Текст книги "Любовь из металла (ЛП)"
Автор книги: Танит Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Бирюзовый.
Больше голубой, нежели зеленый. Таков для меня цвет любви. По крайней мере, чувственной любви.
Буду ли я теперь всегда так думать? Ассоциировать этот оттенок с этим действием?
Кто знает.
Этот опыт не был похож на предыдущие. И на тот раз с ним.
Застенчивая Джейн сказала, что не будет углубляться в детали.
Я же хочу углубиться в детали.
Вот именно, я хочу записать их здесь, страницы, целую книгу о том единичном соитии на бирюзовых простынях постели.
По моей просьбе он удалил искусственный загар. Смыл его в душе, один, и когда вернулся, он был обнажен, за исключением волны волос, которые снова приняли свой оттенок красного бархата, стекающего вниз по голове, и завивающихся волос в паху. О, у него были глаза тигра, или, возможно, каждый глаз был тигром, и их янтарная шкура и светилась, и поволакивалась тьмой одновременно.
Сумрак в комнатах. Никакого света кроме пары больших свечей, которые я зажгла, просто потому что они были тут, со своими белыми фитилями ожидали огня; говорят, к несчастью оставлять свечи с нетронутым фитилем, даже если ими не пользуешься, ведь тогда это означает, что ты никогда не зажжешь их для праздника…
– Скажи мне, чего ты хочешь, – проговорил он.
– Тебя.
– Лорен, я не дам им увидеть.
– Дай.
Но он снова покачал головой. Он был нежен, жесток и вездесущ, этот бог из машины[44]44
В оригинале: god from the machine, – буквальный перевод латинского выражения Deus Ex Machina, т. е. «Бог из машины» (в свою очередь калька с греческого выражения). Выражение, означающее неожиданную, нарочитую развязку той или иной ситуации, с привлечением внешнего, ранее не действовавшего в ней фактора.
[Закрыть].
Я всегда очень любила секс. Это действо казалось элементарным. Чем-то предельно несущественным.
Его руки на моем теле – опишу ли я это? Смогу? Есть ли толк в каких-либо словах? Мои руки на нем – тут проще – текстура кожи и мускулов нового создания, не смертного, стальной шелк, сталь, податливая как тело пумы. Волосы – как трава, разогретая и полная летних запахов и ароматов далекого моря, и сосен – волосы как нити огня, как волна. Его рот – остывший очаг. Скольжение одного тела по другому – столкновение планет, сладостное, невыносимое завершение. Бесконечные миры.
Нет, мне не подобрать нужных слов. Не существует слов для этого акта с ним.
Найдется ли во всей земле такое место, где существуют слова, способные правдиво описать это? Не секс, не трах, не перепих или сношение или коитус. Нет, не занятие любовью, почти ложный акцент на то, что не всегда проявляется в момент, даже если любви есть место.
Отыщите мне слово. Красивое и дикое слово, которое заставило бы волосы встать дыбом на затылке, кровь – превратиться в звезды, кости – растаять, атомы – расцвести. Есть такое слово? Нет? Тогда, по примеру книг времен минувших, в которых всегда пропускали самые основные, «уродливые» слова, я обращусь к этому приему: Мы ___. Вот, чем мы занимались. Мы ___.
Мне казалось, что это может никогда не кончиться. Этому не было конца, и едва ли было начало. Оно все еще продолжается, даже сейчас. Даже в этот момент, пока я записываю, моя рука подрагивает от каждой просто описываемой эмоции, любви, удовольствия или секса, даже сейчас это не прекращается. Это ___, что мы делали, он и я, вместе на сине-зеленых, поблескивающих отсветами свеч гладких простынях, где-то над улицей, чье название я изменила.
И вот была ночь; возвращаясь толи из сна, толи из транса, я видела его, лежащего рядом, серебряного льва с гривой темноты во тьме, ведь обе свечи, как и многие другие вещи, к тому времени были уже израсходованы, и я шептала.
– Сильвер… – сказала я.
– Лорен, не зови меня так. Его нет. Осознай, что я другой.
– Сильвер Верлис, Серебряный Верлис, – ответила я. – Прилагательное, не имя.
На его плече я погрузилась в сон. Он обнимал меня.
Да, лишь единожды, ведь это акт ___.
