Текст книги "Назначенье границ"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
– Ди Кастильоне спросил «Вы хорошо все обдумали?» – командующий что-то сказал, резкое, так что ди Кастильоне поморщился и рукой по волосам провел. Потом командующий что-то объяснял, спокойно уже. А ди Кастильоне спросил «Но как?». Де ла Валле опять что-то тихо ему, веселое, подмигнул даже. А тот вытянулся и на весь лагерь «Мой генерал, чтобы выполнить задачу, я должен ее понимать. Мне кажется, я имею на это право.» Дальше я уже совсем ничего не слышал, потому что ди Кастильоне полог опустил. А потом он вышел, улыбаясь – уже как обычно. И командующий за ним. Тоже веселый. И сразу меня прогнал… – Ренье сглотнул. – А больше ничего странного не было. А командующий ночью куда-то точно из лагеря уходил. У него роза к пурпуэну приколота была. Большая, белая, королевская. Свежая. А рядом такие не растут, да и рано…
Розу канцлер отнес бы на счет богатого воображения Ренье, но ее видели и другие. Значит, штаб поверил Марку, а еще больше – поведению Марка. А ди Кастильоне не поверил. До крика. Ди Кастильоне. И Марк его не то успокоил… в пять фраз, не то… нет, это уже совсем глупость, не ходят фамилиары[4]4
Фамилиар – дух, который служит ведьме или колдуну. Чаще всего принимает форму животного, однако может выглядеть и как человек.
[Закрыть] к мессе, они вообще в церковь заходить не могут, не то что причащаться.
Но Ренье видел то, чего не было, ди Кастильоне явно понял что-то из того, что было, а Марк откуда-то узнал о масштабах вторжения за сутки, если не за двое. А за двое суток до событий они гуляли по полю старого сражения под Шалоном и цитировали бедному Ренье хроники Иордана на два голоса… но если это такой способ вызывать чертей, то я – Гермес Трисмегист!..
Нет, хватит на сегодня загадок, вернутся остальные, допросим их… должны концы найтись, всегда находятся.
Когда небо за свинцовыми решетками стало ярко-синим, канцлер Аурелии уткнулся носом в бумаги и привиделось ему, что в его любимом кресле опять спит неуважительным сном генерал де ла Валле, одновременно мертвый и живой, а за окном в лунном сиянии парят две довольно больших змеи, распевая что-то легкомысленное. Без крыльев парят, просто так, на чистой изворотливости.
28 мая 1451 года, Орлеан, день-вечер
Матушка говаривала: «Хочешь что-то спрятать – положи на видное место». Годам к семи Пьетро заменил «видное место» на «место повыше». Люди любили возносить к небу молитвы, но слишком редко обращали внимание на что-либо, размещающееся над уровнем глаз.
Потому лучший способ нанести действительно тайный визит – войти в небольшой дом на улице Ангелов (есть у епископа Ангулемского чувство юмора) через чердачное окошко, а до тех пор можно посидеть на краю крыши. Погода хороша, хозяина пока что нет дома, а вид на город греет душу. В Орлеан пришел весенний вечер, шумный и суетливый, несущий, несмотря на то, что день будний, отголоски карнавала.
В соседнем доме тоже намечалось представление. При свечах, и прекрасно было видно, что трое актеров, забравшихся в оставленный хозяевами до осени особняк, слегка нервничают. Один то и дело гляделся в кинжал, оглаживая усы, другой теребил воротник. Пришельцы с умом выбрали место для засады, но Пьетро был разочарован в своих соотечественниках-романцах: убивать канцлера Аурелии таким приятным вечером… невежливо и непредусмотрительно.
Часом позже ди Кастильоне понял, что получил приглашение на особый спектакль: в калитку из соседнего особняка прошмыгнули еще двое. По опасливым движениям Пьетро сделал вывод, что первым они приходятся скорее соперниками, чем помощниками.
Их могли бы еще на подходе обнаружить если не отсутствующие хозяева, то непрошеные гости, но тот, что высунулся из окна – почти по пояс, как глупо, – проследовал в мир иной, не успев издать ни звука: разбитая рукоятью голова не способствует. Ди Кастильоне напомнил себе, что дагу нужно будет обязательно забрать: негоже пропадать хорошему оружию.
