Текст книги "Этнопсихология"
Автор книги: Татьяна Стефаненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
С примером абсолютистской концепции – использованием тестов интеллекта в межэтнических и межрасовых исследованиях – вы уже знакомы и должны отдавать себе отчет в том, что именно этот подход служит питательной средой для попыток обосновать превосходство одних народов над другими из-за «научно доказанной» интеллектуальной неполноценности последних.
Но есть и более сложный случай проявления абсолютистских тенденций, полярно противоположный только что описанному.[с. 75]Сторонники «абсолютизма наоборот», ярким представителем которого является М. Коул, рассматривают культуры как равные и одинаковые, а наличие различий объясняют неспособностью существующих методик выявить внутреннее сходство между психологическими явлениями[Коул, 1997]. Так, по его мнению, маловероятно существование межкультурных различий не только в основных познавательных процессах, но и в способах их протекания. Причины их обнаружения – в готовности верить в то, что слабые результаты по определенному тесту свидетельствуют о неразвитости или отсутствии того процесса, который этот тест предположительно измеряет. В действительности на основе экспериментальных данных можно судить лишь о том, что испытуемые могут делать, а не о том, чего они делать не могут.
Коул настаивает на необходимости тщательного анализа реальной жизни в изучаемой культуре и на основе этого создания таких условий эксперимента, в которых люди могли бы проявить свои способности. Такой – emic – подход позволил ему обнаружить у членов традиционных культур способностей, наличие которых отрицалось предыдущими исследователями, например семантическую категоризацию объектов и слов у детей народа кпелле из Либерии[Коул, Скрибнер, 1977]. Однако концепция Коула вызывает раздражение многих психологов, так как требует бесконечного изучения существующих в культурах видов деятельности и условий их выполнения [Тульвисте, 1988].
Впрочем, подход американского исследователя можно рассматривать и как крайний случай третьей – универсалистской – теоретической ориентации в этнопсихологии. Сторонники универсализма отстаивают единство психики с возможными достаточно существенными внешними различиями. Исследователи этой ориентации полагают, что базовые психологические процессы являются общими для человеческих существ повсюду на Земле, но на их развитие и проявления серьезное влияние оказывает культура. Иными словами, культура «играет разные вариации на общую тему»[Berry et al.,2002, p. 326], а сами культуры равные, внешне разные, но в основе своей одинаковые. В исследованиях универсалистов проводятся сравнения, но с большими предосторожностями, со стремлением избежать оценок и предпочтения своей культуры. Используются стандартные методики, но обязательно адаптированные к каждой изучаемой культуре. Главный вопрос, который ставят перед собой исследователи: в какой степени и какими способами культура влияет на внутренний мир человека? Ответив на него, можно, по их мнению, приблизиться и к пониманию того, какие психологические феномены действительно являются универсальными [с. 76]и могут быть использованы для описания поведения и деятельности человека в любой культуре.
На ранних этапах развития сравнительно-культурной психологии исследования универсалистов проводились в русле eticподхода. Но в настоящее время многие ученые поставили под сомнение его достижимость и предложили комбинированный подход, называемый Триандисом etic—emic—etic [Triandis, 1994], a Берри – etic,но «выкачанным из культуры» (derived-etic) [Berry,1999]. С примерами универсалистской ориентации мы неоднократно будем встречаться на страницах книги, а в этой главе рассмотрим взгляды создателя школы этнологического структурализма К. Леви-Строса.
В разные периоды развития этнопсихологии доминировали различные теоретические ориентации, но в целом наблюдается общее движение к универсализму. Именно в этом направлении изменились к концу научной карьеры взгляды Леви-Брюля – создателя одной из самых серьезных релятивистских концепций.
