Текст книги "Выйди из-за тучки (СИ)"

Автор книги: Тамара Шатохина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 21

– Василий… он самородок. Как раньше трубадуры были, менестрели. Наши русские скоморохи воспринимаются скорее как клоуны или шуты. А Вася не шут, настроение от его творчества другое. Он скорее – бард. Все народные песни, которые живут веками, тоже ведь кто-то выдумал. Не думаю, что сидели и записывали, рифму мучили… Из души вырвалось, они и отпустили, – объясняла мне местный феномен тетя, когда мы возвращались домой.

– А он женат? – старалась я правильно понять для себя причину его сегодняшнего страдания.

– Женат, конечно. Катя всегда вместе с ним приходит, стоит, слушает. Он иногда как пьяный после своих песен и она уводит его. Идут рядышком… хорошая пара, хорошая семья. Дети взрослые уже.

– Как пьяный? Такого раньше назвали бы юродивым…

– Не слушай Антоновича! Все у Василия нормально – и с головой и с мотивациями. И само понятие юродивости со временем извратили. Юродивый раньше считался посредником между Богом и людьми, глашатаем Его отношения и воли.

Возвращались домой мы далеко за полночь. Когда сошли с прогретого за день уличного асфальта в проулок, под ноги легла мокрая от ночной росы прохладная трава, с новой яростью загудели над головой комары. Северная ночь в своей середине уже собиралась взорваться яростным рассветом, который наметился малиновой полосой на восточной стороне. Живут же люди, годами эту красоту наблюдают!

Вовка спал воистину сном младенца. Разув и раздев, я тихонько переложила его в постель, укрыла. И сама легла рядом, укуталась – хотелось согреться после немного сырой ночной прохлады… Проснулись мы ближе к обеду, как, наверное, и многие из тех, кто ходил вчера на кружания.

За те почти два месяца, что мы прожили на Вологодчине, я ходила на эти гуляния каждую субботу. Тому, что они каждый раз проводились, странным образом способствовала погода – все субботы были без дождя и сильного ветра. Я все же станцевала там. Не в тот самый первый вечер, а гораздо позже. И с тем самым Антоновичем. Вначале мне показалось что парень «подбивает ко мне клинья». Именно так выглядело то, что он всегда оказывался рядом с нами, подружился с Вовкой, заговаривал со мной, тянул танцевать… Так оно потом и оказалось, но повернулось все иначе, а не как можно было ожидать. Там, в Куделино, многое казалось странным, но не вызывало отторжения, скорее – чувство необычности и нереальности происходящего.

На кружаниях не обязательно было уметь танцевать так, как «основной состав». Постепенно, разогревшись, так сказать, желающие составляли еще один круг – топтались, кружились и вообще – двигались как хотели, лишь бы под музыку. Антонович вытащил-таки меня, и мы с ним станцевали. Он не стал топтаться и пожимать плечами, а сразу обнял меня и повел в медленном танце, покачиваясь в ритм. Потом прихватил плотнее, прижимая к себе, медленно провел рукой по спине к затылку, заглянул в глаза, загадочно помолчал и вдруг выдал:

– Будем дружить.

Я тоже помолчала, продолжая двигаться под музыку. До этого я просто затаилась в его руках, пытаясь понять – что чувствую? Парень мне нравился – и внешностью, и общительностью, и тем, что оказался моим коллегой – учителем математики и физики в местной школе. У нас нашлась куча общих интересов, мы могли часами обсуждать методы обучения и выражать свое недовольство тем, как скучно – без изюминки, преподается математика и физика в школе. Делились идеями внеплановых занятий и кружка под названием «Занимательная физика», а так же тем для него, способов подачи материала, мечтали о современных наглядных пособиях, даже о маленькой обсерватории.

Но вот так сразу и так категорично – просто дружить? И вдруг поняла, что да – только дружить. Потому что в его руках мне стало просто теплее – по сравнению с «одиночной» прохладой. Мне нравилось, что мы участвуем в танцах, и еще мне было спокойно – я доверяла ему после нашего достаточно долгого знакомства, с ним было комфортно. Я согласилась – мысленно, а вслух поддела его:

– А что ж так категорично-то?