Господин пониже ростом тщательно задвинул засов, оба решительно двинулись ко входу. Тут-то соратники опрометчивого наблюдателя заметили потерю в своих рядах и сделали выводы. Пьетро приглядывал за калиткой: если кто-то решит сбежать, его стоит остановить. Канцлеру будет интересно побеседовать с покушавшимися на его жизнь.
Если только кто-то уцелеет… а схватка в доме закипела нешуточная, жаль только, ничего не видно. Впрочем, вот и победитель. Ранен несильно. Кажется, его ди Кастильоне видел при арелатском посольстве, и тогда еще подумал, что для слуги у парня уж больно наглая морда, да и кланяется он не как простолюдин.
Пока Пьетро прикидывал, как его перехватить, пейзаж за воротами оживился. Господа королевские мушкетеры, три человека – бегом, торопятся. Какие бдительные люди живут на этой улице – гляди-ка, на шум не вышел ни один, но позвать на помощь успели. Когда?..
Никогда. Потому что королевские мушкетеры не станут скрывать лица под платками, им незачем. Какая наглость, королева будет оскорблена. И как не вовремя, потому что с другой стороны, из-за поворота, слышен стук копыт. Карета канцлера, и он, по своему обыкновению – только с одним кучером. Господин д'Анже хранит, старается хранить покой державы и своих подчиненных, но о себе частенько забывает…
А вот о нем в один вечер вспомнили сразу три партии. Забавное совпадение, но и тревожный признак. Что же произошло в столице за последние дни?
Сейчас пригодился бы арбалет, но арбалета нет.
Что подумает человек, получивший камнем по затылку? Ничего… во всяком случае, сразу. Подумать могли бы его товарищи, но они оказались то ли слишком глупы, то ли излишне решительны. Остановились, завертели головами – высматривайте, господа, ищите: крыш много, да и стемнело уже, – но и не подумали убраться подальше, прихватив раненого.
Зато при виде бегущего человека с обнаженной шпагой они оживились, разумеется. Не распознав в новоприбывшем единомышленника, два остолопа, переодетых мушкетерами, бросились в драку. Неумны, но ретивы – едва ли не худший случай.
Победа осталась за вторым «мушкетером», но тут уж Пьетро не стал дожидаться, пока в гости пожалует кто-нибудь еще. Дикий виноград, которым был увит особняк, мог бы выдержать и двоих. Прыжок на забор, прыжок вниз…
– Buona sera![5]5
Добрый вечер! (ит.)
[Закрыть] – выпад, батман… – «Отыди, Сатана»? Вы это мне, сударь? – нынче вечер открытий, не иначе. – Вы невежливы… – и платок на этом лице лишний; а вот лицо – знакомое. Этот человек не переоделся мушкетером, он мушкетер и есть. Из тех, кто слишком внимательно слушает проповеди Архиепископа Тулузского. – Вам лучше отдохнуть… Не спорьте, вы утомлены… – и последний удар, повыше локтя. – Ваше Преосвященство, я взял на себя смелость принять в ваше отсутствие ваших гостей… и вы-то не будете поминать Сатану, я надеюсь?
Единственной причиной, по которой епископ Ангулемский не впал в черную меланхолию при виде Пьетро ди Кастильоне, было то, что проклятая меланхолия никогда не появлялась, когда была нужна. А в здравом уме и твердой памяти канцлеру было неловко спрашивать взрослого человека, дворянина и генерала его собственной (хорошо, королевской) армии, не принадлежал ли кто из его, генерала, предков к славному семейству кошачьих и не от этого ли предка унаследовал ди Кастильоне привычку тащить в дом всякую добытую им живую и полуживую дрянь. Потому что арелатцы не в счет, мы с ними и так воюем, с романцами тоже можно что-нибудь придумать, в конце концов, они, скорее всего, действовали по собственной инициативе, до Равенны далеко, получить приказ они вряд ли успели… а вот что прикажете делать с «крестоносцами» архиепископа, двое из которых, вдобавок, живы?
