Текст книги "Назначенье границ"
Автор книги: Татьяна Апраксина
Соавторы: Анна Оуэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Так Майориан просидел до рассвета, вперемешку разговаривая то с Господом, то с многочисленными помощниками, просившими указаний. На рассвете пришли известия: нашелся Торисмунд. Легко ранен, вполне здоров и бодр. Встрял в какую-то схватку, угодил в плен, был отбит из плена – Атанагильдом, кем же еще, повезло балбесу со старшим дружины, – теперь ждет утра в лагере аланов. Патриция не видал, другие тоже не встречали.
Господи, ну почему так всегда – если потерялись двое, так найдется ровно тот, кто ни на какое место не сдался, а? Где справедливость?
451 год от Р.Х. 21 июня, утро, Каталаунские поля
«Майориан, командующий… проклятая коряга!». Не Майориан, конечно, проклятая коряга – коряга подвернулась под ногу, пока он пытался примерить, как это будет звучать. Пришел к выводу, что отвратительно. Но «Рицимер, командующий» – звучит еще хуже. Щиколотка согласно откликнулась ноющей болью. Почему именно сейчас? Именно посреди сражения, когда впереди еще финальная схватка с Аттилой, а штурм его укреплений, наверняка, затянется, а у везиготов будет разброд: Теодерих Балт и Торисмунд Амалунг – кто из двух сыновей покойного короля более достоин трона? Остальные с удовольствием добавят беспорядка… ну почему сейчас? Почему он? За что?
Пройдя внутрь лагеря, Майориан обнаружил, что он, слава Богу и богам, еще не командующий. После этого из всех вопросов остался один: как не устроить разговор… задушевный такой, ласковый, ровно там, где этот самый командующий и стоял.
Руки Майориан на всякий случай спрятал за спину и засунул за пояс. Подошел, стараясь не слишком уж громко вбивать подошвы в землю. Дождался, пока патриций закончит разговор.
– Приветствую тебя. Не позволишь ли задать несколько вопросов… наедине?
– Доброго утра – и спасибо, что присмотрел за союзниками. – Уже доложили? Сам догадался? – Ты мне тоже нужен, подожди, я сейчас закончу.
И действительно, вызывал франкского своего сыночка приемного – ничего себе родословная получилась у вьюноша: на треть франк королевского рода, на треть водоплавающий кентавр неизвестного происхождения, на треть Флавий – а также по самые уши ромский гражданин и над собственным народом комес – попросил его выслать патрули и собрать еще вчера рассеявшихся и потерявших ориентацию (или всякое желание сражаться) аланов, и повернулся к Майориану – мол, куда? Майориан кивнул на свой шатер – приглашаю, окажите честь.
За эти двадцать шагов обнаружилось, что командующий слегка прихрамывает – видимо, развлекался где-то ночью. А, может быть, еще и днем. На холме поначалу было жарковато, а потом жарко стало везде.
Уже внутри, прогнав всех сопровождавших – подождут снаружи, нечего тут караулить… ну, теоретически, – Майориан перестал делать вид, что все в порядке.
– Позволь тебя спросить, – начал он, и продолжил, никакого позволения не дожидаясь. – Где ты провел эту ночь?!
– Ходил на свидание… – командующий осел на складной стул как мешок с… доспехами. – Ты знаешь такое слово – «свидание»?
Майориан уже открыл рот, чтобы наглядно продемонстрировать, какие еще слова он знает… много, много разных слов, по большей части – неприличных, и, да, тему свиданий раскрывающих вполне, но тут до него дошло, что тогда разговор будет здорово напоминать сцену «ревнивая жена пилит неверного мужа». Это было слишком смешно, он невольно улыбнулся.
– Очень своевременно. Тебя не было всю ночь. Так далеко ходил или такая дама страстная попалась?
– Я вернулся раньше. Просто заночевал у готов. Не на холме, а в основном лагере. Удалось даже поспать часок… А дама за эти пять лет страшно изменилась. В худшую сторону.
– Зачем же мне врать? – ладони легли на бедра, нет, ну точно ревнивая жена, только полотенца на плече не хватает… – Тебя не было в основном лагере. Мне сообщали дважды в час.
