Текст книги "Безумно горячий (ЛП)"
Автор книги: Тара Янцзен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Кид тоже не был намерен лезть на рожон и посылать ее куда подальше. Но он не для того надрывал задницу, добираясь из Сиско в Боулдер, чтобы провести ночь, наблюдая за Никки МакКинни, проводящей голого парня прямиком через ад – буквально. Она, конечно, не причиняла Трэвису боли, но особо ласковой с ним тоже не была. Если бы здесь не было Кида, Трэвис был бы полностью в ее власти.
В ее случае рост служил обманом. Она была безжалостна. Куда бы она не решила завести Трэвиса, беспомощного и голого, она непременно собиралась туда попасть. За сто долларов в час Трэвис был более чем готов следовать за ней.
Может, Трэвис бывал там и раньше. У Никки были и другие рисунки и наброски с ангелами, развешанные по стенам. Кид решил, что на этот раз ему просто не повезло и он не попал сюда в ту ночь, когда она фотографировала и рисовала женщину-ангела – хотя среди ее команды он не заметил ни одной женщины. Но если бы она разрисовывала пальцами тело другой женщины, обнаженное тело другой женщины, это точно вошло бы в топ-10 его сексуальных фантазий.
Да. Быстрая ухмылка исказила его губы. Определенно, фантазия высшего сорта – только если она не свяжет и не заткнет кляпом рот другой женщины. Веревки и кляпы были стопроцентным антивозбудителем для Кида. Все остальные ангелы свободно летали, но сегодня ночью она явно хотела изведать новую территорию.
Он собирался дать ей еще минут десять. Он пару раз проверил периметр и удостоверился, что все выглядит спокойным, но он хотел проветрить мозги или просто жаждал выбраться из ее дома.
Так где, черт возьми, носит Куина и сестру? Не позже, чем через час, сказал Куин, но этот час уже давно остался позади. Кид посмотрел на часы. Через десять минут он позвонит.
– Вы были там? – спросила она.
– Мэм? – он взглянул наверх на платформу, где она стояла в окружении камер. Кем бы ни была Никки МакКинни, но фанатом высокотехнологических примочек – точно. Змеиное переплетение кабелей и шнуров соединяло ее с тонной оборудования, сваленного на платформе, и она управляла всем этим с маленькой ручной клавиатуры.
Мило. Очень мило. Он аж зудел от желания посмотреть на ее аппаратуру, узнать, кто сделал ее и, вероятно, улучшить. Это должно было бы впечатлить ее.
Или нет.
Он никогда не встречал кого-то, похожего на нее. Он даже не мог себе представить кого-то, похожего на нее. Он понятия не имел, что, черт возьми, могло впечатлить ту, которая рисовала мальчиков с календарных картинок на стенах своей гостиной и связывала таких парней, как Трэвис, по вечерам в пятницу.
– В аду и по пути обратно с широко открытыми глазами, – сказала она.
Ну, вот именно это он и имел в виду. За каким хреном кто-то задает такие вопросы?
– Да, мэм, – ответил он, слегка поколебавшись, потому что, отрицая это, он бы начал отрицать самого себя. Но, в то же время, у него не было намерения вдаваться в подробности.
– И что вы думаете? Я близка? – Она указала на сцену, которую создала с помощью задника и Трэвиса, с веревками, крыльями, краской и сложным освещением.
Он последовал взглядом за ее движением, снова оглядел все и прямо ответил ей:
– Я думаю, вы наивны.
Невероятно наивна.
– А вы нет? – спросила она скорее с любопытством, чем с раздражением.
– Нет, мэм. Совершенно определенно, нет. – «Точно – длинная жаркая странная ночь», – подумал он. Парни, с которыми он служил в 24-ом, ни за что не поверили бы, что такое может быть.
