Текст книги "Реверанс со скальпелем в руке (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
– И я найду вас… поможет солнце. Мне указало на вас солнце. И полюбил я вас сразу… внезапно. Вы верите, Мари?
– Верю… и люблю так же сильно, Рауль. Мы обязательно будем вместе – иначе просто нельзя! – уверенно улыбалась я ему. А потом шла в горы… лес, как можно дальше и выла так… казалось – просто не выживу. Потому что будущая встреча после смерти сейчас казалась далёкой и неважной по сравнению с годами, которые предстоят мне без него. Но там ждал муж, и я возвращалась.
– Вы опять плакали… – огорчался он – страшно похудевший и изжелта-бледный, с обеспокоенно блестевшими черными глазами. И любимый мною до безумия.
– Странный вы человек, – обнимала я его, – естественно, я плакала и буду ещё – я женщина! Так мы облегчаем себе страдания.
– Только не страдайте по мне слишком сильно, – улыбался он.
– И не собираюсь! Мы с вами скоро встретимся, чего тут страдать?
– Только не спешите слишком сильно, любимая, – беспокоился он.
– А это уже, как Господь управит, Рауль, – соглашалась я.
Мы обсуждали будущее Франсуа – только вдвоём и вместе с ним. За эти месяцы, в свои тринадцать, мой сын резко, сразу как-то повзрослел. Если он не сидел возле отца в минуты его просветления, то фехтовал с Андрэ или уходил в горы с Дешамом. А я забросила всё – себя, дом, Ло и занималась только мужем. Но он так и не дал мне ни разу поменять под собой бельё, обмыть, проверить допотопный катетер, который может быть и скорее всего только продлял его мучения в последний месяц… Гордость этого мужчины, казалось, доходила до маразма! Но думать так было обидно для него, и я смирялась – рядом были Дешам и Андрэ.
В последний день он отказался от опия и терпел ради возможности говорить с нами – через боль и страдания.
Последними его словами было: – Солнце… солнце…
Я только кивала, не в состоянии открыть рот, чтобы не зареветь раненым зверем, но он этого уже не видел.
– Это агония… уйдите, – велел мне Дешам, когда, проводив кюре, я опять села рядом с мужем, только чтобы услышать эти слова. Будто получив разрешение на уход с последним причастием и сказав мне их, он окончательно впал в беспамятство. Я держала его за руку… его пальцы оставляли синяки на моем запястье, тело выгибалось и тянулось… Дешам выгнал меня:
– Убирайтесь вон, Мари, или я вас просто вышвырну! Я побуду с ним до конца. Выйдите немедленно! Вспомните – там его сын и ему тоже плохо.
Я ушла.
Хоронили Рауля… я не очень это помнила. Наверное, как положено. Дальше был поминальный обед, а потом я ушла «отдохнуть» и дня два провела в прострации. Я просто не верила – мозг не воспринимал. Знал, помнил, но не всеохватывающе, не безусловно… Меня не трогали и правильно делали – это время нужно, раз душа его требует. Иначе я выла бы, рыдала, вспоминала и рассказывала всем, каким он был хорошим… а кому это нужно? У них своего горя выше крыши. В конце концов я оделась, умылась и как-то выползла.
– У нас проблемы, Мари, – с ходу привел меня в чувство доктор, – я не отправлял гонца в Монбельяр, но это вопрос времени – вести дойдут сами. И тогда у вас отберут Франсуа.
И я вдруг поняла, что это возможно. И даже – скорее всего. И, как к любимому племяннику, относиться точно не станут. А с другой стороны…
– Мадам, я этого не желаю и вас не оставлю… во всяком случае до своего отъезда на учебу, – раздалось из отцовского кресла. Сын был здесь – сидел и внимательно нас слушал. И Андрэ тоже. Я подошла сзади и обняла Франсуа. Он взял мою руку и поднес к губам, прошептав потом:
– Вы уже с нами, мама…
– А как иначе? Простите женскую слабость, нужно было прийти в себя. Жак, прошу вас? Что вы предлагаете? – беспокоилась я,
– Нужно просить о формальном опекунстве высокопоставленное лицо, которое смогло бы противостоять герцогу Вюртембергскому.
