Текст книги "Бельканто на крови (СИ)"

Автор книги: Таня Володина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

11

Подкрепившись колбасками, компания разделилась. Катарина с Хелен отправились домой, тётушка устала от ярмарочной суеты. Агнета с дочкой и служанкой продолжили покупки, – «Нет, Линда, я не куплю тебе эту французскую куклу!», – а барон с итальянцами решили посмотреть на казнь.

Женское пение, которое Эрик расслышал раньше, становилось всё ближе. Теперь девушка пела грустную мелодичную песню, и её голос звенел, как колокольчик. Обогнув ратушу, они увидели крошечную деревянную сцену. Около неё притулилась ручная тележка, нагруженная старыми декорациями и грязными свёртками. Бродячие музыканты давали нехитрое представление: старик в живописных отрепьях пританцовывал и играл на флейте, другой жонглировал разноцветными шариками, а вместо певицы Эрик с удивлением увидел мальчика лет десяти, щуплого и белобрысого. Он был так же плохо одет, как и его старшие товарищи, но чисто умыт и приветлив. Красный от мороза нос не портил озорной детской привлекательности. Это его мальчишеский голос барон принял за женский.

Зрители громко хлопали, выкрикивали слова поощрения, однако делиться деньгами не спешили. Они расступились, когда трое людей в дорогих одеждах подошли к сцене. Маэстро Мазини протянул певцу марку, тот заулыбался и изящно поклонился, изображая взмах несуществующей шляпой:

– Что я могу сделать для вас, господин? – бойко спросил он.

– Поешь сегодня горячей еды, мальчик. А мы спешим, – и Мазини двинулся дальше.

Эрик впервые видел, чтобы маэстро распоряжался, но промолчал. В поведении Мазини сквозило благородство, и это внушало уважение. Барон тоже выудил из кошелька несколько монет и высыпал в подставленные детские ладошки, получив в награду полный восхищения взгляд.

– Хотите, я спою для вас, ваша милость?

– Я бы послушал, но мы и правда спешим, – ласково сказал Эрик.

Маттео же ни разу не взглянул на мальчика. Он зарылся носом в соболий воротник и всем видом выражал безразличие. Эрику хотелось знать, почему один певец настолько равнодушен к судьбе другого.

***

У Южных ворот было многолюдно, но люди не двигались, а стояли в ожидании, заворачиваясь от холода в плащи и шерстяные накидки. Между двумя сторожевыми башнями, прямо на дороге, ведущей за ворота, соорудили деревянный помост. Иногда преступников казнили на Ратушной площади, но позорные казни всегда проводились у ворот, чтобы потом вынести тело несчастного из города и выставить снаружи в назидание всей округе. Тех, кого казнили позорной смертью, запрещено было хоронить в Калине.

У помоста барон заметил бургомистра Карлсона с беременной женой и членов Калинского магистрата. Неподалёку от них собрался цвет Верхнего города во главе с графом Стромбергом. Элиты Нижнего и Верхнего городов традиционно не ладили друг с другом и старались не пересекаться. Барон, соблюдавший нейтралитет в этом противостоянии, не присоединился ни к бургомистру, ни к губернатору, а остался среди простых граждан.

На помосте, уперев руки в бока, стоял палач Свен Андерсен, здоровый огненно-рыжий швед. Рукава потёртого кафтана он закатал по локоть и надел кожаный передник, на котором проступали замытые, но различимые ржавые пятна. Рядом с ним прохаживались, проверяя страшные орудия казни, его сыновья. В ожидании приговорённого Свен перешучивался с острыми на язык горожанами.

– Что, Свен, сегодня у тебя особенно грязная работёнка? Смотри, не обляпайся! – выкрикивали из толпы.

– Не обляпайся сам, когда срать пойдёшь.

– Андерсен! – урезонил Свена бургомистр, беспокоясь об ушах своей беременной супруги.

