Текст книги "Реверанс со скальпелем в руке (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)
Глава 28
Когда Франсуа исполнилось два года, я вдруг поняла, что начинаю забывать родной язык. Все мысли были на французском – естественно, привычно уже… Я легко понимала теперь забавные словесные обороты, юмор, а это важнейший, наверное, показатель. Силилась вспомнить русские анекдоты – смешные, стоящие и… память отказывала. Разве что про несуразного Ржевского и его шпоры? Пока еще помнились стихи, плотно вбитые в голову в школе… клочки песен… И я стала вытаскивать их из памяти – пела сыну «Баю, баюшки…» и все то, что еще помнила, хотя бы куплет. Страшно было раствориться в этой реальности полностью и забыть ту, очень важную часть себя… И русских песен стало много – вечерами, у камина. Кусочек текста, потом перевод, задумчивый кивок Рауля… еще кусочек… Иногда, когда мелодия цепляла, он подбирал её на свирели. А я понимала, что мелодии эти – красивые иногда до безумия, тихо уйдут когда-то вместе с нами, не покинув пределы Ло. Эта реальность будто бы защищала себя от несвоевременного вмешательства, и я смирялась с этим.
Заговорил наш сын тоже в два года – складывая из слов короткие фразы и уже пытаясь передавать какие-то свои мысли. Рауля называл pиre или рара, а меня maman и по примеру отца тыкался мордашкой в руку – целовать. Вначале просто слюнявил… потом научился чмокать. А я смеялась и чмокала его в обе щечки, тискала и кружила. Он хохотал… Каждый день мы обязательно прогуливались – муж, жена, ребенок, две собаки, иногда Андрэ… иногда – Дешам, который стал часто наезжать к нам. Как-то речь зашла о службе его сына в гарнизоне Безансона, и я не смогла смолчать – сказала, что жду войну.
– Я уже говорила вам – по ту сторону смерти я многое видела и узнала. И меня иногда даже мучает то, что вот живу я здесь… чего-то хочу, пытаюсь, что-то даже делаю и в то же время ничего не в состоянии изменить, – поделилась я своим разочарованием.
– А что бы вы желали изменить, Мари? В лучшую сторону, само собой, – любопытствовал Дешам.
– Ввести в употребление антибиотики, к примеру. Почему-то я думала, что стоит сделать вброс идеи, как за неё тут же ухватятся… да тот же вы, Жак. И сразу лекарство пойдет в мир. Или новый, более удобный фасон женской одежды – свободный, легкий. Ведь в моду входят кривые необъятные корзины! Под юбкой и на голове тоже. Но я сшила одно платье в стиле… свободном, в общем, а чувствовала себя в нем не легко, а как в бесформенном мешке, – вспомнив те ощущения, хмыкнула я: – В результате забросила. Но это мелочь – когда-то я подала действительно разумную идею де Рогану – о цвете и удобстве военной формы и тактике наступления. А меня просто не услышали!
– И меня не услышали, Мари, когда я предложил сшивать матку при кесаревом сечении. Я с пеной у рта доказывал необходимость этого, приводя в пример опыт Востока, – расстроено вспоминал он, – и, казалось бы, слушали меня образованные люди. Но тут так: другие просто не поняли бы, а те, что мнят себя передовыми умами, не смогли согласиться с тем, что неизвестный простак умнее их. А Восток… а что, собственно – Восток? Что касается антибиотиков… у меня просто нет на это времени и оборудования. Нужна университетская лаборатория, но боюсь, что и ваша идея будет встречена там соответственно…
– Прогрессорство, насаждаемое искусственно, невозможно, – сделала я выводы, – общество должно развиться до уровня понимания, чтобы принять идею. Или же её проводником должен быть человек авторитетный и со связями.
– А лучшие связи в данный момент у куафёра королевской фаворитки, – согласился Дешам, – одна вы мир не расшатали бы в любом случае – даже выйди и кричи о полезных новшествах у ратуши Безансона.