Не сказав ни слова, она нырнула под черную тряпку, свисавшую с самой большой камеры и начала настраивать свое шоу. У нее были установлены восемь вариантов различных ламп, и она проходила один за другим, регулируя каждый по своему желанию. Когда свет был настроен, она запустила на стереосистеме какую-то тяжелую панк-рок музыку, одновременно все четыре трека, два из которых звучали на заднем плане, пытаясь отыграть свое. Потом она запустила вентиляторы – слава Богу. Все они промокли от пота, и он решил, что она сделала это намеренно, чтобы добавить еще один слой мученическому виду Трэвиса.
Он не понимал, почему парень соглашается на все это, даже за сто баксов в час. Двойная цена, так объяснил это Трэвис Киду, но Никки все равно требовала слишком многого.
Когда свет в мастерской потускнел, Кид стянул очки и засунул их в карман рубашки.
– Трэвис, – сказала Никки из-под тряпки, – как только ты будешь готов. Я могу начать в любую минуту.
Нужно было отдать парню должное. Казалось, он не замечал своей наготы, а для того, кто был связан, временно ослеплен, с кляпом во рту, поднят и опущен около дюжины раз, пока она не закончила настройки, он выглядел удивительно расслабленным, удивительно спокойным – до того момента, как она сказала ему, что готова начать.
Тогда он стал меняться, медленно и мучительно, превращаясь из неторопливого боулдеровского лентяя в падшего ангела, которого засасывает адская воронка вечности, соблазненного и окруженного жуткими демонами, летающими на холсте задника, связанного безысходностью. Это было так странно – смотреть на все происходящее, одновременно и знать, что парень притворяется, но и верить всему.
В своей реальной жизни, как сказал Киду Трэвис, он был фельдшером в поисково-спасательном отряде Боулдера. Учитывая официальную зарплату, позирование Никки становилось единственным способом платить по закладной на дом у ущелья.
Кид чертовски надеялся, что Никки МакКинни получает от него все, что хочет, потому что по сравнению с этим снимком – Господи – по сравнению с этим снимком, развалившийся Нарцисс казался просто цветочками.
Повсюду работали камеры, как минимум две, жужжа, снимали непрерывный фильм, а Кид был загипнотизирован. В первый раз с того момента, как она открыла дверь, он не был сосредоточен на ней. Наблюдая сцену бесконечных страданий, сопровождавшуюся музыкой визга и крика, освещенную мерцающими огнями, обдуваемую жарким и резким ветром, с Трэвисом, раздираемым болью и отчаянием, он вдруг понял, что ее версия ада была ближе к его пониманию, чем он думал.
Дело было в красной краске. Она выглядела как кровь – будто ангела пытали.
Черт. Кид почувствовал, как сжались его челюсти. Он понял, что ее игра начала добираться и до него. Где, черт возьми, носило Куина? Пришло время убираться отсюда. Он внезапно прочувствовал это самым нутром.
Из-под черной накидки Никки снова и снова щелкала затвором камеры раз за разом полностью завладевая Кронополусом. Пять камер были направлены на Трэвиса, который стоил гораздо больше, чем она ему платила, и две камеры – на бывшего морпеха, который отдавал ей все бесплатно.
Трэвис был великолепен, и позже она просмотрит всю сессию кадр за кадром, и видео, и фото, и распечатает то, что ей подойдет для задуманной работы.
Но бывший морпех. Она наблюдала за ним через объектив своего Никона, работая аккуратно, дыша осторожно. Сначала она решила, что просто снимет пару кадров, запишет его реакцию, получит его портрет для стены мастерской – всякая обычная чушь, – но в нем не было ничего обычного. Когда она начала шоу, он снял свои солнцезащитные очки, и она внезапно словно увидела его в первый раз, действительно увидела его и никак не могла отвести взгляд.
Его глаза были темно-орехового цвета, почти карие с искорками, зелеными как мох. Взгляд был таким серьезным, таким внимательным по отношению ко всему происходящему вокруг.
Таким жестким.
Эта жесткость пленяла ее так же, как пленяли высокий изгиб его скул и угловатая челюсть. У него был короткий нос, который добавлял неуместную прелесть резким чертам лица. Брови представляли собой густые темные линии, кожа была безупречна – такое она видела не часто, даже учитывая специфику своей работы. Его рот был большим и ярко очерченным, и заставлял ее мучиться вопросом о том, каким он будет на вкус – эта мысль была первой, выбившей ее из колеи за последние несколько недель.
