Текст книги "Назначенье границ"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Так, как сражались везиготы, мстя за гибель своего короля, гунны сражаться не были готовы – да и Аттила был жив. Когда бы не предательство, когда бы убийца Теодериха не находился среди своих, Майориан назвал бы смерть короля лучшим, щедрейшим из подарков судьбы – пусть все планы полетели кувырком, но ведь и противник полетел кувырком тоже… а так комесу было стыдно и противно. Тот, кто это сделал, наверное, уже погиб, он был среди королевской дружины, а она сражалась в первых рядах; но нашел бы гадину – своими рукам удавил… и не сразу.
Еще было жаль младшего Теодериха, потерявшего отца.
Безумная атака везиготов окончательно превратила творившееся на поле в торжество хаоса. Аттила со своей дружиной укрылся в заранее укрепленном лагере, часть его войска еще сражалась, кое-кто даже рвался вперед, другие отступали вслед за вождем… потом на все это наползла вечерняя тьма, успокаивая самых рьяных, остужая самых пылких.
Полная победа не досталась никому. Пока что – и, наверное, вплоть до самого утра, до второго сражения, – победившим себя мог считать каждый. Гунны отступили, но не бежали, ромеи с союзниками понесли потери серьезные, но еще не фатальные, а у везиготов есть наследник, который может занять место отца. Точнее, два наследника: Теодерих-уже-не-младший вернулся из боя живым и невредимым, по уши заляпанным кровью противника, но без единой царапины.
– Ты доблестно бился, храбрый Теодерих, – сказал, подойдя к нему, Майориан… ноги уже почти не держали, в голове продолжалось, бурлило и кипело сражение, но он должен был заговорить с везиготом. – Я соболезную твоей потере. Это великая утрата и для всех нас… не было короля мудрее и храбрее твоего отца.
– Благодарю, – хриплым сорванным голосом ответил Теодерих.
Неожиданно для себя Майориан положил руку ему на плечо, везигот признательно кивнул, что-то неразборчивое произнес, наверное, еще одну благодарность. Остаться бы с ним сейчас, пить до рассвета, можно – почти победили, а завтра с утра будет не до похмелья, снова начнется карусель, и любое похмелье вытряхнет тут же… Аттила совершил ошибку: сам лишил себя возможности маневрировать, теперь мы можем запереть его – и пусть попробует прорваться. Выбор теперь наш. Все хорошо. Вот только уже второй отправленный на холм, к командующему, гонец говорит, что «старший из ромеев» не обнаружен… с ума они там, что ли, посходили? Как не обнаружен? Если погиб, так погиб – здравствуйте, додумались, командующего потеряли!
Придется туда идти. Не сейчас, часом позже, но – придется самому. Идти туда, оставлять Теодериха… выбирать между плохим и худшим, как водится. Но пока есть этот час, с ежеминутными задачами пусть разбирается Рицимер. В конце концов, в отсутствие командующего именно на Майориане лежит обязанность улаживать дипломатические вопросы. Вот и пусть лежит, сейчас это к лучшему.
Победы без потерь не бывает, это Майориан выучил давным-давно. Но есть потери… и потери. Цена нынешней ему не слишком нравилась, а при виде печальных глаз Теодериха – не нравилась как-то особо.
– Сейчас, когда сражение прекратилось, не разделишь ли ты со мной чашу вина? – сказал он, стараясь не коверкать слова готского языка.
– С радостью, – откликнулся Теодерих.
Майориан смутно надеялся, что дело здесь не только в учтивости.
451 год от Р.Х. 20 июня, вечер, Каталаунские поля
Король должен сражаться.
Король, еще не выбранный королем – тем более. Сражаться так, чтобы каждый шелудивый пес запомнил, что будущий король, наследник павшего в бою – доблестный воин, чья храбрость не подлежит сомнению.
Иногда нужное, необходимое кажется почти неисполнимым.
Багровое солнце сползало за горизонт. Последние алые блики терялись среди луж крови. Сегодня солнце тщетно состязалось с людьми в попытках разукрасить красным доспехи и щиты, сбрую лошадей и одежды воинов. Людям это удалось куда лучше.