Наконец солдаты привели осуждённого – крепкого молодого парня со связанными за спиной руками, в одной тонкой короткой рубашке, едва прикрывавшей срам. Он неловко переступал босыми ногами по обледеневшему настилу и задирал голову, разглядывая шпили церквей. Кадык дёргался на его длинной шее, словно он сглатывал и никак не мог проглотить застрявший в горле комок. Следом на помост взобрался старик судейский и надтреснутым голосом зачитал приговор:

– Согласно постановлению Калинского суда Петер Шмит из Виндау за чеканку фальшивой монеты приговаривается к смертной казни. Он будет посажен на кол и оставлен до наступления смерти, после чего выставлен за ворота Калина на поругание толпе. Петер Шмит, тебе есть что сказать?

Петер промолчал, безучастно наблюдая за стаей голубей.

– Тогда приступай, Свен, – сказал судейский и начал спускаться.

Эрик засунул руки в карманы и глянул на своих спутников. Мазини неподвижно и безмолвно смотрел на помост, крючковатый нос покраснел от холода, а худые щеки отливали голубизной из-за пробивавшейся щетины. В целом он выглядел спокойным. А вот Маттео Форти побледнел и стал похож на жуткого призрака с кровавыми губами. Его подбородок с ямочкой мелко дрожал. Барон подумал, что сможет услышать стук зубов, если придвинется чуть ближе. Беднягу явно пугали публичные казни.

Сыновья Свена поставили приговорённого на колени и уложили грудью на плаху. Задрали подол рубахи, обнажив белый зад, и пинками сапогов раздвинули несчастному ноги. Петер Шмит вдруг напрягся и рванулся в запоздалой попытке сбежать, но парни насели на него и удержали в четыре руки. Народ одобрительно взвыл, поддерживая то ли Петера, то ли палачей. Людям нравилось, когда жертвы сопротивлялись, – это придавало действу веселья и охотничьего азарта.

Свен взял длинный заострённый кол и приставил острый конец к заду. Широко размахнулся и ударил по тупому концу увесистым железным молотком. Дикий вопль разорвал тишину, вспугнув стаю серых голубей.

Неожиданная суматоха в толпе зрителей заставила Эрика отвести взгляд от крови, заструившейся по голым ляжкам. У помоста грохнулся в обморок маленький паж. Кто-то поймал его, шлёпнул по щеке, но Томас болтался из стороны в сторону, как тряпичная кукла. Только такой жестокий человек, как Стромберг, мог притащить на казнь впечатлительного пажа! Эрика снова накрыло волной злости на графа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Внезапно Маттео покачнулся, задев Эрика плечом. Широко раскрытые глаза итальянца были прикованы к окровавленным бёдрам. Он побелел, как лист бумаги, алые губы шевелились в беззвучной мольбе: «Нет, нет, пожалуйста, не надо…». Эрик подхватил оседающего итальянца, бережно обнял за бархатную талию:

– Мазини, мы уходим. Юхан, иди вперёд, расталкивай народ.

Люди, поглощённые зрелищем, неохотно расступались под грубыми тычками Юхана. Эрик в последний раз обернулся на Томаса, но того уже увели. Эрик поймал лишь немигающий взгляд Стромберга и содрогнулся от суеверного ужаса и страшного предчувствия.

В ледяном графском взгляде читался приговор.

А бедного Петера уже поднимали на колу и устанавливали вертикально. Он скользил вниз под собственной тяжестью, но больше не кричал и не пытался найти опору ногам. Милосердная тьма окутала его.

***

К ужину Форти не вышел. Мазини извинился, сказав, что его ученик плохо себя чувствует. Возможно, перемёрз на ветру. Тётушка подтвердила, что весенние балтийские ветры страшно опасны для теплолюбивых южан. Эрик не поверил маэстро: он предполагал, что аппетит юному итальянцу испортила сцена казни. Может быть, он ожидал увидеть традиционное сожжение или четвертование, или что там делали католики с преступниками? Эрик помнил, как подавлен был Маттео, когда они возвращались домой. Настолько подавлен, что не протестовал против крепких объятий.