– Извини… не знал, что ты был так дотошен.
– Так где ты был? И с кем? И чего ради?
– Если совсем кратко – на том берегу. Если вычесть гуннский патруль и нескольких посторонних, с Аттилой. Выяснял, что будет завтра, уже сегодня.
Майориан сел, где стоял. На пол, то есть. Схватился за голову, проверяя ее наличие – есть голова, уши тоже есть, ущипнуть можно, больно, нет, не снится и не мерещится… Ни на что подобное он не рассчитывал, даже предполагая самое невероятное. От Торисмунда он бы такой вылазки ожидать еще мог. От командующего… Господи помилуй, что тут делается-то? Ночью бесовщина какая-то, с утра – подобные откровения. Не сражение, а черт знает что. Только черт и знает, наверное.
– И… что будет?
– Сейчас ничего. У везиготов короля убили и, скорее всего, они просто уйдут. Выяснять, кто у них теперь король. И франки уйдут… Меровею тоже… занимать престол, а для этого войско нужно привести домой как можно более целым. Аланы – ты сам знаешь. А нас мало. В общем, единственным, кто мог учудить лишнее, был Аттила. Он вчера испугался… так что мог сегодня-завтра пойти на прорыв… в самый неудачный момент. Теперь просто снимется и уйдет потихонечку, – командующий фыркнул. – Никогда бы не подумал, что стану жалеть о Теодерихе. Останься он в живых, мы бы все закончили здесь и сейчас.
– Аланы будут рады победить. С везиготами я могу разобраться. Франки нам при осаде укреплений не нужны, но с удовольствием разделят славу.
– Тогда прекрасные наследники столкнутся не в Толосе, где Бог им в помощь, а здесь. А Торисмунд не только сын Теодериха… он еще внук Беремуда Амалунга. И имеет права на престол и у остроготов тоже. Не напомнить тебе, где сейчас стоят остроготы? – напоминать нет нужды. На той стороне ручья, в лагере Аттилы.
– Он из-за этого ночью пропал?
– Нет… он пока ничего не понимает. Но ему найдется кому объяснить. Старого Теодериха, видишь ли, убили в спину… вернее не убили, толкнули. И он упал с коня и угодил под копыта своим же, – патриций прикрыл глаза. – Аттила не смог договориться с самим Теодерихом, но он купил кого-то в Толосе. Или нашел.
Часть – правда, отметил про себя Майориан. Насчет Теодериха командующий мог бы и не распространяться, Майориан, в отличие от него, на месте событий был. Лично. Это правда, но это дымовая завеса… и что же она прикрывает? Попробуем разобраться. Попробуем свалять дурака.
– Допустим, – прищурился он, – кто-то объяснит Торисмунду, как хорошо быть королем везиготов и остроготов. Союзных Роме везиготов и остроготов… – Теодериха-младшего, конечно, жаль, очень жаль, но подобный союз того стоит; впрочем, осиротевшего везигота мы прибережем. Будет Меровею сводным братом по приемному отцу. Он у нас маленький, примерно полтора меня, как же ему без папы? – А остроготам – как хорошо наконец-то избавиться от Аттилы.
– Торисмунд не будет нам союзником… И почему ты решил, что остроготам не нравится Аттила? Он им нравится. Больше он нравится разве что гепидам.
Нравится? Разонравится, если сделать все по-умному здесь и сейчас. Воевать можно не только мечом, но и словом, но и словом, ты же сам меня этому учил. А зная, где слабые места в доспехе соперника, управиться с ним не так уж и сложно. Остроготам не вполне нравится воевать с сородичами, остроготы не слишком добровольно примкнули к союзу с Аттилой, многие хотят мира и земли – и если вовремя сказать слово, пустить слух, отправить посланника…
– Аттиле изменила удача. От Аврелии его погнали, как щенка. Здесь его заставили прятаться. Пря-тать-ся, – на всякий случай повторил Майориан. – Непобедимого нашего. Осталось только добить. Здесь и сейчас. Что он тебе предложил, ради чего сейчас отступать?
Патриций открыл глаза, качнул головой.