Ну что ж, последуем примеру бедной дочери лесничего: горох в один мешок, гречку в другой, золу – в огород, гальку – на садовую дорожку. Охрану подозвать, нет, сударь, я не совсем сошел с ума, я не езжу по этому городу только с кучером и секретарем, да и кучер-то не совсем кучер. Трупы – в пустой дом, живых – связать и туда же, если пришли в себя, оглушить. Одному остаться, стеречь. Вы – в резиденцию, за людьми. Сколько считаете нужным. Да, генерал, я тоже все заметил. В особняке была прислуга, хоть и немного, была охрана, хоть и небольшая. А на шум не высунулся даже привратник. Так что перемещаться к камину мы погодим. Мы подождем здесь, благо карета велика, секретарь может пересесть на козлы, а погода – весенняя.
– Как жаль, что вы не дама… – сказал канцлер. – Если бы меня застали перед собственным домом в карете с дамой, я всегда мог бы сказать, что она мне исповедовалась…
Поймет?
– Beneditemi, o padre, perché ho peccato…[6]6
Благословите, отец, ибо я согрешил… (ит.)
[Закрыть]
Понял. Если Марк жив и здесь, я теперь могу об этом молчать. Если под Рагоне действительно случилась чертовщина, я могу об этом молчать. Дьявол облизнулся, облизнется и Трибунал.
– Сколько вы не исповедовались, пока не важно. Скажите, что произошло – и почему вы предпочли искать меня тайно? Где генерал де ла Валле?
– Генерал де ла Валле, я полагаю, погиб. Пропасть я решил, предположив, что явное возвращение повредит и мне, и вашему племяннику, – ди Кастильоне созерцал свои перчатки. – Что произошло… на это не так уж просто ответить.
– Моему племяннику… – епископ кивнул. – Для суда достаточно двух свидетелей, если я вас правильно понял. Значит то, что вы видели, тоже можно определить как колдовство. Предварю ваш вопрос. Мой племянник ночью перед боем наблюдал с холма огромную вражескую армию, которой на самом деле в долине еще не было. Он показал эту армию генералу де ла Валле – генерал увидел то же самое и, по словам Ренье, ничуть не удивился.
– Вероятно, юноша что-то напутал. Марк говорил о том, что три армии выйдут в долину после рассвета, так и получилось.
Епископ Ангулемский посмотрел на грешника так, словно тот только что признался, что возжелал жену, вола, осла и самого соседа. Темноволосый романец внимательно разглядывал обитую бархатом стенку кареты за правым ухом собеседника.
– За пять часов до заседания штаба Марк де ла Валле по настоянию Ренье поднялся на один из холмов и наблюдал с него «море огней», как выразился мой поэтичный племянник. И это зрелище не исторгло из него ничего серьезней вялого «черт побери».
– Вряд ли три армии всю ночь ходили туда и обратно, – Пьетро усмехнулся – только выдох, правильное лицо с четкими мелкими чертами осталось неподвижным, словно полированный мрамор. – Вот только я утром своими глазами видел как арелатцы двигались в сторону Рагоне. Не только видел, но и ощущал, если вы меня понимаете. Они успели перестроиться и пытались занять единственную удобную позицию – их даже почти подталкивать не пришлось. Что же касается Марка… сьер Дювивье, вероятно, спутал предельное удивление с его отсутствием.
– Вам трудно предположить, что они ходили туда и обратно? А в то, что они прошли десятки лье по нашей территории, не оставив следа, вам поверить легко? Я не говорю про огонь с неба, вы его, скорее всего, тоже ощущали. – Хотя, возможно и в степени недостаточной… почему все не наоборот, почему он не может выяснять сейчас у Марка, что делал генерал ди Кастильоне… и даже не обязательно покойный.
– В летающие армии мне поверить куда легче: генерал де ла Валле сказал, что так будет – так и случилось. Огонь с неба я наблюдал с достаточно дальнего расстояния, Ваше Преосвященство, и отчасти сожалею об этом.
– Что именно говорил де ла Валле? И когда? И почему сожалеете?