Он тяжко вздохнул и ответил, надо сказать, что совершенно серьезно:

– Просто я надеялся… искры нет, Ань. Я верю в искру. Мы должны были почувствовать притяжение – дрожь, предвкушение, мурашки там… это у тебя. А у меня вообще все наглядно и однозначно…

– С-скотина…

– Сам жалею. Ты мне нравишься и при небольшом усилии… чисто механическом… прижать тебя сильнее, почувствовать ближе, эта скотина однозначно среагировала бы – я не железный. Но вот искра… ее нет, Анька. И у тебя тоже. Ты же даже не вспотела.

– Антонович… ты однозначно скотина.

– Да, Юрьевна, даа…

Мы продолжали дружить. А тетя еще после первого кружания благословляла и на большее, нечаянно обозначив свой взгляд и на наши отношения с Андреем.

– Ты, если хочешь, походи с Антоновичем, присмотрись. Ничего плохого о нем сказать не могу, кроме того что слишком уж он рассудочный. Не по годам. В таком возрасте еще глупости творить, вздыхать, мечтать нужно, а он живет. Что там с Антоновной случилось в том городе, что она сорвалась к нам – я не знаю, а только должно быть – ничего хорошего. А Антонович доучился и следом за ней приехал. Он младший, но похоже что тоже хорошо жизнью битый. Неплохой мужик кому-то достанется, настоящий.

– Я старше его и намного. И я все еще замужем, теть Рис, на что это вы меня толкаете? – попыталась я перевести все в шутку.

– Ненадолго уже… замужем-то. Нужно жить дальше, Анечка. Ты правильно все сделала… Ради совсем постороннего, безразличного ему человека он такое не вытворял бы. А что Антонович молодой – глупости это и совсем не важно.

Она была права, но искра! Ее и в самом деле не случилось. Может, мы затянули с прелюдией и слишком погрузились в дружеские отношения, которые стали для нас комфортными? Схватил бы меня тогда сразу, прижал к себе, провел бы так рукой, будто готовя к поцелую… представила и поняла, что ничего бы не изменилось. Нет ни сожаления, ни того, что должна бы почувствовать от того, что представила себе это. Значит – будем дружить.

Известия от адвоката о состоявшемся разводе еще не было. А Андрей звонил почти каждый день. Когда на дисплее высвечивалось его имя, я включалась, подзывала Вовку и с радостным выражением на лице совала ему в руки смартфон. Они с отцом разговаривали очень долго, часто включая видеосвязь, а я уходила и даже специально не прислушивалась. Главное – малой не тосковал больше о папке. Он поверил, что тот просто очень занят и что сын ему нужен – он часто звонит и интересуется, чем Вовка занимается и что у него нового? А сын рассказывал, захлебываясь от восторга – про телят, про новых друзей, про клубнику и рыбалку, про танцы, на которые он ходит с мамой и с бабушкой, про детский велосипед, что притащил для него дядя Антонович, которому он подбил глаз.

Я слышала иногда – краем уха, мимоходом и посмеивалась. Тяжелого состояния, что преследовало меня до отъезда из Питера, как и не бывало – я словно жила в другом мире, а его личная информационная оболочка преображала все чувства и переживания, пропуская и фильтруя их через себя. Эта легкость, почти вернувшееся ощущение полноты жизни, прекратившиеся состояния удушья и боли в груди заставляли меня поверить в сакральность Куделинского местоположения. И я радовалась, что приехавшие в конце июля родители были с нами.

Этот таинственный микроклимат – он творил настоящие чудеса. Весь август давление у мамы не повышалось до запредельного, папа ходил поплавать в прохладной уже августовской воде и не мучился после этого межреберной невралгией. Хотя зарабатывал ее регулярно, просто неловко повернувшись или открыв настежь форточку. Все же что-то здесь было такое… особенное, нелогичное и антинаучное.