– Это я ему предложил… Если мы его сейчас здесь добьем – при текущем соотношении сил – мы останемся без армии. Лицом к лицу с везиготами. С молодым королем – любым – которому нужно доказывать право на трон.
Вот так? Похоже, кто-то сильно устал… это неудивительно, учитывая годы, последние две недели… и способ, которым были проведены последние сутки. И похоже, что кто-то устал слишком сильно. Похоже, командующему надо отдохнуть. Отдыхать долго. До спокойной кончины в преклонных годах, лет так через двадцать.
– Если мы его отпустим, – медленно заговорил Майориан, пряча досаду, – весной он вернется со вдвое большими силами. Ты ручаешься, что Торисмунд не вступит зимой с ним в союз? Что так же не поступит Сангибан? Если не добить Аттилу сейчас, весной мы получим на голову их всех.
– Весной мы получим на голову только его… в Италии. А остальные будут смотреть. Весной мы получим на голову его… а он получит Маркиана[18]18
Флавий Маркиан, восточно-римский император (450–457).
[Закрыть] в подбрюшье. В этом году наши соседи не успели, в следующем успеют.
– А потом?
– А потом не будет потом.
– Объясни, пожалуйста.
– В этом году и меня застали врасплох, – пояснил патриций. – Закладываться на следующий я не рискую. Может быть, получится, может быть, нет… но Аттила не единственный, кто умеет бить в спину чужими руками… и я не так плох в этом деле, как некоторые мои знакомые из града Константина.
– Ты понимаешь, что подумает Валентиниан? Что ему напоют до нашего возвращения? – нет, это со всех сторон безумие какое-то… и хуже всего, что командующий лжет. Не о планах, о причинах.
– Пока Аттила жив, не важно, что поют Валентиниану. Кстати, подумай и об этом… И о том, что нам не нужен сам Аттила, но очень нужны его люди.
– Сейчас я выйду отсюда, – тихо сказал Майориан. – Нанесу визит доблестному Атанагильду. Потом нанесу визит благородному Торисмунду – принесу ему свои соболезнования, а заодно и узнаю, где его носило ночью.
– Мне будет очень интересно, что он тебе скажет.
– Мне тоже очень интересно, что происходило ночью в долине. Очень…
– Ну ладно… Наш противник с той стороны ручья продал душу дьяволу. Буквально. Пять лет назад. Вчера это попытался сделать Торисмунд, но, к счастью, его вовремя угостили дубинкой. Это – хорошие новости. Плохие – тот, кого вызвал этот юный болван, все еще там. И вполне возможно, что даже одной смерти будет достаточно, чтобы мы все провалились… точно не знаю, куда. Если убьют одного из этих двоих дураков, это произойдет непременно. Ну и что ты будешь теперь делать?
Майориан похвалил себя за предусмотрительность: с пола упасть нельзя. Первым желанием было… нет, не сказать «что за бред?!». Зачем тратить время и слова? Тут кто-то сошел с ума, что ж, придется взять командование на себя. Аланов – на штурм, пусть отмывают позор предательства почетом победы над Аттилой. Везиготов – туда же. Пусть мстят за короля… а заодно и сокращаются числом, насколько возможно. Своих… ну, неприлично будет наблюдать со стороны, союзники не поймут такого фортеля, однако ж, есть способы сократить потери. И все будет хорошо, просто замечательно, а некий сошедший от праведных трудов с ума патриций, бывший командующий, посидит под охраной в шатре Майориана… и пусть благодарит, что его объявили больным, а не изменником.
Потом он все-таки призадумался. Чертовщина в долине творилась? Творилась. Он сам чувствовал, и только беседой с Богом спасся от глупого желания встать плечом к плечу с воинством павших. Было такое, было. Сам помнит. Безумие не заразно, а свои чувства Майориана подводили очень редко, и уж не вчера ночью точно.