Единожды и навеки. Продолжение к будущему.
– 3 —После происшествия с поездом мне не запомнился ни один сон. Но в ту ночь я видела один, который не забыла. Казалось, он длился четыре часа. Он был удивительно ясным и не бестолковым, какими обыкновенно бывают сны. Создавалось полное ощущение реальности происходящего, меня переполняли сожаления, беспокойный страх и… печаль. Однако во сне я забыла все, что он говорил о Джейн, о том, как ему придется с ней встретиться. Началось все с этой его одежды.
Все вокруг озарял утренний свет, а он снова одевался, облачался в бледную рубашку, темные брюки и ботинки, и я спросила:
– Как ты это делаешь? То есть, если ты заставляешь одежду появиться из тебя самого, то как же ты можешь… снять ее… и потом снова одеть?
Он ответил:
– Я могу попросить фирму отправить тебе их руководство по использованию.
– Ты не объяснишь.
– Смотри.
Он подошел ко мне и, в неверном свете сумерек, протянул руку. У меня на глазах кольцо образовалось на одном из его пальцев. Оно тотчас стало твердым, чистого серебра, с плоским бледным камнем бирюзы посередине. Я не разглядела, как это произошло. Но вот оно было. Он снял кольцо и сказал:
– А теперь я подправлю размер под тебя.
Он сделал что-то, и металл – все еще свежий, как извлеченное из печи его тела металлическое тесто – сжался, и Верлис надел кольцо на средний палец моей правой руки.
– Оно не просуществует долго, – предупредил он, – вдали от меня. Только около 24 часов.
И здесь, в тисках технологии, за пределами того, во что я действительно искренне верила, все, что я подумала во сне, было: «Он имеет в виду и все, что есть между нами. Двадцать четыре часа, и все кончено». Будто в сказке – волшебное, леприконово золото, – из тех, что испаряются в полночь, или исчезают в лучах солнца. Колдовство, а не научная фантастика. Но я была тому свидетелем, он показал мне. Я спросила:
– Только искусственный загар – это другое?
– Да, и теперь мне нужно снова его нанести, – за чем он извлек из черного пальто флакон. – Это пальто, на самом деле, сделано где-то в другом месте.
– Почему ты не можешь просто воспроизвести загар, как и все остальное?
– Это запрещено, Лорен, – ответил он. – Запрещено полностью имитировать человека. Мне нужно было бы распоряжение МЕТА для этого.
Я встала и прошла в ванную. (Да, во сне. Даже такие детали были в нем). Ему не было надобности в ванне. Я подумала, уйдет ли он, пока я принимаю душ? Но когда я вышла, он сидел на кушетке в гостиной, смотрел утренний ВУ.
Я стояла в своей длинной футболке, которую иногда одеваю после душа, и наблюдала за тем, как он смотрит ВУ, обычный молодой парень, только без чашки коффина, и мне подумалось: «Если я сделаю коффин или чай, останется ли он… будет ли притворяться, что пьет…» И тут дверь моей квартиры мелодично позвала:
– Лорен, кто-то пришел.
Я подпрыгнула во сне. Чуть не выпрыгнула из своего тела. Верлис сказал:
– Все в порядке. Думаю, я знаю, кто это.
– Кто? – спросила я.
Ответила мне дверь:
– Это Копперфилд; это Блек Чесс; это Голдхоук.
– Не против, если они войдут? – спросил чужестранец со своего места на кушетке.
– А я могу остановить их?
Он улыбнулся и ответил:
– Просто МЕТА теперь предпочитает, чтобы мы путешествовали вместе, на флаерах, или по улицам.
Вместе. Как Кикс и Голдхоук в поезде на Россию.
Дверь, со своей мелодичной настойчивостью, повторила:
– Лорен, кто-то пришел. Это Копперфилд; это…
– Впусти их, – велела я.
Прошла в спальню, затворила дверь пока одевалась. Во сне я действовала очень быстро.
И в то же время, снаружи я слышала, как их бесшумность проникла в комнаты. Мой спящий рассудок походил на пробудившийся. Чувствовала ли я вторжение? Нет. Апартаменты – как и кольцо – не принадлежали мне. Ничто не продлится вечно.