В конце разговора с Андреем Вовка всегда протягивал мне телефон:

– Папа хочет поговорить с тобой.

Я послушно брала аппарат, незаметно нажимала отбой и щебетала в трубку – о том, какой Вовка послушный, о том, как хорошо он ест, что гоняет на велосипеде и это не опасно – транспорта в поселке почти нет, да и машины здесь не ездят, а почти ползают. Про то, какая гигантская клубника выросла на грядке и название у нее какое смешное, а мы ею объедаемся. И что руки у нас до локтей в царапках, потому что малина за рекой колючая…

Я не хотела слышать его голос, живо вспоминать все и опять чувствовать себя стерво-старухой. Мне это еще предстояло, когда я вернусь домой. А здесь меня и мои чувства защищала иномирная оболочка, отделяющая этот поселок от настоящей реальности. Зачем же было портить ее волшебный эффект?

ГЛАВА 22

К сентябрю нужно было возвращаться на работу. И где-то в середине августа я впервые задумалась о возможности переезда в Куделино на пмж. А почему нет? Тете будет веселее с нами, одной куковать не так уж и радостно, особенно зимой. Она не то чтобы тосковала в одиночестве… Соседи, подруги, ученики, кружок поэзии при школе, который она продолжала вести, не дали бы заскучать. Но старые люди начинают испытывать страх перед одиночеством, совершенно неосознанный, но оправданный. Например, соседка тети Рисы просила каждый день заходить и проведывать ее. Боялась, что умрет, да так и будет лежать, пока «не пойдет дух». Над этим даже не тянуло посмеяться, потому что страх был вполне понятен. Мы с тетей не говорили об этом, но то, как исправно она каждое утро проверяла соседку, говорило минимум о понимании.

У нее были дети – два моих двоюродных брата. Я ничего не имею против сыновей, а Вовку… про него все ясно. Но дочка… я уверена, что будь она у тети, то не позволила бы той доживать свой век в одиночку. Если бы и не переехала сама жить в глубинку, то точно забрала бы старушку к себе, в ту же Канаду, где сейчас работали и временно жили оба моих двоюродных брата.

Вот я и задумалась – как замечательно было бы остаться здесь, работать в местной школе, а Вовку отдать в тот садик с корабликом-флюгером на крыше. Из двух небольших детских садов именно он понравился мне больше. Там во дворе была устроена современная детская площадка, не уступающая тем, что обустраиваются в больших городах. Даже покрытие – мягкое, будто из упругой зеленой резины, такое сейчас делают в новых районах Питера. Оказалось, что эти прогрессивные новинки появляются здесь благодаря Антонине Антоновне. Женщина вкладывалась не только в свой бизнес – животноводческий комплекс, но и в сам поселок и его инфраструктуру – садики, школу, асфальт, освещение… Это было дорого, то же покрытие детской площадки заливала, наверное, какая-то машина, а ее еще нужно было доставить в нашу глушь.

Как же мне хотелось узнать… любопытство разбирало – что стало причиной ее переезда в «глухомань»? А по большому счету это так и было – до железной дороги не ближний свет. До шоссейной трассы чуть ближе, но тоже… Спрашивать об этом Антоновича я не рискнула – не настолько мы с ним сблизились, наша отношения вообще не предусматривали продолжения. Я не только в любовь на расстоянии, я и в дружбу на расстоянии не особо верю.

Но пришло время и, проводив родителей, и мы с Вовкой тоже выехали к месту жительства. К концу августа я уже стала «свободной» женщиной, будь она неладна – такая свобода. Я бы даже почувствовала облегчение, а может и порадовалась, что развод состоялся и больше не предполагается нервных потрясений. Если бы это полностью закрывало вопрос отношений с Андреем, если бы мы больше не пересекались, и я получила бы возможность потихоньку привыкнуть и забыть его. Ага!