Кто говорит, что вид поверженного врага и созерцание пролитой им в бою крови веселит сердце истинного бойца, тот, наверное, никогда не пытался разыскать на поле боя бурдюк с водой. Простой чистой водой, не из здешнего ручья, который уже к полудню вздулся, вспенился алым.
Будущий король Торисмунд устал, и единственным, что могло бы согреть его сердце, была вода – а воды-то и не найти. Кончилась еще давно. Торисмунд устал. Он никогда не думал, что можно так устать, и тем более – что бывают такие битвы. Торисмунд и считать-то до стольки не умел, сколько уже полегло. Может быть, умел ромей. Наверняка.
Торисмунд приподнял голову, оглядываясь, но искомого ромея с первого взгляда не обнаружил, а на второй сил уже не было. Хотелось только лежать, уткнувшись лбом в прохладную землю и облизывать сухие от жажды губы. Надеяться на то, что передышка окажется долгой, не приходилось. Отдохнуть – не получалось. Верить в победу… объяснения, что Аттила уже проиграл, что все нынешнее – не более, чем попытка сохранить лицо, с каждым часом сражения казались все менее и менее убедительными. Совсем неубедительными. Очередная ромейская хитрость. Кто бы ни одолел в сражении, истинным победителем станет король ромеев.
Это было… неправильно. Сама земля, влажная от крови, говорила об этом.
Отец ошибся, приказав казнить того колдуна.
Мерзкий старикашка, конечно, вызывал такое желание. Торисмунд помнил единственный разговор с колдуном, то ли прибывшим вместе с посольством короля гуннов, то ли просто в те же дни. В любом случае гунны не собирались негодовать по поводу его казни. При свечах казалось, что сам старик – лишь туманное пятно, болотно-серое, зыбкое, и тень его тоже расплывалась, змеилась щупальцами. Но за ним стояло могущество, отказываться от которого стал бы только крайне недальновидный человек. Отец слишком полагался на силу и доблесть, на Господа и его помощь…
Торисмунд, король везиготов – ну, почти что король, – смотрел в будущее, а не в настоящее. Ему плевать было на то, что представляли из себя колдун и его тень. Он запомнил все, что говорил старик. Хорошо запомнил. Тогда, сухим и прохладным осенним вечером, слова болотной поганки звучали слишком неприятно. Подчиниться власти, что выше королей… Торисмунд, наследник короля, готов был подчиняться лишь отцу. Торисмунд, король, вдруг понял – сейчас, на пропитанном кровью поле, – что ошибался. Рассуждал, как вспыльчивый юнец, а не как властитель. Сила должна принадлежать ему. Именно ему, только ему. Подчиниться? Глупости. Ну да, колдун, отродясь не державший в руках копья, может быть, и подчинялся – но король везиготов сумеет подчинить себе любую мощь.
Единственное, о чем Торисмунд жалел – о том, что, наверное, не слишком внимательно вслушивался в объяснения колдуна. Странно, он помнил каждое слово, но помнить и понимать – не одно и то же.
Земля остывала, холодя щеку. Вокруг, так же вповалку, отдыхали воины его личной дружины. Передышка затягивалась, ромей, еще недавно сражавшийся рядом бок о бок, куда-то запропастился, от братца Теодериха вестей не было. Окруженный товарищами, Торисмунд все равно чувствовал, что один. Чем темнее становилось, тем больше его одолевало это чувство. Словно наконечником копья провели черту, отделившую его от других. Один, отвечает за все, и должен, наконец, решиться…
Легкий ветерок, еще недавно так приятно охлаждавший разгоряченное тело, превратился в довольно мерзкий влажный ветер, гонявший по спине мурашки. Странное дело, кто-то рядом пожаловался на духоту, Торисмунду же хотелось укрыться плащом или, лучше того, завернуться в шкуру – но не было сил сдвинуться с места, и даже не хотелось шевелить губами, чтобы попросить… приказать.
