Текст книги "Бельканто на крови (СИ)"

Автор книги: Таня Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

63

Бургомистр Улоф Карлсон, члены городского магистрата, старшины гильдий и представители сословий собрались в Ратуше для подписания послания королю Швеции Карлу XII. В нём они подробно рассказали о бедственном положении Калина. Сокрушаясь о продолжительной войне и непомерных контрибуциях, об упадке торговли и промысла, о свирепствующей чуме и голоде, они в заключение сообщали, что вынуждены подчиниться воле провидения и сдать город Петру I. После этого ритуального акта пышная процессия двинулась к Северным Морским воротам, где бургомистр прикоснулся к гигантскому чугунному засову, символически принимая ответственность за капитуляцию на себя. В руке он сжимал связку городских ключей, а под мышкой – бархатную подушечку. Калинцы вышли на пляж и выстроились в шеренгу, ожидая прибытия генерал-фельдмаршала Меншикова.

В неописуемом бешенстве граф Стромберг наблюдал, как тёзка Александра Македонского в алом мундире с голубой лентой, на которой покачивался бриллиантовый орден Андрея Первозванного, ступил на берег Швеции. Молодой и всесильный государев любимец! На груди его ярче солнца сияла драгоценная восьмиконечная звезда, голову украшал пышный золотой парик, а руку он держал на эфесе длинной шпаги.

Будь у Стромберга пушка, он пальнул бы в самоуверенного фаворита, но Верхний город владел лишь двумя старыми немецкими гаубицами, стрелявшими каменными ядрами, и, несомненно, противник об этом знал. Вся артиллерия, установленная на внешней крепостной стене, принадлежала Нижнему городу.

Когда бургомистр преподнёс Меншикову ключи от Ратуши, тюрьмы, церквей и ворот, граф обернулся к своим солдатам, умиравшим от голода и жажды, и приказал поднять на толстую надвратную башню обе гаубицы и все имевшиеся ядра. Поднять и нацелить на замок барона Линдхольма! Виновные должны понести наказание.

Достать русских Стромберг не мог, зато мог достать итальянцев.

Семеро узников замка Линдхольма тоже смотрели с зубчатой башни, как происходила передача власти. Две тысячи русских солдат вошли в город следом за своим генералом. Зелёные мундиры и красные чулки – повсюду, куда ни взглянешь. Меншиков и бургомистр скрылись в Ратуше, где подписали бумаги, а через час Карлсон объявил, что городские привилегии подтверждены, магистрат продолжит работу в прежнем составе, а горожане сохранят все гражданские права. Люди разразились одобрительными криками: для Нижнего Калина война закончилась. Русские солдаты дали залп в воздух и заорали «Ура!». Все ворота распахнулись, и на выход потянулись длинные цепочки измождённых крестьян, надеявшихся найти в своих деревнях пропитание и укрытие от болезни.

***

– А граф Стромберг собирается сдаваться? – спросил Мазини. – Почему он медлит? Русские могут забросать Верхний город своими адскими бомбами. Не выживет никто!

– А зачем русским тратить бомбы и разрушать дворцы? Проще подождать.

Барон в рубашке навыпуск и старых штанах, которые нашлись у Марты, окинул взглядом стену, опоясывающую аристократический холм. Он знал, что у графа нет артиллерии. Знал, что солдаты голодают. Но так же он знал, что стены прочны и неприступны, и если Меншиков не пойдёт на штурм, то удерживать Верхний город можно до тех пор, пока осаждённые вконец не ослабеют.

А люди слабели быстро. Продовольствие и воду всегда подвозили снизу: наверху складов не держали. То немногое, что хранилось в домах знати, не могло обеспечить провиантом многотысячный шведский гарнизон. Ещё хуже дела обстояли с водой. Скальная порода не позволяла выдолбить колодцы, поэтому со времён тевтонского владычества водовозы ежедневно доставляли на гору питьевую воду. Теперь же, когда Нижний город выступил против шведской короны, наверху начался настоящий голод, тем более мучительный, что и воды не хватало.

