Текст книги "Выйди из-за тучки (СИ)"

Автор книги: Тамара Шатохина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

ПРОЛОГ

У любящей женщины сердце всегда полно надежд;

чтобы убить их, нужен не один удар кинжалом,

она любит до последней капли крови.

Оноре де Бальзак

Даже не знаю – с чего начать? Но раз уж взялась… Наверное, с больного вопроса – что оно вообще такое, это милосердие? И насколько это понятие однозначно? Или оно, как «хорошо» или «плохо»? Для кого-то одно, а для кого-то в это же время, в этой же ситуации – прямо противоположное?

По отношению ко мне будет милосердным, если мне просто дадут спокойно жить. Спокойно в моем понимании, это когда не заставляют страдать, если я этого не заслужила, а еще – чувствовать вину, когда я не виновата. Обвинение в не милосердии я категорически отвергаю. Потому что считаю, что ни в коем случае не обязана тащить на своем горбу наследие ненавистного мне человека. Я уверена, что элементарно не справлюсь, да и просто не желаю ломать себя – поэтому это не немилосердно, а честно. В первую очередь по отношению к… невинному – да, ребенку. Мне дико жаль, что не все способны на подвиги и самопожертвование просто ради идеи. Для такого рода действий нужна мощная мотивация или бесконечно доброе, огромное сердце – будем считать, что у меня нет ни того, ни другого. Не моя вина – просто не всем дано.

Это моя твердая позиция. Насколько я права – покажет время. А может, и правда – помогут понять эти записи. Но сейчас с меня хватит. Я уже нахлебалась из этого корыта и как-то больше не хочу, потому что это слишком больно…

Сейчас это уже просто эхо… глухие отголоски, которые продолжают сказываться на состоянии здоровья и восприятии окружающего мира. Почти целый год все вокруг меня было покрыто налетом из серого пепла, в который превратилась моя когда-то счастливая жизнь. Даже Вовкины словечки и выходки я воспринимаю без той безоблачной, глубинной какой-то радости, что раньше. Я сумела не рассыпаться на куски, но похоже, что мне придется заново учиться радоваться жизни.

В Вовке для меня теперь весь ее смысл, я горжусь его маленькими успехами и люблю сына до безумия, а еще – чувствую свою вину перед ним. Может поэтому на душе постоянная, устоявшаяся уже тяжесть? Потому что я приняла неправильное решение? Моя позиция, и правда – не имеет ничего общего с христианским милосердием и христианской, а может – и общечеловеческой моралью.

И хотя сейчас я чувствую себя очень неоднозначно, но окончательное решение уже принято и озвучено. Может, потому я и прислушалась к совету Лены – изложить свою версию событий на бумаге… пардон – на Word, чтобы потом перечитать и оценить правильность своих действий. Андрей оставил для меня пути к отступлению, но я не собираюсь этого делать. Потому что мне это уже не нужно. Я совсем не понимаю этого Андрея, каждый наш разговор это разговор слепого с глухим. Мне легче, когда я нахожусь подальше от него. Вот только вина перед Вовкой…

Скоро мы с ним уедем и не оставим своего нового адреса даже Лене. Она сама просила об этом:

– Придет же с младенцем на руках, станет вздыхать, посмотрит жалостливо… Так-то он очень убедителен – всего один прокол, в котором он вроде как дико раскаялся, а остальное – просто незапланированные последствия. Хотя я и видела тебя все это время, хоть и понимаю всю глубину жопы, в которую он тебя засунул… но он же давит на самое святое, б…! Для меня вообще больной вопрос. Могу не устоять, пойми ты! Нужна буду – выходи на скайп, зови. Да и без повода… просто давай знать о себе хоть изредка – не чужие. Я всегда…