Она ошибалась, когда хотела вытряхнуть его из одежек. Несмотря на схожий возраст, он не был одним из ее университетских мальчиков, даже близко. Он носил оружие под измятой гавайской рубашкой, а не в сумке, как она предположила. Выражение на его лице было ничем иным, как предостережением о том, что его стоит остерегаться. Она разворошила в нем что-то, что ему не нравилось – что, собственно, и было смыслом всего произведения «Пафос VII». Каждый горел в своем персональном аду.
Она покрутила объектив, захватывая камерой больше. Нет, он определенно не был одним из ее футболистов, альпинистов или голодающих студентов с гуманитарных факультетов.
Снайпер. Телохранитель. Все это она хорошо видела в нем прямо сейчас: повышенную осведомленность, физическую готовность, хищную бдительность на его лице. Он был настроен на неприятности – и его не стоило дурачить, его нельзя было выворачивать наизнанку, просто потакая артистическим капризам.
Из-за этого она хотела его только сильнее. Она жаждала нарисовать его, безумно, даже зная, что он останется в одежде. Ее упрямая преданность художественному импульсу была настоящим проклятием – и каждый импульс твердил, что она не должна отпускать его, должна удержать его, пока не получит шанс изучить глубже. И это просто потрясало. Она не удерживала никого, ни по какой причине, ни на какое время.
В неприятности какого масштаба мог реально ввязаться семидесятидвухлетний старик? Уилсон определенно периодически соскальзывал с берегов памяти, но он точно не мог натворить что-то такое, что потребовало бы вооруженной охраны в доме. Ничего, что могло бы потребовать воина калибра Кида Хаоса.
Но нет, вот он – воин в ее мастерской, настоящий ангел мщения.
У нее никогда не была таких, но наблюдая за Кидом, она вдруг поняла, что гадает: каково бы это было – иметь его.
По-настоящему иметь его.
И это реально выбивало из колеи.
Пустые фантазии не были частью ее реальности. Она воображала что-то – она это создавала. Нарастающие снежным комом мечты о том, как она занимается любовью с бывшим морпехом, которого приставила к ней на ночь ее сестра, до добра не доведут. Если она на самом деле сделает это – ради Христа, со снайпером – это приведет только к катастрофе, как бы он не завораживал ее.
Реган так ошиблась на его счет. Он не был чудо-мальчиком, он не был мальчиком.
Потом он повернулся, вперившись ястребиным взглядом в объектив Никона, и бесстрашная Никки МакКинни, которая раздела и нарисовала более пятидесяти мужчин в своей мастерской даже глазом не моргнув, почувствовала электрический поток возбуждения, окативший ее с головы до пят. Ее щеки запылали, сердце было чертовски близко к тому, чтобы остановиться, и ей пришлось отвести взгляд.
Вот это да. Она шагнула назад от Никона и едва слышно выругалась. Потом снова выругалась и щелкнула затвором, безумно надеясь, что не упустила кадр. Взволнованная, она усилием воли заставила себя сосредоточиться на камерах, которые снимали Трэвиса.
Проклятье. Насчет одного Реган точно была права: неприятности определенно имели место, здесь и сейчас.
Глава 12
– Мы не можем остаться здесь на всю ночь, – сказала Реган, голос ее звучал так, будто сложившаяся ситуация окончательно вывела ее из себя, а он продолжал чертовски злить ее.
Куин не винил ее, и нет, они не могли припарковаться незнамо где, на какой-то грунтовой дороге под соснами, и провести здесь всю ночь. Ему нужно было заехать на Стил Стрит, а потом отвезти ее в Боулдер, где Кид позаботиться о ее безопасности. Если все пойдет согласно плану, к полуночи Ропер получит назад свои кости, и МакКинни уйдут с лини огня. Она сможет вернуться к своей милой тихой жизни, а он – к поискам пентагоновского оружия с таким чувством, будто его только что сбил с ног циклон.