Аттила громит храмы, убивает священников на алтарях, и вообще ведет себя так, словно взялся искоренить христианство. Это у него недавно началось… да, лет пять назад, не больше. До того ему было попросту плевать на чужую веру. Хорошо, продался Сатане – в это мы поверим, это похоже на правду. Ага, вместе с апостолами Петром и Павлом, которые сказали, что на разрушение Диводурума есть Божье соизволение… кажется, на небе те же хитросплетенные интриги, что и у нас на земле. И должность командующего предполагает и умение разбираться в этих интригах, очень похоже на то… интересно, а где же брать осведомителей? Ангелов вербовать? Святых мучеников? Ну, это мы потом выясним, в свободное время. Пока речь о более насущных вещах.
– Одной смерти кого? Там сейчас, – кивок за спину, – какой-нибудь франк с бургундом за добычу передерутся до смерти, и так двенадцать раз еще до полудня…
– Кого-то мало-мальски значимого… ты и я подойдем. Рицимер подойдет – он же королевской крови… Сангибан, наверное, тоже.
– И поэтому мы все уйдем… ты только никому, кроме меня, не рассказывай, – улыбнулся Майориан. Он поверил. Поверил и оценил весь юмор положения… а вот остальные оценят едва ли. – Только я не понял, а что, Аттила ради такого случая не прирежет кого-нибудь из своих военачальников?
Патриций фыркнул.
– Он этого… развития событий боится больше, чем я. Он же варвар. Верит, что после смерти уйдет к предкам. А перспектива служить этой силе вечно его пугает до потери лица.
– Неужто ему помешает лишнее воинство покойников под рукой? – невинно осведомился Майориан, вспоминая ночное наваждение. – Я бы не отказался – сам жив-здоров, а все павшие за меня… рядами маршируют. Наверное, не будут ныть, что доспех тяжелый, – мечтательно добавил он. – Красота…
– Вот и Торисмунд так решил. Только для того, чтобы это войско поднять, нужно умереть. Иначе не получается, извини…
– Понял, – усмехнулся Майориан. Головоломка сложилась до последней детали. – Понял, прости, работаем… я, наверное, пойду? А то у меня там Теодерих без пригляда почти.
– Идем, – патриций не стал напоминать, что они находятся в собственном шатре Майориана. Видимо, и вправду устал.
446 год от Р.Х., Паннония
Отделаться от телохранителей невозможно. Вернее, в суматохе пира опытный человек может сделать так, что его потеряет даже собственная охрана. Но тогда суматоха пира очень быстро перерастет в суматоху поиска. И очень многие люди начнут предполагать лишнее. Поэтому над рекой, над быстро темнеющей водой теней не две, а шесть. Четыре длинных – на взгорке, и две коротких – на бревне почти у самой воды.
Поздний вечер – хорошее время для дружеской беседы. Воздух свеж, рядом надрывается птица, которую не спугнул галдеж наверху. Отсюда его почти и не слышно, хотя ушли недалеко. Хозяин – невысокий, кряжистый, большеголовый, очень просто одетый: не только для царя царей, даже для воина – думает, как начать разговор. Они уже говорят, но это обычная неспешная беседа со старым знакомцем, а ему нужно начать совсем другую. Важную.
– Ты не опасаешься за сына? – спрашивает он.
– Нет, – улыбается гость. – чуть повыше ростом, чуть поуже в кости, так же просто одет, полголовы седых волос, но это давно уже так, лет с тридцати. – Гензериху этот договор очень дорог. Он просто хочет быть спокоен за жизнь своего старшего.
Договоры, союзы, браки, заложники… Хозяин слегка усмехается. Цена всему этому… не сказать, что невелика. Иногда даже весьма велика. Но вот чтобы она оказалась непосильной, или ее не было вовсе – такого он не может припомнить.
Любой союз можно нарушить. Иногда это выгодно, иногда – весьма некстати.
Они сидят рядом, полуобернувшись друг к другу. На вид – ровесники, но, на самом деле, консул западной империи на десять лет старше царя царей. И царь очень многим ему обязан. В том числе и жизнью, неоднократно. Впрочем, это взаимно.
– Чтобы успокоиться на этот счет, ему придется постараться, – опять усмехается хозяин. – У сына Гензериха дурной нрав. С таким тоже можно прожить долго, конечно… но кто знает, получится ли.