– И кто это, по вашему мнению? – терялась я.
– Из того, что нам доступно – только герцог де Роган, – спокойно объяснил Дешам, – их Дома равны, но у нашего герцога преимущество – он французский подданный.
– А чем может грозить такое опекунство? – уточнила я.
– Спокойством и безопасностью? – пожал он плечами.
– Нужно ехать к нему?
– Я поговорю с ним предварительно. И сообщу вам.
– Тогда действуйте, Жак, буду бесконечно вам благодарна. Но, пожалуйста, вначале узнайте цену такой помощи. Мне кажется, просто так даже де Роган не станет ввязываться в неприятности, – помолчала я, вспоминая, что собиралась еще сказать.
– Да… у нас еще одно и это тоже важно – Рауль не учил меня хозяйствованию на бумаге. Я не разбираюсь в налогах и податях. А значит могу пустить по ветру всё, чего он достиг вместе с Ло. Не хотелось бы – это наследство сына. Наверное, нам нужен хороший управляющий? А то может вы сами переедете сюда вместе с женой – навсегда? Мне кажется, вам здесь нравится. Годы идут… будем держаться вместе.
– Спасибо, мама... Я тоже приглашаю вас, мсье Дешам, – отозвался Франсуа.
– Я подумаю, посоветуюсь как лучше, Мари… Франсуа, – кивнул Дешам, – но честный управляющий – редкость.
– К сожалению, Жак. А то я оставила бы Ло, когда Франсуа поступит в военную школу и уехала в Безансон – как тогда. Хотя… что я, на самом деле, могу? – попыталась я скрыть гримасу улыбкой, но, наверное, не получилось.
– Не смейте ни в чем винить себя! – злился доктор и я поняла, что сейчас и его нечаянно обвинила.
– Простите, Жак, но не оставляет мысль, что я могла что-то сделать – в самом начале. Предотвратить. И еще…
– Франсуа, прошу вас – оставьте нас на несколько минут. Мне нужно говорить с вашей матерью, – резковато попросил Дешам.
– Простите, мсье, – выпрямился сын в кресле. Голос дрогнул, но он продолжил: – Но я считаю, что имею право знать всё.
– Простите, виконт, я всё забываю, что вы уже выросли, – сбавил тон доктор, – что вы там себе надумали, Мари? Говорите, мы это подробно обсудим… иначе это съест вас, сожрет с потрохами!
– Трутневое молочко… Это природный гормональный препарат. Рауль принимал его регулярно… я сама установила норму. Это могло спровоцировать то, что случилось. И еще я приучила его к частым тёплым и даже горячим ваннам... И может, если бы я раньше…
– Что – вы?! Взрезали бы его, чтобы заботливо полюбопытствовать – а вдруг сможете помочь? Смогли бы сделать это на фоне прекрасного самочувствия? Да и кто бы вам разрешил, Мари? Только не он! А молочко принимал и Андрэ, насколько я знаю.
– Да, мсье, – согласился тот, – и чувствую себя прекрасно. Как мужчина тоже.
– Шарль-Александр де Вюртемберг – отец Рауля, умер от такой же болезни, но в более преклонном возрасте. Это просто наследственность, Мари. Хотя и то ранение тоже как-то могло сказаться. На сроках?
– Маловероятно… хотя влияние травм в генезе опухолей полностью не исключают. Накопление рубцов…
– Так значит – и я…? – потерянно перебил меня сын.
– Вы – нет, виконт, – отрезал доктор, – вы сутью своей природы пошли в материнский род, а такие болезни передаются только по отцовской линии.
Я выдохнула, понимая почему он хотел разговора наедине. И благодарна была, что эту ложь Дешам взял на себя.
– Но, безусловно, – продолжал доктор, – вам нужно быть настороже – стараться не застудить нижнюю часть тела и избегать неразборчивых любовных связей.