6.2. Л. Леви-Брюль о ментальности первобытного и современного человека
Концепцию Леви-Брюля (1857–1939) обычно называют концепцией о качественных различиях между первобытным и современным мышлением. Нами использован термин ментальность не потому, что он стал столь модным как во всех науках о человеке, так и в обыденной жизни. И даже не потому, что это – калька с употреблявшегося Леви-Брюлем французского слова mentalité, которое означает отнюдь не только мышление, а и умонастроение, и мыслительную установку, и воображение, и склад ума. Причина в том, что в своих работах он в большей степени анализировал не мышление,т. е. процесс познавательной деятельности, а именно ментальность, понимаемую современными исследователями как совокупность эмоционально окрашенных социальных представлений[25].
В своих научных поисках Леви-Брюль исходил из идей основателя социологического направления в этнологической науке Э. Дюркгейма. Он использовал одно из базовых дюркгеймовских понятий коллективные представления, определяемые как система верований и чувств, общая для членов одного общества и не зависящая от бытия отдельной личности. Как подчеркивал Леви-Брюль, коллективные [с. 77]представления передаются из поколения в поколение и «навязывают себя личности, т. е. становятся для нее продуктом не рассуждения, а веры» [Лeвu-Брюль, 1994, с. 20].
Но дальше воззрения двух французских мыслителей расходятся. Дюркгейм с универсалистских позиций анализировал то общее, что, по его мнению, преобладает в жизни различных обществ, утверждая, в частности, что нет пропасти между логикой первобытного и современного человека. Леви-Брюль ставил перед собой две задачи. Не только объяснить ментальность так называемых «примитивных» народов социальными причинами, но и демистифицировать западный способ мышления как привилегированный по отношению к другим его формам:
«Идея о психическом единстве человечества была скалой, на которой психологи и антропологи строили свои церкви. Гипотеза Леви-Брюля, как и теория относительности Эйнштейна в те же годы, подтачивала кантианскую идею о том, что категории человеческой психики – одни и те же во все времена и во всех культурах» [Moscovici,2000, р. 213].
Леви-Брюлю принадлежит один из самых удивительных и радикальных взглядов на ментальные структуры человека. На основе огромного эмпирического материала – отчетов этнологов, записей путешественников, миссионеров и т.п. – он стремился выявить различия между чисто познавательными индивидуальными представлениями и коллективными представлениями «примитивных народов». Последние, по его словам, – «гораздо более сложное явление, в котором то, что считается у нас "представлением", смешано с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими» [Леви-Брюль, 1994, с. 28].
Итак, в качестве первой особенности коллективных представлений французский ученый рассматривает их крайнюю эмоциональную интенсивность: «…первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-нибудь или боится чего-нибудь» [Там же, с. 29].
Второй – центральной – особенностью коллективных представлений Леви-Брюль считает нечувствительность к логическим противоречиям, тогда как научное мышление их избегает. Иными словами, в коллективных представлениях предметы, существа, явления могут быть одновременно и самими собой, и чем-то иным, могут находиться здесь и одновременно в другом месте. Имеется много примеров того, что для первобытных людей сон столь же реален, как и то, что они видят наяву. Они не различают предметы и их изображения; человека и его имя, представляя имена как[с. 78]нечто конкретное, реальное и часто священное; человека и его тень, рассматривая посягательство на тень как посягательство на него самого; человека и его группу, отождествляя их.
С нечувствительностью к логическим противоречиям связана третья особенность коллективных представлений – непроницаемость для объективного опыта. Опыт не в состоянии ни разуверить первобытных людей в их представлениях, ни научить чему– нибудь: неудача магического обряда не может обескуражить тех, кто в него верит; всегда найдется объяснение тому, почему не помогли фетиши, якобы делающие людей неуязвимыми.
Перечисленные особенности можно понимать как негативные, как отсутствие у «дикарей» логического мышления. Но Леви-Брюль интерпретирует их с позиций культурного релятивизма и вводит новое понятие – пралогическое мышление (или пралогическая ментальность). Его он не считает алогичным или антилогичным и не рассматривает как стадию, предшествующую появлению логического мышления.