– C этим дурным нравом придется мириться мне… Хунерих перебирается в Рому, к невесте поближе, – гость опять улыбается. Кажется, об этой подробности хозяину доложить еще не успели. Это приятно. Пусть видит – от него ничего не скрывают. Что бы там ни делалось на юге, здесь он – первый.
– Рома город крепкий… – шутливо хмурится хозяин. – Правда, и Хунерих не так чтоб слаб.
– Если он до разрыва доведет, домой ему лучше не возвращаться, – гость тоже может шутить так. И еще не так.
Если прикинуть, что именно сделает с сынком Гензерих при таком обороте событий, то перечислять прикидки придется довольно долго, потому что выдумка у Гензериха есть. Правда, в ближайшее время Хунериху не дадут вести себя как дома. Даже если он будет очень стараться.
– Жаль отпускать твоего сына.
– Я бы тоже предпочел, чтобы он рос здесь. – Это правда. Гостю было бы спокойнее, находись его старший в руках человека, который знает, для чего можно жертвовать заложниками, а для чего – не стоит.
Из мальчика, – вздыхает про себя хозяин, – конечно, никогда не получится второго отца – и это, с одной стороны, к лучшему. Потому что двух мало что невероятно хитрых, так еще и ловких ромеев сразу вытерпеть трудно. С другой – кто придет на смену отцу? Радоваться, что чьей-то державой правит очередная трусливая овечка, можно лишь в одном случае: когда хочешь эту державу завоевать. Если же нужен союз – это уже беда, большая беда…
Гость глядит на хозяина и думает о том, что у пребывания среди варваров есть свои неудобства. Все время чувствуешь себя обманщиком, даже когда не лжешь. Гость любит своего старшего сына и ценит его жизнь. А если Карпилиону и вправду не стоит командовать ничем серьезней сотни – что в этом страшного? Если потребуется, чтобы наследник дела носил родовое имя – достаточно усыновить того, кто подойдет… но вряд ли такая необходимость возникнет.
– Что нынче на уме у императора? – тут бы сказать «на месте, где надлежит быть уму», но язык же вывернешь…
– Он очень рад, что теперь в случае несчастья ему будет на кого положиться, – рад тому, что отныне всем в Западной Империи он нужен живым, а не мертвым, ибо после его смерти вандалы могут потребовать наследство.
Хозяин смеется одними глазами – «положиться», чтобы положиться, нужно сначала научиться стоять или сидеть, так что это называется как-то иначе. Потом мрачнеет, хоть и старается не выдавать приступа раздражения. Наследство. Вандалы. Ну, пусть строят планы. Будет иначе.
Будет иначе, мысленно соглашается гость. Может быть.
– Скорее всего, – говорит консул, – тебе тоже скоро нужно будет ждать послов с юга. С большими подарками.
– Вероятно, так, – все-таки разговор идет все не о том, что нужно, а время летит быстрой ласточкой, оставлять прочих гостей надолго нельзя.
– Я не буду тебе советовать, – гость серьезен.
Гензерих наверняка захочет подтолкнуть гуннов к войне с везиготами. Он слишком обидел Теодериха – и не станет ждать, пока тот решит нанести удар. Гость предпочел бы, чтобы Гензериху здесь ответили отказом, но он не будет настаивать. И еще он понимает, что хозяин хочет говорить о чем-то важном. Куда более важном, чем война на следующий год. И то, что по лицу хозяина это желание можно прочесть даже в сумерках – плохой признак.
Хозяин задумчиво кивает, потом отводит взгляд от играющей в лунном луче мошкары. Что отвечать послам Гензериха, что будет через год, а тем более – через пять лет, зависит от нынешнего разговора.
– Я нашел еще одного союзника, – наконец улыбается гунн.
Гость слегка удивляется. За это время царь царей потерял брата, приложил много усилий, чтобы потерять – они очень долго отлично ладили, но власть делает с людьми странные вещи – а вот о приобретениях консул не слыхал, и люди его не слыхали.
– Я долго искал, ты знаешь, – щурится хозяин. О разнице между жрецами, которые только морочат голову, и теми, кто действительно служит могучим силам, они говорили давно, очень давно.