Барон и сам был в плохом настроении. Его терзала необъяснимая тревога. Он мог назвать её имя – Карл Стомберг, но не мог понять, в чём состоит угроза. Ещё десять лет назад это имя вызывало в душе прилив светлой радости, и он не помнил, когда всё изменилось. Если бы только он мог узнать причину ненависти Стромберга! Он спрашивал об этом отца, который дружил с графом с незапамятных времён, но тот отвечал неизменно: «Не придумывай, Эрик, граф любит тебя не меньше своих сыновей!». Потом отец умер и Стромберг совсем отдалился. Превратился в фанатичного поборника морали. Эрик надеялся, что под покровами строгих нравоучений прячется прежний дядюшка Карл, но шли годы, а Карл всё больше и больше каменел в своём благочестии. Эрик уже и не мечтал вернуть былые тёплые отношения.

От графа мысли барона перенеслись к итальянцу. Очевидно, Маттео смягчился по отношению к нему, хотя настороженность, вызванная чьим-то доносом, никуда не делась. Эрик дорого бы заплатил, чтобы выведать имя клеветника. Ещё больше он отдал бы за возможность провести с итальянцем ночь, но он успел убедиться, что Маттео – не Томас, не подставится за пряжку с рубинами. Синьор Форти был достаточно богат, скор на расправу и, похоже, чересчур целомудрен. Эрик уснул, размышляя, на какую наживку может клюнуть такая пугливая экзотическая рыбка. Разве что на самую хитрую.

Однако утром рыбка сама сделала первый шаг.

12

Однако утром рыбка сама сделала первый шаг. Маттео поймал взгляд Эрика, кивнул в сторону чёрного выхода и быстро склонил голову над тарелкой с кашей. Никто не заметил мимолётного кивка. Эрик не сразу догадался, что нужно итальянцу. Застыл, поднеся ко рту кусок булки, но потом сообразил, что Маттео просит его выйти во двор после завтрака.

На улице завывал ветер, норовя сорвать плащ и парик, а негреющее солнце слепило до слёз. Барон, придерживая полы плаща, пробрался на монастырский двор и увидел Маттео, закутанного в малиновый русский кафтан и жмущегося к стене. Тут же валялись старые каменные блоки, вросшие в землю, и обломки колонн. Говорили, сожжённый католический храм был самым красивым в средневековой Европе. Барон остановился в трёх шагах от итальянца:

– Вы хотели меня видеть, синьор Форти? – учтиво спросил он.

Форти заметно волновался: губы дрожали, а руки он прижимал к груди. Он напоминал ребёнка, пытавшегося совладать с эмоциями. Это ощущение усилилось, когда Форти начал говорить:

– Ваша милость! Прошу прощения за способ, которым я пригласил вас на встречу. Наверное, надо было написать письмо, но я решился на это, не обдумав…

– Не стоит извинений, – перебил Эрик. – Мы уже встречались в этом месте.

– Вы правы. Я позвал вас… Я хочу извиниться за то, что ударил вас. Я причинил вам вред и раскаиваюсь в этом. Ах, если бы я мог раскаяться перед богом! Но такой благодати мне не дано, поэтому я обращаюсь к вам. Простите мне мой жестокий удар, сила которого несоразмерна тому ущербу, который… – Маттео замолчал, наблюдая, как Эрик потирает пальцем поджившую царапину в углу рта. – Я пролил вашу кровь и это мучает меня. Вы даруете мне прощение?

– Конечно, синьор Форти, я с большой охотой приму ваши извинения, если вы ответите на один вопрос.

– Какой?

– Кто вам писал обо мне?

Эрик нарочно спросил «Кто писал?», и Маттео попался, не стал отрицать наличие письма:

– Ах, я не могу ответить на ваш вопрос! Я уже говорил, это человек, которому я доверяю, и который хорошо вас знает. Я не могу предать его дружбу! Он хотел предупредить меня об опасности, в этом нет ничего дурного.