Чем холоднее становилось, тем яснее делались слова колдуна. Только с главным болотная поганка напутала, ну да что с него взять. Все просто, все очень просто. Нужно только встать и сделать. Сила сама просилась в руки, дразнила, словно умная женщина, которая вслух говорит «нет», а глазами – «приди и возьми!».
Для победы. Для того, чтобы поле боя осталось за его племенем. Чтобы вся эта земля отныне и навсегда принадлежала достойнейшим из достойных.
406 год от Р.Х., Сербинум
У виновника торжества несколько смущенное лицо. Очень чисто умытое.
– Я не думал, что это настолько испортит праздник. Но ничего страшного, кажется, не случилось? Мы все вокруг мокрыми шкурами обложили, чтобы пожар не начался.
Шкуры люди короля обнаружили довольно быстро. И грязные следы, очень грязные, пахнущие тиной – от местного черного, жирного речного ила, которым злоумышленники обмазались, чтобы надежно раствориться в ночи. И тыквы – с прорезями в виде рта, глаз и носа, в одной даже светильник еще горел. И веревки – тоже обмазанные илом. Спасибо, что хоть поперек выхода такую не натянули, то-то было бы весело. Впрочем, в зале и так хватило веселья, когда за стенами завыло и затрещало (свежие свиные пузыри с деревянными пищалками, тут и человека не нужно, надул и бросил), а в проемах полетели по воздуху, без всякой видимой поддержки, страшные огненные рожи. Половина гостей решила, что это Ночные явились по их души, вторая половина, что это враги воспользовались праздником, чтобы застать везиготов врасплох… конечно, это из ума выжить нужно, чтобы воевать в такую ночь, но атаковал же Стилихон некогда их лагерь на Пасху… Просто чудо, что никого не затоптали и ничего не загорелось. И хорошо, что шутники вовремя сбежали. Поймали бы тогда, убили бы на месте. А многие и сейчас не прочь.
Один из советников короля негодующе рычит, другой собирается встать из-за стола, еще двое начинают что-то говорить, не слушая друг друга. Один – что был бы повод собираться в такую рань из-за такой мелочи. Другой – про обычаи старых времен… Аларих поднимает руку, и шум стихает, быстро, хоть и неохотно.
Лучше бы ты отпирался, думает Аларих. Отказался, заявил, что тебе бы и в голову не пришло ничего подобного, что с прочими мальчишками купался на реке, да, ночь неподходящая, но это, в общем, мелочи. Лучше бы я не высказывал вслух предположения, кто во всем виноват. Лучше бы…
– Тебе напрасно так кажется, – негромко говорит король. Достаточно сурово, чтобы были довольны одни. Достаточно спокойно, чтобы были довольны другие.
Глаза виновника загораются любопытством.
– После того, как мы сбежали, что-то появилось?
Для этого, все, в общем, и затевалось – приманить местную нечисть в ее собственную ночь и посмотреть на нее поближе.
Королю очень хочется взять ценного заложника за ухо и хорошенько встряхнуть. Не будь в зале столько ближайших помощников, он бы так и поступил. Аларих смотрит на мальчишку и взглядом советует ему заткнуться. Накрепко заткнуться или хотя бы начать извиняться. С поклонами. С оправданиями: не знал, не понимал, не представлял, никто не сказал…
– Не думаю, что ты этого хотел. Ведь ты же нам не враг, – с нажимом произносит король. – Тебя кто-то подучил?
Ценный заложник поднимает голову. Смотрит на короля, смотрит на советников, что-то понимает.
– Я вам не враг… но меня никто не учил. Если что-то случилось, это моя вина. Но я не думал, что от такого может быть беда – разве что светильник упадет…
– Не думал он, – передразнивает Аталамер. – Не думал бы, так устроил бы раньше… или позже. Больно вовремя…
Король поворачивает голову, молча смотрит на советника, пока до того не доходит, что говорить он начал рановато. Аларих еще не спрашивал ничьих мнений. Правда, Аталамер не только внимателен, но и мнителен – его можно заставить замолчать сейчас, но трудно будет убедить потом.