– И нашел? – про меч, принадлежавший богу войны, гостю уже успели рассказать. Еще в Городе успели.
– Да.
Гостю никогда особенно не нравились эти поиски. Он раньше любил здесь бывать. Здесь все устраивались спокойнее и разумней, чем дома. И людей убивали по простым невздорным причинам. И не так часто, как можно было бы подумать. Будет грустно, если старый приятель связался с шарлатанами – и еще грустнее, если он связался с кем-то настоящим.
– Я слушаю.
– Она действительно существует. И позволяет достичь очень многого. Того, что не под силу даже самым могучим.
– Ты же рассказываешь это мне зачем-то? Я слушаю.
Вот и хорошо, вот и не надо ходить кругами.
– Я хотел бы предложить и тебе примкнуть к нашему союзу.
– Что за союз и кто союзник? – Гость смотрит на хозяина и видит – он рад. Он искренне рад, что все оказалось так просто. Он серьезен, Мария и Минерва, он верит в то, о чем говорит. – Что за союз, кто союзник и зачем тут я?
– Вместе мы можем покорить весь мир, – это и не шутка, и не воодушевляющая речь. Констатация факта. – Создать державу, что простоит тысячу лет. Другим, – отмашка в сторону дворца, – я предлагать не стану, тебе – да.
– Такими словами и девушку на сеновал не завлечешь…
– Девушка-то нынче торопливая пошла, даже уговоров слушать не желает, – через смех проступает напряжение.
– Это не девушки торопливы, это мы постарели. – Мне полвека, тебе немногим меньше, если ты узнал что-то важное и хочешь поделиться, говори. Зачем мне весь мир – я с одной его десятой не знаю, что делать…
– Постарели? – смех раскалывается надвое, хриплые грубые ноты – и серебряные, хрустальные, совсем чужие. – Да нет, рановато еще. Я расскажу, конечно. Расскажу, покажу, только хочу, чтоб ты понимал, зачем…
– Скучно одному? – и это настоящий вопрос.
Ромей – он и есть ромей, что с ним ни делай. Скучно – нелепое слово. Одному в степи скучно? Нет, нисколько. Только вдвоем лучше, намного лучше… даже если вдвоем с врагом, а если с другом, то кто остановит?..
– Я уже не один, и один не буду.
– С ним. – Кажется, вот она, причина, по которой у хозяина стало на одного брата меньше. На единственного брата. То ли они это чудо не поделили, то ли все еще хуже.
– С ней, с ним… – пожимает плечами гунн. – Сделай то же самое, я подскажу, как. Это просто. А дальше – проси, чего хочешь. Бессмертия, силы, чутья, памяти… если бы ты был такой молодой дурак, каким ты никогда не был, я бы сказал «и станешь непобедимым». Я скажу иначе – «то, что мы построим, не победит никто».
– Как построим? И что взамен? – Плохой разговор, очень плохой. Любого Гензериха предпочел бы. Хозяин о первой любви, да что там, о первой войне так не говорил.
– Силой оружия, победы, славы, золота, мудрости… – хозяин улыбается. Так, как строят. Так, как строят все и всегда. – Взамен… почти ничего. Просто быть с Ней вместе. Дать ей видеть, чуять, ощущать, только это.
– Потому что само оно не может… без плоти и без согласия, а значит без человека, – очень похоже на то, о чем его некогда предупреждали. Он тогда засомневался – одно дело неприятные полупрозрачные полотнища разных размеров, другое – настоящее существо, с которым можно договариваться. Впрочем, проверить просто. – Можешь показать?
Хозяин осекается, прислушивается то ли к свиристящему щеглу, то ли к чему-то за спиной – правда, там только редкие прибрежные кусты и больше ничего. Поднимает голову, смотрит в упор.
Глаза – не различить ни белка, ни зрачка, черная блестящая гладь, словно зеркало ночной воды, но взгляд – есть, и в нем явственно читается любопытство.
Это еще не сама сила, это еще не ответ на просьбу показать – это гунн думает, и та, кого он поминал, тоже думает.
Только вот о разном…
Кажется, я сейчас лишний раз полюбопытствовал, фыркает про себя гость. С другой стороны, если бы меня этим застали врасплох… а с третьей, если то, что происходит сейчас, не называется «врасплох», то что называется?