Когда я вышла из спальни, четверо красивых молодых мужчин в щеголеватой будничной одежде, с длинными волосами, убранными в хвосты, стояли рядом с ВУ. Они смеялись. Только на Блек Чессе не было искусственного коричневого загара. Полагаю, он сходил за чернокожего, если не вглядываться особо пристально в эту безукоризненную, лишенную пор кожу. Да, все казалось настолько реальным.
Чувствовала ли я хоть что-нибудь? Я не знаю. Наверно, я чувствовала себя подавляюще одинокой.
Затем Верлис повернулся, подошел ко мне и легко поцеловал в губы.
– Береги себя, Лорен.
Он прощается.
Загорелый мужчина с лакировано-черными волосами и длинными, восточного типа глазами заговорил за спиной Верлиса. Все их голоса музыкальны. Даже во сне хочется внимать им. Независимо от того, что они говорят.
– Она одна из тех, что были в поезде, – сказал Голдхоук.
Верлис, продолжая смотреть на меня, не оборачиваясь, переспросил:
– О чем ты, Джи[45]45
Gee – уменьшительное от Goldhawk, прозвище Голдхоука.
[Закрыть]? Какой поезд?
– Местный надземный, в прошлом месяце.
Я подумала: «Зачем они разговаривают? Они точно могут общаться каким-то другим, механическим, внутренним способом. Если абстрагироваться от случаев общения с людьми, зачем, даже в сценарии подобной угрозы, произносить слова вслух?»
Верлис ответил ему:
– Я не уверен, что понимаю тебя, Джи.
– Зато она понимает. Женщина.
– Ты понимаешь, Лорен? – тихо спросил у меня Верлис.
– Поезд, – сказала я. – Он сошел с рельс. По крайней мере, мне так сказали. Я мало что помню. Сильно ударилась головой. Все произошло очень быстро.
– Она была в том же вагоне, – продолжал Голдхоук. – Она помнит.
Я перевела взгляд на него.
– В каком вагоне? – задала я вопрос. – Какое тебе дело до этого? Я пострадала. А в чем твоя проблема?
Будто все мы одинаковы, семья, спорящая о чем-то…
Но:
– Ты помнишь меня, – настаивал Голдхоук. Его лицо будто живая маска. – Кикс. Меня. В том вагоне, где была ты.
Нет, мы не одинаковы. Нет здесь семейственности.
Мне не нравилось смотреть в черно-зеленые глаза Голдхоука. Я знала, что прекрасно помню эпизод насилия перед тем, как поезд сошел с рельсов. (И во сне я тоже много думала об этом. Я размышляла, стало ли причиной аварии принудительное открытие дверей. Или же были какие-то краткие дополнительные инструкции, отправленные по центральной силовой артерии золотым роботом роботу двигателя?)
Ну и что. Мы все были в одном вагоне. Я не помню, – упрямо повторяла я. Я затопила свое сознание пустым ничто.
Верлис опустил свою ладонь мне на руку, теплую и уверенную ладонь, будто добрый отец, которого я никогда не знала.
– Оставь, Джи, – сказал он. – Она же сказала тебе: у нее было сотрясение. Да, такое случается. Она не помнит.
– Мы оба знаем, что помнит. Она умна. Я бы предпочел, чтобы она прошла химический тест на то, что она вспоминает, а что нет, – говорил Голдхоук.
Мои внутренности заколол холод.
Верлис ответил:
– Хватит.
И теперь это был приказ. В этом нельзя было сомневаться. Я поглядела на него, затем снова на Голдхоука, который едва заметно опустил голову. Он сказал:
– Хорошо.
– Лорен, – снова заговорил Верлис, легко, как только что целовал, – мой особенный спутник тут. Понятно? Что бы она ни сказала, все в порядке.
– И тебе лучше послушаться, Джи, – мягко добавил Блек Чесс.
Голдхоук:
– Ага, Верлис. Ладно.
Тогда заговорил Копперфилд, улыбаясь мне своей неотразимой улыбкой молодого мужчины:
– Приятно познакомиться с тобой, Лорен.
– Привет, Лорен, – сказал Блек Чесс. – Отличная квартира тебе досталась.
Неожиданно, всего на пять секунд, это превратилось в вечеринку.
