сплетни, будто все свои богатства Саломея держит в подвале, а с ключами никогда не расстается. Значит, нужно проникнуть в ее кладовую и забрать столько золота, сколько можно унести.

Саломея сказала, что сама будет готовить ужин – выходит, прислуга уже покинула дом. Вот и пришло наконец-то время пустить в ход заветный пузыречек со смертельным ядом из волчих ягод. Десять лет берегла его Аза, и теперь час настал.

Она положила заснувшего сына на шкуру и накрыла его сверху другой. Теперь мальчик пригреется и не помешает матери привести ее план в исполнение. Аза прилегла рядом с сыном, вспоминая, как расположен стол в той комнате, где ей предстояло ужинать. В деле было два важных момента: как подлить Саломее яд и как открыть кладовую.

«У нее на поясе привязано кольцо с ключами, – вспомнила Аза, – а кладовая, по рассказам Алана, находится в подвале. С этим я справлюсь, остается только один неясный вопрос: как подмешать яд? Лучше всего в суп или питье. Супа здесь точно не дождешься, значит, остается питье, Саломея обещала вино. Это – то, что нужно, а все остальное я обдумаю, когда увижу стол».

Аза поднялась с постели, осторожно поправила шкуру, укрывающую ее драгоценного сына, и отправилась навстречу с Соломеей.

Саломея все так же сидела у очага, как будто и не вставала с места, но на большом столе в центре комнаты появилась домотканая скатерть. На ней стояли глиняный кувшин с вином, две одинаковые грубые кружки и две тарелки, уже наполненные едой. Похоже, что хозяйка приготовила тушеные овощи, Аза почувствовала острый запах чеснока. Так готовили еду только в этих горах: ее обильно заправляли чесноком, местным и в голову бы не пришло обращать внимание на запах изо рта. Это оказалось на руку Азе, ведь она никогда не открывала заветный флакон и не знала, имеет ли яд запах, а чеснок всегда перебьет любой аромат.

Она подошла к сидящей у огня Саломее и предложила:

– Может, нужно помочь? Давай я нарежу хлеб и налью вина.

– Да уж, потрудись за стол и кров, – уколола Саломея, не поднимаясь с места.

Аза замерла – это был великолепный шанс. Только как теперь угадать, куда сядет хозяйка? Оба места казались одинаковыми – стулья стояли с коротких боков массивного стола. Какой из них выберет княгиня? Аза уставилась на тарелки: они были полны одинаковой едой, даже количество овощей было равным, и вдруг она заметила на одной из тарелок отколотый краешек.