– За несколько минут до нашего прощания командующий сказал, что к утру вражеские войска окажутся в окрестностях Рагоне и будут этим весьма огорошены. Столкнувшись с противником, они – особенно франконцы – могут попытаться отступить или и вовсе потеряют голову и рассеются по округе. Мы не должны этого допустить. Приказ, как вы понимаете, звучал очень странно. Но мы его выполнили. Сожалею же… – Пьетро повернул голову к маленькому окошку, забранному цветным стеклом. – В этом случае нам не пришлось бы задаваться одним и тем же вопросом.
Что с Марком. И что он сделал…
– Почему он был в этом уверен? На что он ссылался? На моих людей?
– На заседании штаба он ссылался именно на вашего человека с той стороны.
– А в разговоре с вами?
– На помощь того, кого можно было бы назвать дьяволом. Почти…
– Он сказал «почти» или это ваши выводы?
– У Марка появилась роза, большая белая роза, словно только что из Толедо или с королевского герба. Я спросил, неужели это нам поможет? Он кивнул. Я пошутил, что, должно быть, ему встретился патриотический дьявол. Он ответил, что я почти прав. Не думаю, что слово «почти» относилось к патриотизму…
Епископ задумался.
– А почему вы спросили его про цветок?
– Его невозможно было не заметить.
– Графу де ла Валле неоткуда было взять розу к северу от Реймса?
– Нет. Он бы нашел, и время года с местом не стали бы помехой… – Пьетро подавил усмешку. – Ваше Преосвященство, окажись у меня сейчас в руках Святой Грааль, вы смогли бы подумать только, что после недавнего поединка мне неоткуда было взять посуду?
– Такие мелочи для вас не помеха. – кивнул епископ. – И вы конечно не могли сказать сразу, что роза, по крайней мере для вас, отличалась от обычного цветка как Святой Грааль от бочки водовоза. Сьер Дювивье запомнил только, что роза была белой и пышной и что ее сорвали недавно.
– Тем лучше для сьера Дювивье, – вполне серьезно кивнул ди Кастильоне. – Однако ж, вы правы, именно в такой степени она для меня и отличалась. Предположу, что только для меня. Прочих офицеров она не заинтересовала вовсе, и я могу их понять: четыре армии куда более занимательны, нежели украшения на костюме командующего. Беда в том, что цветок… слепил глаза.
– Похоже, что только вам, генерал. Те, кто обратил на цветок внимание, подумали, что де ла Валле отлучался из лагеря. Ренье видел несуществующие армии, а вы, кажется, заметили существовавшее колдовство.
– Видимо, так. Хотя Марк действительно отлучался из лагеря, причем дважды. Примерно на час, после этого мы выслушивали разведчиков. Потом на более долгий срок, часа на три, не меньше. Сразу после этого он велел собраться офицерам штаба и отдал приказы. Это было уже на рассвете.
– Как вы оценили ситуацию тогда? Ренье сказал, что, сколько он мог судить, разговор с де ла Валле вас успокоил.
– Ренье удивительно… наблюдателен, когда дело касается чувств, – сухая усмешка. – Из разговора я понял, что Марк безоговорочно уверен в том, что мы победим. Я поверил ему. Все прочее… я все-таки не Ренье, дабы позволять себе непосредственность в проявлении чувств.
Чувств – и опять чувств. Чувств у обычно улыбчиво-бесстрастного романца, видимо, было в избытке. И тогда, под Рагоне – довели же его до крика и до спора, громкого спора со столь любезным его сердцу Марком, такого, что даже «наблюдательный» Ренье удивился. И, кажется, сейчас. Хотя у него было десять дней на то, чтобы если уж не смириться с потерей, так хотя бы справиться с первой, самой острой скорбью.
– Де ла Валле могли и… ввести в заблуждение. – Не ввели. Или ввели, но в самой малости. – Вам показалось, что он прощается с вами?
Пьетро кивнул.
– Потом сошел огонь. У вас было больше недели на то, чтобы подумать. Вы пришли к каким-либо выводам?
– Вы добрый пастырь, Ваше Преосвященство, – Кастильоне опять отвернулся к окошку. – Мои выводы не придутся вам по вкусу.