Но в замке барона Линдхольма, осаждённом осаждёнными, вода была. Изначально башня строилась так, чтобы не зависеть от поставок из города. В глубоких подземных резервуарах накапливалась талая вода, и, хотя она не годилась для питья, её использовали для других нужд. А пили дождевую, которая после грозовых ливней наполнила пустые бочки. Марта строго следила, чтобы никто не злоупотреблял водой, и даже выдавала вино господам и пиво слугам для утоления жажды. Смерть от обезвоживания им не грозила.

А вот с продуктами вышел казус. Барон корил себя, что не проверил кладовые Марты до осады. Понадеялся на её здравомыслие и жестоко просчитался! Тощий мешок муки и корзинка прошлогодних овощей, немного сахара и соли, и апофеоз гастрономического безумия – подвал, забитый новгородским салом. Бесконечные ряды пузатых бочонков!

В недоумении барон пытал кухарку:

– И как ты собираешься нас кормить? Одним салом?

– Да это лучшая еда на свете, ваша милость! Самая вкусная и питательная! Все солдаты знают!

Он только за голову хватался. Вначале все охотно ели нежное сало с розовыми мясными прожилками. Оно так и таяло во рту, особенно если пивом запивать, но через несколько дней сало приелось. Его жарили на вертеле, неумеренно перчили и даже пробовали посыпать сахаром – да, это было вкусно, но маленькая ежедневная лепёшка, которую пекла Марта, казалась теперь невероятным лакомством. Один Маттео не жаловался. Он выздоровел и вернулся к распеваниям. А-а-а-а-а!

Он звонко смеялся:

– Помните, капитан Леннарт угощал нас салом и водкой на шхуне? Вы тогда сказали: «Попробовав раз – влюбишься навсегда». Так вот, ваша милость, я влюбился. Я влюбился навсегда!

– Может, вам водки налить, синьор Форти? – вопрошал барон. – Вы только прикажите. Всё, что есть в этой несчастной башне, – для вашего удовольствия!

– Водки мало, – бурчала под нос Марта. – Водку надо экономить.

– Абсолютно всё? – лукаво переспрашивал Маттео, смущая барона намёками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍64

В то утро, когда они смотрели на ритуальное открытие ворот, Эрик сказал:

– Синьор Форти, синьор Мазини, я предлагаю вам спуститься на берег тем же способом, которым вы сюда забрались. Я швед. Я могу не поддерживать военные идеи своего сюзерена, но я связан присягой и разделю предначертанную нам судьбу. Но вы иностранцы, вы можете спокойно покинуть город.

– Нет, – коротко ответил Маттео.

– Я тоже, пожалуй, останусь, – заявил маэстро. – Моё место рядом с учеником. У меня нет никого в целом мире, кроме него.

– А как же фрау Гюнтер? – спросил Эрик. – Я думал, вы собираетесь на ней жениться.

Он давно не разговаривал с Агнетой по душам. Сначала их поссорило глупое бессмысленное пари, затем – её тайная связь со старым итальянцем. Связь, которую Эрик не хотел обсуждать, потому что ему претил откровенный мезальянс. Однако с тех пор, как маэстро проявил себя преданным другом Маттео, Эрик переменил мнение. Горбоносый карлик перестал его раздражать. Иногда Эрик думал, что он был бы отличным мужем для страстной молодой купчихи и неплохим отчимом для маленькой Линды. Эрик скучал по взбалмошной девчонке едва ли не сильнее, чем по её матери.

– Я не собираюсь жениться, ваша милость. Стыдно признаться, но вы были правы, когда обвинили меня в том, что я нарушил сердечный покой невинной женщины. Я не знаю, о чём я думал. Я так соскучился по женской ласке!