Реган МакКинни, Боже правый. Как, черт возьми, жизнь привела его к спорам в машине с Реган МакКинни? И почему он так адски взбешен по этому поводу?
Он испустил свой персональный вздох а-ля «в ад и обратно» и бросил взгляд на другую сторону Камаро.
– Ты не права, – сказал он, потому что верил в свои слова. Он сидел, и обдумывал все это, и понял, что она ошибается. – Я знаю тебя.
Может быть, он и психанул по поводу свадьбы и разъярился, узнав, за кого она вышла, но он не стал бы рисковать возвращением в тюрьму из-за кого-то, кого не знал.
Возможно, он не знал обстоятельств ее жизни или того, любила ли она индийский чай с молоком и специями или долбаный двойной капуччино.
Но ее он знал.
– Нет, не знаешь, – сказала она надменно.
– Зуб за зуб, – сказал он.
– Что? – Она повернулась и уставилась на него.
– Зуб за зуб, – повторил он, потянувшись к замку зажигания. – Он украл кое-что у меня, а я украл кое-что у него.
После поворота ключа Джанетт, зарычав, вернулась к жизни: низкий рокот поднимался от двигателя, стуча о капот.
Она инстинктивно вцепилась в дверную ручку, хотя взгляда от него не отрывала. Он был уверен, что Скотт Хэнсон за всю свою жизнь не украл и маленького кусочка жевательной резинки, а это означало, что в данном случае речь могла идти только об одном – о ней.
– Это… это безумие.
С этим спорить он не мог. Кража машины была адски безумной затеей, почти такой же безумной, как и ее возвращение, почти такой же безумной, как и тот факт, что ему было настолько не все равно, что он был готов рискнуть.
– Мустанг был совсем не таким после того, как ты вернул его. Что ты с ним сделал?
– Я его подправил.
– Подправил? – Ее голос поднялся, обретая недоверчивые нотки. – Да на нем даже ездить было невозможно после того, как он появился около нашего дома.
– Я водил его, – возразил он. – Часто водил. Сделал почти двенадцать штук, участвуя на нем в гонках по округе и до Бандимера в том году. – Что покрыло его расходы, и даже более того. Потом он вернул его. Пригнал Мустанг в Боулдер ночью, около двух часов, и припарковал его в проезде к дому доктора и миссис Хэнсон.
Она была права. Все это было безумием. Ввязываться в такую авантюру ради девчонки, которую он не видел ни разу с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать.
Даже в ту ночь он не видел ее, хотя огни зажглись и в ее доме, и во всех соседних, когда они с Риверой отъезжали на его суперпрокачанном Шеви. Ничто не могло разбудить спящих жителей в два часа ночи лучше, чем 375 лошадиных сил.
– Механик Скотта сказал, что после такой переделки на нем опасно ездить.
– Могу поспорить, что он предложил купить его и избавить вас от проблем, – резюмируя, сказал Куин. Он знал механиков, а на земле не было ни одного любителя примочек, который не начал бы истекать слюнями над двигателем в 466 кубических дюймов 385-ой серии, которым он оснастил Мустанг, наравне с карбюратором Холли Доминатор и рычагом переключения передач от Херст. «Подправил» не покрывало всего, что он сделал с машиной. Он разорвал задницу надвое, превращая классический пони в уличного монстра.
Да, справиться с ним было тяжело, но, в основном, слишком тяжело пришлось старому профессору Хэнсону – в том-то и был весь смысл: метафора мускулкара под особым углом. Кишка тонка водить машину, профессор? Тогда слишком тонка, чтобы трахать девчонку.
Куин хотел трахать ее. Он хотел заниматься с ней любовью. Хотел перекатиться на спину в своей кровати – хотя бы раз, Боже, пожалуйста – и обнаружить ее лежащую рядом, такую мягкую и светловолосую, тянущуюся к нему. Он хотел ее грязно, хотел ее сладко, хотел взять ее на всех условиях, на которых мог получить, хотел ее так, как мечтал – а за все эти годы между шестнадцатью и двадцатью он придумал огромное количество способов, каждый из которых заводил его одинаково сильно.