Я решила уехать, умотать, удрать из Питера. Хотя в большом городе, само собой, больше возможностей и для меня, и для сына в будущем. Но это когда он подрастет. Вот тогда и будем думать. А сейчас меня здесь больше ничего не держит, после сцены возле такси – тем более. И Андрей все равно не оставит в покое. А я не хочу даже просто видеть его. Он сделал меня больной, а мне еще нужно вырастить ребенка. Поэтому я рискну и лишу Вовку отца. Подрастет и уже тогда сам решит – нужен он ему или нет? Если бы была уверена, что отец – любящий, то никогда и ни за что бы! Но я уже очень сильно сомневаюсь в этом, потому что он раз за разом выбирал не нас с сыном. И уже не важно, что им двигало и как он это объясняет, даже если очень убедительно. Слова – ерунда, если поступки свидетельствуют против них.

ГЛАВА 1

Вовка давно уже спит, а я застряла на кухне с бокалом очень дорогого и замечательно вкусного вина. Что-то такое… географическое, но название запоминать я не собираюсь. Все равно покупать его никогда не стану – жаба задушит. Лениво качаю резной хрустальный бокал, поворачиваю туда-сюда… как же красиво! Рубиновый напиток искрится когда я рассматриваю его на фоне приглушенного света настенного бра… по стенам и шторам рассыпаются искры, играют блики. Просто какое-то наслаждение для глаз. Люблю такие вот красивые моменты…

Настроение в кои-то веки… умиротворенное, что ли? Так спокойно не было уже давно. Из-под серого пепла алым угольком надежды замерцал намек на будущее без тяжелых переживаний, даже с надеждой на что-то… даже боюсь сказать – хорошее, но хотя бы не такое пропащее. Боюсь поверить своим ощущениям… что оно такое – неужели это свобода? Постепенно он вытравил себя во мне, даже не знаю – понимая, что делает или не совсем? Предел должен был наступить однозначно, просто потому, что я не железная. Вот только что это могло быть – нервный срыв, сердечный приступ, помешательство? Обошлось и ладно… А точку, как ни странно, поставил Новый год и елка… махонькая, но такая весомая последняя капля…

Заливать свои беды алкоголем – точно не мое. А вот отпраздновать таким образом свое освобождение – это была хорошая идея, это я правильно сделала. Как-то нечаянно получилось – уложила Вовку и сама уже собралась спать. Зашла на кухню, чтобы принять таблетку и поняла, что это не нужно. Вот совсем не нужно! А еще снег… от него всегда особое настроение. Правда, он не совсем такой, как я люблю, но все равно… Уже потянулась выключать свет, и тут взгляд упал на бутылку вина – подарок Ленки на Новый год и захотелось его попробовать. Оно просто обязано было быть замечательным, вкусу подруги я доверяла.

Эта одинокая ночная дегустация не попытка успокоить нервы, а просто желание добавить еще больше позитива текущему моменту. Не знаю пока, как изменило меня все случившееся, очень похоже, что не в самую лучшую сторону. Сейчас не хочется даже думать об этом, а тем более – копаться в себе, искать причины, умирать от обиды, изумляться, страдать, не верить ушам и глазам… устала. В данный момент я праздную свою свободу от проклятой зависимости, которая называется любовью. Потому что я не просто, а смертельно устала от этих качелей.

Вино изумительное – плотное, чуть терпкое, в меру сладкое, а еще перед глазами роза – в тонкой, на один цветок, вазе. На «высоком выносе», как говорят цветоводы – почти полметра высотой, красная, как артериальная кровь. Я не стала обрезать лишнюю длину стебля и убирать крупные, скульптурные какие-то колючки. Мое настроение никак не связано с этим подарком. Хотя роза – это тоже хорошо, это же красота в чистом виде!

Сейчас мне благостно, что ли – вот точная характеристика этого состояния. Понятно, что и алкогольная анестезия действует, но и правда – мне давно не было так спокойно. А если бы еще не эти заживающие порезы, то вообще бы… чешутся, гадство… На теле остались красноватые, пока еще заметные шрамы, а совсем недавно пластырем было аккуратно заклеено десятка два мелких ранок. И не совсем мелких – почти из десятка кусочки тонкого стекла пришлось доставать пинцетом. Вовка так испугался… так орал, бедный…

Даже сейчас я поежилась, потом потерянно покачала головой – вот как так?

