Текст книги "Выйди из-за тучки (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА 24
Лена тогда не появлялась у нас два дня. Когда я всерьез забеспокоилась и поскреблась к ней, она открыла и как всегда:
– Заползай.
– Давай к нам, там Вовка один.
– А давай в другой раз? – скривилась она, – честно – не в настроении. У меня тут ломка.
Я все равно вытащила ее и заставила рассказать о том, что случилось. А случилось так, что там же, где теперь работала она, нарисовался ее бывший. Я толком не поняла – он уже там работал, а она не знала, или только сейчас устроился? Глубоко копаться в этом не стала – вряд ли бы ей понравилось. Она вообще никогда не упоминала о нем, поэтому я и промолчала, опасаясь, что если я собью ее с мысли, то она опять замкнется в себе.
– Я как увидела его… Ситуация… – хихикнула она, – только так и мечтают выглядеть брошенные бабы, если вдруг придется встретить своего бывшего. Представь: я при параде – прическа, макияж, костюм тот – бежевый, шпильки… те, что ты посоветовала (удобные, кстати). И под ручку с генеральным…
– А этот генеральный…?
– Классный дядька, просто потрясный, и умище. Я сама за него уцепилась – по привычке. А он не отбивался.
Ленка любила повисеть на собеседнике-мужчине, это да, но меня интересовало не это.
– А ваш генеральный, он…?
– Да при чем здесь он? Я иду с ним, разговариваю, улыбаюсь и вдруг напротив – знакомая морда. Я ручкой в свежем маникюре взмахнула, кивнула небрежно и вдвоем с шефом мимо него – к лифтам. А уже на рабочем месте – ожидаемый откат… Внутри жидкое желе и пальцы мелко трясутся.
– А увольняться зачем? – не понимала я.
– Не хочу его видеть, – удивилась она моей непонятливости, – без работы я никогда не останусь, сама понимаешь. Да я и не собиралась увольняться в полном смысле – попросилась опять на удаленку. Я, наверное, фрилансер по своей природе – мне лучше работается ночью, поспать люблю до обеда. Но! В этот раз на работу я ходила, как на праздник, а когда он мелькать начал – стало тошно думать, что надо туда идти… – передохнула она, приостановив свой возмущенный монолог: – Я же не сказала тебе главного – дело-то в том, что он предложил возобновить, так сказать. А у самого кольцо на пальце… Он, Аня, меня тогда так размазал – тебе с твоим Андреем и не снилось! В землю втоптал, искорежил всю, я годы отходила! А теперь так просто – скучал, жалею, помню. Ну… меня и озарило – у наших ребят столько фигни разного рода… мне бы точно дали поиграться. Можно было переспать с ним и все записать, а потом отправить его бабе – пускай бы покрутился. А его оплевать с головы до ног и красиво уйти – как он тогда. И ведь я почти уже решилась и тут тебя вспомнила. Вдруг там такая же курица любящая – жертвенная.
– Так ты уволилась или нет – я не поняла?
– Генеральный вызвал, усадил напротив, выслушал, посмотрел-посмотрел на меня, я точно так же – на него. В общем – я в отпуске без содержания.
– Ты же чуть больше месяца там…
– Я по сути своей работы – нападающий, Ань, я – для серьезного боя. А бой начнется ближе к ноябрю. Сказал – сиди дома. Надоест – выходи в любой день. Я и сижу вот.
– А как же он?
– Михаил? Да меня потому генеральный и вызвал. Недопустимо, мол – коллектив, атмосфера, профессиональная этика и все такое. Я Мишке при всех матом и громко… и сразу полегчало. А когда к шефу вызвали, я написала заявление и на ковер шла уже с ним в руках. Я поеду к морю, Ань. Знакомая есть в Туапсе – я к ней уже лет десять езжу. Там не сильно дорого и чисто. Тетка хорошая. Бархатный сезон, опять же.
Лена уехала почти сразу же. А я договорилась с няней Вовкиной группы, что она будет не только принимать его раньше, но и посидит дольше, если я задержусь. Но потом хорошенько подумала – а так ли мне нужны эти лишние нагрузки: классное руководство, дополнительные занятия? Недостатка в деньгах я не испытывала, а вот такая яростная добыча их создавала для нас с сыном ощутимые неудобства. Мне поднимать его в сад – мука мученическая, а пацану еще и сидеть потом с недовольной теткой… Я отказалась от классного руководства и еще пары нагрузок.