А теперь она была рядом, и все вернулось, желание к ней снова заняло привычное место.
Проклятье, он все еще хотел ее, сильно, особенно после того, как она распалилась в его объятиях на парковочной площадке «У Джейка». Он бы не поставил на то, что реальность превзойдет фантазии, но сладость ее рта и потрясающее тело, впечатывавшееся в него, определенно сожгли пару предохранителей.
– Ну, да, механик хотел купить машину, но Скотт… Скотт… – Она внезапно остановилась на вдохе, потом отвернулась лицом к боковому зеркалу.
Он пожирал ее глазами с другой стороны переднего сидения. Скотт что? Он точно знал, что профессор не разбил машину и не сгорел в пламенеющем огненном шаре. Хэнсон все еще числился среди сотрудников университета. Может быть, он просто попал в аварию, сломал обе ноги и остался инвалидом на свою жизнь.
– Скотт что? – на этот раз вслух спросил он. Черт, у него на совести хватало грехов и провинностей и без того, чтобы стать причиной травмы ее мужа.
– Я не могу поверить, что ты угнал его машину, – сказала она, ее голос снова задрожал. – Я не могу поверить, что ты угнал его машину из-за меня.
В следующую секунду она надавила на ручку и распахнула дверь, вырывавшись наружу прежде, чем он смог схватить ее.
Черт. Он потянул вверх ручной тормоз и выскочил из машины, готовясь пуститься вдогонку за ней.
Но она ушла не достаточно далеко, чтобы предпринимать такие меры. Она стояла в паре футов, одной рукой обхватив себя за талию, другой – закрыв лицо, что представляло собой классическую позу Реган МакКинни, объятой страданиями. Он решил, что должен был стыдиться самого себя, и так оно и было. Говорят, любой плохой поступок не остается безнаказанным, и вот, одиннадцать лет спустя после того, как он украл Мустанг Скотта Хэнсона, ему приходится пожинать то, что посеял. После шести часов, которые должны были быть самыми адскими в ее жизни, он опасался, что наконец довел ее до слез.
Она выглядела очень маленькой, стоя в лужице лунного света и теней между двух возвышающихся дугласий. Дорога, по которой он подъехал к деревьям, превращалась в заросшую тропинку, а еще дальше исчезала, покрытая сосновыми иголками. Они определенно стояли на пути, ведущем в никуда.
– Прости меня, – сказал он, подходя к ней. – Прости за машину. С тобой все в порядке? – Боже, кажется, он уж слишком часто задает ей этот вопрос.
Ночь становилась все холоднее. Горный ветер дул среди деревьев, шелестя листьями и сосновыми ветками, а Джанетт мягко урчала на заднем фоне.
Потом он услышал ее смех, отрывистый, бездыханный звук неверия, но определенно больше похожий на смех, чем на рыдание.
– Ты угнал Мустанг Скотта. – Она внезапно повернулась и посмотрела на него, опустив руку. – Ты превратил его в один из своих мускулкаров. Водил его по округе большую часть года. Во имя Бога, ты гонял на нем по автостраде Бандимер. А потом просто бросил его в подъезде к дому посреди ночи?
Да, это неплохо резюмировало все произошедшее.
– Из-за меня?
Прежде чем он успел ответить, она подняла руки вверх и попятилась к машине. Хотя внутрь все же не села. Она оперлась о капот Джанетт, скрестив руки на груди, и вперилась в него растерянным взглядом, нахмурив брови над темно-серыми глазами.
– В поисках машины он поднял на уши всех – каждого копа на Передовом Хребте, а ты просто разъезжал на ней прямо у него под носом? – Она снова недоверчиво рассмеялась. – Ты кто, Тень, или что-то подобное?