Эту елку я заметила сразу. Деревца только привезли на елочный базар, и крепкий продавец расставлял их для выгодного обозрения. И мы с Вовкой увидели ее: пушистая, высокая, веточки какие-то особо мелкие и частые… Ну, просто идеальная новогодняя елка! Вот только ее высота… но это же мелочи? Я сразу же решила, что что-нибудь да придумаю. И мы схватили ее. Я тащила на плече, а сын держался за веточку снизу – помогал. Песни вспоминали про елочку…

Как я ее укорачивала, вспоминать не хочется, но справилась же, в конце концов? А потом установила на подставку и стала наряжать. У нас на антресолях хранилось много елочных игрушек. Некоторые еще из родительского детства – белочки с шишками, сосульки, домики с заснеженной крышей, елочки в инее, детки на санках и даже один огурец из стекла. Развесить хотелось все, совершенно не придерживаясь никакого стиля и гармонии.

Сын осторожно доставал стеклянные игрушки из упаковок и выложенных ватой коробочек и подавал их мне, а я развешивала, уточняя время от времени:

– Вов, как тебе этот – нормально? Или сюда лучше красный?

Постепенно места внизу не осталось, и я подставила стул, чтобы развешивать всю эту красоту поверху. Вначале прямо перед собой, потом вставая на стуле на цыпочки, а потом, потянувшись…, пошатнувшись…, живот скрутило судорогой страха! А дальше чего и следовало ожидать – не удержала равновесия и рухнула прямо на елку. Страшно вспомнить… Вовчик стоял на той стороне, и если бы не отошел тогда за игрушкой…

Дерево я, само собой, завалила и припечатала всем своим телом, раздавив к такой маме почти все, что успела на нее навесить. Тонкое стекло впилось куда попало – в руки от локтя до кисти, в живот и грудь, в ноги до коленей. Острый металлический держатель от игрушки вонзился под сосок! Даже сейчас жутко вспоминать – как я поднималась, выбиралась, опираясь ладонями и коленями…, резала их, загоняя стекло вглубь…, шипела задушено. Прямо из души рвались матюги, которым ненавязчиво обучала меня Ленка, регулярно их употребляя. Именно тогда их употребление я назвала бы уместным. Если бы я высказалась, то мне точно стало бы легче. Но Вовка же! Он вытаращился и замер с очередным шариком в руке…

– Оп-па, ж ты, м…, сыночка, мама прыгнула, да? Неудачно как! Сейчас… сейчас мы поставим все обратно… – подходила я к нему успокоить, а его глаза округлялись и наливались ужасом и Вовка вдруг заорал, будто его резали. Бормоча что-то успокаивающее, я кинулась к нему, протягивая руки, и увидела, что с них капает кровь. Окинула себя диким взглядом – яркие пятна проступили и на халате. Растопырив пальцы, потерянно подняла перед глазами кисти рук и тонкие темные струйки устремилась к локтям. Первый шок прошел, и я как-то разом ощутила боль! Не сдержалась, зашипев и прикрыв глаза, а бедный Вовка орал, уже не переставая, крепко зажмурив глаза и как корабельный гудок – густым детским басом.