А дальше вообще – Вовкина няня собралась увольняться, на ее место искали человека и я как-то враз решилась. Зарплата – нормальная, работа – привычная. Намывать и начищать мне не привыкать. А главное – Вовка на глазах. И поднимать его не нужно ни свет, ни заря. И у меня время рисуется – два лишних часа в день, те, что уходили на дорогу. И Стас не будет доставать, а то он уже начал облогу по всем правилам – с цветами и билетами в театр. Мне такого счастья не нужно было.
Первые дни на новом месте были мне за праздник, как ни странно это понимать самой. Само помещение группы было ярким, светлым, а еще запахи манной каши с утра – как в детстве. Тепло, светло, детки… самые разные. И мы с малым теперь высыпались, до работы идти – минуты, Вовка рядом. Вот только случилась любопытная вещь – когда я сдавала его воспитателю в группу и уходила переодеваться, а потом возвращалась в белом халате и косынке, он меня не узнавал. Смотрел странно первое время, но не заговаривал и не подходил. Я подошла спросить об этом садиковского психолога и услышала, что значит мальчику так проще. Он не хочет никаких перемен – ни плохих, ни хороших. Как ему удобнее, так им и рулит его подсознание. И у меня опять сердце щемило от жалости к нему – как будто и большой уже парень, в декабре пять лет исполняется, а оно вон как – совсем еще маленький. И его детская душа тоже хочет покоя и стабильности.
Когда, переодевшись в привычную одежду, уже вечером я приходила забирать его, то он бежал ко мне, раскинув руки:
– Мама!
Вот такое чудо.
А потом нашу группу закрыли на карантин по ветрянке. Вовку обсыпало конкретно. Я прижигала ветряночные пузырьки зеленкой и следила, чтобы он их не расчесывал. А потом заболела сама. Буквально, вслед за сыном. И это было совсем не смешно – у меня поднималась температура и довольно высокая. Все тело обметало этими волдырями, а потом они превратились в гнойнички, пошло осложнение. Я вызвала скорую, и мне велели собираться на стационар, в инфекционку. Я естественно, отказалась. Но передумала после того, как следующей ночью потеряла сознание.
Вовка тогда проснулся среди ночи и попросил пить – молока. Я ушла греть его. Уже пару дней я готовила, придвинув стол к плите и опираясь на него задницей – долго стоять было сложно. Вот и тогда – нагрела молока, пошла из кухни с чашкой, а очнулась в кресле, что стояло в зале по пути в спальню. Возле кресла валялась чашка, молоко ушло в ковер, сын давно уснул, а я испугалась. Сдохну вот так, перепугаю ребенка, да и вообще…
Я позвонила Андрею. Сразу же – этой ночью. Чего я ожидала? Не знаю, затуманенное жаром сознание четкого плана не выдало. Мне нужна была помощь, и я попросила о ней. Очень быстро он перезвонил мне и сказал, что минут через сорок к нам поднимется женщина, с которой я смело могу оставить Вовку. Это их с начальником секретарь, которая недавно ушла на пенсию, очень надежная женщина, хороший человек и умеет обращаться с детьми.
Я зависла… Так чего я тогда ждала от него? Может быть, подсознательно и нечаянно, но я надеялась, что он примчится спасать нас, как и обещал? Когда говорил, что всегда будет рядом. Больной ребенок, очень сильно больная я…
Я потерянно молчала в трубку, а он глухо оправдывался:
– Аня, она тоже не болела ветрянкой в детстве. А я принесу на себе – на одежде, на волосах, на слизистой. Этого нельзя, понимаешь? Тут и так все на грани. Анечка, я бы без раздумий, если бы не так заразно… Аня? Только не молчи, пожалуйста…
Я согласилась подождать Алену Викентиевну, покладисто пообещала сразу же вызвать скорую, а потом послала его матом. В традициях Лены и с ее же интонациями – спокойно и почти безразлично. Насколько он был прав в этой ситуации – меня на тот момент не интересовало. Слишком плохо мне тогда было, слишком сильным оказалось очередное разочарование.