– Расскажите хотя бы, в чём заключались предупреждения? Какие обвинения выдвинул ваш друг?

Маттео густо покраснел даже под пудрой. Закусил губу и потупился.

– Если меня обвиняют в бесчестии, то как я могу защититься и оправдаться, не зная, в чём именно состоит моё преступление?

Эрик говорил тихо и проникновенно, желая выпытать тайну, но Маттео словно воды в рот набрал. Его глаза увлажнились, но это могло быть и от резкого ветра. Так и не получив ответа, Эрик задал последний вопрос:

– Тогда расскажите, почему вы ударили меня.

– Простите, ваша милость?

– Вы сами сказали, что сила удара несоразмерна ущербу. Вы сильный юноша, и легко могли меня оттолкнуть, но предпочли разбить мне нос и едва не выбили зубы. Чем вызвана такая жестокость? Я сделал вам больно? Вы боитесь впасть в грех содомии? Я вам отвратителен? Вас в Неаполе ждёт невеста? Вы приняли обет безбрачия?

Он сделал шаг, другой и оттеснил Маттео к стене, заставив прижаться к выщербленным камням. Итальянец недоверчиво смотрел на него. Бант, стягивавший букли его парика у левого плеча, развязался и трепетал на ветру. Эрик взял свободный кончик голубой атласной ленточки и намотал на палец, подступая ещё ближе. Маттео выдохнул облачко тёплого пара:

– Зачем вы спрашиваете, когда знаете ответ?

– Не понимаю, о чём вы, синьор Форти.

– Понимаете. Для меня это… – он отчаянно искал подходящее немецкое слово, – неприемлемо. Недоступно. Невозможно.

– С мужчинами неприемлемо?

– Не мучайте меня, барон! Вы хотите услышать пикантные подробности из моих уст? С мужчинами, женщинами… Какая разница? Этого никогда не случится! Вы должны уважать… По крайней мере, относиться с пониманием, а не пытаться унизить и оскорбить…

Маттео вырвал ленту из пальцев Эрика и бросился к дому, стуча по замёрзшей тропинке каблуками. Барон понятия не имел, о чём говорил итальянец.

***

Он присел на обломок колонны и откинулся на стену, прикрыв глаза. Лицо секли порывы ветра, солнце жгло веки. «Это неприемлемо, недоступно, невозможно».

Неприемлемо.

Недоступно.

Невозможно.

Но, тем не менее, кто-то предупредил его об опасности – тот, кто сомневался в категоричности этих слов. Подчиняясь внезапному порыву, Эрик вскочил и направился ко входу в крипту. Нагнулся и по узкой лестнице с осыпающимися ступенями спустился в усыпальницу. Сквозь проломы в потолке свет проникал в низкое закопчённое помещение, где вдоль стен кто-то расставил сохранившиеся надгробия, а разбитые камни заботливо сложил в одну кучу. Эрик прошёлся вдоль могильных плит, рассматривая барельефы и читая имена горожан, ушедших в мир иной четыреста лет назад.

Он размышлял, что могло привлечь в это место Маттео. Если не считать, что это руины католического храма, здесь не было ничего ценного. В тёмной глубине помещения Эрик заметил сводчатую дверь, окаменевшую от старости. Подёргал – и дверь со скрипом отворилась. Внутри притаилась гулкая стылая темнота без единого луча света. Эрик закрыл бы дверь, если бы до него не донёсся отчётливый запах восковых свечей. Кто-то был здесь совсем недавно.