– Если бы я знала действительно полезные вещи – в технологиях, науке… Но что я сильно подозреваю, Жак – вскоре, уже в этом году начнется война, в которой на семь лет увязнет Франция. В результате она утратит свои заокеанские колонии. На нашей территории сражений не будет, но ваш полк, скорее всего, будет задействован за границей, помогая союзникам. Решать вам – идти вашему сыну на службу или нет.
– Благодарю, Мари… – задумался доктор, – тогда нам с Лотраком следует готовить помощников дополнительно. Ну и всё остальное… Начало военных кампаний не откладывают на распутицу, значит – лето. Нужно спешить?
– Предупреждён – значит вооружен, Жак… – кивнула я, соглашаясь: – И берегите там себя. Вы дороги нам с Раулем.
Война грянула в начале августа. И вскоре Дешам ушел в Австрию вместе с полком графа де Марльера.
Вначале Франш-Конте затаился и притих, как и вся Франция. Но человек ко всему привыкает и скоро жизнь вошла в привычную колею, разве что упали доходы и Ло практически полностью перешел на натуральное хозяйство. Предстояло еще семь долгих лет… и странно было бы опять не думать о голоде. Год назад, собственно – в 1755, по всей Франции случился неурожай. Это бывало периодически и не означало голодных смертей, но нищета и недоедание постоянное, почти приравненное к нормальному жизненному состоянию – это было.
Мы обошлись тогда малой кровью. Рауль никогда не устанавливал запреты на рыбную ловлю или сбор ягод и грибов, а в тот год под его руководством увеличили отстрел поголовья кабанов и оленей… но трудности у крестьян все равно были.
И тут я вспомнила о картофеле – не самый, конечно, полезный, но очень сытный продукт. Удивительно, но в разговоре с мужем выяснилось, что первый европейский картофель стали выращивать в том числе и в Монбельяре. Но он не прижился… тогда случилась эпидемия проказы и её странным образом связали с «картуфлем». И в данный момент он был запрещен к выращиванию во Франции.
Крестьяне раскопали дополнительные площади, и они были засажены не запрещенной картошкой, а топинамбуром, а еще – амарантом.
Шла война, рос Франсуа, а наши отношения с Раулем продолжали оставаться бережными и теплыми. Когда он обращался иногда… говорил – Мари, любимая… каждый раз – комок в горле, распускающийся потом горячим цветком где-то в груди. От этих слов хотелось пищать от счастья, наброситься на него и затискать, затормошить, зацеловать! Но я улыбалась и внимательно слушала то, что он хотел за этим сказать. Аристократия… здесь были приняты свои нормы поведения, которые насаждались и вкладывались в головы с детства. И если небольшие странности моего поведения еще могли восприниматься оригинальными и милыми, то восторженная бесиловка вряд ли была бы понята правильно. Между нами не было порывов, но было много – просто море, обоюдного внимания и нежности.
Он любил ложиться головой мне на колени, а я –причесывать и нежить его волосы. Мой муж расслаблялся, довольно улыбаясь, и млела я… Или он сажал меня к себе на руки и, склонившись к нему на грудь, я что-то тихо рассказывала или просто молчала, а он гладил меня по волосам и спине. Спешить нам было некуда, в проявлении такой тихой нежности мы себя не ограничивали. Такие идиллии были частыми, да в общем всё, что касалось наших отношений, казалось мне идеальным. Нереально.
Но иногда, вот так пообнимавшись, я хотела большего. Тогда помогала себе сама, но почему-то никогда при этом не представляла себе картинки с его участием. Я будто пообтесалась под психологию мужа, прониклась его ощущениями и понятиями. И если бы вдруг посмела… это казалось мне обидным для него. Будто я представляла бы не его, а кого-то другого, кто не отмечен судьбой так жестоко. Или видела бы его «лучшим», чем он есть. А оно можно – лучше? И я сжимала веки до боли и белого света под ними и просто яростно повторяла про себя – хочу, хочу, хочу! Потом спокойно засыпала, радуясь, что увижу Рауля завтра утром за чашечкой чая, шоколада или кофе.