Квартира встретила нас стерильной чистотой. Я специально прошла по всем трем комнатам и, не веря своим глазам, потыкала пальцами в столешницы на тумбочке и компьютерном столе. Ванная, кухня, туалет сияли чистотой и благоухали. Я задумалась… Прошла и заглянула в холодильник – забит продуктами – теми, что мы покупаем всегда. И кастрюлька с супом. В судке – куриное филе кусочками в сметанном соусе с тмином – блюдо, которое Андрей придумал сам и показательно готовил, когда хотел порадовать меня. Не сказать, чтобы я его очень любила, но сам факт, что мужчина стоит у плиты для тебя… А суп мой любимый – с фрикадельками.

Андрей умел готовить – в университетском общежитии была оборудована кухня и они готовили там для себя – парни. Мама написала ему рецепты простых в приготовлении блюд, и Андрей освоил их. Четыре года он прожил в курсантском общежитии. Я стояла и смотрела в нутро холодильника…

– Мам! А что мне кушать? Покажи, дай я посмотрю, – лез Вовка мимо меня к холодильнику… и я отмерла.

Все не прояснилось, но хотя бы получило какое-то объяснение, когда мы поговорили с Леной. Она сама зашла к нам, услышав шум в квартире – Вовка соскучился по своим игрушкам и носился то с самолетом, то со стрекочущим автоматом. Я гремела кастрюлями, пыталась докричаться до сына – в дом вернулась жизнь, жизнь громкая и шумная.

– Привет, гаврики! Наконец-то! – тормошила она Вовку.

– Соскучилась? По кофейку? – улыбалась я.

– Некогда мне за вами скучать. Я теперь работаю по-настоящему и в серьезном месте. Тот проект, что мы вели группой – по его результатам мне предложили работу. Та же информационная компания, хорошие деньги, но рабочий день от и до.

Я сразу поняла – о чем она, потянула ее на кухню и мы с ней прошли туда.

– Найми няню или доплачивай той, что в саду. Я больше не смогу помогать тебе с малым. Уже проверено – дома я к восьми вечера.

– Ну… жаль, конечно – ты же помогала бесплатно, – хмыкнула я, – но ты довольна работой? Это главное. Я что-нибудь придумаю, не переживай.

Мы еще поговорили о нашей поездке, о ее работе, а потом она сказала, задумчиво глядя на меня:

– Твой каждую субботу и воскресенье был тут, как штык. С утра и до вечера, будто вы и не уезжали. Вчера шумел пылесосом весь вечер. Развод состоялся?

– Да, – я перестала суетиться в желании угостить ее и присела за стол. Мы напряженно смотрели в глаза друг другу. Ленка хмыкнула:

– Совет в Филях… Что с разделом имущества, общими средствами? Квартира?

– А что квартира? Квартира считай – служебная, в полной собственности она будет спустя десять лет отработки на предприятии. А средства… Андрей открыл счет на мое имя и теперь все нажитое непосильным трудом – пополам. А почему ты интересуешься?

– Не понимаю, что происходит. Ты подала на алименты?

– Нет. Он каждый месяц переводит нам половину зарплаты.

– Блаженная… Ну, с этим понятно… ладно, в субботу же он придет? Придет, конечно. Знает уже, что вы здесь. Аня! У меня когнитивный диссонанс!

– Не матерись, – хмыкнула я, веселясь.

– Я серьезно. На х… было все это делать, если он сбегает от нее сюда? Ведь он сбегает.

Я покачала головой и хмыкнула уже невесело:

– Он отслеживает и опекает свой прайд, Лен. Давай о приятном. У Вовки нет ботинок и сменки в садик. Задние лапы за лето сильно выросли. Хотела не просто, а с удовольствием сходить в магазин, посидеть в кафе – там, где детская игровая, а ты теперь не сможешь с нами – жаль.

– Завтра смогу. Прямо туда часам к шести. Обязательно сходим.

Большой отдел детской одежды и обуви в «Шайбе», где мы любили одевать Вовку, находился через два квартала от нас. На следующий день мы пошли туда пешком. Раньше ходили все вместе – с Андреем. И, как оказалось – он не забыл дорогу туда. Мы встретились с ними в том магазине – с ним и с ней.