ГЛАВА 25
Первые пару дней в отдельном боксе инфекционной больницы я много спала и ничего не ела – только пила. Температура держалась, и я не могла даже смотреть на пищу. Меня вел молодой врач – мужчина. Он осмотрел всю пораженную поверхность тела. А там было на что посмотреть. Папулы (а оказалось, что ветряночные волдыри называются именно так) на моей спине дома старательно прижигал Вовка. А кто еще? На лице и везде, куда смогла дотянуться сама, сама и тыкала в каждую вавку смоченной в зеленке ушной палочкой. Но вот спина… Я давала ему в руки эту палочку, ложилась на живот, и он закрашивал каждый волдырь. А потом как-то жалобно пожаловался:
– Мне трудно, я устал, их тут очень много.
Я встала и щедро смочила зеленкой хороший кусок ваты, намотанный на карандаш.
– Мажь всплошную сыночка, вот так… ага.
И он стал радостно, размашистыми движениями покрывать всю мою спину зеленкой… Раскрашивать Вовка с самых ранних лет любил и умел.
Доктор велел снять больничную рубашку для осмотра. С удовольствием оглядел меня и спереди и сзади и вынес вердикт:
– Не совсем типичная папулезно-везикулезная сыпь. Потому что гангренозная форма – более ранние папулы с гнойничковым дном. А вы знаете, что есть бесцветные антисептики? Но и зеленка – тоже неплохо. Энантема, – вещал он, заинтересованно заглядывая мне в рот, как в пещеру с сокровищами, – сюда растворчик фурацилина – будем полоскать. Половые губы не поражены? Это хорошо… говорят – крайне неприятная вещь… Назначим вам антибиотик и капельнички – будем снимать интоксикацию. Тянуть с госпитализацией не следовало, при крайне запущенной гангренозной форме возможен летальный исход.
Что еще должен знать больной? – интересовался он у меня, – корочки не сдирать, шрамы не расчесывать. В лежачем режиме… будем посмотреть – дня два? Должно перестать штормить. Тогда можно будет принять душ, но без мочалки, само собой. Рубашечки будем менять, захочешь сейчас пописать – звони, зови санитарку. Сама можешь упасть от слабости. Лучше не рисковать – ты здесь одна. Не хочешь кушать – не надо, но пить необходимо. Будешь слушаться доктора – скоро станешь такой же красивой, как была.
– Откуда вы знаете, какой я была?
– Я всем так говорю, – удивился доктор.
В больнице я провела почти две недели. Отдельный бокс состоял из маленькой палаты и санузла. Для больницы помещение было довольно уютным, наверное, все-таки потому что маленьким. Все там было беленьким, только одеяло в прорези пододеяльника синее, а плитки линолеума зеленые – цвета моего дома на полмесяца. Я узнавала как там Вовка от той женщины, на которую его оставила, разговаривала и с ним тоже. Она действительно с ходу внушала доверие – уверенная в себе, спокойная и уютно-полная. Звонил мне и Андрей, спрашивал о самочувствии. Я отчитывалась – температура спала, интоксикацию сняли – все только по существу дела. Может, ему нужно было знать сколько еще дней оплачивать Алене Викентиевне. Попытки говорить не в тему, как и тяжелое молчание в трубку пресекала.
Я выспросила у врача, какие последствия заражения ветрянкой могли быть для беременной? И узнала, что самые нехорошие – как для матери, иммунитет которой ослаблен беременностью, так и для ребенка – с риском патологии. Но для меня это странным образом ничего не изменило в отношении к Андрею. Я тоже, оказывается, могла умереть.
Зеркала в палате не было, и я могла только догадываться что у меня с лицом. А по всему телу – часто рассыпанные красные пятна и подсыхающие струпья. Постепенно корочки сходили, и лицо на ощупь тоже становилось гладким и даже как будто без глубоких рытвин. Выписывая меня, доктор сказал:
– Ну вот – ты снова такая же красивая, как и была.
Дома я чуть не ослепла от такой красоты. Рябая кожа, кое-где еще со следами зеленки, заострившиеся скулы, впалые щеки, а в руках – рецепт на таблетки от гипертонии. Мне поставили и этот диагноз. Неунывающий врач пообещал, что сидеть мне на «колесах» теперь пожизненно.
– В двадцать девять лет, доктор, так рано?
– Инсульт и инфаркт стремительно молодеют, – авторитетно кивал он, – поэтому да – регулярно и пожизненно. Мама-папа страдают этим? Понятно…, значит это все проклятая наследственность, и мы с тобой знаем, что не почечная форма, а значит – сосудистая. Таблетки хорошие, попей пока их. Рано? Действительно рановато, но очевидно что-то послужило триггером, запустило, так сказать, процесс – длительный стресс, переживания? Их по возможности исключить. Стать в поликлинику на учет по гипертонии. Кажется, это все. «До свидания» не говори – плохая примета.