Следует уточнить, что пралогичными Леви-Брюль считает только коллективные представления, которые не являются мыслью в собственном смысле слова. Французский исследователь особо подчеркивает, что в практической жизни, когда «примитив» мыслит и действует независимо от коллективных представлений, он вполне логичен: «Если его захватит врасплох дождь, то он станет искать убежища. Если он встретит дикого зверя, то постарается убежать от него и т.д. и т.п. » [Леви-Брюль, 1994, с. 64]. Этого почему-то не заметили критики Леви-Брюля, утверждавшие, что пралогическое мышление невозможно, так как оно мешало бы человеку ориентироваться в мире.
Коллективные представления имеют собственные законы, наиболее общим из которых является закон сопричастности[26]. Формулируя этот закон, Леви-Брюль еще раз подчеркивает эмоциональную насыщенность коллективных представлений, заражающих эмоциями каждого отдельного индивида, в душе которого «…перемешиваются страх, надежда, религиозный ужас, пламенное желание и острая потребность слиться воедино с „общим началом“» [Там же, с. 28]. Это прежде всего потребность в сопричастности своей социальной группе, то, что мы назвали бы потребностью в идентификации с ней. В самой этой потребности не было бы ничего [с. 79]пралогичного, если бы Леви-Брюль не выделял мистического содержания коллективных представлений, понимая мистичность как веру в таинственные силы и в общение с ними:
«Ни одно существо, ни один предмет, ни одно явление природы не выступают в коллективных представлениях первобытных людей тем, чем они кажутся нам. Почти все то, что мы видим в этих явлениях и предметах, ускользает от внимания первобытных людей или безразлично им. Зато последние видят много того в них, о чем мы не догадываемся. Например, для первобытного человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, представляет собой часть тотема, класса или подкласса. Поэтому каждый объект наделен определенными сродством, правами на членов своего тотема, класса или подкласса, обязательствами в отношении их, мистическими отношениями с другими тотемами и т.д.» [Леви-Брюль, 1994, с. 29–30].
Леви-Брюль приводит многочисленные примеры того, что в примитивных культурах люди в определенных обстоятельствах не проводят границу между возможным и невероятным, реальным и воображаемым, объективным и мистическим. Они могут отождествлять свою социальную группу с животным или растением, имя которого носят, верить «…в интимную связь между человеческой общественной группой и крокодильей или змеиной общественной группой» [Там же, с. 363]. Именно мистическая сопричастность заставляет представителя южноамериканского племени гуичолов надевать на голову перья орла и таким образом приобщаться к зоркости, прозорливости и мудрости этой птицы.
Итак, согласно концепции Леви-Брюля, для людей из архаических культур не существует двух миров – видимого, осязаемого, физического и невидимого, неосязаемого, «духовного». Для них существует только один – мистически реальный – мир, которому они сопричастны. У «примитивов» отсутствует потребность в познании окружающего мира, их единственное стремление – жить в тесном единстве с ним.
Историческое развитие, по Леви-Брюлю, заключается в том, что коллективные представления все больше приближаются к индивидуальным представлениям: «…интеллектуальный познавательный элемент занимает в них все больше и больше места» [Там же, с. 361]. Основным условием освобождения мышления от закона мистической сопричастности французский ученый считает выделение человеком себя из группы, к которой он чувствует себя принадлежащим, мы бы сказали – развитие личностной идентичности. Одновременно с познанием себя у человека возникает и[с. 80]потребность в объяснении мира, в котором он живет, в познании всего того, что раньше непосредственно переживалось. Можно было бы предположить, что прогресс логической мысли должен привести к гибели коллективных представлений, которые образованы по закону сопричастности, а значит, содержат в себе противоречия и не совместимы с опытом.
Но общие для какой-либо группы представления, выражающие интенсивно переживаемую сопричастность, не исчезли и в начале XXI в. Научное познание окружающего мира не может полностью заменить непосредственного общения с ним. Сохраняется и стремление поддерживать эмоционально окрашенную идентичность со своей социальной группой. Впрочем, к этим выводам пришел и Леви-Брюль, который в своих поздних работах выдвинул идею о наличии и индивидуальных, и коллективных представлений в любой культуре, у любого человека, т. е. о гетерогенности мышления. Он попытался свести различия между «их» и «нашим» мышлением к различиям в степени его эмоциональности, в доле коллективных представлений среди всех остальных, хотя и продолжал утверждать, что эти различия носят качественный характер.