– Благодарю, мсье… – бормотал, розовея, сын: – Отец объяснял мне природу телесной любви и опасности её тоже.
Я выдохнула… и хлынули слезы – сами по себе, неконтролируемо. Мне не мешали.
Осторожно высморкавшись в платочек, я вдруг улыбнулась. А я бы послушала – какими-такими словами…? Как это звучит, если куртуазно? Или было озвучено прямо, как между мужиками принято – безо всяких прикрас? Тоже послушала бы. В любом случае... спасибо, Рауль, и здесь вы позаботились о сыне.
Глава 30
Два сундука с моими платьями и одеждой Франсуа были привязаны к задку кареты, Андрэ тоже уложил свои вещи, а Беата совала под сиденья отдельные корзинки с едой:
– Мадам, говорю вам, как женщине, им – бесполезно: корзина с краю – это ваш ужин в Божё. В гостевом доме непонятно чем кормят… говорят, там поросята месят собой навоз в загонах. Вторая корзина – завтрак… мсье Франсуа любит мои пироги с грибами и жареной капустой. А вот эта – перекусить, если вдруг… это же мужчины!
Мы не спешили, время было, да и гнать экипаж по каменистой дороге было глупо – зубы растеряешь. Так что ехали неспеша, с остановкой на ночь, а потом уже прямо – до самого Безансона.
Поздняя осень не радовала пейзажными красками, но, сняв укрытие из листвы, обводы и подробности окружающей местности открыла в мелочах и подробностях. По дороге мы видели водяные мельницы и каменные фермы, скрытые раньше лесом. Здесь народ жил на отшибе, выращивая зерновые, овощи, кроликов, курей, коз… Холмы стали ниже, распаханных полей – больше, потом дорога опять пошла в гору.
Я смотрела на всё это и продолжала спать душой. Включиться в жизнь полностью, по-настоящему не получалось. Старалась, чтобы не заметно было насколько трудно мне не отвлекаться в разговоре, внимательно слушать, что-то решать. Боялась, все видят как мне хочется туда – за ним, и чтобы вместе с ним. Положа руку на сердце, ту свою жизнь я покончила самоубийством. Перешла черту, обесценив саму жизнь по сравнению с чем-то другим. Сейчас у меня был Франсуа и ответственность за него, и все равно страшно – вот я проснусь… окончательно приду в себя, пойму, осознаю, приму… и накроет так! И моё чувство самосохранения снова треснет по старому шву.
Наверное, все-таки я была не самой лучшей матерью – мне мало было Франсуа. Даже с ним дом оставался пустым… этот мир – тоже. С Раулем ушло что-то слишком важное. Мысли были…я вообще стала много думать – слишком много. Додумалась до того, что половинка души, которая отвечает за радость, уже где-то там – перебралась ближе к нему. Это грело… только это теперь и грело – надежда.
Безансон встретил нас мелким дождём и затишьем – горная долина укрывала город от ветров. Хлынули воспоминания, я чуть оживилась и представляла сыну город, как представлял мне его однажды красивый шевалье… не получалось вспомнить его имени.
– Это и есть цитадель Вобана, где служит мсье Дешам, мальчик мой. А Безансон уникален благодаря необыкновенно красивому изгибу реки…
– Да, мама! Когда-то он располагался исключительно внутри речной петли и считался неприступным. Ну и благодаря крепости, конечно. Отец описал мне в подробностях её фортификационные характеристики, состав гарнизона и его вооружение, – горели глаза у сына, – а мсье Дешам обещал провести внутрь, вот только раздобудет пропуск. Я хотел бы видеть пушки.
– Обещал – сделает, – вздохнула я, – Дешам умеет держать слово.
Остановились мы в комнатах гостевого дома, которые снял для нас доктор. Он пришел сразу, как только мы разместились и послали ему весточку, что уже на месте.
