Текст книги "Бельканто на крови (СИ)"

Автор книги: Таня Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

45

Маттео подумал, что вся его жизнь оказалась извилистой дорогой на эшафот. Видит бог, он пытался исправиться, но пятнадцать лет назад, когда ласковая волна толкнула его в объятия Джино, он вытянул поистине роковой жребий. У него не осталось сил бороться.

– Эти штаны принадлежат вам?

– Да, – глухо ответил Маттео, не поднимая глаз.

– Вы повинны в грехе прелюбодеяния с мужчиной?

– Да.

– Вводил ли он свой пенис вам в рот или анус?

– Да.

– Двигал ли он своим пенисом у вас во рту или анусе, чтобы вы получали непотребное мужское удовольствие?

– Да.

– Спускал ли он своё семя в ваши внутренности?

– Да.

– Сколько раз?

– Я не помню.

Маттео вспотел, и в то же время его знобило. Влажная духота забиралась под рубашку и давила на грудь.

– Назовите имена мужчин, которые производили с вами сношения посредством ввода пениса в ваш задний проход.

– Я не знаю… Я не спрашивал их имена. Это были незнакомцы.

– Сколько всего их было?

– Какая разница? – в отчаянии воскликнул Маттео. – Вы не сможете казнить меня дважды! Давайте с этим покончим. Я признаю: я еретик и содомит. Я виновен.

– Хорошо, – протянул Клее. Его смущала лёгкость, с которой арестованный признался в смертных грехах, но в правдивости показаний он не сомневался. – Сейчас вас осмотрит лекарь, и на этом допрос окончится.

– Пожалуйста, не надо меня осматривать! Я же ничего не отрицаю! Что я должен сказать, чтобы вы меня не осматривали?

– Синьор Форти, осмотр – часть расследования. Даже если вы окажете сопротивление, герр Финкельштейн всё равно вас осмотрит и напишет заключение.

– Нет! – вскрикнул Маттео. – Не надо! Я не хочу!

Он рванулся к двери, но Свен Андерсен поймал его и обездвижил одной рукой. Как Маттео ни барахтался, с него сняли одежду и уложили в высокое железное кресло. Ноги широко развели и привязали к поручням потёртыми кожаными ремнями, а руки – к перекладине над головой. Маттео зажмурился. Его изуродованное тело – его стыд, его расплата, его жертва. Свидетельство его проигранной войны за собственную чистоту. Его самая сокровенная тайна. Он лежал перед мужчинами, как распластанная лягушка, а они с любопытством разглядывали его промежность.

Финкельштейн пинцетом приподнял маленький вялый орган, и все увидели грубый хирургический шов, который крестообразно пересекал нежную ниточку шва, сотворённого самим создателем.

– Пожалуйста, не надо…

– Совсем нет яиц, – присвистнул сынок Свена и получил звонкую затрещину.

Лекарь отложил пинцет и достал большой медный расширитель. Пациенты с болезнями прямой кишки были не редкостью, поэтому в походном чемоданчике у него всегда лежали самые разнообразные инструменты. Похожий на ножницы с кольцами для пальцев, но с тонкими длинными пластинами вместо лезвий, расширитель был смазан и согрет в ладонях лекаря.

– Давайте, синьор кастрат, расслабьтесь.

– Не надо, прошу вас!

– Не жалуйтесь, вы и не такое терпели.

Пластинки коснулись входа, заставив Маттео инстинктивно сжать мышцы. Его вспотевший живот подрагивал от напряжения. Он знал, что так больнее, но расслабиться не мог. Расширитель неумолимо ввинчивался в беззащитное тело, пока не вошёл на всю длину. Маттео застонал от тянущей боли, когда Финкельштейн движением пальцев раздвинул пластины.

– Умоляю, вытащите это…

– Свена об этом попросите, когда он будет на кол вас сажать, – беззлобно пошутил лекарь.