Он баловал меня кофе… А еще – шляпами. У меня теперь было несколько шикарнейших широкополых шляп из мягкого фетра разного цвета – черная, белая, вишнёвая и серебристо-серая. А еще пара из тонкой золотистой соломки. Я сама украсила их – перьями, красивыми старыми пряжками, розетками из дорогих тканей, вышивкой… На прогулки всегда выходила в одной из шляп, и Рауль тихо любовался, целуя руку. Когда дела шли еще достаточно хорошо, для меня были куплены ткани и пошиты платья и одно из них было украшено черными страусовыми перьями по вороту. В нём Рауль нарисовал меня потом...
Я дала ему самые первые уроки, научив основам рисования, но в этом ему нужен был только толчок – этот человек был просто феноменально талантлив. Твердая, уверенная рука, набитая тренировками со шпагой, чувство перспективы, глазомер – фехтование и рисование оказались где-то близко.
Правда крупные мазки на его полотнах не вписывались в рамки этой современности. Рисунки, а потом – с годами, и картины с фарфоровыми гончими на них, лошадьми, крышами Ло и перекатами Лу, а главное – портретами Франсуа и моими, точно не были бы поняты в Королевской академии живописи и скульптуры. Там царил Франсуа Буше, которого называли «первым художником короля» и еще философия Просвещения с её эмпирическим уклоном, которая сильно поощряла именно реализм в искусстве.
А я обожала его картины и не меньше любила процесс их написания. Вечно лезла к нему смотреть, иногда подсказывая, но, в основном, восхищаясь. А он не раздражался. Я заметила, что никогда не раздражаю его – по определению, что бы ни сделала. Он мог злиться на кого-то или что-то, а я была для него, как лекарство от любых неприятностей.
Он радовался моим успехам в верховой езде. Сам почему-то не очень любил это дело, садился в седло только по крайней необходимости, поэтому обучал меня Андрэ. Он же мотался за моей Гравюрой в Сомюре – аж в Анжу. Этот город называли французской «столицей лошади». А как раз после этого с нашего согласия Андрэ привез в замок Ло свою жену. Полненькая, наполовину седая уже спокойная Моник в основном занималась нашими грядками – овощами и травами, а помогали ей деревенские мальчишки. Они с мужем занимали одну из дальних комнат второго этажа.
Франсуа с трёх лет начали учить фехтованию и занимался с ним отец. Конечно, шпагу в руки ребенку сразу не дали, но занятия для силы рук, ног и гибкости корпуса проводились ежедневно. И с этих же лет Рауль стал обращать его внимание на манеры и делать замечания, ставя в пример себя. Это работало. К шести годам наше чудо уже умело вести себя прилично и даже красиво делать витиеватый взмах рукой при куртуазном поклоне. А упражнялся при этом он в основном на мне – каждый раз я вынуждена была отвечать реверансом. Иногда раз десять за день, но считала, что мне это только полезно.
– Дорогой наш Франсуа, – приветливо интересовался Рауль, – а вы не считаете, что уже достаточно хорошо умеете это делать?
– Просто хорошо – этого недостаточно, отец, вы сами меня этому учили, – косил на меня хитрым взглядом сын, – я хочу владеть этим умением в совершенстве.
– Полно вам, Рауль! – поддерживала я его, улыбаясь: – Я совсем не против в этом участвовать. Мне такие упражнения только на пользу.
Вначале, когда ребенка поднимали рано утром и забирали на тренировку, меня мучили мысли, что мы лишаем его детства. Нет, дитя не гнобили, заставляя сидеть часами и держать руки на коленях. А детская энергия замечательно расходовалась на занятиях физкультурой, а позже – фехтованием и конной ездой. Но побеситься, побегать, поорать… это ж так здорово – просто бездумно радоваться жизни! А когда, как не в детстве? И опять вспоминала, что жизнь здесь – дерьмо по определению.