Вошел он не спеша, поцеловал в лоб потянувшегося к нему Франсуа, потом в висок – меня. Присел рядом, улыбаясь…
– Устали? Просто засиделись в экипаже. Сейчас пройдемся – идем ужинать к нам. Потом мой внук Леон покажет Франсуа город, а мы тихо посидим и вспомним прошлые годы здесь. Не переживайте за него, Мари, патрули здесь на каждом шагу. А помните – вы хотели увидеть мою семью? Все разлетелись… Остались мы с женой и Леон. Вы готовы? И я не забыл о своём обещании, виконт – пропуск на руках, у нас с вами будет целый день в крепости. Пойдемте…?
Всё было так, как он обещал – вкусный ужин с вином, разговоры о бывших друзьях и знакомых, городе и событиях, которые в нем случились пока меня здесь не было. А случилась целая куча всего... Де Роган, например, получил пост губернатора, не выпустив из рук налоговые вожжи и управлял Франш-Конте со всей полнотой власти, изредка выезжая ко Двору, где в пригороде Парижа жила его семья.
Тогда манифест о намерениях немного снизил накал страстей, но недовольные выступления продолжались. Окончательно же прекратились после восстания «демазелей», во время которого его участники прятали лица под масками, а тела в женской одежде – в надежде на то, что требования представительниц слабого пола не вызовут таких последствий, как для мужчин.
Де Роган вышел к протестующим и громко и подробно разобрал их претензии. После чего пошел на единственную уступку – из провинции вывезли только половину зерна от запланированного. И внятно пояснил почему другие требования нереальны. А еще пообещал, что если продолжат гибнуть его люди, то его не остановят ни платья, ни пеленки – будет отдан приказ открыть огонь. С тех пор в Безансоне было относительно тихо. Целые годы.
Семья доктора занимала весь этаж небольшого дома. А его жена – молчаливая, прячущая взгляд, хотя и очень приятная с виду пожилая женщина, показалась мне немного странной. Но Дешам потом объяснил мне:
– В юности Клер потеряла родителей при страшных обстоятельствах. Наверное, в чем-то это наложило отпечаток… она не понимает, как себя вести с людьми, пережившими тяжкую утрату. Считает, что пустые слова ранят, а сожаления бессмысленны. Поэтому и чувствует себя неловко, молчит. Но это временно, вы пока незнакомый для неё человек. Это… неважно. Сейчас важно другое, Мари…
Он провожал меня до дома. Мы неторопливо прошли по улице, свернули на ярко освещенную фонарями брусчатую площадь и возле ратуши увидели наших мальчиков. Леон был рослым парнем на три года старше, но гибкий Франсуа уже вытянулся выше его плеча. Несмотря на вечернее время, на площади было достаточно прогуливающегося народа. Я два раза видела, как прошли патрули, проехал небольшой отряд конных драгун, возвращались из крепости офицеры… Наверное, пора было прощаться?
– Не зовите мальчиков, нужно обсудить важное дело… не хотел при Клер, – остановил меня Дешам, – я говорил с де Роганом. И он не возьмет никакой платы за свою помощь, в этом можете быть спокойны. Но есть одно обстоятельство – он хочет видеть вас и желательно с сыном. Я не ожидал такого, думал все сведется к пустой формальности. Но, наверное, это разумно – увидеться и выяснить последние нюансы перед тем, как принять решение.
Я беспокойно провела рукой по тонкой шерсти юбки, нечаянно наткнувшись на ножны, которые первый раз после своей свадьбы пристегнула к поясу. И плотнее укуталась в широкую шаль. Кивнула.
– Аудиенция? А у меня нет траурного гардероба, Жак. Только относительно… темный винный цвет с черной отделкой и такой же кружевной палантин. Боюсь нечаянно скомпрометировать таким образом Франсуа. Я его мать, репутация…
– Этого достаточно – темный наряд и черный палантин. Дополнительно приобретете потом… Мы говорим сейчас не о том, Маритт! В то время вы то ли не сочли меня достойным своего доверия… Но, скорее, зная вас, могу предположить иное – хранили моё душевное спокойствие. Сейчас молчать об этом уже нельзя, потому что я давно заметил внешнее сходство Франсуа и графа де ла Марльера. И где-то даже благодарен вам за ваше молчание. Но сейчас то же самое увидит де Роган. А они до сих пор дружны и молчать он не станет.