– Нельзя оставлять это просто так, – говорит старый Хильдебальт. Сегодня королю трудно поддерживать порядок среди ближайших соратников: очень уж повод нехорош. – Удача отвернется. И этому невеже тоже не поздоровится, – старик крестится.
Аларих кивает: нельзя оставлять. Даже если в провинности нет никакого особенного смысла, если это просто проказа, которых было в избытке – важно, что подумают люди. Но, к сожалению, смысл в ней есть. Как и в старом обычае пировать всю ночь, не смыкая глаз до рассвета, не выходя из дома, пока нечисть резвится снаружи.
– Конечно же, ты ничего дурного не думал, – успокаивает мальчика король. Если бы он еще выглядел достаточно несчастным… ну, будем считать, что это мужество и выдержка. Пауза. Все услышали, что заложник ничего дурного не думал? Все? Кто-то еще сомневается? – Ты не знаешь наших обычаев. – Не знает он, как же… Аталамер не дурак, все правильно сказал – не знал бы, не устроил бы ровно вчера. – Так?
– Так. Я знал, что это особый день, у нас тоже есть такие. Я не знал, что можно навредить. У нас все совсем не так, у нас это невозможно сделать случайно. И намеренно – тоже очень тяжело.
– Проступок совершен по глупости и незнанию, – чеканит каждое слово король. За спиной – четверо несогласных, двое согласных, эти вообще не понимают, зачем устраивать такой переполох, да мало ли, что там болтают старики… но таких в народе не слишком много. – Намеренного вреда наш гость причинить не хотел, – вбивает каждое слово в уши слушателей король. – Но без внимания оставлять подобное нельзя, – теперь за спиной четверо согласных и двое по-прежнему не понимающих, – потому пошлите за Редаретом, отправьте ему подарки и скажите, что король просит его прибыть как можно быстрее, до заката солнца. Возьмите лучших лошадей.
Вот теперь за спиной согласны все. Старик – человек разумный, лишнего не наделает, против королевской воли не пойдет и раздувать из детской, а уж какой смешной, шалости неизвестно что не станет, хотя разговорами, конечно, всех замучает – думают двое; Редарет лучше всех разберет, что произошло, что из этого может выйти и как отвести беду – думают четверо.
Не желавший намеренного вреда глупый и невежественный гость все же, к счастью, достаточно умен, чтобы не спрашивать вслух, кого и зачем вызывают в Сербинум[13]13
Градишка в современной Сербии, одна из предполагаемых ставок Алариха во время пребывания в Далмации.
[Закрыть] и что у этого вызываемого можно узнать.
Король велит отвести мальчишку в свои покои. До приезда старого колдуна его никто не должен трогать, ни товарищи, имена которых он, конечно, не выдаст перед королем и советниками, ни советники и прочие доброжелатели, особенно, такие как Аталамер. Хильдебарт хоть не позволит поступить по старым обычаям, он добрый христианин, и встанет грудью против идей, что вертятся в голове у Аталамера, а у того на лице написано желание поскорее покончить с виновниками неприятностей. Кроме заложника, конечно – этого, наверное, потребует отослать. Ничего, Редарет всех вразумит, а заодно и выспросит у мальчика, кто именно ему помогал. Хотя что там выспрашивать, вся его компания с утра оказалась умытой начисто, что им, прямо скажем, не слишком свойственно. Равно как и опасливые взгляды, которые мальчишки бросают на старших. Украдкой, конечно – но бросают… а Аталамер наблюдателен, не хуже короля.
С тех пор, как ромейский заложник освоился при дворе Алариха, случилось много преинтереснейших событий. Вчерашний ночной переполох, конечно, венец всему, но чего-то подобного стоило ожидать. Ни полтора десятка других заложников, ни молодые везиготы до такого додуматься не могли, сами не могли, а вот с тех пор, как юный сын начальника конницы Гауденция слегка обжился в Сербинуме, они способны изобрести что угодно. Нетрудно догадаться, почему.