Куда кидаться, что делать – отмываться от крови, вытаскивать стекло? Или успокаивать ребенка? Потерялась…, промелькнуло в голове, что уйди я сейчас и, оставшись один, он испугается еще больше! Задохнулась, что-то перекрыло дыхание, закололо в сердце, в голове вспышка такая… озарение! Или озверение? Что же я делаю с собой, с сыном? Что он сделал с нами? И – ненависть! Лютая, страшная… Вот этот момент и стал не переломным, а окончательным – сейчас я это понимала. Та самая капля…

Пора ложиться спать… Допиваю остаток вина из бокала, хотя уже и не очень хочется, но не пропадать же такому изысканному напитку? Зато утвердилась в своих вкусах – только самый первый бокал представляет собой чистое наслаждение. А потом то ли рецепторы привыкают, то ли алкоголь притупляет восприятие? Встала, ополоснула пустую емкость, выключила бра и подошла к окну… отодвинула тюль. Темно. Мелкий, сухой снежок стучит в окно. По прочищенному тротуару – поземка длинными хвостами. Мимо тусклых фонарей – полосы снега. Занесет опять к утру. Как же мне спокойно сейчас, как мирно…

Сумбурное какое-то повествование получается, скачками, урывками, как и воспоминания. Нужно бы как-то с самого начала, соблюдая хронологию, что ли? Но! Ассоциативная память – во как! Психологи… они такие психологи, от них нахватаешься еще и не такого…

ГЛАВА 2.1

В нашем частном детском саду Новогодние выходные. Их установили родительским голосованием. Если бы хоть одна семья решила водить ребенка в сад сразу после праздника, то вышли бы на работу и воспитатель, и няня, и повар, и охранник. Но Бог миловал. Люди, которые могли позволить себе траты на такой садик, почти все поголовно отдыхали сейчас за границей – на горнолыжных курортах или на теплом море. Поэтому и я сидела сейчас дома – нянечка средней возрастной группы.

Учитель математики и физики в нянечках – нонсенс, но не такая уж и редкость по нынешним временам. Так сложились обстоятельства. Когда мы с Вовкой остались одни, оказалось что я хронически не успеваю… Вечером я забирала его вовремя, но вот утром… парня приходилось будить раньше даже больше, чем на час. А еще доплачивать няне, чтобы она вышла пораньше и приняла его. Я тащила сонного малого через два двора на коляске, укутав одеялом, а он досыпал. Поднимать его в такую рань стало для меня личным кошмаром. Во сколько бы я ни уложила его вечером, утром ребенок отказывался просыпаться, висел на моих руках, жался, глазки слипались, а я будила… тормошила… одевала. Сердце сжималось от почти невыносимой жалости, целовала его, уговаривала…

Раньше сына поднимал и уводил в сад Андрей, он работал совсем рядом и Вовка мог поспать дольше. Я же уходила раньше и до работы добиралась на метро больше часа. Тогда была возможность не уходить из замечательной школы с математическим уклоном, и я этой возможностью пользовалась. Когда она исчезла, то совершенно случайно и очень удачно я узнала – в Вовкиной группе нужна нянечка и зарплата там даже больше, чем в школе, а нервотрепки предстояло в разы меньше. И я ушла из школы, теряя преподавательский стаж, обрекая себя потом на длительные и муторные подтверждения квалификации.

Сегодня шестой день после того, как я рухнула вместе с елкой. И скоро (я посмотрела на настенные часы) – уже через несколько минут к нам зайдет врач – делать перевязку. Я нервничаю, потому что тут имеют место некоторые неловкие моменты. Но и отказаться от его помощи тоже неловко. Это было бы настолько нелогично… понятно же, что ездить на перевязки в поликлинику не так удобно. Это все равно, что открытым текстом заявить, что вижу в нем не только врача, но и мужчину, который волнует. Хотя, что там признаваться? Можно подумать – он ничего не заметил и не понял…

В общем, в голове винегрет и каша из мыслей. Но когда он позвонит в дверь, я открою, впущу его в квартиру и потом разденусь до трусов, делая вид, что совершенно нормально воспринимаю все происходящее. Он же врач… медик. И опять стану покрываться мурашками от его прикосновений… валькирия, блин. И опять сосками хоть номер на телефоне набирай… совершенно неконтролируемая реакция, где-то даже нормальная и предсказуемая – полгода без мужика…, да нет – больше. И, наверное, тут уже не так и важно – нравится он или нет, просто тело реагирует. Мне даже кажется, что если бы ко мне так же прикасался симпатичный дворник Виктор Борисович, то реакция была бы аналогичной. Или нет?