– Не ожидали, что он нас вызовет? Я тоже – да… – нервничала я, – тогда нужно было сообщить, я оставила бы его и Андрэ в Ло.
– Андрэ не сможет противостоять герцогу Вюртембергскому, вы могли уже не застать их там, – расстроено рассуждал он.
– Да… И больше того – мы не сможем зимовать в том доме, – резко вдохнула я, прогоняя слезы: – Вместе с Раулем умер и он. Вечера в нём стали невыносимы… Мы осиротели, Жак – я и сын. Там пусто… так пусто! Нужно было уезжать. Ноги сами несут меня на его могилу, иду в одно место… потом ловлю себя… В общем, я тоже подумала о его братьях, которым и я не помеха. А еще о том, что образование Франсуа нужно продолжить. В Безансоне замечательный университет и курс лекций, которые сын может получить за этот год, точно не помешает. Не должны были… но мы могли что-то упустить. Всегда существуют тенденции к обновлению и улучшению образования, вы согласны?
– Я понимаю вас! И будто сам переживаю эти вечера. Но это самое первое – острое горе, оно закономерно, – сдавленно прорычал Дешам, – и что прикажете делать? Говорите со мной, Мари, не время для слез!
– Да они сами, Дешам! Не спрашивают… – вытерла я глаза и нос, – решение принято – до совершеннолетия Франсуа мы живем в Безансоне, он учится. А дальше всё, как планировал его отец. Пока тоже снимем этаж в маленьком доме – много нам не нужно. Андрэ с женой будут жить с нами.
– Ло?
– С этим я хотела обратиться к де Рогану, когда он решит. Нытьём больше, нытьём меньше... Если, конечно, не решитесь на переезд вы.
– Я пока думаю, Мари. Эту зиму Леон еще учится в университете. И да – де Роган пока не принял по вам решения. Можно сказать ему, что на этот раз вы не взяли сына с собой.
– Не хочу лжи, Жак, – трясло меня то ли от холода, то ли от нервов, – это неблагодарно по отношению к нему... Хорошо! А что, собственно, случится, даже если он узнает кровь ла Марльера? Поднимать шум из-за бастарда не станут, кому он нужен в этой роли? Даже достойнейшие молодые люди, вот как вы, Дешам, не признаны и носят имена своих матерей. У графа есть наследники?
– Я не представляю себе, что происходит в семье графа. Но, судя по времени, уже должны быть, – так же нервничал, судя по всему, доктор, – мы не можем знать, что последует за узнаванием. Отрицать – единственная возможность, ваш сын родился в законном браке и в должный срок… допустимый, я хочу сказать.
– Именно, друг мой! – покивала я, – а в свете того, что Франсуа будет жить здесь – в совсем небольшом Безансоне… И все равно в апреле пришлось бы представлять его обществу, чтобы выправить документы… Других вариантов просто нет! К де Рогану мы пойдем вместе. Насколько я помню, он немного ироничен, резковат, слегка высокомерен, но даже в подмётки не годится в этом моему деверю, – усмехнулась я, вспоминая величественную, как монумент, фигуру: – А еще он умён и терпелив. Вела я себя тогда не лучшим образом, это надо признать. Будем надеяться, Жак… нужно верить в людей.
– А что нам остаётся? – вздохнул он, – но с верой осторожнее, Мари. Человек так высоко взлетевший, всегда видит с этой высоты свою выгоду.
– Выгоду видят все. Но он не захотел платы, так что будем надеяться на лучшее отношение.
Приняв решение, я немного успокоилась. Позвав мальчиков, мы так же не спеша прошли до гостевого дома.