– Погодите, а как же любовь? Вы ведь любили друг друга. Агнета говорила, что впервые познала взаимную любовь.

– Она так говорила? Тем непростительней моя вина! Мы закончили наши отношения незадолго до того, как Маттео арестовали. Никогда не прощу себе, что причинил боль этой прекрасной женщине. Я быстро загораюсь, но так же быстро гасну – проклятая итальянская влюбчивость!

Эрик в задумчивости отвёл маэстро подальше от остальных:

– Мазини, расскажите мне всё.

– Я не имею морального права обсуждать фрау Гюнтер с другим мужчиной.

– Ах, вы же знаете, мои чувства к ней исключительно братские! Я ценю вашу деликатность и порядочность, но можете говорить без утайки.

Мазини задумался и кивнул.

– Я влюбился в неё с первого взгляда. Более красивой женщины я даже в Италии не встречал – белокурые локоны, голубые глаза! Ещё до того, как появились вы, она приходила в гости к фрау Майер – мы ужинали, разговаривали, смеялись. А потом я начал ухаживать: дарил подарки, играл и пел для неё. Я просто голову потерял! Однажды вы попросили меня помочь с выбором подарка, помните? Вы купили сладости и жемчужные серёжки. Когда я узнал, что они предназначены фрау Гюнтер, у меня сердце чуть не выпрыгнуло: я подумал, вы хотите сделать ей брачное предложение. В тот день я бросился ей в ноги, открылся, и… она уступила моей страсти. Поверьте, она строгая и честная женщина, а я, к своему стыду, оказался низким соблазнителем! Мы тайно встречались несколько недель – это было чудесно! Я начал сочинять новую оперу, писал днями и ночами. Я был так одержим музыкой, что не заметил, как с моим мальчиком стряслась беда…

– Агнета казалась счастливой, – заметил Эрик.

– Позже всё изменилось. Начались концерты, и я перестал её навещать. Маттео в то время отнимал всё моё внимание, он плакал по ночам, не мог репетировать, и я перебрался в его спальню. Фрау Гюнтер страдала, бедняжка. Она часто приходила в концертный зал Стромберга и слушала наши песни. Она была такой грустной. Однажды она заговорила о будущем, и я признался, что не задержусь в Калине дольше, чем длится контракт Маттео. Я сказал, что Маттео – единственная моя семья, и мы уедем, как только закончим выступать. Мне кажется, фрау Гюнтер разочаровала эта новость. Возможно, она думала, что Маттео уедет один, а я останусь с ней.

– И тогда вы расстались?

– Да. Я понял, что неумышленно обманул чувства доверчивой женщины, и устыдился. Я больше не хотел пользоваться её привязанностью, мы перестали встречаться. В последний раз мы виделись, когда заболела Хелен. Потом я проводил Агнету домой. Она нуждалась в утешении, но, боюсь, я ничем ей не помог. Произошло столько страшных событий: война, чума, арест Маттео.

– Говорите, она часто бывала во дворце Стромберга? – протянул Эрик.

– Каждый вечер, ваша милость.

– Она общалась с графом?

– О да! Граф проявлял к ней внимание. Самая красивая и печальная гостья.

– А с Хелен она дружила?

– Почему вы спрашиваете? Нет, они не дружили, Агнета её недолюбливала.

Со стороны холма послышался громкий пушечный выстрел, а затем нарастающий шипящий звук ударил в уши.

– Что за чёрт!

Под ногами раздался оглушительный грохот, и зубчатая башня содрогнулась от взрыва.

– Ложись! – крикнул барон.

И вовремя!

Второй взрыв сотряс старые стены, в воздух поднялись тучи удушливой серой пыли, отовсюду посыпались обломки. Барон подполз к краю и выглянул наружу. Солдаты Стромберга, несущие дежурство на надвратной башне, перезаряжали обе гаубицы. У их ног высилась гора каменных ядер.