Он надел очки и внимательно осмотрел открывшееся отверстие, словно искал внутри метку дьявола или сгустки его ядовитой слизи. Поверх плеча таращился рыжий Свен. Его отпрыск от изумления затаил дыхание, и даже Клее мучительно привстал на цыпочки. Однако внутри кастрата не было ничего дьявольского – только розовая плоть, гладкая и блестящая. Младший Андерсен шумно сглотнул и засунул руки в карманы, чтобы скрыть порчу, которую наслал на него связанный арестант.

Удовлетворённый Финкельштейн сомкнул прибор и вытащил наружу. Маттео перевёл дух и затравленно взглянул на мучителей.

– А это у нас что?

Лекарь схватил арестованного за соски и покрутил заскорузлыми пальцами. Маттео застонал в голос.

– Какие крупные. Вам больно? Осмотр закончен.

– Развяжите его и уведите, – распорядился Клее и похромал за стол.

Когда обессиленного Маттео сняли с пыточного кресла и увели, Финкельштейн тоже присел к столу:

– Какой интересный случай, Клее. Завтра я напишу подробно, но первое заключение могу сделать сейчас, если хочешь.

– Говори, Клаус. Чем быстрее мы завершим это дело, тем лучше.

– Он был кастрирован лет в десять. Срамные волосы не появились, да и на теле волос нет. Тестикулы удалены через поперечный разрез. Возможно, шрам воспалялся и приносил страдания. Пенис не вырос до мужской нормы, а соски слишком чувствительны. В медицинских книгах я читал, что у евнухов растёт грудь, как у женщин. У нашего кастрата груди пока нет, но соски похожи на женские, при этом телосложение в целом мужское. В заднем проходе никаких повреждений, характерных для пассивных содомитов, нет. Я не уверен, что он рассказал правду о своих совокуплениях с мужчинами.

– Что ж, спасибо, Клаус. Добровольного признания в ереси и содомии достаточно, чтобы со спокойной душой отдать его Андерсену.

Финкельштейн задумчиво вертел в руках расширитель, клацая им, как портновскими ножницами:

– Это не такое простое дело, Клее. Тут надобно хорошенько подумать.

– О чём? – В косточках стреляло болью, и Клее с трудом мог сконцентрироваться.

– Видишь ли, содомия – это сношения двух женщин или мужчин.

– Верно. И что?

– А то, что кастрат – не мужчина. Он не способен совокупляться с женщиной ради продолжения рода. Я думаю, он вообще не способен совокупляться в мужской, так сказать, манере. Для этого требуется эрекция… – Лекарь снова пощёлкал своим прибором – клац-клац. – Синьор Форти может исполнять только пассивную, женскую роль. Но он и не женщина, хотя его внешность и округлости имеют женскую природу. А также он не ребёнок, хотя у него детский голос и нет волос на теле. Собственно говоря, кастрат – это нечто искусственное, ненастоящее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Ты считаешь, что анальное сношение кастрата с мужчиной нельзя классифицировать как содомию?

– Именно так я и считаю, мой друг.

46

Барон в бешенстве выскочил из Ратуши.

– Карлсон отказался мне помочь! Он не будет давить на Клее! Он мстит мне за то, что я не помог ему вернуть складочное право. Чёрт, но это же не я решаю, а Стромберг!

– Но вы хотя бы узнали, в чём обвиняют Маттео? – спросил Мазини.

Они быстрым шагом пересекали площадь. Крестьяне, толпившиеся с утра, разбрелись по соседним улочкам в поисках спасительной тени. Пекло, как в аду.

– Его обвиняют в проведении чёрных месс, – сказал барон и остановился. Взглянул на слугу: – Юхан, где ты купил ту янтарную девственницу?

– Какую? А, ту! Около непотребных домов есть весёлая лавка. Хозяйку зовут мадам Жасмин, у неё много всяких игрушек.

Барон размахнулся и влепил Юхану пощёчину. Потом ещё одну, по другой щеке:

– Болван безмозглый! Плут!

– Да где бы я нашёл вам католические мощи?! – защищался Юхан. – Я весь город перевернул, эта янтарная штука – единственное, что попалось! Жасмин сказала, что она так похожа на настоящую Деву, что только папа Римский отличит подделку.