На следующий день я отослала письмо секретарю де Рогана с просьбой об аудиенции, и пока Франсуа изучал крепость, заказала пару черных шелковых платьев и перчаток у знакомой модистки. Одно совсем простое, второе с претензией на роскошь. Мне придется иногда выходить в свет – готовить почву для представления Франсуа. Нужно будет разослать открытки, что-то еще… И снова ловила себя на том, что мысли путаются и куда-то теряются. А я замираю и бездумно смотрю в никуда, а из глаз бегут слёзы.
Самый острый период, самый горький, самый одинокий…
Ответ с датой и временем прибыл уже на следующий день. До самой встречи оставалось три часа. Дешам был на службе, мне нужно было успеть привести в порядок одежду сына и свою, сделать прическу и просто – успокоиться. Пришлось просить горничную. Мы успевали по времени, и даже спокойно, не запыхавшись, дойти до губернаторской резиденции.
Я надела темное платье в винно-пурпурных тонах с отделкой из стружки черных страусиных перьев вокруг декольте. На винного же цвета шляпу накинула край черного кружевного палантина, опустив концы на грудь – вдовий наряд предполагал более скромный вырез. И, как положено, короткие кружевные перчатки… тоже в траурном цвете.
Уже на подходе к Гранвелю нас догнал изящный двухместный ландолет. Форейтор горестно простонал:
– Мада-ам, ну как же так? Вы не дождались! Присаживайтесь со всем удобством, и вы, молодой господин, тоже.
Так же неспешно, как мы шли, экипаж катился по центральной площади. Франсуа, кажется, отошел от неожиданности и предположил:
– Кажется, губернатор добр к нам. Вы зря так волновались, мама.
– Решение еще не принято, но не переживайте – вам просто нужно оставаться самим собой. Сейчас отец гордился бы вами.
И ребенок улыбнулся, снова поправляя кружевное жабо и шитые золотистым узором обшлага жюстикора.
– Мы вдвоем с ним выбирали этот цвет, – довольно заглянул он мне в глаза.
– Да, в цветах мужского наряда он тоже замечательно разбирался.
– Вам не больно, когда я вспоминаю его вот так – вслух?
– Нет, – улыбалась я, – я все равно думаю о нем почти постоянно. И говорить о нем только приятно.
Вестибюль дворца показался мне незнакомым – в прошлый раз он был празднично украшен розами и статуями, а сейчас в пустом пространстве под высокими сводами гулко отдавались наши шаги. Нас встретил мужчина в скромном костюме и попросил пройти за ним, иначе мы рискуем запутаться в переходах. Я благодарила… сердце билось где-то в горле, рука судорожно сжимала скальпель.
Я не смогла без него. Просто не могла заставить себя выйти из дома без единственного своего оружия, без единственной теперь защиты. И мысли наподобие «кому ты сдалась, возрастная дура?» в адекватное состояние не возвращали. Без этого предмета, в этот раз перевитого для маскировки винного цвета лентой, я чувствовала себя не то, что беззащитной – голой.
Де Роган встретил нас в своем кабинете, вставая из-за стола. Но движение не закончил, опустившись в полу-кресло опять и не сводя взгляда с моего сына – то, чего я и ожидала, к чему готовилась эти дни.
– Ваша светлость, мсье герцог, – сделала я глубокий "придворный" реверанс, который тоже репетировала последние пару суток. При нем поклон настолько низок, что лицо упирается в складки раскинувшегося по полу платья, и чтобы не испачкать их пудрой, принято поворачивать его набок. Я ткнулась, что называется, мордой… потому что скальпель тоже достиг пола и стукнул. Гадство… к глазам подступали слёзы. Сейчас этот гад должен хоть что-то сказать, чтобы я поднялась наконец. И почти сразу же прозвучал смешок и шаги – хозяин кабинета шел к нам.
– Позвольте вашу руку, виконтесса, – потянул он меня за протянутую руку и помог выйти из реверанса, целуя её потом.
– Я смотрю – ничего не меняется. Вы опять с ножом. Лекарь снова на посту?
– Дворец полон народа, а болезни молодеют, – согласилась я.