Очень хороший, внимательный и грамотный врач, да еще и с чувством юмора… несколько специфическим, правда. Про военно-морской юмор я знала все, теперь вот приобщилась к врачебному. Мне повезло с этим доктором. Так же, как и с санитарками и медсестрами.
Когда закончился карантин, мы с Вовкой вышли в садик. Радостно и почти вприпрыжку. Седая, очень ухоженная и выглядевшая раньше донельзя величественной заведующая увидела меня, и вдруг совершенно по-бабьи всплеснула руками:
– Так это вы та родительница, что заболела? Нет, ну надо же…
Следы ветрянки полностью сошли через две недели, когда я по неопытности передержала лицо под кварцевой лампой – мы с медсестрой кварцевали деток. Нужно было следить, чтобы они не сняли очки, вовремя повернуть их на две минуты к лампе спинками, а потом на такое же время и животиками. Я даже не предполагала, что кварц так быстро травмирует кожу. Вскоре она стала слезать с лица лоскутами, как при солнечных ожогах. А вместе с ней исчезли и пятна от ветрянки. Осталась небольшая рытвинка над бровью и возле уха. Сковырнула нечаянно ночью?
К тому времени, когда я появилась дома, с морей вернулась и Лена. Наша жизнь вошла в привычный ритм. Я узнала всех малышей в своей группе, приноровилась к их характерам и маленьким странностям, приловчилась так выполнять свои обязанности, чтобы сменная нянечка, которая была осведомителем заведующей, нареканий на меня не имела.
Пока я лежала в больнице, Андрей названивал Вовке каждый день. И потом, когда я вернулась – тоже. Но ни разу за весь месяц карантина он так и не пришел. А когда это время вышло, позвонил и сказал, что хотел бы увидеться с сыном.
К этому времени уже настала та самая поздняя осень – с дождями, ветрами и уличной неуютностью. Но Вовка строил планы – им нужно было наверстать упущенное и проделать все то, что они не успели из-за ветрянки. Когда Андрей позвонил в дверь, я сразу выдала ему Вовчика за порог – уже одетого в новый теплый комбинезон и непромокаемые сапожки – полностью готового к прогулке. Он придержал дверь, которую я хотела захлопнуть.
– Аня, подожди…
– В квартире еще может сохраняться инфекция, я возьму на работе кварцевую лампу и прокварцую. Тогда сможешь заходить, – доложила я.
– Послушай меня, – удерживал он дверь, – я не медик. Я сразу позвонил ее врачу. Она наорала и запретила любые контакты с ветряночниками до самого конца карантина. И я спрашивал про Вовку. Она сказала, что все дети переносят ветрянку очень легко.
Я пожала плечами и кивнула – ладно, и закрыла за ними дверь. Он, конечно же, успел рассмотреть мое лицо – тогда еще пятнистое и страшное. До меня это дошло с опозданием. Они протопали к лифтам, а я – к зеркалу и долго смотрела в него. Думала о том, что если останусь вот такой «красивой», то на личной жизни можно смело ставить жирный крест. И никакого потрясения от осознания этого не испытала. Мне было все равно. Единственный человек, для которого мне всегда хотелось быть красивой, отдалялся от меня на бешеной скорости.
Я припомнила выражение его лица при взгляде на меня – оно не изменилось совершенно, как будто то, что он увидел, не являлось для него тайной или было глубоко безразлично ему. Никакого удивления, даже чуть более пристального взгляда… Похоже было, что ему все равно как я выгляжу – просто уже не важно или совсем не интересно.
В поликлинике меня заставили измерять давление тонометром по три раза в день, и записывать эти данные в таблицу целую неделю. Пришлось прикупить аппарат. С этой таблицей я снова пошла на прием, и врач поменяла мне назначение – теперь раз в сутки я принимала совсем другие таблетки. И еще одни.
ГЛАВА 26
В один из дней мне все же пришлось выслушать Андрея. И то, что он пришел ко мне с этим… кажется, именно тогда я начала немножко понимать, как он думает и хотя бы догадываться – что происходит. Я тогда первый раз нормально общалась с ним – без нервов. Будто отстранившись душой, постепенно остывая к нему. Или уже остыв?