В самом начале была мысль решительно отказаться от услуг соседа, пусть это даже значит мотаться в поликлинику с Вовкой, стоять в очередях и ловить там и в транспорте заразу, передающуюся воздушно-капельным путем. Чего не хотелось категорически. Но потом вдруг поняла, что мой интерес к чужому мужику – это же тоже признак того, что я выздоравливаю, избавляюсь от своей страшной зависимости. Уже избавилась – жарко реагирую на чужие мужские руки на своем теле.

ГЛАВА 2.2

Оживает звонок, я иду и открываю. Саша, как он просил себя называть, стоит за дверью. Он, как вампир, никогда не входит без приглашения. Кроме того – самого первого раза. И я вежливо приглашаю:

– Входите, доктор.

Он понимающе улыбается и у меня появляется стойкое ощущение, что он еще и неплохой психолог. Его улыбка дает понять и мне, что слово «доктор» – это моя попытка эмоционально настроиться, защититься от неоднозначности того, что сейчас будет происходить между нами уже в третий раз.

Саша проходит на кухню, по дороге здороваясь с моим сыном:

– Привет, Володя. Ты сидишь у себя, как мы и договаривались. А я лечу твою маму.

– Ладно, – радостно соглашается Вовка и сам плотно закрывает за собой дверь в комнату. Мы с Леной уже говорили о том, что тот случай мог вызвать у него стойкую фобию – боязнь крови. И Саша сейчас подтверждает это:

– Боюсь, что в медицину твой сын уже не пойдет.

– Ничего страшного, – отвечаю я, – придумаем что-нибудь другое.

Дальше следует команда:

– Разоблачайтесь, пациент.

И я неловко стаскиваю с себя халатик, оставаясь в одних трусах, очень скромных и плотных, надо сказать. Кожа становится повсеместно шершавой, а соски превращаются в твердые камешки. Саша не смотрит на меня, он раскатывает на столе медицинскую укладку старинного вида, которую принес с собой. Я успеваю успокоить дыхание и расслабить мышцы. Сажусь и покорно предоставляю свое тело для перевязки. Глаза лучше не закрывать – будет только хуже. Потому что тогда ощущения обостряются и… в общем, уже проверено, что лучше этого не делать.

Но и смотреть лучше не на него, а в окно… мужик штучный, хотя и не красавец в полном смысле этого слова. Сам тяжеловат, нос крупноват, челюсть жесткая какая-то, стрижен слишком коротко, почти «под ноль», залысины намечаются. Но это вместе со всем остальным настолько в какой-то гармонии, в соответствии, что ли? Так что эти будто бы и недостатки превращаются в неоспоримые достоинства. В общем, все в его внешности на высоте или просто он в моем вкусе. И что хуже всего – он отлично это понимает. И ведет себя соответственно – уверенно и напористо, что для него, скорее всего, просто привычка. Для меня – нет, и я предупреждаю, как он и просил меня делать:

– Будешь лапать – дам по морде.

– Да помню я. Нужна ты мне… – фыркает он.

– Хорошо, – успокаиваюсь я. Вернее, пытаюсь успокоиться, потому что он, наконец, поворачивается и подходит ко мне. Начинает с рук и его профессиональные прикосновения… они сейчас для меня, как самая нежная ласка, как прелюдия к чему-то большему или намек на то, что могло бы… Слишком плавны и осторожны его движения, слишком старательно он сдерживает дыхание… В конце концов, на закуску, так сказать, дело доходит до молочной железы, как он ее называет – до того самого прокола. Он немного вспух, а кожа вокруг покраснела. И Саша недовольно хмурится, сняв сеточный пластырь с зеленой марлечкой на нем. Осторожно проводит пальцем возле ранки, а значит – по ареолу соска, несколько раз слегка нажимая, и я злобно шиплю.