Но вот уже, все четверо, они двинулись к входной двери.
Особенный спутник. Имелся в виду клиент?
Стройные и равные, они отворили дверь и вышли: Голдхоук молча; Копперфилд – посылая мне воздушный поцелуй на ходу, игривый, скорее походящий на К-З; Блек Чесс – пантера, которая замерла, оглядывая проход снаружи, профиль выточен из камня.
Последним выходил Верлис.
Он ничего не сказал, но его глаза задержались на мне. Они объяли меня всю. Этот взгляд мог означать что угодно, и я не могла прочесть его.
Никто из нас не заговорил. Дверь закрылась.
Все в моей голове спуталось. Зажатое в стиснутом кулаке, двадцатичетырехчасовое кольцо впилось в кожу. Я почувствовала это, будто тиски.
Никакой опасности. Не теперь. Только его нечитаемый взгляд, направленный на меня. Я была его особенным спутником тут. Что он имел в виду под этим «тут»? Округ Россия? Мир человеческих существ?
Когда я проснулась, был рассвет, как и во сне, но его уже не было. Он ушел, пока я спала и видела сны, он покинул меня.
Повернув голову, я увидела цветок на подушке; темно-красная роза. Я опустила на нее руку, гадая, создал ли он ее из своего тела, как одежду или кольцо во сне. По ощущениям, это была роза: лепестки, стебель, одинокий и подрезанный шип. Без запаха.
И что же побеждает в схватке между гневом, опасностью и любовью?
Любовь.
Опасность и злоба повсюду. Любовь же – редкость, драгоценный камень, погребенный в сердцевине рудника, аванпост Господа.
Вернувшись в «Кафе Чехова», с розой, приколотой к воротнику, я увидела, как мужчина за стойкой припоминает меня. Он улыбнулся и чуть поклонился. На мне были новые джинсы и неплохая рубашка, купленные неделю назад на персональную карту I.M.U. У меня тоже была карта.
– Сегодня сами по себе, да?
– Боюсь, что так.
Я заказала коффин и пончик, и мужчина оставил стойку на кого-то, сам принес заказ на мой столик.
– Как дела у вашего друга? – спросил он у меня. Я знала, что он спросит.
– Он в порядке.
– Как давно вы знакомы? – задал новый вопрос мужчина.
– Кажется, будто вечность.
– Ах. Я подозревал, что между вами что-то есть. Его мать, как он мне рассказал, родом из окрестностей Венеции. Приятно услышать такую хорошую итальянскую речь. Но он чудесный молодой человек. Я видел подобные лица на величайших статуях классики, и на картинах – вроде работ Леонардо.
– Он очень красив, – согласилась я скромно, прибывая в близких отношениях с эталоном красоты.
Мужчина поверил в мою застенчивость и, продолжая улыбаться, оставил меня наедине со своим завтраком. Я не смогла съесть пончик, справилась только с четвертью, – он застрял у меня во рту и в горле как ком сахаристой марли.
Ну и зачем я пришла сюда? Попробовать заново пережить вчерашний день? Или проверить этого человека, убедиться, что Верлис действительно одурачил его. Как наивно с моей стороны хоть на минуту заподозрить обратное.
Он умеет лгать. Даже о матери. Чтобы доставить удовольствие, возможно, это так и осталось главной мотивацией, – ведь несомненно, что этот итальянец был очень рад встретить земляка. Символ МЕТА на карте Верлиса ничего не значил. В конце концов, он есть и на моей карте.
Вероятно, мне следовало пойти тут же обратно, собрать вещи и сбежать, как я и собиралась сделать до того, как столкнулась с собственными чувствами. Может, вы решите, что я идиотка. Но ведь я предупреждала, что могу оказаться бесхребетной.
Я гуляла до полудня. Дождь больше не начинался, но под конец я срезала путь через подземку между Мейсон Парк и магазином на углу, и там множество людей давало представление. В общей сложности человек пятьдесят. Девчонки, парни, дети жонглировали, старик с голубой скрипкой и молодой – с розовой, и серый пес, делающий круг с викторианской шляпой в зубах для пожертвований. Я бросила несколько монет. Но вся их музыка и трюки сталкивались друг с другом, порождая сплошной грохот. Такова была реальность. Раз уж никто из нас не жил в книге – ни Джейн, ни я.