Обнародование почти век назад идей о качественных различиях между примитивным и логическим мышлением вызвало бурную дискуссию, и в дальнейшем в научной среде преобладало критическое к ним отношение. С точки зрения общей психологии в трудах Леви-Брюля действительно слабо проанализированы особенности логического мышления, что необходимо было бы сделать при попытке сравнения пралогического мышления с научным. Но если и можно причислить французского мыслителя к сообществу психологов, то скорее социальных, чем общих. У представителей примитивных культур его интересовало то, что в разных науках и разными авторами называется социальным восприятием, коллективным переживанием (вспомним Шпета), ментальностью (этот термин, впрочем, и использовал Леви-Брюль) и даже социальным познанием, хотя сам он и отказывал «примитивам» в способности познавать окружающий мир. Леви-Брюль дает глубокий анализ коллективных представлений, к которым мышление не сводится. Но сравнивает он – и противопоставляет друг другу – несопоставимые явления: научное мышление и коллективные представления. Если же пралогическую ментальность сравнивать не с научным мышлением, а с социальным восприятием современного человека, то обнаружится, что между социальными представлениями в разных культурах и в разные исторические эпохи больше сходства, чем различий.
[с. 81]Во-первых, социальными психологами в наши дни подчеркивается метафоричность термина социальное восприятие, которое включает в себя не только восприятие социальных объектов, но и элементы мышления, и интенсивную эмоциональную окраску[Андреева, 2005]. Отсюда – несомненное сходство представлений, составляющих ментальность первобытного и современного человека. А их различия носят скорее количественный характер, так как в первобытном обществе, где природный космос антропоморфен, а мир человека составляет единое целое с миром природы, доля социальных представлений намного выше.
Во-вторых, при сравнении пралогической ментальности с точки зрения степени субъективности в восприятии мира не с научным мышлением, стремящимся к объективности, а с социальными представлениями современного человека качественных различий также не будет обнаружено. Социальные представления, несмотря на накопленные человечеством научные знания, крайне субъективны. Заключенные в них стереотипы, предрассудки, иллюзорные корреляции мешают индивидам адекватно воспринимать мир. Многие представления не потеряли и мистического содержания.
Наиболее очевидно это в отношении представлений религиозного характера, на что указывал и сам Леви-Брюль, отмечая, что вера множества культурных умов в воскресение Лазаря не менее несовместима с природой, чем вера в тождество между человеческой и крокодильей общественными группами. Кстати говоря, в этом случае он видит лишь количественные различия, утверждая, что «для пралогического мышления все чудо, т. е., вернее, ничто не является им; значит, для него ничто не кажется невозможным или нелепым»[Леви-Брюль, 1994, с. 363].
В-третьих, сомнительно и последнее различие, на качественном характере которого настаивал французский ученый: отсутствие познавательного элемента в коллективных представлениях. Леви-Брюль считал, что неадекватное, не соответствующее реальности восприятие окружающего мира не приводит к его познанию, отождествляя последнее лишь с познанием научным. На самом деле, если человек эмоционально сопричастен миру, в котором он живет, и каждому его отдельному элементу, будь то звезда или травинка, это вовсе не значит, что он его не познает. Просто он познает себя и весь окружающий мир в неразрывном единстве, в том числе не разделяя «социальный космос» и «природный космос». Да, для современного человека характерно использование множества кате– юрий, включающих деление на естественное и сверхъестественное, на природу и культуру. Но был ли мир первобытного человека менее дифференцированным? На этот вопрос, полемизируя с Леви-Брюлем, [с. 82]постарался ответить другой французский ученый – наш современник, хотя и родившийся в далеком 1908 г., К. Леви-Строс.