– Я пальпирую около раневую поверхность, пациент, – хмыкает он, сохраняя на лице совершенно равнодушное выражение. Совсем не такое, как в тот первый раз.

ГЛАВА 3

Тогда, когда бедный Вовка трубно голосил, а меня трясло рядом с ним от боли и растерянности, в мою квартиру ворвалась соседка Лена, а вместе с ней незнакомый мужик. Ленка нежно матюгнулась, как может только она и, подхватив Вовку на руки, унесла в спальню, сюсюкая с ним и пытаясь успокоить разными способами. Она потом рассказывала, что даже станцевала для него с перепугу.

А незнакомый мужик потянул меня из квартиры за руку. И я пошла за ним в каком-то шоковом ступоре. Потому что страх за Вовку затмил тогда все ощущения и эмоции. А когда до меня дошло, что он сейчас в безопасности с Ленкой, и я услышала, что басистые вопли стихают, то меня попустило настолько, что мозг напрочь отказался работать – он отходил от стресса.

Мужик затащил меня в соседнюю квартиру – двушку, насколько я помнила. А там – на кухню. Что у него была за квартира и как она обставлена – не помню вообще, соображала тогда плохо. И потом тоже – какими-то урывками вспоминала, как он вынимал откуда-то застиранный тряпичный сверток, раскатывал его, как рулон, что-то доставал из кармашков. Звуки какие-то – шелест, звяканье… Потом, особо не церемонясь, он стаскивал с меня тонкий короткий халатик, что сопровождалось шелестом осыпающихся стеклянных осколков, которые ткань выдергивала из ранок. Те, которые вонзились глубже и обломились, пришлось доставать пинцетом.

Врач работал, а у меня все это жутко болело. Я сдавленно шипела и дышала со всхлипами, и было не до дурных мыслей. Но когда он закончил со стеклом, и, обработав ранки, залепил их незнакомого вида сетчатым пластырем, то потом начал стирать кровь с моей кожи.

Насколько это было необходимо, и делают ли это медики при перевязках – мне не было известно. Но к тому времени, как влажный, смоченный в спирте кусочек бинта первый раз осторожно прикоснулся к моему телу, самые острые болевые ощущения уже прошли. И я смотрела на мир и на мужика, почему-то стоящего передо мной на коленях, не мутными от боли глазами, а уже более-менее осмысленно.

Бинт продвигался по моему телу осторожно и бережно, стирая уже чуть подсохшую кровь, оставшуюся между заплатками пластыря. Спустился к соску, и мужская рука приподняла снизу мою грудь, фиксируя ее, очевидно, чтобы облегчить себе задачу по вытиранию. Я растерялась, глубоко вдохнула, посмотрела ему в глаза и замерла, потому что увидела… Бисеринки пота на лбу и на носу, расширенные зрачки, жестко сжатые губы и затуманенный взгляд, невыносимо медленно поднимающийся от моей груди и потом – глаза в глаза. И по моей коже больше не скользит проспиртованная марля – мягкое полушарие по-хозяйски обхватывает снизу и уверенно сжимает большая мужская ладонь.

Хрясь! Совершенно непроизвольно я сделала сильное и очень правильное движение. И кто его знает…? То ли сказался стресс, то ли еще что, но двинула я настолько сильно, что он не удержал равновесия и повалился с коленей назад и вбок.

– Дурак! – вскочила я и бросилась к двери, а он начал хохотать, выбешивая этим вообще до предела. Добежала до выхода из квартиры, остановилась и спокойным шагом вернулась за халатом. Подхватила его и повернулась опять на выход. Он, все так же валяясь на полу, сквозь смех прокричал вдогонку:

– Не надо! Там может… быть… стекло!