Пришлось идти в дом за Юханом. Они вернулись с двумя большими свечами. Юхан раздражённо пыхтел, пока они спускались в подземелье и зажигали свечи в тёмном склепе. Эрик ожидал увидеть человеческие останки или старые гробы, но увидел часть храмового алтаря, придвинутого к стене. Из белого с прожилками мрамора, со стройными колоннами по краями, с крестом и латинскими надписями – даже разбитый, алтарь внушал благоговение. Эрик провёл ладонью по чистой прохладной поверхности, понюхал букетик лиловых крокусов. Тот, кто сюда приходил, был глубоко верующим католиком. А католиков в Калине, насколько знал барон, было не более двух. Возможно, трёх, максимум четырёх – если кто из приезжих матросов был родом из французских или итальянских земель.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Бегло обыскав склеп, Эрик нашёл между алтарём и стеной кусок полотна, а в нём огарки свечей и сборник псалмов на латыни. Он потряс книжицу, и с её пожелтевших страниц спорхнуло свежее письмо.

– Ах, вот ты где пряталось! – воскликнул барон, поднимая письмо и читая имя отправителя. – Какая подлость… Юхан, иди сюда, посвети мне!

Строчки прыгали перед глазами, Эрик перескакивал с одной оскорбительной фразы на другую, чувствуя, как его охватывает лютое бешенство.

«… не в обычае барона уважать чужую неприкосновенность, будь то женщина, мужчина или ребёнок… свои эгоистичные желания он ставит превыше соображений морали… он без угрызений совести прибегает к насилию… он разбивает сердца и разрушает жизни…»

– Ложь! Это гнусная ложь! – закричал Эрик, а вслед за ним закричало эхо. – Я никогда никого не насиловал, это ниже моего достоинства! Я никогда не касался ребёнка, дети мне не интересны! Я никому не разбивал сердце – потому что никому не обещал любви! Как можно так бессовестно оболгать человека? Юхан, разве я такое чудовище, как тут написано? – Эрик потряс письмом перед носом слуги.

– Конечно, нет, господин. Иногда вы бываете хорошим.

– О господи! Иди отсюда, пока я тебя не взгрел!

Барон аккуратно вложил письмо в псалтырь и завернул в тряпицу. Засунул на прежнее место, кипя от негодования, злости и детской обиды. Неудивительно, что после таких дружеских предупреждений Маттео шарахался от него, как ведьма от святой воды.

– Постой, Юхан! Итальянец говорил о пикантных подробностях, которые мешают ему заводить отношения. Ты не знаешь, о чём он?

Юхан почесал пятернёй затылок:

– Хм… Наверное, о том, что он кастрат?

– Кто?! – поражённо переспросил Эрик.

– Кастрат. Ну, знаете, евнух, скопец, вол, мерин, каплун… – перечислял Юхан, вспоминая названия выхолощенных животных.

– Хватит, я понял! Откуда ты узнал?

– Так все знают.

13

Кастрат – не мужчина, не женщина и не ребёнок. Это всё вместе и ничего по отдельности. Бесполое существо, не обуреваемое желаниями плоти по причине её отсутствия. Некоторые считали их ангелами, спустившимися на грешную землю, чтобы подарить людям своё райское пение, другие – чудовищами и насмешкой над божьим замыслом.

Барон Линдхольм не спешил определяться. Он раньше не имел дела с кастратами и желал лично разобраться в этом загадочном явлении.

Итак, Маттео красив, не глуп, не беден, склонен уважать авторитет старших, религиозен. При этом раним, чувствителен, отзывчив на доброту и легковерен. Возможность плотских отношений для себя отрицает, считая их неприемлемыми с точки зрения морали и недоступными с точки зрения физиологии. Стыдится своего искалеченного тела так сильно, что готов подраться с аристократом, защищая собственную наготу. Ждёт уважительного отношения к себе, боится пренебрежения. Мужчин от женщин не отличает – вероятно, в силу непонимания их природы. Будучи бесполым, не воспринимает пол окружающих людей как нечто важное, влияющее на их поступки. Сам не способен испытывать телесных желаний. Одним словом, целомудренный, девственный от пяток до макушки католик-кастрат. Идеальный протеже для Стромберга.