Смотрела на него и отмечала то, как плохо он выглядит, будто только переболел и еще не отошел от этой тяжелой болезни, хотя одет все так же аккуратно. Его было просто жаль. Сейчас я понимаю, что та ночь перед больницей и стала настоящей точкой не возврата. Он переставал быть для меня родным человеком, а может быть – уже и любимым.
В тот день он сильно задержался у нас. Так задержался, что сам уложил Вовку спать, а потом, вместо того чтобы уйти, прошел на кухню и сел за стол. Уставился на меня, будто гипнотизируя, не давая отвести взгляд в сторону.
– Аня, поздно уже… я сразу по существу – ты должна знать. Я не могу сделать это за твоей спиной. Ты только не нервничай, пожалуйста. Врачи дают плохой прогноз для…
Я в раздражении резко дернула головой – не хочу знать ее имя. Это какой-то психоз, глупость, но я просто категорически не желаю. Он кивнул – понял?
– Да. Плохой прогноз для нее. А ребенку больше семи месяцев – он вполне жизнеспособен.
– Да какой жизнеспособный?! Зачем изначально вся эта борьба за жизнь заведомо тяжелобольного, ослабленного ребенка? Какую жизнь вы готовите ему – с больным сердцем? – не выдержала я, а он будто обрадовался этому моему срыву – стал горячечно объяснять:
– Нет, Аня. Это не генетическая наследственность – у нее осложнение после гриппа. Мать плохо лечила ее. А потом, когда обрисовалась проблема, ее вообще не оказалось рядом – она уехала куда-то. А с девочкой все должно быть хорошо – это девочка.
– А наследственная истерия – это тоже хорошо?
– Это тоже не страшно. Люди живут с этим – десятки тысяч людей, если не сотни. Очень многое значит обстановка в семье, правильное воспитание. Они решают практически все. Я сейчас не об этом. Если случится самое плохое, мне придется долго доказывать свое отцовство, оформлять удочерение, а в это время девочку отправят в дом малютки. И как там, что? Я не знаю. Но я слишком дорого заплатил за ее жизнь, чтобы рисковать ею.
– Ты хочешь сказать, что женишься на ней? А разве ты ушел не за этим? Все и шло к тому, так зачем ты об этом докладываешь?
Он смотрел на меня, будто не зная – как на самом деле объяснить?
– А как иначе, Аня, – решился, наконец, – ты самый близкий мне человек, когда и как ты хотела узнать такое? Я должен был сказать тебе. Чтобы ты не спешила судить хотя бы за это.
– Ты имеешь в виду, что она действительно может умереть? Зачем же вы довели до такого?
– Я?! От меня никогда и ничего не зависело. Она хотела удержать меня таким образом. Ее предупреждали о риске, она подписала бумаги об ответственности. А сейчас уже и от нее ничего не зависит.
– Но удержала же?
– Нет, Аня, ты что? Я же сказал, что не брошу вас. Когда она родит, и если останется жива, я отберу у нее ребенка.
Я покачала головой, глядя на него во все глаза, не веря своим ушам и рассудку, не узнавая его.
– Да, Аня, да! Только так. Ей нельзя доверить даже котенка, не то, что дочку.
– Ты говорил с ней об этом, она знает?
– Сейчас еще нельзя. Скажу потом.
– Андрей, я не понимаю…, но ты же не зверь? Ты сам дал ей надежду, ты… пользовался ею, в конце концов!
– Я не давал! И сразу предупредил… Мною пользовались! Аня, я не могу сейчас, пожалуйста. Я просто хотел сказать, что распишусь, чтобы потом не удочерять девочку и не рисковать ее жизнью. Выживет она – разведусь, а ребенка отберу. Иначе нельзя. Это открывалось постепенно, я узнавал ее постепенно. Это все, что я могу сейчас сказать. Не готов, Аня. Сейчас еще не могу… извини. Это трудно объяснить и стыдно… за свою глупость. Потом. Если захочешь выслушать.
– Делай что хочешь, – согласилась я, ошарашенная таким разговором.
– Спасибо. За то, что выслушала сейчас. Я пойду? Сегодня я никуда не спешу – она надолго в больнице. А-а… тебе же нужно отдыхать, да? Завтра рабочий день.
– Да, иди, Андрей. Поздно уже. Выспись, выглядишь уставшим.
– Я пойду…, а ты не забудь принять таблетки, пожалуйста, – оглянулся он уже в дверях.
– Какие таблетки? – растерялась я.