Эрик принялся молча избивать слугу. Колотил по груди, плечам и спине – Юхан только успевал уворачиваться. Мазини бросился его защищать:

– Ваша милость! Он всего лишь исполнял приказ! – Потом подумал и спросил: – Так это вы подарили Маттео ту фигурку, которую конфисковал Клее?

– Да. Мне и в голову не пришло, что эту вещь можно куда-то вставлять.

– Ох! – простонал Мазини. – Он молился на неё!

– Это ещё не всё, маэстро. Каким-то образом у Клее оказались кальсоны Маттео.

– Как это могло произойти?

– Не знаю, – Эрик скривился от воспоминаний, но продолжил: – Я бросил их в лицо Стромбергу, когда поссорился с ним после возвращения домой. Это долго объяснять, но, поверьте, я не хотел ничего плохого.

– Они были у вас, потом у графа, а теперь у Клее? Но как? – ошарашенно спросил Мазини.

– Понятия не имею. Недавно граф требовал, чтобы я донёс на Маттео. Я отказался. Возможно, он решил обойтись без моей помощи.

– Но он любит Маттео!

Эрик приблизился к Мазини, прошептал ему в лицо:

– Нет, Стромберг любит меня. Эта любовь ожесточила его и превратила в фанатика. Возможно, он возненавидел Маттео, когда узнал, что я полюбил его всей душой, а не просто развлёкся, как с дворовым мальчиком.

– Вы полюбили Маттео? Но как граф мог догадаться? – спросил Мазини.

– Так его милость сами графу и признались! Мол, люблю и готов нести позор, потому что евнух – настоящий мужик по сравнению с вами, ваша светлость, – процитировал Юхан из-за плеча Мазини. Один глаз у конопатого наглеца покраснел и опух.

Эрик поднял на него тяжёлый взгляд:

– Подслушивал? У тебя хорошая память.

– Значит, это граф выдал Маттео? – в глазах маэстро плескался страх.

Он столько узнал за последний день, что мысли его бестолково путались.

– Я не уверен, синьор Мазини. Кое-что не сходится. Граф Стромберг знал о нас и имел причину для ненависти. Он мог выдать Маттео из ревности. Но он не знал о крипте, а проведение чёрных месс – главное обвинение Клее. О молельне знали только я и Хелен. – Эрик провёл ладонью по лицу, вытирая пот. – Девчонка тоже могла выдать Маттео – как дьявола-еретика, из-за которого началась чума. Но она не знала подробности наших отношений. И откуда в крипте взялись кальсоны? Надо ещё раз допросить Хелен, она должна признаться.

– Получается, вы один знали обо всём? И о мессах, и о ваших любовных делах?

– Да, я знал обо всём. Вы подозреваете меня?

– Нет, ваша милость. Теперь я вижу, что вы любите моего мальчика. Но, боюсь, Маттео думает иначе.

Они шагали по пыльной мощёной улице, боясь заглядывать в немногие открытые окна. Эрик, как всякий смертный человек, ощущал непреодолимую потребность запереться в своём родовом гнезде, чтобы видеть и обонять фиолетовые грозди сирени, а не фиолетовые чумные бубоны, но он не мог бросить Маттео без помощи. Страх потерять его был сильнее страха смерти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍47

Не успели они зайти в дом, как тётушка Катарина подхватила барона под руку со словами:

– Тебя ждёт важная гостья, мой милый.

– Пусть подождёт ещё немного, мне нужно поговорить с Хелен.

– Она не может ждать!

Тётушка настойчиво потащила Эрика в гостиную. На диване у дымящего камина сидела жена Карлсона. Она придерживала необъятный живот, обтянутый ярким шёлком, с таким видом, словно он мог от неё сбежать.

– Мой глупый ребёнок так спешит в этот мир, – тихо сказала бургомистерша, – а тут чума, война и горе.

– Чем могу служить, фрау Карлсон?

– Ах, ваша милость, я пришла поговорить о синьоре Форти.

Эрик присел в кресло и вгляделся в широкое лицо с сонными бесцветными глазами, обращёнными скорее внутрь тела, чем наружу.

– Слушаю вас.

– Я всё знаю.