– Эй, вы! – закричал Эрик во весь голос. – Прекратите стрельбу, идиоты! Вы попали в мой замок!

– У нас приказ, ваша милость! – заорал в ответ бомбардир и отдал команду: – Первый расчёт – огонь! Второй расчёт – огонь!

Барон пригнулся:

– Юхан, иди вниз, за тобой синьор Форти, потом Мазини, я – последний!

Они протискивались в толще башни, держась за стены и на ощупь находя ступеньки. Стены дрожали от прямых попаданий, но барон надеялся, что вековые камни не обрушатся из-за нескольких ядер. Они способны выдержать мощный артиллерийский обстрел, вопрос один: насколько долгий? Рано или поздно любая крепость падёт.

Они не задержались в караулке, где обломки засыпали стол посредине зала и постель Эрика и Маттео. Вывалились в клубах пыли на кухню, где Марта рыдала у завала, преграждавшего путь к её кладовым.

– Да чтоб эти гаубицы вам жопы разворотили, шведские ублюдки!

– Марта, заткнись! Я тоже швед!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Всё, ваша милость, всё! Посмотрите, что они натворили! Ни воды, ни еды! Прямое попадание!

Стреляли в основание башни, зная, что без кухни и подвалов узникам не выжить. Половина кухни лежала в руинах, а вход в галерею, которая вела в новое крыло, завалило камнями. Раньше Эрик опасался штурма снаружи, теперь же они сидели в замурованной башне без продуктов и воды, а надоевшее сало казалось недостижимой мечтой. Опасность подкралась откуда не ждали. Все смотрели на барона, словно он владел секретным заклинанием, которое могло их спасти. Эрик сплюнул каменную крошку и тихо, но уверенно сказал:

– Все, кто не шведы, должны немедленно покинуть замок. Это не ваша война. Я приказываю вам спускаться на берег, там безопасно. Я – единственный, кто здесь останется. Стромберг хочет убить меня, а не вас. Марта, где верёвочная лестница?

– Небеса и пончик, они и дымоход расстреляли?! Придётся лепёшку печь в караулке. Суки, где моя мука?!

– Да вон, под столом, мусором засыпало, – Юхан вытащил мешок, и начал его отряхивать. – Кажется, моя бабка была наполовину шведкой – конопатой и кривоногой.

– Дочка, а пустой бочонок найдётся? Пускай твой малец затащит её наверх. Сдаётся мне, ночью пойдёт дождь.

Эрик злобно смотрел на своих непокорных слуг. Его ноздри раздувались от гнева, а щёки покраснели. Он повернулся к итальянцам:

– Синьоры, я больше не могу оказывать вам гостеприимство.

– Маэстро, как вы считаете, достаточно ли окреп мой голос?

Мазини внимательно посмотрел на ученика, чьи глаза блестели непролитыми слезами, а руки сжимались в кулаки.

– Думаю, да, сынок.

– Тогда я намерен сегодня петь.

– Какие произведения ты хочешь исполнить?

– Я хочу исполнить премьерный концерт. Для барона Линдхольма, если он не против.

Эрик порывисто шагнул к Маттео. Увидел запорошенные извёсткой кудри и упрямо сжатый рот, который в этот момент показался ему важнее воды и еды, и сказал:

– Хорошо, синьор Форти. Но потом вы спуститесь вниз и уедете из Калина навсегда. Вы будете петь свои прекрасные песни для просвещённых людей, а не для дикарей, которые сначала преклоняются перед вами, а потом сажают на кол или расстреливают из гаубиц.

Маттео едва слышно напомнил:

– Вы обещали, что никогда меня не оставите.

– Иногда выбора нет. Я лучше оставлю вас, чем потеряю. Здесь слишком опасно, Маттео, вы должны уйти.

– Пойдёмте со мной, – совсем тихо попросил Маттео.