– Если вы думаете, что мне больше понравится, если выводы будет делать архиепископ Тулузский… вы переоцениваете мою пастырскую ревность.
– Я не собираюсь исповедоваться Его Высокопреосвященству ни при каких обстоятельствах. Даже если вы будете на этом настаивать.
– Сейчас с вами говорю я. И я даже не буду настаивать.
– Что ж… Я суеверный сицилиец, padre. Мы верим в Господа нашего Иисуса Христа, – Пьетро перекрестился, – но мы верим и в то, что еще до Рождества Его на этой земле жило множество других творений Господа. Не все из них ушли навсегда. Они любили свою землю.
– А при чем здесь суеверия? – улыбнулся епископ. – Рождались же великаны, «издревле славные люди». Суеверие – когда по вечерам на порог выносят молоко, а крестить подкидышей из народа холмов – старая церковная практика. Основатель рода де ла Валле, по слухам, был из таких. Вы считаете, что это имеет отношение к делу?
– Я не знаю, принадлежал ли Марк к роду человеческому вообще, – после паузы сказал Пьетро. – Или хоть наполовину. И я думаю, что ему помог народ его предков. Помог, и… потребовал к себе раньше срока, – последние слова прозвучали совсем тихо.
Вот даже как. Марк был уверен, что победит. Марк был уверен, что не вернется. Это не дьявол – продажа души не оборачивается немедленной гибелью.
– С рассказами о том, как местные «хозяева» заплетают пути, я сталкивался неоднократно, – спокойно ответил епископ. – Это могло бы объяснить ваши заблудившиеся армии. Но огонь с неба?
– Я сицилиец. Мы живем на вулкане, Ваше Преосвященство. И вулкан этот не раз просыпался весьма своевременно. Разумеется, по молитве святого отшельника, что обитал там давным-давно…
– А есть основания предполагать, что святой отшельник тут ни при чем? – и вот этот экземпляр акации пустынной все вокруг и сам д'Анже считали приятным и чрезвычайно уступчивым человеком?
– Никаких, Ваше Преосвященство, кроме того факта, что отшельник поселился там задолго до Рождества Христова, – Пьетро пожал плечами.
– И не исчез после… это достаточно убедительно. Было бы убедительно, если бы Рагоне стояла на вулкане.
Ди Кастильоне слегка развел руками – ну, что я могу сделать?..
И действительно, не он же затащил на небо перевернутый вулкан…
– А почему вы решили, что ваш друг не имеет отношения к роду человеческому?
– Знаете, он удивительно похож на одного моего соотечественника, о котором многие годы говорили то же самое. И, судя по всему, говорили правду. Но это, конечно, не довод. Не знаю, падре. Это нельзя объяснить. – Еще одно пожатие плеч. – Он походил на прочих смертных, как та бочка водовоза на Святой Грааль… но вряд ли вы поймете, что я пытаюсь сказать.
– Вы, наверное, просто поздно с ним познакомились. Доведись вам встретиться, когда Марк был моложе… – ну вот и оговорился, назвал по имени, – вы бы не сомневались в том, что он человек.
– Полностью уверен в вашей правоте, Ваше Преосвященство, – Пьетро очень вежливо улыбнулся. Канцлер поежился. Родись суеверный сицилиец в королевской семье, женись он на принцессе Урсуле, их было бы не отличить, разве что по платью. Улыбочки эти… то ли колотый лед, то ли битое стекло.
И вот мы сидим и вместо того, чтобы выяснять, что случилось у Рагоне, выясняем, кому был ближе Марк и кто из нас знал его лучше… нет, де ла Валле не сверхъестественное существо и не потомок великанов. Он просто-напросто гениальный организатор, отличный полководец и совершенно нестерпимый во всем остальном человек, которого можно или любить, или ненавидеть, но нельзя остаться равнодушным. И нельзя понять, не попытавшись присочинить, выдумать сказку, легенду или историю о чуде. Просто не получается.