Кто додумался швырять сосульки как дротики? Кто додумался соорудить катапульту из согнутого дерева и ремней и при помощи той катапульты зашвырнуть камень… а куда полетел, туда и зашвырнуть? Валун убил корову, возмущенный хозяин коровы потребовал виру. Король посмеялся и заплатил. Кто додумался использовать то же многострадальное дерево, чтобы запрыгнуть на самую вершину соседнего, векового дуба – не только додумался, но и запрыгнул, и удержался, и даже слез сам, при помощи заранее прихваченной веревки? Король отвесил выдумщику подзатыльник, но посмеялся. Кто, вдохновившись опытом, научил всю ораву бегать по стволам деревьев, а потом и по стенам, при помощи веревки с кошкой? Кто две недели втихаря ходил кругами вокруг самого буйного еще не объезженного жеребца, чтобы потом, перед приятелями, запрыгнуть ему на спину и прокатиться до стен города и обратно? Король уладил ссору – жеребца растили в дар Атаульфу, а слухи о проделке разошлись широко и быстро, обиделись и дарители – испортил коня, и будущий владелец – что за жеребец, на котором любой сопляк может проехаться даже без сбруи. Король все-таки посмеялся, несколько позже.
На вопрос «кто додумался» в последние два года имелся заранее известный ответ: ромейский мальчишка. Которому недавно исполнилось десять лет.
Король веселился, короля все эти выдумки забавляли – порой он уповал на то, что мальчик достаточно крепок, чтобы не сломать себе голову в очередной проделке, но чаще забавлялся. Вот только вчера заложник додумался до того, над чем смеяться уже не получилось. Вернее, сам Аларих, поняв, что это не нападение врага, и не явившаяся за его подданными настоящая нечисть, как раз начал хохотать. Смеялся он очень недолго. Оказалось, что большинству – не до смеха.
Если его думали запереть, то сделали это как-то неправильно. Окно, конечно, высоковато прорезано – но по такой стене только увечный не залезет. Открыть ставень изнутри и вовсе дело на двадцать ударов сердца. Это и советники должны понимать, не то что король. Так что, это все же, видимо, из вежливости по отношению к Редарету – чтобы ему ждать потом не пришлось. Или время дорого. А похоже, что дорого – если обязательно должен приехать до заката.
Кажется, не нужно было признаваться. Королю это не понравилось, а ему редко не нравятся правильные вещи. Если бы опасность была настоящей, Аларих бы, наверное, все же предпочел знать, кто, как, когда, что и почему делал. А он был недоволен, значит, опасность только у людей в головах.
Но изменить теперь ничего нельзя, можно только сидеть и ждать, все остальное будет невежливо по отношению к хозяину дома.
Мальчик сел на пол, прислонился к стене – и тут же уснул.
Редарет приехал за час до заката солнца. Высокий, прямой как сосна, с побелевшими от старости волосами и бородой. Весьма почтенная персона, судя по тому, как с ним обходились сопровождавшие. Яркий нарядный плащ – явно из сундуков короля Алариха, подарок – поверх простой одежды. В общем, старик как старик. Разве что походка, мало свойственная пожилому человеку – легкая, уверенная. С королем он явно разговаривал недолго: солнце еще не успело скатиться за холмы.
Старик зашел, прикрыл за собой дверь, оборвав на полуслове стражника, вздумавшего возражать. Посмотрел на мальчика, о котором уже успел услышать много разного и противоречивого. Источник противоречий, а также причина споров, раздоров и переполоха, выглядела весьма забавно: этакое любопытство ходячее.
Спал, проснулся от звука, встал, оправил одежду. Поклонился вошедшему – и уже смотрит и прикидывает, кто пришел, что будет делать, о чем говорить? Беспокойство к любопытству примешивалось… легкое. И не то. Так беспокоятся взрослые, когда понимают, что могли случайно обидеть кого-то, кого задеть никак не хотели.
Не предупреди посланцы короля, что речь пойдет о ромее, заложнике, ему потребовалось бы приглядываться, чтобы понять – этот мальчик чужого племени. С первого взгляда и не скажешь, не слишком-то отличается по виду от будущих доблестных воинов короля Алариха. Хорошо сложен, явно ловок (а судя по разговорам, что доносились порой до Редарета – так и слишком), умные глаза (а судя по рассказу короля, так лучше бы ума было чуть поменьше…).