А моему сыну нужно будет во всем этом вариться и всему этому противостоять, сохранив в себе то хорошее, что мы успеем вложить в него. И было у нас на это всего-то четырнадцать лет. Рауль был прав – нужно успеть сделать частью его натуры дисциплину, порядочность, уверенность в себе, целеустремленность, выносливость, правильное понимание чести, уважение к старшим и женщине…
Учитывая обстановку в стране, об учебе в иезуитском колледже даже речи не шло и ребенка решили оставить на домашнем обучении. Конная езда, фехтование, манеры, военная стратегия и тактика, этикет – с этим проблем не было, этим занимались Рауль и Андрэ. Но потом подошла очередь наук. И здесь я опять удивила мужа, каллиграфию и историю оставив ему. Сама же стала преподавать арифметику и чтение, а потом и алгебру с геометрией. И радовалась, что Франсуа опять стал ближе, увидев во мне авторитет.
С трёх лет он заметно тянулся к отцу, да и к Андрэ тоже. Там сложилась теплая мужская компания, которая, конечно, никогда не забывала обо мне, но с мужчинами мальчику было интереснее. Я добирала своё, рассказывая на ночь сказки, напевая песенки и за это мне доставался благодарный поцелуй в щеку, а то и в две:
– Bonne nuit, maman.
– И вам доброй ночи, мой мальчик, – тоже целовала я его, поправляла одеяло и уходила. И с грустью пожаловалась как-то мужу:
– Он слишком рано и слишком быстро отдаляется от меня, Рауль. Совсем же маленький – на руках бы еще таскать, щипать за попу и щечки…
– Именно поэтому я считаю иезуитский колледж лучшим местом для воспитания мужчины, – понимающе кивнул муж, – сейчас не лучшее время и вспышка оспы опять имела место. Но салонное и будуарное воспитание делает из маленьких мужчин ловеласов и селадонов, способных только наряжаться и говорить пошлости… Я не о вас сейчас, Мари, но поблажки и женская жалость неуместны при воспитании мужчины. Он любит вас, вас невозможно не любить, так чего еще вы от него хотите?
Потискать, зацеловать, пощупать… чего и от тебя, собственно, дорогой – думала я, понимая, что он прав.
Где-то там заканчивалась война. Франция, как и ожидалось, с треском её продула, потеряв индийские и почти все американские колонии. За эти семь лет в Ло вернулось больше десятка мужчин, когда-то в юности призванных в армию, а теперь получивших ранения, несовместимые с дальнейшей службой. Кто-то умер дорогой, двое уже дома – влажная гангрена инфекционного, похоже, происхождения… сепсис.
Меня позвали тогда, привыкнув уже, что я как бы и местный лекарь. Очаг гниения уже распространился на всю ногу мужчины до самого паха. Здоровый мужик, сильный… будь он слабее, все закончилось бы раньше. Гнойная операционная в нашей больнице, и я вместе с ней помнили подобный случай, но тогда причиной некроза тканей было тяжелое обморожение. Я дала сестре умирающего опий и показала, как его давать.
Наутро она подошла сказать, что он умер тихо, больше так страшно не кричал, стонал только… Со вторым солдатом потом было почти так же.
– Не повезло им, что они не из полка Дешама, – жалась я к мужу, стараясь прогнать из памяти все, что видела.
Третьему мужчине мы вовремя провели ампутацию, отняв ногу чуть ниже колена.
– Муж мой, – нервничала я перед этим, – выбор есть всегда – или он умирает сам, или его зарежу я, – трясло меня, – я не оперировала черт знает сколько времени! Как и что делать – знаю, конечно. Случай даже не сложный, но не для меня. На поле боя врачи ампутируют только так… Если бы еще там соблюдались санитарные условия, цены бы им не было! А я уже боюсь сейчас… те мелочи, которые приходилось делать последние годы, это так – семечки, милый.
– Чем я могу помочь? Вы же не просто так говорите все это? – переживал он за меня.
– А на кого мне еще поныть? Сознаться в своем бессилии? – криво усмехалась я, – я может еще и могу называться медиком – с натяжкой… но давно уже не хирург, да и была ли? Я давно уже просто мадам… со всеми вытекающими.
– Когда вы вот так говорите, – улыбался он, – я верю в вас безгранично, Мари. Мужскую ногу я тоже видел. И опять готов помочь вам. Располагайте мной и Андрэ, как считаете нужным.