Все случилось как-то сумбурно, быстро, это трудно объяснить. Я вспоминаю сейчас… неожиданность, да – потрясение из-за внезапности их появления. И еще были эмоции – нехорошие такие эмоции и открытия… неприятные и болезненные для меня. Все же намного легче думать, что мужем руководит в большей мере чувство долга и ответственность, как он убеждал, а не новая любовь. А тут… нет, не было прямого подтверждения ни той, ни другой версии, но я поняла, что это возможно. Все было настолько на ощущениях – я просто подробно опишу.

Мы с Леной вдумчиво выбирали детскую обувь, а вот Вовка скучал. Мужчины вообще не очень любят ходить по магазинам, даже если одежду покупают для них. И он первым увидел их. Мы с Леной дернулись от его вопля: – Папка!!

Малой несся через торговый зал ко входу – он был не так далеко от нас. И я увидела – в отдел вошел Андрей, а из-за его плеча выглядывала она. О ней я уже писала, но вот он… Первое его движение, первый порыв был – прикрыть ее собой. Я понимаю, что неосознанно – громкий звук, неожиданность, но он дернулся защитить ее…, а получилось – от Вовки.

Малой добежал до него, и Андрей отмер – подхватил его, обнял, прижал к себе, целовал, но все так же – стоя у входа, будто оставляя для себя путь к отступлению. Перед этим он оглянулся и успел что-то ей сказать, а она смотрела на него будто с мольбой о помощи. И они ушли сразу же.

Он сказал Вовке, что в субботу обязательно придет к нам, а сейчас очень спешит – малой сказал это потом. А Андрей опять поцеловал сына и, развернув его ко мне, слегка подтолкнул. На меня не смотрел вообще. Взял своего ангела под руку и вывел из отдела. Я не следила за ними сквозь стеклянную перегородку – смотрела на малого. А Вовка, оглядываясь на уходящего отца, медленно шел к нам. Я прошептала дрожащими губами:

– Ленка, что мне сказать ему?

– Да б…ь же! Правду? – прошипела та, – что его папка м…ак? Во-овчик, зая ж ты моя золотая! – защебетала она, – как же жаль, что у папы так много дел. Придет? Не просто придет – прибежит, куда он н-н… денется? Он же соскучился!

Потом, когда вся нужная обувка была куплена, уже дома мы с ней поговорили.

– Ты видела ее?

– Да…

– П…ц, Аня… Да там идиллия! Он же трясется над ней. А как она смотрела! А-а… и к лучшему, по крайней мере, тебя оставит в покое. И что они там забыли – в детской обуви?

– Удобную обувь для беременной? – вдумчиво уставилась я в окно. Ленка – это вообще что-то… Всегда прет, как танк и режет правду-матку, невзирая на то, как людям это слышать. Называет вещи своими именами, расставляет все по своим местам. Никакой деликатности, никакого такта – моя персональная шоковая терапия. Дурочка одинокая – ведь она и с мужиками так же… А может, так и нужно?

– Ладно… тогда если все так? – размышляла она, – что тогда он делал здесь все выходные, и без нее, заметь?

– А мне уже должно быть по фигу, – радостно оскалилась я на нее.

– Не верю, – отметила она тоном Станиславского и добавила со злостью: – Я бы сегодня убила его за Вовку.

– Лен, вот ты странная. Он что – должен был познакомить их? Он не хотел, чтобы мы их увидели. А она нас – расстроится же, расплачется, что там еще? Там же все понятно… да и Бог с ними! Нам что – больше поговорить не о чем?

А ночью я все обдумала. Да, ему нельзя было сводить их вместе – сына и эту женщину. Но раз уж они столкнулись, то он вынужден был выбирать – с кем из них остаться. Просто на время – для того, чтобы поговорить. И он выбрал ее. А мог бы попросить ее подождать десять минут в кафе – они там на каждом этаже, ведь так давно не видел малого. Но он просто сказал соскученному растерянному Вовке пару слов и быстро ушел. Он не видел его целых два месяца, и просто наскоро поцеловал и ушел!