Барон не знал, где Стромберг познакомился с Форти и за какие таланты пригласил на гастроли, но не сомневался, что непорочность певца сыграла важную роль. Чистое душой и телом создание – награда за мучения, претерпеваемые по вине создания распутного и зловредного (то есть Эрика). Что ж, тем больнее будет графу, когда он узнает, как низко может пасть его протеже. Застарелая обида, помноженная на свежую злость, душила барона и требовала отмщения. «Он разбивает сердца». Какая нелепая клевета! Эрик изнывал от желания бросить к ногам графа новую содомскую жертву, и пусть благочестивый Минотавр ею подавится.

Сидя в кресле у жаркого камина, Эрик глубоко задумался. Он знал, как соблазнить обычного земного юношу, но с какой стороны подступиться к кастрату, даже приблизительно не представлял. Рядом на диванчике сидела тётушка с полосатым вязанием на коленях и сонно клевала носом. Из кухни пахло жареной свининой и шкварками, а сверху раздавались приглушённые звуки клавесина и тоскливое «А-а-а-а-а». Потом чуть выше: «А-а-а-а-а», а потом совсем пискляво: «А-а-а-а-а». Барон тяжело вздохнул.

– Хелен, подойди.

Девушка боязливо подошла, но остановилась далеко от кресла.

– Ближе, дура, – зашипел Эрик и потянул за оборку на платье. – Сядь.

Она опустилась на пол у его ног. Пламя безжалостно освещало крестьянское лицо и серые прилизанные волосы.

– Ты знаешь, что ты некрасива?

– Да, ваша милость. Все так говорят.

– Но ты надеешься удачно выйти замуж.

– Конечно, ведь у меня будет приданое.

– С приданым даже некрасивая дурочка может сделать хорошую партию.

– Вы правы, ваша милость.

– А как же любовь?

Хелен зыркнула на тётушку и умоляюще прошептала:

– Пожалуйста, не говорите об этом.

– О синьоре Форти?

Хелен ткнулась ему в колени, целуя руку. Эрик нашарил в кармане монету и отдал воспитаннице:

– Я не сделаю тебе ничего плохого. Я хочу поговорить.

– Да, ваша милость.

– Ты любишь его?

– Да, – шепнула Хелен.

– Ты знаешь, что он кастрат?

– Да, – ответила она ещё тише.

– На что ты надеешься?

Девушка смотрела непонимающе, как будто «кастрат» для неё означало «иностранец» или «бастард» – что-то, что не имеет большого значения, если любовь сильна. Барон жёстко пояснил:

– Каплунов видела? Они крупнее и красивее обычных петухов, но драться не умеют и курочек не топчут. Посади их на яйца – будут чужих птенцов высиживать. А положи под петуха – так и за курицу сойдут. А мясо у них нежнее, чем у цыплёнка, прямо тает во рту. Разве каплуны годятся для любви?

– Синьор Форти – не каплун! – возмутилась Хелен.

Она выросла в деревне и отлично знала разницу между выхолощенными животными и племенными, однако отказывалась сравнивать с ними Маттео.

– Почему это?

– Потому что мы – люди. Не петухи и не куры. У нас душа есть. Любовь – это же…

– Что?

– Это то, что мы чувствуем душой, а не телом.

– Значит, ты надеешься на духовную любовь с синьором Форти, без наслаждений плоти?

– Я надеюсь на настоящую любовь! Апостол Павел сказал: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не бесчинствует, не ищет своего и не мыслит зла»…

– Ради бога, Хелен! – вспылил Эрик. – Хватит проповедей!

Тётушка всхрапнула и проснулась:

– Что такое, ужин готов?!

– А как же замужество? – ехидно поинтересовался барон.

– Вот если бы синьор Форти сделал мне предложение! Мы так хорошо ладим, он говорит, что я его единственный друг. И приданое у меня достойное…

– Ты ещё глупее, чем я думал.

После разговора с Хелен планы барона претерпели значительные изменения. Первым делом он приказал Юхану раздобыть какую-нибудь католическую реликвию, даже если понадобится перетряхнуть весь Калин. Юхан вышел из дому с увесистым кошельком и крайне озадаченный.