6.3. К. Леви-Строс об универсальности структуры мышления
У народов, которые К. Леви-Строс изучает, его в первую очередь интересуют не особенные и экзотические, а общечеловеческие черты. Создатель структурной (или структуральной) антропологии исследует терминологии родства, фольклор, мифологию, способы приготовления пищи в разных обществах и культурах. Но всегда за внешними различиями он ищет внутренние универсальные структуры, которые лежат в основе любого явления, в том числе универсальные структуры человеческого мышления.
Универсальной человеческой потребностью Леви-Строс считает «жажду объективного познания». Он стремится опровергнуть как идеи Леви-Брюля об отсутствии познавательного интереса у первобытных народов, так и мнение многих этнологов о характерном для них проявлении интереса лишь к полезному для практического употребления. Французский антрополог приводит множество ярких примеров того, что в любом обществе «… мир является объектом мысли, по меньшей мере настолько же, как и средством удовлетворения потребностей» [Леви-Строс, 1994, с. 115]. Вот, например, цитируемое Леви-Стросом свидетельство биолога Ф. Фокса, опубликованное в 1953 г.:
«Негритос [филиппинский пигмей пинатубо] полностью интегрирован в свою среду, и, что еще более важно, он непрестанно изучает все, что его окружает. Часто я видел, как какой-либо негритос, не уверенный в распознавании растения, пробовал на вкус его плод, обнюхивал листья, отламывал и изучал стебель, осматривал особенности местонахождения. И только приняв в расчет все эти данные, он объявлял, знает либо нет это растение» [Там же, с. 116].
У примитивных народов имеются поражающие богатством и точностью зоологические и ботанические познания. В языке тех же пинатубо насчитывается более 600 наименований растений, большинство из которых не представляет для них никакого экономического интереса. И все эти термины определенным образом систематизированы. Поэтому кроме единой функции любого мышления («аппетит к познанию ради удовольствия познавать») Леви-Строс выделяет еще одно общее свойство – требование порядка. Он утверждает, что примитивное мышление и в этом не отличается от современного, так как познавательная [с. 83]работа человеческого мышления заключается в упорядочивании, классификации:
«Индейцы навахо делят живых существ на две категории, исходя из того, наделены ли они речью. К существам, не обладающим речью, относят как животных, так и растения. Животные подразделяются натри группы: "бегающие", "летающие" и "ползающие". Каждая из этих групп, в свою очередь, делится на две: "путешественников по земле" и "путешественников по воде" – и, во-вторых, на "дневных" и "ночных" путешественников» [Леви-Строс, 1994, с. 143].
Универсальны, по мнению французского мыслителя, и бессознательные структуры классифицирующего мышления. Достаточно выявить бессознательную структуру, лежащую в основе одного социального обычая, чтобы обрести принцип истолкования и других обычаев. Чтобы объяснить, что он понимает под термином бессознательное, Леви-Строс, как и во многих других случаях, приводит аналогию из обыденной жизни. Как желудок переваривает пищу, так и бессознательное «переваривает» психологические феномены, структурируя эмоции, представления, воспоминания, придавая им определенную форму. Но какова форма бессознательных структур? По мнению Леви-Строса, в их основе лежат бинарные оппозиции (или двоичные противопоставления).
Важность принципа биполярности при восприятии мира подчеркивают многие исследователи, полагая, что уже первобытный человек пытался упорядочить окружающий мир, категоризуя его с помощью множества бинарных оппозиций: жизнь – смерть, небо – земля, солнце – луна, день – ночь, огонь – вода, животное – человек, мужчина – женщина, старший – младший, свой – чужой, счастье – несчастье, правое – левое, светлое – темное и т.п. Причем парность категорий сопровождалась у него абсолютизацией их противоположности. Причина изначальной дуалистичности человеческого мышления состоит в том, что архаичный человек остро ощущал внутреннюю конфликтность мира: для него было очевидно, что «солнце противостоит луне, как свет мраку, порядок и гармония противостоят беспорядку и хаосу, культура человеческого общежития – варварству дикой природы» [Иорданский, 1982, с. 27].