И скоро в моём медицинском кабинете звучало, но только после глотка коньяка:
– Ну… благословите, шеф! И-и-и… делаем разрез кожи… оставляем насколько возможно длинный задний кожно-мышечный лоскут для миопластического закрытия культи. Рассекаем мышечный лоскут… находим нервы и сосуды… зажим… держите его здесь, Рауль. Еще зажим, Андрэ. Перевязываем… прошиваем. Пересечь малую и большеберцовую кость нужно проксимально, насколько это возможно. Поэтому мобилизуем кожно-мышечный покров… смещаем в краниальном направлении. А-аа… я не утомила вас своей болтовней? – опомнилась я на миг, будто выходя из транса.
– Говорите, Мари, говорите что угодно, если вам так легче, – напряженно ответил муж.
– Это да – легче вспоминать. Будто перед глазами стоит и даже голос слышу… Пилу, Андрэ. Малоберцовая пересекается немного проксимальнее, чем большеберцовая… Теперь напильник… острый край среза нужно зашлифовать...
Солдат выжил. Он еще спал, а я сидела рядом, не в состоянии отойти в сторону и судорожно вспоминая – всё ли сделала, как учил Шония? Нет, не всё… чтобы уменьшить последующую фантомную боль, рекомендуется блокада нервов местным анестезирующим средством. Я этого не сделала – у меня этого средства не было.
На всякий случай подключила свою плесень, замороженные, периодически обновляемые запасы которой постоянно хранились на леднике. Этот пациент реагировал тяжко – с диареей и рвотой… но выжил, все-таки выжил. Местный плотник по моему чертежу выстрогал для него замечательные костыли вполне прогрессорского вида. И работу мы потом этому мужчине нашли – обрабатывать заготовки в кузнице.
Были еще запущенные раненые и были операции… мне помогали Рауль и Андрэ, и я как-то внутренне успокоилась, что ли? Нащупала правильный баланс между дикой паникой и наглой уверенностью. Или же, погрузившись в процесс, просто вспомнила настрой, всегда царивший в операционной – собранность и спокойная деловитость.
В герцогстве Вюртембергском и графстве Монбельяр все так же правил Карл II Вюртембергский – старший брат Рауля. С ним отношения были не прерваны, но прекращены по умолчанию. Я, по итогам той поездки, благосклонности герцогского дома не получила. Когда следующий раз Рауль съездил туда сам, ему передали для меня подарок. Уже отъезжающему просто отдали в карету. Разворачивали мы его вместе и внутри оказалось ни много, ни мало – изящное фаянсовое бурдалю, разрисованное цветочками… Рауль замер, а я, хмыкнув, протянула руку и достала из него еще один сверточек. В нем оказался довольно красивый увесистый браслет. И если на бурдалю мой муж просто растерянно смотрел, то при виде браслета буквально побелел. Сгреб все это, пробормотав: – Прошу прощения, Маритт, это недостойно герцога, – и выскочил из дома.
Вернулся, правда, быстро. Выбросил? Я не спрашивала. Любопытно было, но не спрашивала – он и так чувствовал себя виноватым и даже потерянным. Не ожидал от родичей? Обида, разочарование… Я спросила потом у Андрэ, потому что нужно было понимать. Муж дарил мне украшения – со значением, исключительные – как, например длинные серьги с серо-прозрачными камнями в пару колье от де Рогана. Почему же такая бурная реакция на неплохой браслет? Оказалось, он в это время считался почти неприличным украшением, с тем же значением, что и ошейник. И вот что странно – в моде у здешних дам были коллар и колье-склаваж, действительно похожие на удавку…
С тех пор Рауль просто коротко отвечал на письма из «отчего» дома, визиты мы больше не наносили – поняли все правильно. Хорошо хоть, в финансовом отношении нас не ущемили.
Глава 29
Виконт и виконтесса звучит, конечно, красиво и даже где-то гордо. Но всё-таки, наверное, мы вели жизнь похожую на ту, что и захудалые дворяне Рохлины где-то далеко в России. С той может разницей, что рабства, точнее крепостничества во Франции не существовало. В нашем быту не было откровенной роскоши, но имелось всё необходимое для нормальной и даже в чем-то комфортной жизни. Комфортной была и социальная среда в Ло, сложился способ общения. В своих путешествиях и вынужденно зарабатывая на жизнь, что называется – горбом, мой муж привык держаться с низшим сословием демократично. Для меня тут вообще вопрос не стоял – был бы человек порядочным.