– Те, до которых я довел тебя, солнце мое, – прошептал он, – выпей, не забудь – ты опять перенервничала из-за меня. Извини.
И ушел. А я потом плакала. Не из-за его несуразной женитьбы и не из-за усталости от его проблем и трудностей, которыми он упорно делится со мной. Мне не нужна эта его девочка, да мне и он уже не нужен! Как он не понимает, что и так запоздав с объяснениями, опять толком не сказал ничего?
Я выпила таблетки, я не забыла. Помнила, что инсульт молодеет. Больше того – я изучила все об этом в интернете и сразу же позвонила маме, чтобы подробно узнать – как и чем она лечится? Стоит ли на учете? Как себя чувствует? И радовалась, что летом так и не решилась рассказать ей о том, что творится в нашей семье. Поставлю окончательную жирную точку (для него, для себя я уже все решила), вот тогда – по итогам, так сказать, и со спокойным лицом… Нет, я никогда не забуду выпить таблетки и измерить давление – потому что у меня есть Вовка.
Но я понимала, что он придет снова – когда соберется с силами выдать очередную порцию своей правды. А я уже не хочу ее – я покоя хочу от всего этого. И от него тоже. С ним, неотделимым уже от его с ней общих проблем, мне совсем не тепло и не радостно, а только тяжело.
– Уехать бы тебе отсюда. Хотя бы на время – пока все уляжется. Чую – повиснет на тебе и он сам и бэбик его. Я просто фигею с такого расчетливого цинизма, – поражалась на следующий день Ленка.
Я была на все сто согласна с «уехать», но не умела объяснить ей, что со стороны Андрея это все что угодно, только не цинизм. Все-таки я знаю его лучше. А после этого разговора, кажется, поняла – как он думает обо всем этом. Странно думает, но теперь я смогла увидеть в его поступках хоть какую-то логику – его личную, странноватую, но хоть какое-то объяснение всему.
Он и в самом деле, несмотря ни на что, до сих пор считает нас парой. И как-то очень странно в моем понимании, но любит меня. Это любовь на равных – любовь-дружба. Он признает меня равной себе – такой же сильной, как он и надежной, как скала, в его понимании. Я, очевидно, дала ему повод так думать, а это совсем не так. И все это время он нужен был мне рядом не меньше, а даже больше, чем ей.
Потому что в это время неприятности и даже горе горькое сыпались на меня, как из драного мешка. Будто специально подгадав время, когда он перестанет оберегать и защищать меня, с какого-то уверовав, что я настолько сильная. Да, он любит – хочет в будущем быть со мной рядом и просто – хочет. Это видно по тому, как он смотрит на меня, как беспокоится обо мне, заботится в той мере, в какой считает это необходимым, считая меня сильной. И не понимая, что помощь иногда нужна внезапно – как в случае с ветрянкой, когда я той ночью осталась один на один с болезнью. А сейчас, описывая все это, я могу добавить еще один пример – когда я покачнулась на стуле, а поддержать оказалось некому.
Но он в курсе моей гипертонии, а значит, не бросил меня тогда совсем одну. И отслеживал мое состояние – как минимум один раз говорил с врачом, и отблагодарил его, скорее всего, как и младший медперсонал. Иначе, почему с меня там пылинки сдували? Теперь мне стало понятно это. И тетка эта – их секретарь, она и правда очень надежная. Другой он и не смог бы доверить сына. Они даже подружились с Вовкой. И еще он никак не среагировал тогда на мою рябую физиономию, потому что уже видел ее раньше. Это тоже вдруг стало понятно, потому что он мог быть ко мне каким угодно, но только не равнодушным. И когда это он мог меня увидеть?
Даже изменяя мне, этот гад никогда не отделял себя от меня. И сейчас строил планы на наше общее будущее вместе с чужим для меня ребенком. И это не цинизм – это его вера в незыблемость нашей внутренней связи и наше общее всепрощение.
Вот так он думал и сейчас думает, скорее всего. Руководствуясь своими соображениями, совершенно дикими в моем понимании.
В тот вечер он так и не объяснил до конца всех странностей своего поведения, потому что там было что-то окончательно порочащее его, а я понимала это и не выспрашивала. Потому что видела, что это больно – ему уже, а мне – обязательно будет. А оно мне надо?
А плакала я тогда не из-за всего этого. Я вспоминала, как совсем недавно – меньше года назад, мы планировали родить сестричку для Вовки – девочку.