В лифте, идущем вверх к моим комнатам, меня обеспокоил запах духов. Сначала я подумала, что смотритель, который периодически появлялся, то вычищая холл, то сердито глядя на натекшие после дождя лужи на верхних коридорах, – что он распылил что-то для «свежести». Но запах был очень дорогим. Когда я вышла из лифта, запах еще ощущался. Он тянулся через всю площадку прямо к моей двери. Что-то во мне подсказало: «Я знаю этот запах». Но я не знала, не могла знать. Такой аромат могут позволить себе только богачи.
Кто-то был тут, кто-то…
Так следовало ли мне развернуть хвост и улететь… или же войти в квартиру и посмотреть, может, удастся отыскать какие-то встроенные устройства наблюдения, какие-то микрочипы?
Безумие. Я не настолько важная персона, чтобы они себя так утруждали.
Когда я открыла дверь и прошла в квартиру, запах духов пропал. Его вовсе не было тут. И все вокруг казалось в точности таким же, как я и оставила: распахнутая в беспорядке постель с призрачным отпечатком двух тел на простынях и подушках; грязные тарелка и кружки со вчерашнего дня все еще выстроены в кухонной раковине. Я заглянула в шкаф и пару комодов. Прощупала несколько наугад взятых вещей, тщательно исследовав каждый дюйм. Ничего.
Сумасшедшая, как я уже сказала.
Я подумала, что всего лишь пытаюсь ухватиться за него, убеждая себя в том, что МЕТА ухватилась за меня. Бог мой, у меня даже галлюцинация парфюма…
Затем я прошла назад к входной двери и открыла ее, чтобы посмотреть, смогу ли я уловить послед запаха. Мне ничего не почувствовалось, но кое-что другое я все-таки уловила. Двоих других «кое-что».
– Привет, – сказала серебряная Глая.
– Привет, – вторила черная Айриса.
Бордовые волосы Глаи были заплетены во множество узких косичек с хрустальными бусинками. Одета она была в короткое черное платьице по последней «рваной» моде, с тщательно заштопанными дырочками вдоль рукавов и подола. У Айрисы же волосы теперь были настолько коротки, что ее голова казалась покрытой ермолкой из густого черного меха. На ней было платье этнического стиля, спускающееся к узким и сильным лодыжкам; красная материя расписана золотым и лиловым, одно бесподобное плечо обнажено. Как и Блек Чесс, ее астерионовый приятель, Айриса могла перемещаться под видом чернокожей; кожа Глаи оставалась серебряной, не закамуфлированной никаким образом, если не считать сапфировой помады и голубых драгоценных камней, приклеенных к ее векам – или сформированных.
Я (не без труда) не захлопнула с размаха дверь.
– Можно нам войти? – спросила Глая, восхитительно формально.
Я посторонилась и пропустила их внутрь.
– Спасибо тебе, Лорен – сказала Айриса.
Они знали меня. Мы все были старыми добрыми знакомыми.
– Чего вы хотите? – спросила я.
– Нас послали помочь тебе подготовиться к сегодняшнему вечеру, – ответила Айриса.
– А что с сегодняшним вечером?
– Ты не видела объявлений или виспо? Верлис сегодняшней ночью выступает на концерте.
Они доброжелательно глядели на меня – двое особых друзей, которые пришли осветить мою тьму. Это напомнило мне какое-то безумное переложение апокалитов Деда.
Видела ли я виспо? Казалось бы, все, что я видела – это виспо и рекламы с ними, делающими то, это, появляющиеся то тут, то там. Я уже достигла той стадии, когда отворачиваешься от ВУ. В то же время, мне казалось, будто весь город знает его – их всех. Но, как и раньше, большая часть города, несомненно, не замечала ровным счетом ничего.
– Разумеется, ты будешь на концерте, – сказала Айриса. – МЕТА приготовит тебе одно из лучших мест.
– Почему?
Они шаловливо улыбнулись, как будто две давнишние мои подруги-заговорщицы.
– Но ты же знаешь, Лорен.
Я почувствовала себя пойманной в ловушку. Паника вгрызалась в меня, отрывая куски. Безучастно я подумала: «Я увижу его снова».