Барон обворожительно улыбнулся и промолчал. Он понятия не имел, как должен поступать мужчина, услышав такие слова.

– Вы его любите?

– Я вас не понимаю, фрау Карлсон.

– Если вы любите синьора Форти, то обязаны его спасти. Я тоже люблю синьора Форти, но я слабая женщина и уже сделала всё, что в моих силах.

– Продолжайте.

– Впервые я услышала его месяц назад. Он пел в доме, а я шла по улице. Я не могу объяснить, что почувствовала. Это как умирать и воскресать заново, это как любить и вдруг узнать, что твоя любовь взаимна. Это как чувствовать шевеление ребёнка в животе – но только не в животе, а в душе, и не ребёнка, а бога. Вы меня понимаете?

Шевеление бога в душе?

– Возможно, – осторожно ответил Эрик.

– Вот тогда я и осознала, что люблю синьора Форти. Не как мужа или брата, разумеется. Я люблю его как ангела, который пришёл ко мне, чтобы рассказать о потерянном рае и дать мне сил уверовать в него.

– Не предполагал, что вы такая чувствительная натура.

Фрау Карлсон застенчиво улыбнулась, и барон увидел, как она юна. Едва ли старше двадцати лет.

– У меня есть и другие таланты, ваша милость: я умею разбираться в людях.

– И в ком же вы разобрались?

– В своём муже. В его жизни две неугасимые страсти: любовь ко мне и складочное право.

– Я в курсе.

– Я даю ему любовь, а вы можете дать складочное право.

– Не могу. Это граф Стромберг решает.

– Можете, ваша милость.

Они уставились друг на друга: яркие зелёные глаза, покрасневшие от бессонной ночи, и неуловимого оттенка томные непроницаемые глаза мадонны. Барон вздохнул:

– Прошу вас, фрау Карлсон, говорите яснее.

– Вы – любовник синьора Форти. Мало кто в городе об этом не знает.

– Досужие сплетни.

Она тихо рассмеялась, стараясь не потревожить того, кто спал у неё под сердцем, и серьёзно сказала:

– Синьора Форти обвиняют в ереси и содомии. Ересь – это молитвы перед дурацкой фигуркой и незаконные католические мессы. Знаете, синьор Форти не первый католик, который заскучал по папским молитвам в нашем лютеранском городе. Обычно высылают за ворота, да и дело с концом. Содомия же – более серьёзное обвинение, но казнят за это редко, разве что кому-то придёт в голову изнасиловать соседскую козу. Скотоложество – вот самая страшная содомия по судебному уложению Карла V, – спокойно и деловито рассуждала гостья. – Но если какой-нибудь глупец имел неосторожность молиться по латинскому обряду и одновременно любить мужчину, к тому же во время чумы и войны – это гарантированный смертный приговор. Его посадят на кол, хотя закон предписывает сжигать осуждённых. Наш Свен не любит возиться с кострами, а головы рубят только аристократам. – Фрау Карлсон заметила кислую гримасу и поспешила добавить: – Но вы в безопасности, ваша милость, вы не гражданин Нижнего Калина. На холме свои законы и свой суд. Вам ничего не грозит.

– Вы хорошо осведомлены.

– Я супруга бургомистра.

И, судя по всему, достойная и мудрая супруга.

– Значит, смертный приговор? – спросил Эрик уныло.

– Да. Поэтому я и пришла к вам. Мой муж – человек чести. Он любит меня бесконечно, но есть вещи, на которые он не пойдёт даже ради меня. Мне удалось взять с него обещание, что синьора Форти не будут пытать. Улоф согласился, но только потому, что это не противоречит закону. Больше мне ничего не удалось сделать.

– Его не будут пытать? Какое облегчение! Он может всё отрицать.

– Да, мог бы. Увы, синьор Форти не воспользовался этой возможностью, – грустно проговорила фрау Карлсон.

– О чём вы?

– Он признался на первом же допросе.

– Признался? В чём?!

– Во всём – и в ереси, и в содомии. Он отказался назвать имена мужчин, с которыми имел связь, но сознался, что молился на непотребную фигурку и… и…

– И?