Старик прошел вперед, к окну, сел на скамью, кивнул мальчику на место напротив. Плеснул из глиняного кувшина воды в две кружки, одну подвинул вперед.
Тот с благодарностью взял – видно сам здесь ничего не трогал. Отпил немного, поставил кружку рядом с собой и замер. Ждет.
– Расскажи все с самого начала, – предложил старик.
Мальчик кивнул.
– Мне сказали, что у вас в эту ночь можно увидеть нечисть. Что взрослые должны сидеть дома, пить, веселиться и не спать. В такой дом чужая сила не войдет, а будет себе гулять снаружи, по своему. Я в прошлом году пытался ее подсмотреть сам, но никто не пришел. А в этом я подумал, если они любят веселье, то, может быть, их можно приманить и все-таки посмотреть? Поспрашивал, как звучит, как должны выглядеть… и устрои…л гулянку. – Явно хотел сказать «устроили», да вовремя поправился. – Решат, что кто-то из своих, придут. Мне говорили, что такое бывало. А если не придут, все равно весело получится – внутри-то пир…
Редарет, хранитель мудрости племени, передернулся, сцепил пальцы вокруг кружки. Даже для чужака это звучало… слишком безумно. Любопытный смелый мальчик, ему хотелось посмотреть на нечисть. Посмотреть не удалось, вот он и решил ее пригласить. К живым людям. В город, во двор. Потому что хотел познакомиться поближе. Это такая глупость или что-то похуже?
– Представь, что у тебя получилось бы.
– Я… я, честно говоря, не очень надеялся, что получится. Но я сходил в церковь и… – решил рискнуть, – не только я. И вот, – он вытащил из кармана на поясе четыре черных боба, – это нужно бросить через дом. Выкупает всех, кто внутри, и тех, кто снаружи. У нас так каждый год делали и делают как раз в это время. И про нечисть в городской черте никто и слыхом не слыхивал… разве что на очень плохих перекрестках, и то – это еще до Христа…
Редарет сделал несколько мелких глотков. Экое… недоразумение. Не будь мальчик чужаком, хранитель счел бы происшествие необычайным везением, подарком богов, пославших ему достойного преемника. Любопытен, сообразителен – и предусмотрителен, вовсе не то, что сначала показалось: безрассудный дурак, готовый платить за свое любопытство чужой бедой.
Увы, этого шкодника себе не потребуешь, даже после того, что он натворил.
– Имена своих помощников ты мне потом назовешь. Им понадобится защита. Я прослежу за тем, чтобы их не наказывали слишком сурово. Хотя есть за что, лучше бы они тебя отговорили. Всем было бы лучше. Значит, ты обо всем подумал загодя?
– Нет, не обо всем, – мальчик сжал губы. – Я не подумал, что здесь могут так испугаться. Про то, что огонь может перекинуться, подумал. Про то, что могут узнать других, подумал. А про это – нет.
– Как ты думаешь, им было чего бояться?
– Теперь не знаю. Но думаю все-таки, что нет.
– Потому что никто не пришел?
– Да. И по вашему же обычаю, если не звать, шуметь и не спать, ничего не будет.
Редарет вздохнул. Мальчик рассуждал не так уж и глупо, но он слишком мало знал. Он даже проявил определенную осторожность, но все-таки толком не верил в то, что все происходит на самом деле. Наверное, ему казалось, что «нечисть» – такая же игрушечная, как деревянные мечи, как затупленные копья. Просто повод пировать до утра…
– Ты все перепутал. Провести ночь, как требует обычай – стоять на страже. Живой человеческой радостью отгонять беду. Но этого довольно только если никто сам не приглашает Ночных. Понимаешь? Если дверь заперта, а за дверью не спят, кто рискнет пробраться в дом? Но если предатель готов провести врагов – другое дело.
– Но кто мог этого хотеть там внутри?
– Никто не хотел, но ты-то пригласил. Захотел приманить, чтобы пришли.