Я с ужасом думала о том, что в субботу он придет и я увижу его вблизи, что мне придется говорить с ним. Это сегодня с ужасом, а к субботе будет настоящая паника. Нет, я, конечно, не подам виду… Но насколько легче было бы не видеть и не знать всего этого. Опять из меня по кускам будут тянуть душу, а еще Вовка…, я же целый вечер только джигу для него не танцевала – все отвлекала, все зубы заговаривала. Вот как ему все объяснить, как сказать? Почему опять я, почему все валится на меня? Сам бы и объяснил сыну что происходит.

Господи, бедный Вовка! Его растерянная мордашка, медленные, неуверенные шаги к нам…, а еще я помню их. А ведь это больно, а ведь совсем и не по фигу… Да мне даже имя ее узнать страшно – это как мысленно облечь во плоть абстрактное нечто, а тут – увидела вживую. И поняла их отношения… наверное.

Вдруг со страшной силой захотелось вернуться под защиту того волшебного Куделинского щита, опять отгородиться от всего остального мира расстояниями, и я встала, взяла телефон, пошла на кухню и во втором часу ночи позвонила тете и посоветовалась с ней. Она звала.

Но утром я смотрела на это уже по-другому – жилье, работа, садик, привычка, хлопотно…

ГЛАВА 23

Когнитивный диссонанс – это когда наш рассудок сталкивается с событиями, фактами или понятиями взаимоисключающими друг друга, и чувствует острый дискомфорт от невозможности понять и объяснить это для себя. Понять Андрея тогда было практически невозможно. Во всяком случае, я не понимала. И этот диссонанс приводил меня в смятение.

Как можно было понять и соотнести между собой то, что было в обувном магазине и то, как он появился у нас через день? Прозвучал дверной звонок, и я открыла дверь безо всяких – это могла быть только Ленка. Андрей раньше всегда предварительно звонил на трубку и предупреждал о своем приходе, чтобы мы с малым не ускакали куда-нибудь на прогулку в выходной день. Я могла это сделать, чтобы не видеть его, и он знал это.

А тут в дверях – он, хотя до отпуска всегда приходил гораздо позже – ближе к одиннадцати, давая нам выспаться. И я замешкалась и не отступила в сторону сразу, пропуская его в квартиру. И тогда он сам молча отстранил меня, взяв за плечи и переступая через порог. И его руки задержались, и стиснули предплечья, а я растерялась и соображала очень медленно – от неожиданности. Стиснув пальцы еще сильнее, он чуть качнулся ко мне, а потом сразу отпустил и прошел мимо… не сняв обуви! Я шла следом и смотрела на его туфли в уличной пыли, что прошли по полу прихожей и ступили на почти стерильный ковер в гостиной… немыслимо, нереально…

– Вовка! Вовка, ты где? – крикнул он, не оглядываясь и не глядя на меня. Малой выскочил из комнаты и замер, вытаращив глаза и улыбаясь. Тогда Андрей кинулся к нему, схватил, поднял, прижал к себе и, уткнувшись в его шею лицом, забормотал:

– Вовка… Вовка… Вовка…

Так и стояли – он с малым на руках, который через его плечо таращился на меня и я, замершая в дверях. Сын сыто и довольно улыбался, обхватив Андрея руками и ногами.

– Покажись мне, – отмер отец, поставив его на пол и отступая на шаг, оглядывая сокровище. А Вовка широко раскинул руки и сам тоже посмотрел на себя – на живот, на ноги. Глупая маленькая бестолковка…

– Загорел и правда – как негр, а вырос! А ну-ка, тащи сюда линейку и карандаш, – потянул Андрей малого к дверной лутке, на которой мы отмечали его рост.