Выезжая в ближайшие города Лон-ле-Солье и Макон, а в прошлом пожив немного в Безансоне и побывав в незабываемом, как хороший цирк, Монбельяре, я понимала, что Ло – это отдельный райский мирок, созданный будто на заказ. Мир в этом мире, можно сказать – единственно комфортный для меня в плане общения и проживания. Своего синьора здесь глубоко уважали, меня, как лекаря, надеюсь, ценили. А живого и общительного Франсуа просто любили. Ло неминуемо затягивал, он укутывал и укрывал собой, обещая счастливое спокойствие в то время, когда где-то там гремела война… или шумел цирк с клоунами.
И у нас жизнь по-своему кипела – вызревали овощи и виноград, играло и бродило в бочках будущее вино. Звенело железо в кузнях и пёкся в домах хлеб. И плыли по улицам запахи железной окалины и еды. Рождались телята, щенки, цыплята... И люди тоже.
По показаниям я сделала первое своё кесарево. Это оказалась самая простая операция в моей жизни – на удивление. Может потому, что Дешам в самых мелких подробностях рассказал мне о всех возможных неувязках и трудностях? Потому что он чертил схемы и дал расчет дозировки опия с учетом приблизительного веса пациента? Может... Но я была абсолютно уверена, что справлюсь. И справилась. Помогала мне местная повитуха и ей я тоже объясняла всё пошагово и бесконечно подробно. Мальчика, которого мы с ней вынули из материнской утробы, назвали Жаком – я попросила дать ему имя хорошего человека.
Нет, мы не скучали и не сидели в деревне безвылазно – изредка выезжая в соседние города, я даже приобрела полезные знакомства. Там для нас шили одежду и обувь из разряда нарядных и легко было найти все, что требовалось для дома и медицинского кабинета. Франсуа наблюдал мир, Рауль посещал старых знакомых, и я тоже развлекалась, сменив обстановку. Но всегда будто на крыльях летела, возвращаясь в устоявшийся и замерший в своей суровой красоте кусочек природы и жизни. Моей уже жизни.
Вскоре после известия об окончании войны мы получили письмо от Дешама – полк вернулся во Францию, но дислоцировался теперь где-то под Парижем. Будто бы ла Марльер готовился получить генеральское звание и еще ему обещают почетную должность в Версале. Сам же Дешам, как только уверится в том, что тяжелые пациенты выздоравливают, собирался вернуться к семье в Безансон. И так же служить лекарем в гарнизоне «пока оттуда не попросят».
– Почетная должность в Версале? И что это может быть? – затруднялась я.
– Да что угодно, Мари, – объяснил муж, – к примеру хранитель гардероба короля или королевы, главный истопник – неважно. Должность номинальная, но она даёт придворный статус и доступ в святая святых.
Дешам сумел вернуться только через полгода и почти сразу же навестил нас. И всё было почти как раньше – прогулки, разговоры… Но я увидела, что наш доктор заметно сдал и постарел, казалось еще похудев или даже усохнув. Сутулился. И сей прискорбный, надо сказать, факт заставил меня внимательнее взглянуть на мужа и в зеркало.
Рауль давно перешагнул сорокалетний рубеж, но оставался таким же крепким, сухощавым и жилистым – сказывались тренировки. В его волосах появилась седина, лицо прорезали суровые морщинки… или просто возрастные. А его профиль смело можно было чеканить на медалях или монетах – чуть скошенный лоб, длинноватый острый нос, твердый рисунок узких губ. Внешность этого мужчины, как выдержанное вино, с годами становилась только ярче и выразительнее.
А я немного набрала вес после родов. Не растолстела, но поправилась. По этому поводу Рауль говорил комплименты…
– Ma chиre… я был уверен когда-то и рад, что не ошибся – с возрастом вы только хорошеете. Линия шеи, ваши руки…
– А что не так с моими руками, муж мой? – нагло напрашивалась я.