– Но я не впускал их в дом, – это он не оправдывается, это он думает. – да и не мог… это же не мой дом и я был снаружи.
– Не знаю, каков закон твоего племени, но по нашему – что принадлежит хозяевам, то и гостю. Ты хотел, ты сделал, значит, ты говорил за всех. Теперь понимаешь?
Медленный кивок.
– Да. Что нужно делать?
– Ты можешь выбирать, – улыбается Редарет. – Либо просто назови мне своих помощников, я защищу вас всех, либо я могу тебе показать, с чем ты играл.
– Второе… это очень сложно и неприятно?
Забавно, думает про себя старик. То, что мальчик ведет себя как взрослый, ну, почти как взрослый, он подметил уже давно, с первых слов. Это удобно, не приходится подбирать выражения, разъяснять… Редарет отвык беседовать с младенцами, его и взрослые воины не так уж часто жалуют беседой. Времена нынче не те. Но вот этот вопрос… сгодится для рассказов о забавных случаях, которыми можно развлекать друг друга у костра.
– Для кого именно?
– Для того, кто показывает.
– Не так чтобы, – усмехается Редарет, потом щурится: – Но может быть страшно… даже тебе.
– Тогда лучше второе… – и не нужно ни возраста, ни опыта, чтобы прочесть написанное на лбу «хоть не зря все это будет».
– Хорошо, соберись в дорогу на одну ночь и скажи людям короля, что я беру тебя с собой. Вернешься утром.
– Спасибо, – мальчик встал и снова поклонился.
Редарет вернулся к королю, который вместе со старшими воинами ждал ответа. Говорить пришлось достаточно долго, и не всю правду, а по чести, так не все сказанное было правдой. Тому же Аталамеру не стоит знать эту самую правду, сейчас от его ревностного рвения будет больше вреда, чем пользы. Ничего не случилось, и, если никто не поднимет руку на молодых болванов, не прольет их кровь – и не случится. Вот это пришлось объяснять, и даже припугнуть.
– Наказать, чтоб впредь неповадно было – да. Но чтоб были целы. Если их и услышали, то не отозвались, а вот на кровь – придут обязательно… Ясно вам? – королю ясно, он мудр, остальным нужны зримые подтверждения того, что беда будет отвращена, и это хорошо; хуже было бы, если бы начали спорить. – Пусть три ночи проведут между костров, без воды и пищи, молча.
Слова и глупые мысли выгорят, а если Ночные все-таки надумают воспользоваться приглашением, пока луна еще полна, то никого не найдут, а потом проложенная дорожка исчезнет сама собой. Хорошо, что мальчишки только дурачились. Хорошо, что никто не решил призвать неживое своей кровью. Иначе пришлось бы сниматься с места, искать другой город для жизни, за рекой… король был бы очень недоволен, но оставаться на испорченной земле – навлекать на себя несчастье.
Выехали через пару часов после заката, ехали не так уж и далеко – сперва по дороге, а потом уже через холмы, окружавшие Сербинум, через поля. Наконец, старик остановил коня неподалеку от перелеска, велел мальчику стреножить обоих и отпустить пастись.
– Пойдем за мной, – кивнул в сторону ближайших деревьев, и пошел, не дожидаясь согласия.
Ушли совсем недалеко. Почти у края перелеска росла осина о трех стволах, которые были сплетены причудливым клубком: когда-то в дерево ударила молния, расщепила, но не сожгла. Дерево не умерло, продолжало расти, но искореженный силуэт выглядел тревожно, неестественно.
– Садись, – кивнул Редарет, потом вытащил из пояса острый камень, обойдя вокруг дерева, провел и замкнул круг. – Жди.
Мальчик кивнул. Внимательно посмотрел на дерево, на черту, сел спиной к стволу.
– Что мне можно делать? Чего нельзя?
– Выходить наружу нельзя, пока не рассветет, – Редарет уже устал удивляться, а вот жалеть, что мальчишку никогда не отдадут ему в ученики – еще нет. До чего ж досадно, ну, никто не мешает рассказать ему некоторые вещи, пригодятся. – Засыпать, а то получится, я на тебя даром время трачу. Громко говорить.