– Чтобы потомок древнего рода Линдхольмов сдался врагу? – Эрик горько улыбнулся. – Никогда этого не будет! Рыцарская честь – последнее, что у меня осталось.

65

Из надвратной башни больше не стреляли. Кучка ядер уменьшилась, и барон понял, что бомбардировку отложили на завтра.

Несмотря на обстрел и разрушения, все пребывали в праздничном настроении. Мазини и Маттео репетировали наверху, Марта пекла в караулке хлебцы, а Юхан, Ганс и поварёнок разбирали завалы на кухне.

К вечеру все освободились, почистили одежду от грязи и поднялись наверх. Солнце подсвечивало облака закатным розовым сиянием, море успокоилось, и летние сумерки окутали притихший город. Первый день под властью нового правителя благополучно заканчивался. Ветер доносил запах цветущего в садах жасмина и дым костров с Ратушной площади: солдаты разбили бивак прямо у Ратуши, где их генерал всё ещё праздновал победу. На дрова порубили тюремный эшафот. Порой до осаждённых долетали непонятные русские слова, порой – грубый солдатский смех, одинаково звучавший на всех языках.

Мазини усадил барона на мягкий стул, а менее знатных гостей – на скамейки у каменных зубьев. Раздал всем концертные программы, хотя не каждый из собравшихся мог прочесть рукописные строчки. Затем вышел на импровизированную сцену, где стоял столик со скрипкой и нотной тетрадью, и церемонно поклонился публике:

– Уважаемые господа и дамы! Позвольте представить вашему вниманию моего любимого ученика Маттео Форти.

Из дверки, ведущей на лестницу, неловко пригибаясь, вышел Маттео. Он был в том же белоснежном шёлковом костюме, расшитом райскими птицами, который врезался в память барона. На голове – обруч с разноцветными перьями, лицо тронуто пудрой, а губы подведены красной помадой. Позади барона раздались громкие одобрительные хлопки.

Маттео кивнул маэстро, и тот взял скрипку. Лёгкие нежные звуки поплыли в прозрачном воздухе. Невыразимо грустная мелодия, чей простой, но запоминающийся рисунок казался смутно знакомым и родным.

– Сорви розу, но не трогай шипы: ты ещё найдёшь свою боль.

Голос кастрата – утончённое наслаждение для слушателей, оплаченное кровью, болью и страхом ребёнка. Голосовая щель, узкая, как у мальчика до начала созревания, и лёгкие, как у взрослого мужчины, десятилетия изнурительного труда и капелька божьего таланта – всё это воплотилось в блестящее, восхитительное, ангельское пение. Такое сладостное, что на глазах вскипали слёзы, а дыхание останавливалось. Любой, кто слышал пение кастрата, замирал в слепом благоговейном восторге.

– Незаметно тронет иней цветок твоей жизни.

Маттео пел просто и свободно, словно это ничего ему не стоило. Необыкновенная простота исполнения лишь подчёркивала мощь его голоса. Упоительные звуки лились, как волшебный неиссякаемый водопад. Он щедро украшал своё пение хрустальными переливами, руладами и головокружительными мелодичными пассажами. Он выпевал ноты так высоко и чисто, что зрители в испуге хватались за сердце. Его нечеловечески сильный, гибкий, звеневший чистым серебром голос накрыл зубчатую башню с голодными узниками, скалистый аристократический холм и весь остальной Калин. Он протянулся нежным шлейфом над Балтикой и заставил пьяных матросов прислушиваться к далёкому пению то ли ангелов, то ли сирен. Но самое главное – этот голос взлетал вверх, вверх, к подножию Его трона, и не было никаких сомнений, что господь утирал светлые слёзы точно так же, как это делали все, кто слушали сегодня Маттео Форти.