– Они стали округлыми и мягкими. Целовать их – одно удовольствие, – и подтверждал свои слова действием. И снова рисовал меня – в шляпах. Обязательно в шляпах...
Мы много говорили с доктором обо всем, что касалось полевых хирургических операций. Потом мужчины заговорили о политике и самих боях. При этом и Франсуа, и я слушали с открытыми ртами – масштабы военных действий и человеческой глупости ужасали. Дешам рассказывал, что как показал опыт этой войны, эффективной кавалерии во Франции нет. И, как итог – при Росбахе двадцать одна тысяча человек Фридриха II шутя разгромили семьдесят тысяч французских и немецких войск. Когда речь зашла о маневренности, Дешам многозначительно посмотрел на меня.
– Всё решила эффективная атака двух охватывающих линий кавалерии с палашами наголо. Для нас это стало громом среди ясного неба. Нынешняя война диктует новые методы… Я думаю, что сейчас многое изменится в организации и тактике, в том числе и дистанция между шеренгами и эскадронами. Обязательно введут лёгкую обходную кавалерию, как у пруссаков, и начнется обучение слаженной атаке галопом… Я думаю, Мари, что и де Роган, и ла Марльер не раз уже вспомнили те ваши слова о маневренной атаке… Король издал указ о выведении улучшенной кавалерийской породы лошадей. А еще в Безансоне, кроме артиллерийского батальона, собираются организовать Офицерскую драгунскую школу.
– Мсье…? – вдруг раздался напряженный голос сына.
– Мы с вами обсудим это немного позже, Франсуа, – кивнул отец, – пока не будем спешить – во Франции есть множество других возможностей получить достойное военное образование.
На минуточку…?! Наверное, на время я выпала из реальности… После всех тех кровавых подробностей, которыми только что пичкал нас Дешам, речь сейчас зашла о будущем моего сына на военном же поприще? Я уже открыла рот, потому что на ум вдруг пришли те самые слова из далёкого прошлого – конкретно и ёмко указывающие на отношение к такого рода планам. И не стала… как-то смогла – справилась. Но попросила:
– Мсье, будьте добры и меня ставить в известность о планах на будущее и моего в том числе сына. Если вас это, конечно, не затруднит.
Муж уловил. Да и трудно было не уловить.
– Мы еще не решили окончательно – в какое именно учебное заведение будет поступать Франсуа, поэтому пока и не сочли нужным…
– Ну да… Позвольте вас на парочку слов, Рауль, – встала я и вышла из зала. Муж – следом. А дальше был разговор… И не сказать, что на повышенных тонах, но напряженный. В конце мне было сказано:
– Вы должны понимать, мадам, и мы как-то уже говорили об этом – у аристократии только три стези: военная карьера, духовная и чиновничество. Какую бы вы хотели для своего сына? Затрудняетесь назвать? Я же предполагаю, что вы желали бы всегда видеть его возле своей юбки, не так ли? Так вот – этого не будет. Мне не хотелось бы семейных ссор на пустом месте…
– На совсем пустом… – отметила я.
– Именно. Потому что вопрос уже решен мною и Франсуа в пользу военной карьеры. Выбор за направлением. Я хотел бы для него артиллерийское или пехотное, потому что от моря он далёк, и вы сами слышали – эффективная кавалерия вопрос далекого будущего.
– Моё мнение совсем ничего не значит? – отстраненно поинтересовалась я.
– Я терпеливо выслушаю его, мадам, – прозвучало в ответ напряженно, – но не обещаю, что прислушаюсь. Разве что там будет что-то отличное от моего предположения.
– Я поняла вас, Рауль. Спасибо хоть сейчас выслушали, – давилась я слезами.
Муж, стоявший полу-отвернувшись, вдруг дернулся ко мне и крепко обнял, целуя волосы.
– Не нужно было вот этого, Мари. Я признаю ваш авторитет во многих вопросах, вы необычайно разумны для женщины. Доверьтесь и вы мне – решать будущее Франсуа буду только я, учитывая его склонности, само собой разумеется.