– Нет, – сказал он, подходя к ней. Она казалась немного нервной, и, если у нее в мозгу снова родилась мысль свалить по-быстрому, он должен был быть рядом, чтобы успеть поймать ее. – Я просто осторожный, может, немного везучий. Так что Скотт сделал с Мустангом? – Ему, правда, нужно было знать. После всех этих лет, несмотря на то, что но считал Хэнсона грязным старикашкой, женившимся на девятнадцатилетней девочке, он не хотел думать, что мужик поранился, сидя за рулем машины.
Она слегка встряхнула рукой.
– В конце концов, продал его. Он не хотел, но не мог даже выехать из проезда, не убив при этом половину соседей. – Ее рука снова вернулась к лицу, чтобы прикрыть рот, из которого вырвалось слабое проклятье. – Он всегда говорил, что я разрушила его жизнь, а ты… ты просто должен был прийти и доказать, что он прав.
«Вот теперь мы начали двигаться куда-то», – подумал он, не особо занимая себя мыслями о том, куда именно они направляются.
– Девятнадцатилетние девочки не разрушают жизней сорокалетних мужчин, – откровенно ответил он. – Сорокалетние мужчины делают это самостоятельно.
Она покачала головой, все еще скрывая лицо рукой.
– Ему было только тридцать восемь.
– В два раза старше тебя.
Она взглянула наверх.
– Но это все равно не объясняет, почему ты угнал его машину. Почему на самом деле ты угнал его машину.
Почему на самом деле он угнал машину ее мужа? Он не был уверен, что сможет объяснить это лучше, чем уже сделал. Ему было двадцать лет, в сердце жила дурацкая, романтичная мечта, а на губах еще не обсохло молоко – и посреди всей его жизни была она.
– Автоматическая реакция, – предложил он. – Я угнал огромное количество машин.
– Сколько? – Налетевший ветер понизил температуру еще на несколько градусов, и он увидел, как она вздрогнула.
– Полагаю, где-то около сотни, – сказал он, стягивая с себя джинсовую рубашку и окончательно сокращая расстояние между ними.
– И тебя ни разу не поймали?
– Только однажды, – напомнил он с короткой ухмылкой, оборачивая ее плечи тканью. Он разгладил полы, чтобы укрыть ее лучше, но прочь не отошел.
Отведя взгляд и поджав губы, она попыталась отодвинуться от него, но он не дал ей такой возможности. Не посмел.
Проклятье.
– Хэнсон получил шанс спать с тобой, а я – нет, – сказал он, его челюсть слегка напряглась. – Так что я украл его машину. – Это было самое грубое признание из всех, что он когда-либо делал, и оно не принесло ему ни капельки счастья.
Она замерла между ним и Камаро, так и не подняв голову. Он мог видеть только ее макушку, высокий хвост и яркую вспышку желтой рубашки, выглядывающей из-под джинсовой.
– Ты ревновал?
С большой долей милосердия.
– Да.
Они стояли совсем близко, ее голова едва доставала ему до плеча, а рубашка спадала почти до колен. Он чувствовал каждый ее вздох, ощущал ее колебания.
– Тем летом ты даже не разговаривал со мной.
– Да. – Он знал это, и секунд через тридцать, собирался начать чувствовать себя полным идиотом. Он безнадежно влюбился в нее в шестнадцать, и, несмотря на всю свою уличную крутость и храбрость, он не мог набраться смелости, чтобы просто поздороваться с ней. Даже в ретроспективе, такая оценка лишала силы духа. – Послушай, мне очень жаль, если кража машины плохо сказалась на тебе, если она усложнила тебе жизнь.
– Он был сильно расстроен, – согласилась она.
– Мустанг стал последней машиной, которую я угнал. – Он просто хотел, чтобы она знала. – И совершенно точно первой, которую я вернул.
– Совесть замучила? – Она подняла голову, и их глаза встретились. Выражение ее лица было трудно понять: частично осторожное, может, с капелькой любопытства, но в лунном свете ее губы казались такими мягкими, и это привело его к мысли о том, как просто, очень просто, можно было бы поцеловать ее снова.