– Мужчины вставляли пенисы в его анальное…

– Довольно! – вырвалось у Эрика.

– Я находилась в Ратуше, когда Клее докладывал Улофу о расследовании, а потом поспешила к вам. Только вы можете спасти синьора Форти.

– Но как? Если вы думаете, что я могу заставить графа Стромберга вернуть Калину складочное право, то вы заблуждаетесь.

– Это единственное, что может сработать! Я разбираюсь в людях, а лучше всего – в своём супруге. За складочное право он помилует не только синьора Форти, но и самого дьявола. И Клее поддержит его. И народ, кричащий на площади о правосудии, поддержит его! Попробуйте уговорить графа! Всем известно, что он вырастил вас, как родного сына. Найдите слабое место в его отцовском сердце и нанесите удар! А я выступлю посредником между вами и мужем. Я помогу вам договориться.

– Почему вы делаете это, фрау Карлсон? Почему помогаете нам?

– Я сентиментальная женщина, меня трогают истории любви.

– Мужской любви? – уточнил Эрик.

– Ах, я не вижу разницы между мужской любовью и всякой другой. И я не так бескорыстна, как вам кажется.

– В чём же ваш интерес?

– Я хочу получить приглашение на все концерты синьора Форти. В первый ряд, разумеется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍48

В комнате, где лежала Хелен, тётушка Катарина жгла можжевеловые веточки, но тошнотворный запах всё равно распространился по всему дому. Он забивал ноздри и пропитывал одежду тех, кто приходил навестить больную. Таких было немного: Катарина, барон Линдхольм да синьор Мазини.

Эрик стоял в отдалении, чтобы не видеть гнойники на шее несчастной, а Мазини не побоялся сесть в ногах. Хелен кашляла и задыхалась, к потному лбу прилипли пряди серых волос, а нос заострился.

– Хелен, я знаю, ты считаешь синьора Форти виновником смерти матери, – начал Эрик, – но ты его любила, и я верю, что любишь до сих пор.

Хелен прошептала:

– Я сурово за это наказана.

– Это ты рассказала ратману Клее о Маттео?

– Нет.

– Но только ты знала, что он ходит молиться в крипту!

– Не только я, – Хелен закашлялась, но подавила приступ. Капля пота скатилась по виску.

– Верно, я тоже знал. Но я не доносил на Маттео.

– Я тоже не доносила.

Барон почувствовал бесполезность разговора. Он и раньше считал её дурочкой, а теперь и вовсе не знал, как приподнять завесу, которой она отгородилась от него и его вопросов. Серебряные монеты, которые она так охотно брала, потеряли над ней власть – честная протестантка не верила в лодочника Харона.

– Откуда ты узнала, что Маттео преследовал меня?

– Слышала от людей.

– Не ври! Люди болтают, что это я его соблазнил. Почему же ты решила, что соблазнитель – он, а не я? Кто тебе рассказал?

Хелен прикрыла глаза. Из-под бледных век выкатились две мутные слезы. Маэстро укоризненно глянул на барона и вложил в бессильную руку платочек:

– Не плачьте, Хелен. Барон хочет вызволить Маттео из тюрьмы. Ему грозит казнь.

– Разве он не заслужил? – она снова закашлялась, и итальянский батистовый платок обагрился кровью.

– О Хелен! – воскликнул маэстро. – Он был для вас самым добрым и преданным другом! Вы называли его ангелом, целовали ему руки и обливались слезами, когда он пел.

Она беззвучно заплакала. Впервые на памяти барона без рыданий и всхлипов. Ему стало жаль девушку. Жаль Хелен, Маттео, себя, Мазини, Агнету с Линдой, Катарину, беременную жену Карлсона – их всех, запертых в осаждённом городе под лучами палящего солнца. С каждым днём запасы воды и продовольствия таяли, а число трупов увеличивалось. Кладбище осталось за воротами, поэтому гробы складывали в Домском соборе, но жара не позволяла о них забыть. Скоро и Хелен к ним присоединится. Он вдруг вспомнил:

– Апостол Павел сказал: любовь долготерпит, милосердствует и не мыслит зла. Помогите мне спасти Маттео.