– Я помню и соблюдаю законы гостеприимства, – двигаются губы на лице гунна, в голосе легкое удивление. Неужели старый друг и союзник думает, что хозяин причинит или позволит причинить ему хоть какой-то ущерб?!
– Я просто удивляюсь, что дожил до своих лет.
– Ты и… она, – фальшивая нота, зазор толщиной с волос между этими двумя словами, – одинаково любопытны.
Кто начал, говорить, кто продолжил, что хотел сказать… нет, спрашивать я не буду.
– Ну вот, ты же хотел видеть, – неправильный голос – вроде и не чужой, но все мельчайшие интонации, оттенки, обертоны принадлежат другому. Точнее – другой. Серебряные колокольчики едва дрожат, замирают.
Почему этому так важно быть… женского рода? Ведь если нет ни плоти, ни формы, то и пола нет тоже. Потому что оно сейчас разговаривает с мужчинами? Или потому что… так решило? Потому что ему так удобнее? Думать о себе как о чем-то определенном? Вообще странное, должно быть, состояние – не мертвое, не живое…
– Связь я вижу, – кивнул он. И слышу. – Но вот что это и на что оно пригодно?
– Тень, – отвечает то ли хозяин, то ли оба они хором. Произнесено как имя. – Объяснять – только путаться, а я не жрец, чтобы говорить долго, – это уже хозяин, один. – Вечная, действительно вечная, и вездесущая. Но она не всемогуща, просто очень сильна. Можно видеть в темноте, слышать чужие мысли, узнавать, что впереди, приманивать удачу, управлять погодой… можно все. Можно даже поднимать мертвых.
– А взамен она хочет быть живой и годится ей не всякий?
«Быть живой?» Хозяин слегка сдвигает брови, задумавшись. Вопрос неправильный, отвечать неудобно. А годится… в чем-то годится всякий, но почти каждый ей скучен, интереса к нему хватает лишь на несколько вдохов и выдохов. Она в чем-то ребенок, который быстро отбрасывает негодные игрушки… или женщина, которая просит новых украшений и платьев в доказательство любви.
– Хочет… знать, – нет, не то слово, другое, непривычное, годится лучше: – Познавать.
Но это же и есть… удивляется гость. Надо же. Все время забываю, что он все-таки варвар. Плохо. Очень плохо. Плохо, что у него завелось такое орудие. Вряд ли оно может хотя бы половину из сказанного, но если делает хотя бы одну пятую… Плохо, что гунн не понимает, чего от него хотят. И совсем плохо, что он готов этим делиться.
– Чего ты боишься?
И это плохо… Боюсь, да. Что вместо бесценного союзника образуется у меня здесь враг, который будет для нас опаснее даже нашего собственного неустройства. Это в ваших палестинах мужчинам бояться не положено… и их можно на этом ловить.
– Ты убил Бледу – для нее?
– Да, – короткий кивок. – Ина… – нет, оправданий, объяснений не будет. Что сделано – сделано. Боль она забрала вместе с жертвой, обещала забрать, и ей это почти удалось. – Пойми, что ты сможешь сделать, согласившись! У тебя же все рушится! Ты сможешь всех взять вот так вот, – пальцы душат воздух перед лицом хозяина, – и править так, как захочешь! Ты же не любишь, когда умирают твои, верно? Так ты сможешь всех защитить.
– Взять… изнутри? – то, о чем его предупреждали. Возможность… диктовать, о чем подумают, а о чем подумать не смогут, возможность быть другими и оставить в них часть себя. Такое не снилось ни оптиматам, ни обоим Катонам – никому из любителей диктовать образ мыслей, да и церкви оно, к счастью, не снилось тоже. До сих пор любая власть волей-неволей останавливалась у внешней поверхности черепа.
– Если захочешь.
– Нет. – говорит старший. – Нет.
Если бы речь шла только о нем самом… можно было бы прикинуть последствия, а прикинув, рискнуть, если баланс сойдется. Но так?
– Это для тебя слишком тяжелая служба? – хозяин удивлен. – Слишком большая жертва?