Как и самого суеверного сицилийца ди Кастильоне – канцлер знал его три года, с того дня, как Марк притащил романца из какого-то дальнего гарнизона и пожелал видеть своим доверенным лицом. Д'Анже тогда удивился подобному выбору – иностранец, полковник с репутацией большого чудака, и вообще скользкий тип. Невероятно обходительный, уклончивый – улыбочки, скромное молчание, вежливые речи… пара дуэлей, где противники были убиты без изысков, с одного удара.
Трудно было не считать его шпионом короля Тидрека, а в том, как быстро ди Кастильоне втерся в доверие к неуживчивому и упрямому Марку и вовсе было что-то неприятное. Тоже… сверхъестественное явление. В своем роде. А уж то, что генерал де ла Валле при романце обретал несвойственное ему добродушие, и многие ссоры оборачивались безопасными шутками и милейшим дружеским разговором, вообще у канцлера в голове не укладывалось.
А теперь это воплощение дипломатической любезности и здравомыслия едва только зубами не скрипит… и того гляди укусит исповедника. Хотя очень, очень старается быть вежливым. Что ж, нельзя сказать, что я его не понимаю. Сейчас.
– В нашей мозаике, сын мой, остались лишние куски смальты. Чудеса видели вы, видел Марк – и видел Ренье. Допустим, Марк – подкидыш, хотя на эту роль больше подходит его сводная сестра. Допустим, вы… заметили лишнее, потому что вы – суеверный сицилиец, знакомый со святыми отшельниками. Но Ренье там, где это не касается человеческих чувств, верит только в то, что видел, слышал и осязал. И я бы рад считать его подкидышем, но, боюсь, что он всего лишь бедствие нашего рода. А видели только вы трое и больше никто. Скажите, были ли еще происшествия, в которых участвовали вы трое… и только вы?
– Происшествия? Нет, не припоминаю. А вот что касается девицы Марии, не в последнюю очередь я вернулся потому… – потому что из всех женщин на свете для Марка существовала одна, и вовсе не племянница канцлера. С детьми народа холмов такое часто случалось. Тот человек, на которого был похож генерал де ла Валле, тоже, если верить слухам, относился к собственной сестре совсем не по-братски. Марк не догадывался, что генерал ди Кастильоне знает его тайну – а Пьетро не понимал, как можно было не видеть?
– …что ожидали, что Орлеан станет неподходящим местом для незамужних женщин определенного происхождения? Я на вашем месте решил бы то же самое, но в ваше отсутствие у нас случилось собственное чудо… которому я и обязан этим столпотворением на улице. Мы уже пять дней как воюем с Арелатом. Мы – это добрые католики и добрые вильгельмиане Аурелии… разве вы с командующим и его адъютантом не покидали колонну за два дня до событий?
Пьетро сел свободнее, впервые за все время «исповеди» взглянул в лицо собеседнику. Разговор, кажется, окончательно свернул с неприятной ди Кастильоне темы. Слава Господу… Пьетро всегда знал, что епископ его недолюбливает, знал весь список подозрений – и в шпионаже в пользу Ромы, и в принадлежности к одному из тайных церковных орденов, и даже в противоестественном влечении к Марку; знал, но относился к этому равнодушно, как к капризам погоды… но тут Его Преосвященство, кажется, решил отыграться за все прошлые годы сразу и превзошел себя. И выбрал очень неудачный момент. Говорить о том, что случилось на поле у Рагоне, ди Кастильоне не мог. Слова путались в горле, затыкали его, словно войлок.
Карета казалась тесной, теснее гроба, и отчего-то пахло пылью – казалось, вот-вот вылетит, запорхает над головой жирная откормленная моль…
Он поступил правильно. В точности выполнил приказ Марка – а что он еще мог бы для него сделать? Только это. Если уж не смог оказаться на месте де ла Валле – а насколько всем было бы проще, и канцлеру, и незаконной дочери коннетабля, и самому Пьетро. Но он не дитя древнего народа, а отец – отнюдь не прелат Ромской церкви, всего лишь правитель небольшого городка – не посвящал его Сатане еще при рождении; не повезло, не удостоился…
– Если это – происшествие, то должен исповедоваться в целом списке подобных прегрешений. Боюсь, что большая их часть повредила общей невинности сьера Дювивье… во всех отношениях.