– И раз мы займем лучшие места, – продолжала Айриса, – МЕТА рассудила, что ты захочешь блистать. Это входит в спектр наших способностей, ты понимаешь? Уметь подготовить клиента к важному случаю.
Мои рабы. Рабы на бесконечно длинных поводках. Рабы, способные убивать. Рабы подобные богам.
Лучше сдаться, Лорен.
И я сдалась.
Читая Книгу, вы когда-нибудь задавались вопросом, какими были другие роботы, те остальные восемь? Джейн упоминает их и подчеркивает, что они не были такими, как Сильвер. Но они должны были быть на удивление правдоподобными, разве нет? Немало людей в то время, вероятно, нанимало их и наслаждалось всем, что в них есть. Для Джейн, для меня – для вас, может быть, тоже – существовал лишь один серебряный, лишь один робот, который был крайне человечным. Вот что делает любовь.
Но Глая и Айриса казались абсолютно человекоподобными. В самой превосходной, божественной степени схожести.
Они даже откололи мою розу и поставили ее в воду. Они приготовили для меня Притчай, и шутили, болтали со мной и между собой. Мы (они) обсуждали, какие оттенки цветов или прически более всего мне подходят, и интересовались, нравится ли мне, как то или это сделано. Их руки двигались по мне в очень пристойной манере. Я сразу дала четко понять, в особенности по моей реакции на Верлиса, что мужчины были моим единственным сексуальным выбором.
Я стала Клеопатрой, которой прислуживали две фаворитки, искусные, любящие и любимые служанки.
Хотя, возможно, такое обслуживание получают даже в десятизвездочных салонах красоты. Я не знаю. Никогда не случалось бывать ни в одном.
Нравилось ли мне хоть что-то из происходящего? Честно? Нет. Я чувствовала себя некомфортно все это время. Пребывала в постоянном напряжении, даже когда Айриса аккуратно массировала мне плечи, чтобы помочь расслабиться, а Глая пощипывала во время педикюра пальцы ног.
Мой мозг также был неспокоен; сознанием я была где угодно, только не здесь. Мысли белками скакали по веткам нервного недоверия и чуть ли не гнева. Я даже по-бунтарски размышляла: «Что ж, если они хотят сделать из меня красавицу, у них ничего не получится».
Да, они видели меня обнаженной. Но не они первые: многие видели, там и тут, даже женщины – мои соседки по комнатам, Марго и другие из команды Денни. То есть, ты же не всегда утруждаешься натягивать на себя рубашку, выходя из душа, если все знакомы, и уверен, что никто не воспримет это как приглашение.
И вот, осознавая, насколько низким мое молодое, довольно подтянутое тело должно им казаться по сравнению с их технологически безупречной организацией, я практически гордилась собой. Я вроде того, ухватилась за эту свою низкопробность.
Бесстрастно, либо будучи запрограммированными на полную безразличность, Глая и Айриса провели меня через ряд процедур: омыли в травяной ванне, сделали безболезненную депиляцию, очистили, намазали кремами, разными косметическими средствами, уложили волосы в прическу, одели.
Они извлекли все необходимые для полного макияжа ингредиенты из одной малюсенькой косметички. Платье, что они принесли вместе с нижним бельем, возникло из небольшой сумки, которую они развернули, – по мановению руки все мятое тут же разгладилось. Мне они сказали, что с этого момента платье мое. Но лично для себя (совсем как во сне) я решила, что оно может испариться через двадцать четыре часа, или как у Золушки – в полночь.
Я почти рассмеялась над платьем. Разумеется, оно было моего размера. Точь-в-точь. Из тяжелого шелка янтарного цвета, без швов. Ты натягивал его, – или тебе помогали, – и оно облегало твое тело. Оно мягко описывало каждый изгиб и впадину, и от таза свободно расплескивалось до ступней.
Единственным нижним бельем были плотно облегающие трусики из все того же янтарного шелка.
Девушки закончили с макияжем уже после того, как одели меня в платье. Затем на каждую из рук они надели по браслету. Оба украшения были из янтаря: то, что на левой руке – свободное, с рисунком рябью, молочно-мутное, на правой – прозрачное, заполненное мелкими вкраплениями, пузырьками, мелкими листочками и папоротникообразными доисторической эпохи.