Вовка побежал за линейкой, а Андрей оглянулся, наконец, на меня и широко улыбнулся:

– Аня…

Потом они с сыном отмечали рост, спорили, шутили, смотрели рисунки, которые тот привез с собой из отпуска – самые удачные. Андрей, наконец, разулся, виновато глядя на меня и опять странно улыбаясь. И никаких объяснений, никаких оправданий своему поведению тогда. Он даже не взглянул на меня в магазине! Я ушла на кухню и сиротливо приткнулась там. Сидела и думала – а что, собственно, изменилось после развода? Он действительно делает вид, будто ничего не произошло. Развод? О чем вы вообще? Подумаешь – глупая женская блажь, ведь он сказал, что для него он не будет ничего значить. Вот так просто пришел, как ни в чем не бывало! Манипулятор хренов! Я подхватилась и решительно пошла к ним.

Помню, как сейчас: смотрю, а они привычно сидят на ковре, а ковер вокруг устлан листами изрисованной бумаги и Вовка объясняет отцу:

– Это вот… такой дед, а это бабушка Вера в сарафане, а ведро с красным – это с клубникой. Нигде в мире нет такой вкусной клубники, как северная, пап. А вот тут лодка такая…

Я смотрела на них, на Андрея, а он – на меня. И так правильно было то, что они вот так вот сидят – как в тот наш последний вечер. Это было так, как оно и должно быть, но вот только я отлично помнила, что есть это «но». Поэтому мне необходимо было максимально отдалить его от себя, обезопасив нервы, и при этом не обездолить малого.

– Вовчик, – прошла я в комнату, села в кресло и, наконец, обратила на себя внимание сына: – Сейчас закончилось лето, потом настанет золотая осень, а за ней – осень поздняя, с дождями, сильным ветром и холодами. Пока погода позволяет, я предлагаю вам с папой (если, конечно, он не очень занят по выходным), походить по тем местам, в которые ты хотел попасть – аквапарк, океанариум, что там еще? Какие еще у тебя мечты?

Андрей так же сидел на полу, но смотрел на меня уже без улыбки. А сын с радостным энтузиазмом озвучил список мероприятий, которые следовало запланировать и осуществить до начала холодной и дождливой поздней осени.

– Пап, ты же сможешь, сможешь? – теребил он отца за рукав тонкого джемпера. Тот медленно отвел взгляд от моего лица и перевел на сына.

– Сынок, я должен сказать тебе одну очень неприятную вещь. Нет, это не касается аквапарка и горок…, туда мы обязательно сходим. Дело вот в чем, – замялся он на секунду, – твой папа далеко не такой умный, каким всегда считал себя…

– Нет, пап, ты…

– Да, Вова, да. Я совершил ужасную ошибку, из-за которой теперь не могу жить вместе с тобой и мамой. Я даже не имею права просить прощения за то, что сделал, потому что очень сильно виноват. И мне очень плохо без вас… Я очень жалею, но сейчас еще не могу все исправить. Мне придется некоторое время опять… приходить только на выходных. Но все это не значит, что я перестал любить вас. Ты не будешь сердиться на меня слишком сильно?

– Я бы, конечно, сильно погорячился… – начал Вовка, и Андрей растеряно завис… повернулся ко мне с вопросом в глазах.

– Вова услышал это выражение, и оно ему очень понравилось. И теперь мы часто слышим его…

– Наверное, я бы сильно погорячился, если бы сердился на тебя, – не дал сын сбить себя с мысли.

– … не всегда в тему, – закончила я.

– Ну почему же, если я все понял? Я рад, Вова. Сложные обороты речи не так просто употреблять, но ты научишься, обязательно. Ань, я сейчас прямо с работы…

– Суббота… утро… – задумчиво проговорила я, глядя на окно.

– Еще со вчерашнего дня, работали всю ночь – аврал… проверка. Если тебе не трудно, то хотя бы яичницу, я бы с…

– Да, да, конечно, – поспешно ушла я обдумывать все это. Потому что подумать было о чем.

Я тогда накрыла им на стол и ушла по своим делам. Нужно было прикупить кое-что по мелочи, но основная причина была в том, что я просто сбежала, не зная что мне делать. Все это было неправильно, а как сделать правильно – на тот момент я просто не соображала. Диссонанс рулил… где-то там его ждала любовница, а-а… чем там не шутят – может уже и жена?