– Совершенно не представляю себе, чем посещение поля сражения могло повредить невинности моего племянника после года в обществе графа де ла Валле. – Его Преосвященство очень любит своего единственного племянника, и как ни пытается это скрыть за вечной иронией и шуточками при случае – не выходит. – Чего он не знал на этот раз?
– У вас здесь хорошо помнят, что молитва епископа Анниана защитила Орлеан от гуннов, но забыли, что случилось потом и почему эти гунны не вернулись. В общем, как и большинство, он имел до неприличия скудные представления о том, что происходило на месте нашей прогулки тысячу лет назад.
– Тысячу – вы тоже обратили внимание?
– Тогда этот благословенный город уже был спасен. Чудом.
– Но вы же считаете, что нынешнее чудо имело иную природу?
Пьетро покачал головой… потом решительно кивнул.
– Не важно, чьим посредством. И я могу ошибаться. Но мне казалось, что вы спрашиваете меня, что можно сказать городу…
– Что это дело случилось по заступничеству святого Эньяна?
– Да хоть самого Флавия Аэция – кто может доказать, что это не так?
– Вы.
– Я могу исчезнуть. На время или навсегда. Пусть считают, что я погиб в бою, – как и должен был. Только слишком увлекся, преследуя противника, а потом они с безымянным арелатским офицером сидели на краю поля, залпом опустошив фляжки, молча – и смотрели, как с неба проливается пламя. Багровое, алое, померанцевое, желтое, сине-прозрачное пламя, бесконечный поток, хлещущий на землю из злой черной тучи… – Правда, остаются эти двое, сегодняшних.
– Вы имеете в виду героических солдат королевы, которые с риском для жизни спасли меня от покушения? Раненому, конечно же, померещилось – в такой суматохе на темной улице это неудивительно. Если он и расскажет, что видел вас, ему можно будет не поверить. А мне будет приятно, если архиепископ задумается о том, что произошло у Рагоне, кто тому причиной и не может ли нечто подобное случиться где-нибудь еще.
Да и исчезать навсегда вам не придется. Как я уже говорил, у нас тут вышло свое чудо… вполне достойное святого Эньяна, кстати – так что вам будет достаточно отпустить бороду и пересечь один узкий пролив. С рекомендациями Его Высочества на островах вас примут прекрасно, а Трибуналу туда хода нет… Тысяча лет, – кажется, д'Анже думал вслух, – если бы я мог быть уверен. Святой… оказался бы очень кстати, особенно в виду… – он сделал короткий жест в сторону дома. – Возможно, на юге бы успокоились. Странно, кстати, что наши арелатские друзья послали всего двоих.
– Странно, – Пьетро опять смотрел на руки. На предложение он не ответил – нужно было его хорошенько обдумать. Может быть, лучше вернуться домой, в тихую и спокойную Кастильоне-ди-Сичилью. Хотя рано или поздно доминиканцы доберутся и туда. Нет, он уверен, что уезжать еще не время, пусть и не осталось ни одного ясного ему повода дальше пребывать в совершенно чужом теперь Орлеане. Столица была городом Марка, это он здесь чувствовал себя как рыба в воде, хоть и клялся, что ненавидит Орлеан, а городом ди Кастильоне не стала. Но – рано… почему? Что еще не сделано? – Ваше Преосвященство, вы не хотите предупредить наше… новое чудо святого Эньяна, что им следует быть еще осторожней, чем вам? Вильгельмианам, чужим вильгельмианам много легче к ним подобраться, а их смерть остановит войну не хуже вашей.
Ведь так и есть – аурелианские еретики останутся без вождя, приманивать новообретенных арелатских подданых станет некем. И наверняка полетят обвинения, один неосторожный шаг – и начнется междоусобица.
– Хотя если бы я играл за Арелат, – продолжил Пьетро, удивляясь самому себе – ему до сих пор не приходило в голову ничего подобного; да и бесед о политике Аурелии он с канцлером не вел; д'Анже его мнения не спрашивал – вот он и молчал. – я ударил бы выше. Что им терять?