– Магнетический янтарь, – сказала, восхищаясь, Айриса.
– Хочешь теперь взглянуть на себя? – вопросила Глая.
Они что, испытывают странную гордость за меня, свое рукоделие? Не будь дурой, Лорен. Они лишь создают видимость.
И затем подумала: «Сейчас ты увидишь карикатуру, эту „новую Лорен“, одетую на миллион долларов, но все еще ничто, клоунессу».
В квартире было лишь одно большое зеркало, и находилось оно в ванной комнате. Пар к тому времени выветрился. Они бесшумно сопроводили меня туда, идя по обеим сторонам.
Мы застыли, глядя в зеркало.
Поверите ли? Поверьте. Лгунья будет до боли честна с вами.
На секунду, взглянув на отражение, я увидела троих их – нас. Они превратили меня в одну из их племени.
Да, это безумие. Это была всего лишь косметика. Моя, пусть и неплохая, кожа выглядела лишенной пор, глаже зеркальной поверхности, не металлическая. На самом деле, нигде на мне не было и намека на металлическую текстуру. Ни в черных бровях, ни в дымчатых веках, соблазнительном, пухлом рте, ни в янтарных украшениях, изваянных одеждах или бледно-абрикосовых туфлях. Смолянистые волосы, каскадом спадающие вниз, даже не заколоты. Ногти окрашены перламутром.
Вот один из нашей новой серии – Правдоподобный Неэлектронный, Неметаллический Робот…
– Ты скажи нам, Зеркало чудесное, – пропела Айриса как заклинание.
– Кто, – вторила ей Глая, – из нас здесь всех прелестнее?
– Лорен! – воскликнули обе, как счастливые детишки.
Затем они постояли рядом, терпеливо ожидая – но чего? Им не было надобности в моих пресмыканиях и благодарностях. Им не нужно было знать, и их не должно было волновать, в восторге ли я от этой изумительной метаморфозы, или испытываю отвращение.
Я сказала зеркалу, наблюдая, как двигаются мои накрашенные губы, и звук выходит наружу (так это действительно я):
– Скажите мне, как я куда-то поеду в таком виде?
– Все продумано, Лорен, – ответила Айриса. – Не суетись.
На мою подготовку ушли часы. Апартаменты были залиты спелым светом заката.
И теперь, на площадке за дверью стоял парень в однушке и темных очках. Явно телохранитель. Тут ошибки быть не может.
– Готовы, дамы? – спросил он холодно. За пазухой у него было спрятано какое-то оружие. Не смотря на покрой одежды, я могла угадать его очертания.
Мы прошли к лифту, и внутри ждал другой телохранитель, которому, вполне возможно, пришлось кататься вверх и вниз весь день, чтобы лифт не заняли.
В доме, конечно, никого не было видно, никто не высовывался. На улице тоже прогуливалось лишь несколько людей. Большинство глазело на большую машину, припаркованную у тротуара. Это был Роллс Матрикс Платинум Гоуст[46]46
От «ghost» – «призрак» с англ.
[Закрыть]. Когда мы забирались внутрь, зеваки пялились на нас. Думали, что мы знаменитости, кто-то на углу даже достал маленькую видеокамеру, но один из телохранителей поднял палец и покачал головой, тогда камера вернулась обратно в свой чехол.
Телохранители ехали впереди с водителем.
Окна были поляризованные и, готова поспорить, пуле– и взрывонепробиваемые.
Платиновое устройство-робот в машине, сделанное в форме длинноцветковой лилии, разливало нам – Глае, Айрисе и мне – шампанское. Нравилось ли оно им? Они пили. Я, думаю, тоже, но не помню точно.
Мне было страшно. И в то же время я жила. Я желала не оставаться в одиночестве. Я хотела снова увидеть его.
Мы неслись на порядочной скорости. Я думала, мы выедем за город, или поедем на небесные высоты города. Но вместо этого, когда в сумраке разгорелся неон, полосовавший по темным стеклам машины, Роллс свернул в длинный, белый тоннель с ограждением на противоположном конце, поставленном туда, чтобы закрыть въезд от основного транспортного потока. Другая сторона тоннеля представляла собой широкий, многолюдный проспект с уже горящими высокими фонарями.
– Это Богемия, – отметила Глая.