В настоящее время не все исследователи рассматривают биполярность в качестве универсального принципа категоризации. Одни, анализируя мышление современного человека, выделяют однополюсные смысловые конструкты, для которых характерно отсутствие семантических оппозиций. Однако они имеют в виду отнюдь не то, что человек не может подобрать антонима какому-то понятию, а то, что «в его смысловой сфере то или иное содержание[с. 84]смысла переживается как единственно существующее … не противопоставленное какому-то иному содержанию»[Столин, 1983, с. 158]. Другие авторы подчеркивают роль троичных оппозиций в первобытном мышлении, в частности приводят пример цветовой классификации, состоящей из белого, красного и черного (белое как благо, черное как зло, а красное амбивалентно и может приносить как добро, так и зло). В. Тернер даже считает, что любую форму дуализма следует рассматривать как часть более широкой трехчленной классификации[Тернер, 1972].
Но все-таки большинство исследователей согласны с тем, что другие системы категоризации не противостоят бинарной, а дополняют ее. Именно бинарные оппозиции оказывают огромное влияние не только на логические операции, но и на поведение людей. Например, в культуре африканского народа доведу важнейшими категориями являются «жар» и «холод». Жар воспринимается как нарушение нормального порядка, требующее применения «охлаждающих» средств. При любой кризисной ситуации на все очаги брызгают специальным магическим снадобьем, название которого переводится как «порыв свежего ветра» [Иорданский, 1982, с. 43].
По мнению Леви-Строса, именно использование бинарных оппозиций при категоризации мира свидетельствует о том, что между научным и мифологическим мышлением не существует качественных различий, так как в обоих случаях работает одна и та же логика. Прогресс произошел не в мышлении, а в мире, окружающем человечество, которое в процессе долгой истории сталкивалось со все новыми явлениями.
Но Леви-Строс не может не видеть и различий в мифологическом и научном мышлении. Он обнаруживает их в единицах анализа: миф ориентируется на чувственные качества, а наука – на абстрактные свойства вещей. Элементы мифологического мышления, которые Леви-Строс называет знаками, расположены на полпути между понятиями, используемыми научным мышлением, и образами восприятия. Между знаками и понятиями есть принципиальное различие, которое он объясняет с помощью трудно переводимых на русский язык слов «бриколаж» и «бриколёр». Бриколёр – это народный умелец, который творит из того, что есть под рукой, например, конструируя в российской глубинке самолет из деталей автомобилей и тракторов, а бриколаж – деятельность по созданию данного летательного аппарата.
Так и мифологическое мышление выступает в качестве интеллектуальной формы бриколажа с помощью знаков: «…его создания всякий раз сводятся к новому упорядочиванию уже имеющихся[с. 85]элементов»[Леви-Строс, 1994, с. 129]. Люди первоначально разрабатывали категории для наиболее важных объектов природы, а затем переносили созданные категории на все новые объекты, представляя природный и социальный универсумы в виде организованной целостности. В их едином мире стороны света могли соответствовать частям тела космического божества, а особенности рельефа – фазам ритуала. Примером подобного «вторичного» использования категорий может служить удовлетворение потребности в социальной дифференциации с помощью тотемических классификаций, когда категоризация групп на Мы и Они осуществляется путем их отождествления с животными, растениями и другими объектами природной среды. Например, народ аранда возводит в ранг тотема более 400 животных и растительных видов.
Итак, согласно концепции Леви-Строса, функция мышления на любых этапах истории человечества состоит в категоризации мира с помощью бинарных оппозиций. Неприрученная мысль, как и мысль современного человека, является логической. Но если в мифологическом мышлении классификации осуществляются на уровне чувственно воспринимаемых свойств предметов и полученные знания построены из знаков, то научное мышление обращено к абстрактным качествам, и знания состоят из понятий.
Многие этнологи утверждают, что бинарные оппозиции вовсе не являются внутренне присущими всем явлениям, которые Леви-Строс анализирует, а представляют собой часть созданной им концептуальной схемы. Иными словами, его критикуют за универсалистский etic подход. Сам же Леви-Строс так отвечает на критику: так как мое мышление и мышление южноафриканских индейцев не имеют качественных различий, не важно, моя ли мысль придала определенную форму мысли индейцев, или их мысль повлияла на созданную мной концепцию.