– Благодарю вас за это, Рауль, – вывернулась я из его рук и вернулась в зал.
Напряжение между нами чувствовалось до самого отъезда Дешама. В тот день муж пришел в мою комнату вечером, почти ночью. Я уже была в постели и приподнялась на локте, глядя на него с вопросом.
– Мари, это невыносимо! – рухнул он вдруг ко мне на постель и крепко обнял, прижимая к себе: – Я пропадаю без вас.
– Да я вроде никуда не делась, – бубнила я куда-то ему в грудь, грея щеку и с удовольствием принюхиваясь.
– Но вас нет рядом… – бормотал он мне в волосы. Так мы и уснули – первый раз вместе. И проснулись тоже вместе, улыбаясь и глядя друг на друга – помирились. Я приняла его решение, понимая, что и правда мало соображаю в их реалиях. А мои страхи – они ожидаемы. Если бы еще не прошлая война…
Он стал приходить ко мне вот так довольно часто и оставался на всю ночь. Часто мы просыпались, обнявшись и это было здорово, это означало новую ступень доверия и близости. А потом, когда Франсуа уже исполнилось тринадцать, ночные визиты мужа резко прекратились. Неделю я ждала каких-то сдвигов или объяснений, наблюдала, но ничего необычного в его поведении не обнаружила. А потом ко мне подошел Андрэ.
– Мадам, мсье запретил мне, но… я считаю своим долгом уведомить вас – у мсье общая вялость, он не справляется с тренировками, а еще случаются боли.
Я где стояла, там и села – благо что-то подходящее оказалось рядом.
– Уточните, пожалуйста, Андрэ, тут нужны подробности.
– У мсье боли в области поясницы и паха, но больше – поясницы.
– И как давно… боли?
– Боли в паху довольно давно… многие годы, еще со времен ранения. Но потом они утихли. Возможно, все дело в лечении травами, которое прописал мсье Дешам?
– Возможно. А сейчас… мсье мочится без трудностей? А дефекация… по большому, то есть, он ходит? Андрэ, мне нужно знать всё.
– Мочится, но… вяло, мадам. С остальным, насколько знаю, порядок.
– Почему я-а… ничего такого не замечала – ни слабости мсье виконта, ни упадка сил? – потерянно тянула я.
– Мы старались не тревожить вас, – потупился Андрэ.
– Ваш мсье…! И вы тоже! – кипела я, – срочно снарядите гонца в Безансон. А лучше – двух, чтобы наверняка. Пускай они вдвоём… а я напишу письмо Дешаму. Уже пишу, а вы ищите людей.
«Дешам, миленький! Насколько я помню, в ваших медицинских инструментах был в том числе и металлический такой уретральный катетер. У Рауля трудности с мочеиспусканием, пока ещё разрешимые, но вы должны понимать всю опасность. Я подозреваю воспаление простаты, хотя возможны и более серьезные вещи, но пальпировать себя он однозначно – НЕ ДАСТ! Сразу оговорюсь – то ранение, как причину проблемы, не считаю основной из возможных. И он похудел, Дешам – только это я и заметила, но этот… мужчина! Он нашел и здесь объяснение, постаравшись меня «не тревожить», по словам Андрэ. Немедленно! Прошу вас – немедленно не пришлите катетер – нет! Он просто не допустит меня к своему мужскому органу, когда… если вдруг это понадобится. Сами, Жак! Приезжайте сами как можно быстрее – вопрос жизни и смерти!!!! Возможно, нужен будет опий. В больших дозах. Ваша Мари.»
Через два с половиной месяца в сентябре Рауля не стало. Скорее всего – онкология… о вскрытии, само собой, речи не шло. Но я пальпировала потом… Эти месяцы выпали из моей жизни – их просто не стало. Я спала всё это время у него. Если он был в сознании, а не в наркотическом опьянении, мы говорили – много и о многом. Признавались друг другу в любви, благодарили за неё. Я рассказывала о своём мире – о всех его прелестях и недостатках. Я уверяла его, что смерти нет, а есть просто умирание. А потом – новая жизнь, где мы с ним обязательно встретимся, иначе быть не может.