– Немного, – признался он. – И немного повзрослел. – Было нечто большее, но он не собирался рассказывать ей о том, что занятия любовью с девочкой на Бандимере на заднем сидении стали чем-то вроде исцеления от сексуальной одержимости ею и Мустангом. После того, как он сделал соперников на соревнованиях на четверти мили за 10.7 секунды, они с той девчонкой провели полночи в машине, трудолюбиво запотевая окна. К тому времени, как все завершилось, с машиной тоже было покончено. Девочку звали Линдси, она была красавицей блондинкой с отличной фигурой. На затемненном заднем сидении Мустанга она была достаточно похожа на Реган, чтобы послужить его нуждам. И, если бы она не использовала его так же, как и он ее, он бы, возможно, чувствовал вину за то, что так никогда и не позвонил ей.
– Скотт бы сказал, что именно ты извлек выгоду из этой сделки, – сказала она, отведя взгляд.
– Скотт – дурак.
– Возможно, – признала она. – А может быть, тебе стоило оставить машину.
Ни за что на свете. Он мог сохранить машину только при условии, что она будет с ним на заднем сидении. Тогда бы он боготворил чертову штуковину.
Но это была не она. Это была не Реган МакКинни с ее умным ртом, высокомерными высказываниями и о-ну-такими-заумынми разговорами с аспирантами. Она использовала слова, которых он даже никогда не слышал, и каждое из этих слов исходило из самого прекрасного, так и говорящего: «возьми меня сейчас» – рта. Она была такой светлой: изгибы, волосы, глаза, скулы – все в ней было головокружительно прекрасно, а потом она открывала рот и слышались слова, типа: «ящеротазовые», «птицетазовые», «плацентарные млекопитающие» и «многобугорчатые». Он сидел, слушал ее лекции по кладистической системе биологической таксономии и влюблялся.
Он всегда был умен. Достаточно умен, чтобы угонять машины, не попадать в тюрьму и держаться подальше от наркотиков, которые в скором времени начали бы использовать его – но она вдохновляла его на большее.
Когда он наконец поступил в колледж, машиностроение и аэронавтика захватили его сильнее, чем палеонтология, но он понимал, что детали не важны. Дело было в образовании. Не мог тупозадый угонщик машин получить такую девушку, как Реган МакКинни.
Проблема была лишь в том, что к тому времени, как он слегка подучился, было уже слишком поздно. Ее уже получил доктор Хэнсон.
Но сейчас все изменилось. Хэнсон пропал – что оставляло его наедине с единственным объектом безнадежной любви, продлившейся почти половину жизни, вдвоем в темноте посреди дороги в никуда, окруженной лесом.
Этого было достаточно, чтобы задуматься.
У Джанетт не было заднего сидения, но в такую ночь, им оно и не понадобится, на самом деле, не понадобится – во всяком случае, для того, что было у него на уме.
«Ты долбаный псих», – сказал он сам себе, одновременно усиливая захват на джинсовой рубашке и притягивая ее ближе. Целовать ее, так сильно разозлив, было полнейшим безумием. Безумием было целовать ее, признавшись в собственном сумасшедшем желании. У него не было ни достаточных оснований, ни тактического преимущества, никаких причин для того, чтобы целовать ее, за исключением тупой боли в теле, которую можно было излечить, только прижавшись к ней ближе – намного ближе. Он хотел попасть внутрь нее, чуть-чуть, пусть даже это будет только его язык между ее губ.
Он не мог просто передать ее в руки Кида и уйти.
Он тянул за рубашку до тех пор, пока не прижал ее бедра к своим. Потом он прижал ее спиной к машине, и все мысли о преимуществах, тактических и всех остальных, улетучились из его головы. Он удерживал взгляд ее темных глаз, и жар свернулся клубком глубоко в животе. Извлек выгоду из этой сделки, мать твою. Если Хэнсон вынудил ее думать так, то он был хуже, чем просто дураком.
Она была красивой девочкой, но превратившись в женщину, стала еще привлекательней: острые черты лица стали нежными, а не мягко округленными, тело приобрело большую сексуальность. Он позволил взгляду скользить по ее лицу, запоминая каждую черточку. Она точно поняла, когда его внимание сосредоточилось на ее губах. Он почувствовал, как она обмякла, услышал легкий вдох. Что бы там ни происходило между ними, как бы зла на него она ни была, она хотела его поцелуя так же, как и он – ее.