– Нет. – улыбается гость. – Служба не хуже прочих. А вот награда за службу не нужна совсем.
Непонимание, висящее между собеседниками можно резать ломтями, как конину. Тупым ножом, жилистую конину, долго. Щегол в дальних кустах аж поперхнулся, вдруг забыв, зачем вообще надрывался.
– Так не пользуйся, чем не хочешь. Выбирать-то тебе.
– Боюсь, если я соглашусь, я уже не смогу выбирать.
Там, где у одного ветер, у другого – камень. Травертин… который при высокой температуре делает то, что камню от природы не положено. Горит.
– Выгода и того стоит. Если Гензерих решит завоевать Рому, разве тебе не захочется взять его, – еще одно резкое движение пальцев, – изнутри? Остановить одним желанием?
– Захочется. Обязательно. – Тут нет смысла в увертках – они с хозяином встретились слишком давно и слишком долго были рядом. Гунн – один из немногих живых, кто знает, до чего консул не любит войну.
– Так что же тебе кажется подозрительным? Разве ты такой уж ревностный слуга Распятого? – а вот этой деланно-брезгливой нотки раньше в голосе не было: зачем же хулить странного бога, которому поклоняются многие твои союзники – да и многие подданные тоже? Какое до того дело царю… если обычаи не нарушены и никто из людей и духов не в обиде? Хозяин раньше искал силу под себя, но не презирал чужое. И как ему – теперь, такому – прикажешь объяснить, что не в богах тут беда, а в том, что человека, наделенного подобной силой, будет очень трудно убить, а умирать сам он уже наверняка не захочет… а оставлять его в живых после такого дела – и опасно, и просто нельзя.
– Не думаю… да и он не думает. Дело не в цене, дело в самой вещи. Ты видел, как твои пьют вино, когда распробуют? Что будет с таким, если дать ему неиссякающий бурдюк?
– Так я и предлагаю – тебе, а не им, – вот это хозяин прекрасно понимает; сам он не боится стать рабом вина, еды или даже крови. Просто не умеет. Другие – еще как умеют… но не старый знакомец, сидящий рядом.
– Я бы не взял этого даже на твоем месте… а на своем – помнишь, я спросил, хочет ли оно быть живым? А ты поправил меня, сказал, что оно желает познания. Для меня это – одно и то же. Ты и оно – вы стремитесь к разному, будете мешать друг другу, можете договариваться. Я и оно – мы будем стремиться к одному. Я не знаю, как быстро я зайду туда, откуда не смогу вернуться. Может быть за месяц. Может быть за год. А может быть за день… Я хотел бы знать, но пробовать я не стану.
Это не вся правда. Это меньшая ее часть. Сотая доля. Но ее может хватить.
Младший собеседник за одну половину мгновения – верхнее веко падает вниз, – понимает, что загнал себя в ловушку. Потому что ему нужно было оборвать гостя еще на половине. Жестко оборвать, так, чтобы разговор не воскрес до утра. Не дать Ей услышать. Однако, это глубоко против его природы: с уважаемым гостем так себя не ведут никогда.
А в капкан уважаемых гостей заманивают, обещая им гостеприимство? Вот только хозяину самому подстроили каверзу, сделали из него приманку в ловчей яме… и что гораздо хуже – предателя и нарушителя закона степи!
Еще хозяин понимает – впервые – что гость, возможно, знал, о чем говорит… и знал лучше, чем сам гунн. Она не союзник, она – владычица… пытается быть владычицей, и можно ли подчинить ее своей воле, придется выяснять прямо сейчас.
Но слова сказаны, слова услышаны – и что он теперь может сделать?.. Вторая половина мгновения ему уже не принадлежит, а пока наступит следующее, пока он не перехватит поводья, случится многое.
Стало темно. Резко, ударом. Темно – но все видно. От окончательно ошалевшего щегла под третьей, да, именно третьей нижней веткой, до кузнечика, до стайки серебряных рыб в реке и мухи, которой предстоит быть съеденной через два удара сердца… чьего сердца? Рыбьего, конечно, потому что у гостя сердца больше нет. И тела нет.