Хелен повернула к нему страшную голову, вытянула костлявый палец и захрипела:

– Не вам читать мне Евангелие, барон Линдхольм! Вы тоже заслуживаете смерти! Дьявол прикинулся райским каплуном, а петушок оказался содомитом. Бог и вас покарает за разврат! Не надейтесь избежать божьего суда!

Знакомый пыл, знакомые слова!

– Хелен, ты разговаривала с графом Стромбергом? Это он тебе сказал, что Маттео меня преследовал? Ты говорила ему о крипте? Кто из вас предал Маттео?

А Хелен кашляла и кашляла. Брызги крови летели на одеяло и тяжело вздымающуюся грудь.

– Не предавала я его… Я его любила… – прохрипела она и обессиленная упала на подушку.

Мазини бросился к ней, подал стакан воды:

– Мы верим вам, Хелен, верим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍49

Обнажённый Маттео лежал на столе, голова кружилась от вина, а копчик больно упирался в деревянную поверхность. Между ног он чувствовал холод и онемение – неудивительно после долгого сидения в тазу со льдом. Маэстро рядом не было. Маттео остался наедине с хирургом, который выбирал подходящий нож, чтобы произвести кастрацию. Маттео знал, что это единственный способ избавиться от постыдного греха, захватившего над ним власть. Он должен отвергнуть вместилище порока, стать чистым и невинным навсегда. Не будет никаких желаний, тайных прикосновений и беспокойных снов. Маэстро – глупец, он не понимал, что значит любить кого-то неподходящего. Того, за любовь к которому господь карал смертью всех вокруг, не отделяя агнцев от козлищ: бедных крестьян, вольных рыбаков и даже босоногих детей, нырявших в море со скал. Горе тем, кто забыл уроки Содома! Наивный маэстро думал только о музыке, но Маттео знал: голос не важен, слава преходяща, и только душа человеческая вечна. Он боялся, что душа его будет гореть в аду до скончания времён. Ещё больше он боялся повстречать в аду Джино, который первым шагнул за край земной жизни. Нет ничего горше, чем видеть страдания друга и не иметь возможности помочь!

Врач тронул его за плечо:

– Выпейте до дна.

Не открывая глаз, Маттео выхлебал из стакана горькое питьё, и его закачало, как на волнах. Врач взял его лодыжки, широко развёл и подложил под ягодицы мягкую тряпку. Маттео задрожал, когда догадался, зачем она нужна – чтобы впитывать кровь.

– Я постараюсь не причинить вам вреда, но приготовьтесь, будет больно.

Сердце испуганно заколотилось, будто хотело выпрыгнуть из груди. Маттео вцепился в столешницу, чтобы не вскочить и не убежать. Его охватило трусливое малодушие, но он крепко зажмурился и принялся молиться. Да не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого!

Маттео ощутил, как врач потрогал его замёрзший пенис, а затем легко потянул за мошонку. Он замер, едва дыша. Острый нож надрезал кожу, и тёплые струйки крови потекли по ягодицам. От жгучей боли Маттео закричал, но врач невозмутимо продолжил операцию. Он резко сжал мошонку, и гладкие яички выскользнули наружу. Одним точным взмахом он отсёк их. Во рту у Маттео сделалось кисло, словно по глупости он сосал ржавый ключ, а в ушах зашумело море. Он не сопротивлялся. Пусть прибой унесёт его, как мёртвую водоросль, туда, где греет солнце и кричат чайки, где нет боли и греха, где ничего нет…

Внезапно что-то коснулось ануса, и Маттео вернулся в тёмную грязную комнатушку. Он непроизвольно поджался, хотя любое напряжение беспокоило свежий разрез.

– Чем сильнее вы зажимаетесь, тем больнее будет. Расслабьтесь.

Он плохо понимал, что происходит, но голос врача был убедителен и властен, и Маттео послушался. Чувствуя, как от смущения покраснели щёки, он расслабил мышцы внизу. Врач просто делал свою работу. Скоро он его отпустит, и у Маттео начнётся новая жизнь: простая и чистая. Он будет петь во славу господа и жить, как смиренный монах.