– Позвольте представиться, ваша светлость, – прозвучал сбоку взволнованный голос сына, – Франсуа-Луи виконт Ло де Монбельяр.
– Весьма приятно, но у меня имеются вопросы по этому поводу, – резковато ответил де Роган, внимательно изучая его лицо вблизи: – Поэтому, молодой человек, позвольте мне побеседовать с вашей матушкой наедине. Я долго не задержу вас, прошу подождать в креслах за дверью.
– Мадам? – почти шепотом спросил сын.
– Мы давние знакомые с его светлостью. Благодарю вас за беспокойство, Франсуа, но оно беспочвенно.
– Как скажете, мадам, – бросил ребенок предостерегающий взгляд на герцога.
Когда дверь за ним закрылась, я перевела взгляд на де Рогана.
– Смелый малыш, – прошептал тот и помолчал, внимательно разглядывая меня: – А вы тогда носили сына ла Марльера… Де Монбельяр знал об этом? – и сразу же ответил сам: – Думаю – да… вы должны были сказать ему, это в вашем духе.
Я молчала.
– Не отрицаете. И опять я не ошибся – вы умны, с вами действительно было бы о чем говорить, даже о стратегии наступления. Это ваши мысли?
– Элементарная логика, – держала я себя в руках.
– Какая…? Почему я уже ничему не удивляюсь? Что вы сейчас сказали? – он по-шутовски оттопырил ладонью ухо. Специально выводил меня! И я не сдержалась, он бесил меня с первой встречи, с самого первого его слова и взгляда.
– Я сказала – простая логика! Это просто – в солдата труднее попасть, если на его груди не белеет жирный крест. И конная лава или пеший строй россыпью не понесет такие потери, как сомкнутый.
– Как случилось, что вы родили сына от Алекса? – провел он меня за руку и усадил на канапэ.
– Спросите у него. Я не собираюсь обсуждать подробности. Но хочу просить вас подумать вот о чем – Франсуа родился в положенный срок, в законном браке и является дворянином в шестнадцатом поколении. Мой сын записан в первой дворянской книге, как отпрыск одного из самых старинных Домов Франции.
– Младшая ветвь.
– Это не так важно, ваша светлость! Зато перед ним открыты все дороги, он может получить хорошее образование. Что ждет его, объяви вы его бастардом ла Марльера? И на каком, извините, основании? Внешность? Так у него мои волосы.
– Алекса.
– Да ну? У него черные глаза моего мужа.
– Алекса. Это его ресницы, его черты лица. Любой, кто увидит их рядом, неминуемо сделает правильные выводы.
– Я благодарна вам, ваша свет…
– Зовите герцогом. За что вы мне благодарны?
– Что вы стали говорить со мной об этом. Диалог всегда предполагает возможность…
– Вернуть Алексу сына, дать ему наследника. Вы понимаете, что совершили преступление, лишив род наследника? – ровно интересовался он.
– Я полагаю преступлением сеять своё семя где попало. Я знала вас раньше и сейчас вижу перед собой умного человека, который смог принести мир в мятежную провинцию и все эти годы держит власть в ней твердой рукой. Я все еще считаю, что вы сможете услышать меня – без эмоций, подключив логику. Расскажи я тогда полковнику, и мой сын стал бы бастардом. Я искала ему лучшей судьбы и нашла её. Дальше – обратный путь уже невозможен, по документам он де Монбельяр. Это не исправить, вам ничего уже не доказать. Внешность не имеет значения – только официально заверенный документ. А под ним стоит подпись Хранителя печати. Вы знаете, как подтверждается дворянство нового человека – это целая цепь свидетельских показаний и доказательств. Я прошу вас не рушить жизнь моего ребенка, если он хоть сколько-то дорог вам, как сын вашего друга.
– Если вы станете моей, Маритт, – брякнул вдруг он.
– Гадостей от вас не ожидала… – помолчала я, удивляясь: – Считала мудрее. Зачем вам? Строением я не отличаюсь от других женщин.