– Наружу – это за пределы круга? Спасибо.
– Зато можно послушать меня, – улыбнулся хранитель. Ромейских детей он видал хоть издалека, но достаточно, чтобы понять: вот это – нечто особенное. – Если хочешь.
– Очень хочу, – подумал и добавил. – Мне не во все разрешено верить. Наверное. Но, если можно, я хотел бы знать.
– В то, о чем я хочу говорить, тебе верить предписано твоей верой. Есть ваш бог, ты это знаешь. Есть древние боги, и это для тебя не секрет. Как ты думаешь, это все, что есть на свете?
– Древние верили, что есть духи людей, благорасположенные и не очень. Есть всякая мелочь – полезная, вредная, разная. И есть злые существа разной силы, внизу. Чтобы пожелать зла, достаточно сказать вслух, но это не обязательно прилипнет и большой беды так не сделаешь. Злость нужно написать – на камне, а еще крепче, если на тяжелом металле, на свинце. Написать и отдать земле или воде, лучше в дурном месте. И, если можно, прибить гвоздем. Закрепить. И это, говорят, не у всех получается, а то и по сделавшему бьет. Я говорил королю, у нас трудно наводить злое так, у нас предпочитают по-другому, руками.
– Все так, – кивнул Редарет. – Потому что ваша земля уже очень давно под защитой, а теперь под двойной защитой. На нее трудно призвать зло. Земля, где мало почитают хоть каких-то богов, где не найдешь ни ваших храмов, ни наших защищенных мест – другое дело. Представь, что нужно проложить дорогу по болоту. Придется хорошо постараться, правда? На таком болоте мы и живем. А на нем водится то, что никогда не должно приближаться к людям.
– Но здесь уже очень давно живут люди… наши тоже. Рома сюда пришла поколения назад, а этот город, говорят, был на карте еще до рождения Цезаря.
– Он переходит из рук в руки, меняется закон и обычай. Защита истончается, ослабевает. Нужно быть осторожными, особо тщательно соблюдать все правила. Смотри-ка, – Редарет указал влево, под негустой куст.
То ли лунный свет, перебиваемый мелкими облаками, так играл, то ли там и впрямь что-то было, и вовсе не лиса или другая мелкая зверушка. Тень, полупрозрачная, переливчатая. Неприятная.
– Мелочь?
Спрашивает краем рта, не двигается, боится спугнуть.
– Да, это еще не опасная, может только напугать. Но видишь, как близко к городу, к освященной вашим богом земле? Ночное племя здесь как дома.
– Да… а что могли сделать мы?
– Призвать старших из них. Или их повелительницу.
– Просто тем, что хотели увидеть?
– Просто тем, что позвали. Там, где зовут – им всем открыта дорога. Как дорогим гостям, только они признают лишь свой собственный обычай.
– Что может сделать любопытный дурак, чтобы закрыть дорогу?
– Об этом я позаботился сам, – махнул рукой Редарет. – А ты – запомни, почему нельзя. Остальные или помнят, почему, или просто помнят, что нельзя. Тебе не рассказали. Что ты понял?
– Что если можно развести огонь в очаге, – мальчик все еще смотрел на серебристую тень, очень внимательно, – то это не значит, что это стоит делать засушливым летом на торфянике. Что они могут?
– Вот эти, – Редарет кивнул на мелкую нежить, – почти ничего. Напугать, запутать дорогу, если путник один, заманить в чащу. К старшим. Те – испугать до смерти, убить, увести с собой. Если не хватит силы с ними сражаться. С ними тоже можно сражаться, – задумчиво говорит старик. – Но лучше до того не доводить. Еще могут, – тут он морщится, делает паузу, потом все-таки решает сказать, – уговорить. На… мерзость.
– Какую?
– Отдать себя их госпоже. Ваши служители сказали бы – нечистому духу. Все они, и мелочь, и старшие, служат ей так или иначе.
– Зачем? – тут сразу и удивление, и отвращение, и даже, кажется, испуг…