– Сорви розу, любимый, но не трогай шипы…

Ах, если бы он мог! Барон искал и не находил для их запретной любви ни единого шанса. В Нижнем городе Маттео заклеймили еретиком и приговорили к изгнанию. В Верхнем – Стромберг поклялся убить их обоих. Маттео должен покинуть Эстляндию! Если повезёт, русские пропустят через свои позиции двух несчастных беглых итальянцев, но – шведского барона? В разгар войны между Швецией и Россией? На миг представив, что придётся умолять русских о пощаде, барон впадал в беспросветное отчаяние.

То, что осталось от его растоптанной мужской гордости, острыми шипами рвало сердце. Он предал своё тело, отдав на растерзание во имя любви, но нарушить государственную присягу и унизиться перед врагом означало убить в себе не только мужчину, но и рыцаря, аристократа, гражданина. Не останется ничего, за что он мог бы себя уважать. Человек, павший так низко, не заслуживал ничьей любви!

Эрик сидел на стуле, неизвестно как поднятым на башню, слушал блистательную итальянскую оперу и прощался с Маттео. Он впитывал каждый звук и жест, каждую улыбку и прикосновение. Он бережно укладывал в душе воспоминания о первой встрече. – Кто вы, почтительный юноша? – Слезьте с меня, не то я вас ударю! – Примите этот кафтан в знак уважения, я хочу, чтобы вам было тепло этой весной. Эрик запрокинул голову. На потемневшем небосводе засверкали звёзды, а на востоке взошла большая круглая луна – природа подарила музыканту свои самые роскошные декорации.

Внутри заныло от боли. Эрик не знал, хотел бы он никогда не встречать Маттео? Все когда-нибудь умрут, но кто-то родится мёртвым. Никогда не знать Маттео – это как родиться мёртвым. Встретить его и потерять – это как умереть. – Вы совсем ничего не чувствуете? – Я пришёл ради вас. Я пришёл сказать, что люблю вас. – Не оставляйте меня никогда.

Порой человек бессилен против судьбы.

Эрик не плакал. Слёзы затопили его изнутри, но так и не пролились очищающим дождём. Он хлопал и кричал «Браво», отдавался музыке, уносившей его в поднебесье, возвращался обратно в грешный мир, но уже ничего не чувствовал. Он сорвал розу и тронул шипы. Боль нашла его и убила.

Когда голос Маттео затих и растворился в ночной прохладе, слуги вскочили с лавки и неистово захлопали. Юхан бросился к Мазини, пожимая руки, а к Маттео подойти заробел: благодарил его горячо и многословно, но издалека. Марта всхлипывала и вполголоса ругалась, старик Ганс тёр глаза мокрым платком. Только поварёнок не проникся. Он встал между зубцами и воскликнул:

– Гляньте, что внизу!

Все кинулись к парапету башни: неужто бомбардиры снова заряжали гаубицы? Но нет, шведские солдаты восхищённо рукоплескали, а русские на Ратушной площади свистели и что-то дружно кричали. И без знания языка было понятно, что это крики одобрения и восторга. Маттео смутился, отошёл от края, будто хотел спрятаться, а Мазини не постеснялся: вскарабкался на парапет, показал народу скрипку и поклонился. Внизу завизжали ещё громче: наверное, решили, что концерт исполнялся в честь русской победы. Тщеславный Мазини сыграл на скрипке несколько виртуозных пассажей, чем вызвал новый шквал рукоплесканий. Казалось, весь Калин дружно хлопал в ладоши.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Они пьяны, синьор Мазини, – глухо заметил барон.

– Они точно такие же, как бедняки в Неаполе. Радуются музыке, как дети.

Эрик понял, что мыслями маэстро уже на родине. Там, где сопранистов носят на руках, а их учителей рвут на части родители одарённых мальчиков. Тысячи и тысячи маленьких кастратов мечтали попасть в обучение к опытному маэстро.

– Вам пора, синьоры. Надеюсь, вещи собраны? Спускайте на кухню, Марта подготовит верёвочную лестницу.