А вот об этом варианте канцлер явно не думал вовсе, слишком уж высокой была цена такого шага. А напрасно: ни Толедо, ни Равенна, ни «крестоносцы», чем их ни опои, на такое не пойдут, а вот Арелат ничего не потеряет, а выиграть может крупно. Арелатцы попытались убить д'Анже не в самое удобное время, не в самом лучшем месте, почти без подготовки – и послали только двоих. Его смерть может остановить войну, смерть де Немюра ее остановит куда надежней… а вот смерть короля, скорее всего, ввергнет Аурелию даже не в смуту, а во внутреннюю войну.
– Через два часа после заката опять совет, – сказал д'Анже. – Война – хлопотное дело.
– Но Его Величество спит… – собственное возражение прозвучало нелепо.
– Зато де Немюр будет во дворце – он следующий в цепочке наследования и обвинить его очень легко, – а вот я наверняка опоздал бы. В лучшем случае. Едем.
Этот экипаж может двигаться очень быстро. А его хозяин умеет быстро думать. Иногда он ошибается. Но почему-то Пьетро уверен, что сейчас ошибки нет.
28 мая 1451 года, Орлеан, вечер
Пока Гастон слушал фрейлину, пока перед глазами сами по себе формировались связи и развилки, варианты событий, пока он сквозь эту – крону? паутину? – искал взглядом нужного человека и подбирал точные слова, какой-то частью себя он, как обычно, благодарил Бога и Его Франконское Величество и желал последнему самого хорошего, чего мог честно желать – легкой смерти и искреннего раскаяния перед ней. За то, что вырастил дочь и отослал ее из страны, так и не успев понять, кем она стала.
Ури была в туалетной с одной из своих дам, когда ударил большой колокол Святого Эньяна. Сначала она испугалась, что потеряла счет времени и совет уже начался – королева любила точность – но ни замковая церковь Святого Иво, ни собор, не подхватили вслед… значит, просто звонарь ошибся, или кто-то толкнул колокол. Но Ури решила поторопиться и только отворила дверь, как увидела, что по коридору идут трое дворян из их собственной свиты. И не к оружейному залу, где должны были остаться сопровождающие, а куда-то в сторону левого крыла, где находились покои короля, а больше не было ничего достойного внимания. Поднимать тревогу Ури не сочла нужным – скорее всего, эти трое просто уже успели с кем-то поссориться и назначили встречу, а если и задумали что дурное, то лучше тихо пресечь их действия, не компрометируя партию – но решила все же проверить сама, благо времени, судя по замковым часам, оказалось достаточно.
Ури была… была бы права, если бы не то, что затеять ссору или угодить в нее эти трое не могли, негде и некогда, они вообще не имели права покидать приемную, шевалье де Сен-Омер буквально напросился на дежурство не в очередь, если они специально показались ей, значит, хотели выманить, похитить или убить, если она увидела их случайно… это может быть конец всему.
– Ваше Высокопреосвященство, господин архиепископ, у меня есть основания думать, что нашему с вами племяннику и королю грозит беда.
Они неслись по коридорам и переходам, дворец столько раз перестраивался, что дал бы форы ферзя любому кроличьему раю, любой сурчине… Трижды нелюбезный кузен-архиепископ будет свидетелем, он фанатик, но он честен, лишнего не наговорит, и он – пропуск, не меньше трети из королевских мушкетеров – «крестоносцы»…
– Если король умрет… – задыхаясь, говорит архиепископ.
– Если мой племянник умрет, – обрывает его Гастон, – я отрекусь от своих прав в пользу моего ребенка.
– Но у вас нет детей…
– Будет. Через четыре месяца. И Бог Авраама сохрани вас всех, если что-нибудь случится с моей женой…
Это неправда – и про ребенка, и про месть. Детей не дал Господь, кажется, их просто не может быть. А Ури… даже если ее убьют, Гастон никому не причинит вреда без цели и без причины. Сколько ему еще жить, ну 15, ну 20 лет… Ури подождет. И он подождет. Но архиепископ пусть лучше боится – так больше шансов, что никто не пострадает.