В срамное отверстие по-хозяйски скользнул палец. Невыносимо захотелось выдавить из себя чужеродный предмет, отстраниться от неприятно-ласкающих движений, но Маттео лежал смирно и только крепче сжимал край стола: он всё равно не смог бы напрячь задний проход, не потревожив ноющую ранку. Лечебные процедуры всегда болезненны. Когда его детский зуб не хотел выпадать, цирюльник засунул ему в рот жуткие щипцы и не вытаскивал, пока не завершил дело.

– Теперь придётся немного потерпеть, синьор Форти.

Ему показалось, что врач вставил в него не один палец, а целых три – таким растянутым он себя ощущал. Промежность горела огнём: и там, где кровоточил надрез, и совсем рядом – там, где рука врача бесцеремонно терзала узкое девственное отверстие. Странные судороги скручивали внутренности. Его распирало изнутри, и он подёргивался от неудобства. Ныло, щекотало, тянуло – всё сразу! Маттео не мог разобраться, что с ним происходит. Он привставал на пятках, чуть сползая с пальцев, но потом колени слабели, и он невольно оседал ещё глубже. Голова шла кругом, сердце бухало. Наверное, это нужно для успешной кастрации. Тысяче маленьких мальчиков это делали – никто не хныкал.

Он стойко переносил вторжение, пока оно не превратилось в мучительное трение. Маттео начал жалобно постанывать, чтобы показать врачу, что его терпение на исходе. Со стола не сбегал, но крутил задом в разные стороны, уклоняясь от особенно глубоких толчков, пронзавших живот до пупка. Правда, у него плохо получалось уклоняться. Почему-то он то и дело насаживался на таран со всего размаху, и в такие моменты всё внутри сотрясалось и хрустально звенело. В теле рождалось непонятное томление – не столько болезненное, сколько смутно-желанное. Рот высох, и Маттео часто облизывал шершавые губы. А врач, как нарочно, толкался всё сильнее и глубже, и каждый раз попадал в заветное местечко, где звенело слаще всего. Маттео перестал бестолково вертеться. Он нашёл удобную позу, и, замирая от предвкушения, ловил чудесные сотрясения. Боль отступила перед нарастающим ощущением чего-то неизбежного и головокружительного.

Вдруг пальцы остановились. Маттео ещё двигался, но ему не отвечали. Потом задний проход опустел, и из него вытекло что-то густое и тёплое, что смешалось с засохшей кровью на ягодицах. Маттео почувствовал досаду, и, сам не понимая, о чём просит, бессвязно простонал:

– Пожалуйста…

И, словно в ответ на невысказанную просьбу, в его влажный запачканный анус начало протискиваться что-то толстое, длинное и заострённое. Деревянный кол?! Маттео задохнулся от жара, охватившего внутренности. Руки отпустили края столешницы и накрыли пах. Никакой боли, одно удовольствие! Красные вспышки под закрытыми веками, напряжённые мышцы, тяжесть собственной плоти в руке. Он больше не думал ни о душе, ни о вечной жизни. Рай настиг его до срока. Маттео выгнулся на лопатках и широко развёл колени, чтобы открыться до предела, чтобы впустить этот кол ещё глубже. И он заполнил Маттео без остатка, остановившись у бешено стучавшего сердца, словно замерев перед финальным рывком. Маттео глухо завыл, безжалостно терзая пальцами твёрдую плоть, – отзывчивую, ненасытную, горячую. Он уже догадался. Он знал, что сейчас произойдёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– А мужества вам не занимать, – послышался знакомый бархатный баритон.

Маттео открыл глаза и посмотрел на врача. Кто это? Где он видел эти веснушки и блестящие зелёные глаза? Незнакомец поигрывал железным молотком и лучезарно улыбался. Пока Маттео вспоминал его имя, он размахнулся и ударил по тупому концу длинного осинового кола.

Маттео закричал от острого, пронзительного наслаждения и достиг кульминации.

Впервые в жизни.

Во сне.