А он сейчас дома и с ним в нашем доме сейчас так, как было до всего этого. И знакомый запах туалетной воды, и его габариты, уютно потеснившие наше домашнее пространство, и вид в этом его любимом джемпере – все это было необыкновенно к месту. И убить его больше не хотелось за Вовку, вроде уже и не за что – видно же, что зверски скучал. И не разговаривать с ним, игнорируя, как будто не стало причины – отношения выяснили и развелись. Ведь не спросишь же – а как там твоя…, а что ж ты сбежал от нас в магазине, а почему ты закрываешь ее собою, хранишь, спасаешь – даже от Вовки? Не успев даже подумать – на чистых инстинктах…

– Мужик сказал – мужик сделал… – кипела я. Сказал, что развод для него ничего не значит – и меня приучает к этому. А я замерла, как глупый суслик над норкой – то ли испуганная, то ли очарованная. И чтобы опять начать его ненавидеть, как он этого заслуживает, мне приходится на канате притягивать в свое воображение эту проклятую любовницу и пытаться представить себе… а не получается, потому что он ведет себя не так, как нужно, как должно и положено в нашей ситуации. Какие-то проклятые качели – то туда, то сюда – думала я с отчаяньем. Самое время начинать материться.

И когда он уходил, я сорвалась… Никогда я не унизилась бы, упрекая его в невнимании ко мне. Но вот за Вовку… я просто не смогла промолчать. И когда, уже ступая за порог, он посмел сказать:

– Спасибо за Вовку. Сегодня я счастлив первый раз с самой весны…

Я злобно прошипела в ответ:

– Потому и дернулся защищать от него своего ангела? Ее? От нашего Вовки? Прикрывая грудью!

Андрей замер, а потом шагнул назад в квартиру и припечатал меня к стенке, схватив за плечи. И пораженно прошипел-простонал, заглядывая мне в глаза:

– Эт-то выглядело та-ак? А-ангела?! Я прятал от сына свой самый страшный позор, Аня! Я оберегал его. Я еле расцепил руки, ноги от него не шли! Я от стыда глаза не мог поднять на тебя! Да-а, я очень виноват перед тобой, но как ты могла подумать, что я от Вовки…?

Резко отнял руки, крутнулся на месте и ушел, а я осталась – пришибленная и непонятно виноватая. Потерянно думая – а почему я, и правда…? Размышляла об этом весь вечер и до меня потихоньку доходило, что из-за своих личных обид я привыкла думать о нем исключительно плохо. Я даже не приняла во внимание то, что он убрал для нас квартиру, закупил продукты, приготовил еду… Ленке говорила об этом с иронией. Я с ходу стала придумывать тайный смысл его действиям, искать подвох. Да его и не нужно было искать – я сразу увидела в этой его заботе вражеские происки. Я была настроена исключительно на негатив – вот в чем дело.

А еще я тогда думала о том, что сейчас на его месте я бы плакала… И вспоминала эти его почти подвывания, когда он говорил, сбитое дыхание, пальцы, которые будто судорогой свело на моих плечах… Он опять заставил думать о себе, напомнил, не дал забыть себя – такого, каким он был все восемь лет. Я не собиралась ничего менять, я даже не плакала о нем больше, но эти его слова, этот вид – их с сыном… он вселил в меня странное и неоправданное чувство вины – перед малым. И вполне понятное и, как тогда казалось – заслуженное, перед ним – за то, что посмела думать, что он не любит Вовку больше всех на свете.

И само присутствие Андрея в тот день почему-то не вызывало особого отторжения. И ощущение его рук на моих плечах… Я потерянно думала о том, что ничего еще не прошло и мою любовь к нему полностью не смыло обидами и ненавистью. Слишком сильные это чувства – и любовь, и ненависть, и я все еще кипела ими – он тогда был далеко не безразличен мне. Я чувствовала сильный внутренний дискомфорт – не понимая уже саму себя.

Когнитивный диссонанс рулил…

А потом все встало на свои места – вполне понятно и уже почти привычно. Но только вот легче мне от этого почему-то не стало.