Она тоже хотела попасть внутрь него.
Ну, она может взять его любым способом, каким пожелает, а если ее идеи иссякли, у него их достаточно для них обоих.
Притягивая ее еще ближе, прижимая к себе, он наклонил голову и коснулся ее рта, проводя губами по ее губам, ища вход языком. Тихий хрип удовольствия стал мгновенным ответом, и он углубил поцелуй, проскользнув внутрь и обретая собственную частичку рая. Боже, она была такой сладкой.
Ее руки обвили его шею, пальцы запутались в его волосах, и он раскрыл рот шире, забирая больше – и понял, что одного поцелуя будет недостаточно.
Ее рот был создан для любви, для поцелуев и занятий любовью – такой мягкий, сексуальный и соблазнительно эротичный. Она подвинулась, груди ее прижались к его груди, губы чуть скривились, создавая на мгновение сладостное посасывание, и жар мгновенно ударил его в пах. Он почувствовал, как его контроль ускользает, резко вырываясь из-под кожи.
Посасывание открыло целое море новых возможностей, которыми он был более чем счастлив воспользоваться. В его мечтах, она любила ласкать его ртом, не могла насытиться им – и это всегда было поразительно. Он тысячи раз представлял себе ее голову на своих коленях, ее светлые волосы шелком обволакивающие его бедра и живот, ее рот, прикасающийся к нему, сводящий с ума, и самого себя, возвращающего это удовольствие ей.
Но ее поцелуй… Боже, сегодня одного поцелуя было достаточно, чтобы разрушить его. Они едва ли начали, а он уже был готов перенести ее за грань. В глубине ее горла родился звук, который наверняка гарантировал привлечение мужского внимания и следующие за ним возбуждение – его тело должно было ответить ей. Она была так хороша.
Инстинкт послал его руки под ее рубашку – одно медленное прикосновение его ладоней к лифчику – и на секунду она перестала дышать. Он потер пальцами ее соски, заставляя их твердеть, чувствуя прекрасный нежный вес ее грудей в своих руках и потрясающе гладкое кружево поверх шелковистой кожи. Она простонала, не отрываясь от его губ.
Звук прокатился по нему бушующим пожаром. Господи Иисусе. Это не может быть так просто. Не видеть ее столько лет, а потом просто получить ее в объятия – но это было просто, и ничто никогда не казалось таким правильным.
Он узнал страсть, огнем бегущую по венам, но было и что-то большее. Что-то за границей бушующего желания, которое он испытывал к ней. Что-то более яростное, граничащее с отчаянием, что он пытался игнорировать и что едва ли мог осмыслить. Если это была любовь, то он не хотел ее. Он давным-давно отказался от мысли о любви к ней. Это чувство лишало способности к действию, поражало всего тебя целиком, было ужасно наивным и сводило с ума.
Ее поцелуи тоже сводили его с ума. Ее рот был горячим и влажным, сладость сменилась требовательностью. Она хотела большего, и он повиновался, посасывая ее язык, повторяя ритм движений собственных бедер. Если раньше она и сомневалась в чем-то, то теперь должна была понять наверняка, что именно он хочет от нее – все.
Реган тонула. Тонула в желании и смятении – но желание продолжало побеждать, выигрывая с каждой секундой, с каждым ударом сердца все больше и больше. Она не гордилась этим. Ей стоило быть более стойкой. Она была так зла на него за то, что он угнал машину Скотта, посмел осуждать ее брак и даже имел собственное мнение насчет того, что они со Скоттом пытались построить и в чем провалились – и, несмотря на то, что он нашел Уилсона, она была зла на него за весь тот кавардак, в который он втянул ее в Сиско.
Но движения его губ вынуждали забыть злость. Его запах и вкус превращали в жижу праведное негодование. Кому нужно быть правым, когда он целует ее?