С точки зрения современной психологии теория Леви-Строса не свободна от серьезных недостатков, прежде всего потому, что он, по сути, сводит все человеческое мышление к одному аспекту – категоризации. Но огромная заслуга французского мыслителя, чьи многочисленные труды пронизаны идеей психического единства человечества, состоит в неустанном стремлении за бесконечно разнообразными явлениями внешне абсолютно различных культур обнаружить универсальные операции человеческого ума.
Рекомендуемая литература
Иорданский В. Б. Хаос и гармония. М.: Наука, Главная редакция восточной литературы. 1982. С. 25–70.
Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М.: Прогресс, 1977. С. 38–47, 174–179.
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М.: Педагогика-Пресс, 1994. С. 7–113, 348–372.
Леви-Строс К. Первобытное мышление. М.: Республика, 1994. С. 111–336
Часть III. ЧЕЛОВЕК И ГРУППА В КУЛЬТУРАХ И ЭТНОСАХ
Глава 7
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ ВАРИАТИВНОСТЬ СОЦИАЛИЗАЦИИ
7.1. Социализация, инкультурация, культурная трансмиссия
[с. 89]Большинство специалистов в области наук о человеке согласны с тем, что главные достижения этнопсихологии связаны с изучением проблем социализации. Некоторые теоретики даже выделяют этнографию детства в качестве самостоятельной субдисциплины, имеющей свои теории и методы исследования.
Современные исследования социализации детей охватывают широкий круг тем, которые условно можно разделить на четыре группы.
Изучение процесса социализации, ее средств, методов и специфических способов освоения детьми культуры своего народа.
Сравнение обусловленных культурой непосредственных результатов социализации. В этом случае исследователей интересует, чем отличаются ценности, идеалы, стереотипы поведения детей, выросших в разных социокультурных средах.
Изучение отдаленных результатов социализации,т. е. характерной для культуры взаимосвязи между методами воспитания ребенка и характером взрослого человека, что являлось исходной проблемой теории «Культура и личность».
Исследование взаимосвязи между воспитанием детей и другими аспектами жизнедеятельности общества. Особое внимание уделяется социальным институтам, определяющим цели и средства воспитания и контролирующим его результаты.
Но какие бы проблемы ни изучались, все они связаны с вхождением индивида в культуру своего народа – инкультурацией, если воспользоваться термином, который ввел американский культурантрополог М. Херсковиц[27]. Разделяя понятия социализации и инкультурации, [с. 90]под первым он понимает интеграцию индивида вчеловеческое общество, приобретение им опыта, который требуется для исполнения социальных ролей. А в процессе инкультурации индивид осваивает присущие культуре миропонимание и поведение, в результате чего формируется его когнитивное, эмоциональное и поведенческое сходство с членами данной культуры и отличие от членов других культур. Процесс инкультурации начинается с момента рождения – с приобретения первых навыков и освоения речи, а заканчивается, можно сказать, со смертью. Он совершается по большей части не в специализированных институтах социализации, а под руководством старших на собственном опыте, т. е. происходит научение без специального обучения. Конечный результат процесса инкультурации – человек, компетентный в культуре (в языке, ритуалах, ценностях и т.п.). Однако Херсковиц особо подчеркивает, что процессы социализации и инкультурации проходят одновременно и без вхождения в культуру человек не может существовать и как член общества[Herskovits, 1967].
Херсковиц выделяет два этапа инкультурации, единство которых на групповом уровне обеспечивает нормальное функционирование и развитие культуры. Первый этап – детство, когда происходит освоение языка, норм и ценностей культуры. Ребенок, хотя и не пассивный элемент процесса инкультурации, тем не менее скорее «инструмент», нежели «игрок». Взрослые, применяя систему наказаний и поощрений, ограничивают его права выбора и оценки.