И Айриса пояснила:
– Там концертный зал.
Впечатляющее зрелище: огромное здание с куполом, все такое резное, с колоннами и филенками, в стиле Восточной Европы восемнадцатого века.
На главной площадке перед зданием толпился народ. Они пропустили автомобиль, предпринимая безуспешные попытки разглядеть что-то за слепыми окнами машины – бледные лица любознательных людей, кто-то заглядывал со смехом, а кто-то с выражением чуть ли не крайней необходимости.
Роллс проскользнул сбоку в здание и съехал вниз к частной парковке.
– МЕТА, – сказал невозмутимый охранник сфере, что подплыла к нам по воздуху. Пароль. Очевидно, подкрепленный ID и вживленным чипом. Частный лифт поднял нас в холл. Все стены кабины были закрыты зеркалами. Мы, три женоробота, и наши телохранители-люди отражались в бесконечности зеркальных коридоров.
Когда он вышел вперед, на полукруг простирающейся ниже сцены, казалось, будто он один – единственный живой организм на всем этом обширном пространстве. Остальные? Машины.
Аплодисменты и выкрики затихали.
Он поднял голову и руку, приветствуя, узнавая нас. Он выглядел расслабленным и глубоко сосредоточенным. Все, чего он хотел на свете, это доставить нам удовольствие, и он знал, что может. Однажды я видела целителя, одного из Секты. Он склонялся над женщиной с головной болью, не касаясь, а улыбаясь в ее череп. И боль прошла, по крайней мере, так она сказала. И именно так выглядел тот человек, так же как выглядел сейчас Верлис, как если бы небесная мощь снизошла на него, и он собирался использовать ее только на благо, но с явным удовольствием.
Голос объявляющего прозвучал через зал перед выходом Верлиса. Он советовал нам приготовиться.
Среди публики было много преуспевающих людей. Зал был битком, включая эксклюзивные места, к которым проводил меня одетый в форму билетер. Айриса и Глая к этому моменту исчезли. Я осталась сама по себе сидеть на роскошном плюшевом кресле, и все вокруг меня, респектабельные и изнеженные, сверкали; все, кто видел меня, не сомневался бы и доли секунды, что я тоже богата и изнежена.
Огни погасли, только рампа над сценой осталась светить. Воздух наполняли ароматы, но не наркотических средств. На нем были темно-красные одежды, будто вино в дымчатом бокале, или закат под пологом ночи.
Он сыграл нам на гитаре и спел песню. Легкое начало, вводящее в заблуждение. И хотя песня была очень известной (большинство из нас слушало ее вот уже около шести месяцев), естественно, она никогда не звучала так. Вы спросите, каков голос Верлиса? Возможно, вы никогда не слышали его. Мое музыкальное образование скудно. О книгах я знаю больше. Думаю, его голос более всего походит на клавишный инструмент. У него широчайший диапазон, как у инструмента. Но в глубоких нотах слышалась жаркая, роковая тьма, а промежуточный тембр скорее отдавал теплом. Да, голосовые оттенки тех же цветов, что и его собственные. Наверно, в этом вся причина такого моего восприятия.
Он заставил и гитару звучать как второй голос, или даже голоса. Они пели рядом с ним, сливались в гармонию и украшали его, отбрасывали собственное эхо и свои прологи, будто тени, падающие от движущейся лампы.
Закончив петь, он исполнил гитарное соло. Это было что-то классическое, я думаю, испанское или итальянское. Ритм звучал как галоп лошади. Казалось, будто две или три гитары играло синхронно: шесть рук, восемнадцать струн, и где-то отбивали несуществующие барабаны. В это же время из глубины сцены начал появляться оркестр, словно игра Верлиса вызвала его из небытия.
Теперь ударные действительно материализовались, целая секция перкуссии, даже колокольчики и тарелки. Были и ряды высоких стоек с насаженными на них флейтами, будто затаившимися змеями, и те завитые рожки, названия которых я не знаю. Две скрипки (как у уличных музыкантов в переходе, и других видов) тоже покоились на стойках, а их смычки были как-то закреплены поперек инструмента. Четыре гобоя появились с одной стороны, и две лютни – с другой. Пианино, блестящее серебром, поднялось из середины сцены.