Он стал ходить передо мной туда-сюда. И я только сейчас отметила, что он погрузнел, потяжелел, но в военной форме смотрелся прекрасно – внушительно и авторитетно. А вот вел себя нелогично. Я не боялась и даже не возмущалась. Как-то сразу было ясно – или проверка, или просто брякнул, не совсем подумав. Когда мужчина хочет, он смотрит иначе… Или когда любит. Там другое... А тут детский сад какой-то.
– Вы отличаетесь способом мыслить, взглядом на жизнь, манерами, смелостью… логикой, – наконец разродился выводами де Роган.
– Это и так к вашим услугам. Мне тоже приятно с вами общаться, только если без ерунды. И только в общении вы сможете получить удовольствие, раз уж видите меня в этом. Я любила и люблю своего мужа, других мужчин в моей жизни не будет. Мы были счастливы, насколько это вообще было возможно. Но, к сожалению, меня хватило только на одного ребенка. Дружить со мной намного выгоднее, есть и некоторые идеи, подобные тем… но, боюсь, для всего свое время.
– Вы о маневренности? – присел в кресло хозяин кабинета.
– Обо всем. В России есть сказка о мастере Левше. Он был из великих и даже сумел подковать блоху – металлическими подковками. Я плохо помню… но, кажется, в Англии была то ли выставка… то ли нужно было просто похвастаться и его вместе с блохой и микроскопом отвезли туда. Там его сманивали и задаривали, но он любил родину, а еще понял одну вещь там… И, вернувшись в свой городок, быстро собрался и поехал к самому главному военному начальнику, чтобы донести до него – англичане свои ружья кирпичом не чистят! Кирпичной крошкой то есть – от порохового нагара. Потому и в цель попадают. Он ходил везде, доказывал, кричал, просил, а его гнали… Так и умер где-то под забором – простудившись… была зима. Без денег умер, без понимания…
– Полагаю… потом начальство само пришло к этой мысли – когда пришло время, – задумчиво сделал выводы де Роган, – я обещаю вашему сыну высокое покровительство, мадам.
– А что касается остального? – встала я.
– Буду думать. И вы правы – у меня довольно женщин, но почти нет интересных собеседников. Разрешите проводить вас, Маритт – в знак высокого расположения. Ваш мальчик… – резко развернулся он ко мне уже у двери: – Алекс с огромным нетерпением ждал его – своего сына! Если бы вы видели его разочарование… первый ребенок – девочка, погибла в родах. Потом была еще одна, и еще – две дочери. Вы считаете – он заслужил такое?
– Сочувствую графу, – растерялась я, – сама бы счастлива иметь дочь, но понимаю вас. Мне жаль, что у него так сложилось. Но моей вины в этом нет.
– Не представляю себе… – покачал он головой, нахмурившись и сдвинув брови: – Я дам вам знать. Но постарайтесь не делать глупостей, мадам.
– Обещаю. Глупостью было обратиться к вам за помощью. Или нет… решать вам.
Хмыкнув, герцог открыл для меня дверь кабинета.
Побеседовав по дороге к карете с Франсуа, будто прощупывая уровень его интеллекта, он согласился что лучший вариант, это артиллерийское направление или пехотные войска со всеми вытекающими: гренадеры, вольтижёры, фузилёры, саперы, шассеры… Сын ориентировался во всем этом, как рыба в воде. Возле самой кареты их разговор принял оттенок доверительного спора.
– Простите, ваша светлость, но мой отец считал…
– Рад был вас видеть, мадам, – прощался де Роган, подсадив меня в ландо: – Что касается курсов в университете, о которых говорил мсье Франсуа, я договорюсь. Подойдите завтра к главному входу в полдень – вас будут ждать. Все объяснят и проведут к кому и куда нужно. Обучение будет бесплатным. Всего хорошего.
По дороге, крепко держа Франсуа за руку, я вспоминала весь разговор, переживала, бесилась, строила дикие планы! И только казалось или правда меня хорошо так сейчас встряхнуло? Но, кажется, депрессия уходила – мне предстояла борьба за сына.