Швырнула халат обратно на пол, будто там прятались змеи. Он опять хохотал – легко, весело…, а мне срочно нужно было к Вовке. Заглянув в глазок, я быстро перебежала в свою квартиру. И понимала уже, что все-то я сделала правильно, кроме одного – это «хрясь» прозвучало не сразу. Длинная такая секунда… тягучая, как мед… Я много чего успела почувствовать, и он отлично видел это.

Из прихожей – сразу в ванную, там всегда висит просторный махровый халат мужа. Влезла в него, морщась от боли в порезах, а в голове почему-то билось то – из отпуска, словно надрывный крик чайки:

– Ка-ать. Ка-ать. Ка-ать. Кать!

Зар-раза… До чего привязчивая. Или это кровь так лупит в виски?

Поморщилась, мотнула головой и пошла смотреть – что там с малым? А они с Леной сидели на кухне и кушали. Перед Вовчиком тарелка с супом и он уже добрался до ее дна, а соседка кромсала вилкой одинокую котлетку. Увидела меня и довольно высказалась:

– Настоящий мужик растет – успокоить можно, только натолкав жоркой под завязку.

Я поморщилась от неприятных ощущений и, порывшись в аптечке, проглотила обезболивающую таблетку. Села рядом с ними и спросила о том, что не давало покоя:

– Лен, а кто это был?

Она внимательно присмотрелась ко мне и хмыкнула:

– А что ты раскраснелась? Сильно болит? Крови много было, скорее всего – повредила крупные сосуды на руках… Это теперь наш сосед, Волошкины продали квартиру. Врач-стоматолог.

– С-стоматолог?

– А какая тебе разница? Врач он и в Африке врач. Каждый из них должен уметь оказать первую помощь. Там вообще первые курсы общие, и только потом специализация. И что здесь такого – помог же? Сильно у тебя там, покажи? – потянулась она приподнять полу халата.

– Вовка испугается, потом покажу. А откуда он сейчас взялся?

– Откуда-откуда… кран мне чинил. Просто присмотреться хотела. А тут такой вопль! Я, честно, думала – ты малого одного оставила, а он куда-то влез. Хорошо, хоть ключ есть. Пока дверь открыла, жутко перес… ты кушай, Вовчик, кушай… страху натерпелась. Знаешь, зайчик, а ты ведь уже поел. Можно мы с мамой поговорим по-взрослому? От спасибо, – провела она моего сына в комнату и, вернувшись, прикрыла за собой дверь. Внимательно и серьезно посмотрела мне в глаза.

– Странно… первая мысль была, что Андрей что-то с тобой сделал. У тебя выражение лица было… как у маньяка на охоте. Я уже глазами искала, кого ты готовишься убить и сожрать.

– Ты что – сдурела? – поразилась я, – он никогда… и пальцем!

– Так это когда было? Слушай… между вами что – искра проскочила? – непосредственно любопытствовала соседка, – что-то такое у тебя на лице… когда ты только вошла. А знаешь – забирай! Я особого интереса к себе не заметила. Зато ты сейчас первый раз чуть не за год на живого человека похожа. Ань, а и правда… он не то, чтобы красавец, конечно, но видный же мужик! Переспи и…

– Я уже пересыпала… – тоскливо протянула я, отворачиваясь и поднимаясь со стула. Открыла холодильник и зависла, вспоминая – что же я хотела? Вспомнила, спросила у Ленки:

– Тебе огурчик дать?

– Да ладно? – поразилась она, – когда это? Сейчас, что ли? Нет… ты о чем, вообще? Ты же про секс? С кем?

– Тогда – когда совсем плохо было. Ты его не знаешь, – вздохнула я и уселась за стол с такой же котлетой на тарелочке.

– На злости – это все не то, и вообще… короче – сократила до минимума и смылась. А сейчас уже и нет необходимости что-то такое делать – окончательно надломилось… выгорело. Когда решала, как успокоить ребенка… истекая кровью. Наверное, всему есть предел.

– Придет же опять…

– Не спешит, как видишь. Да уже и не важно…