Текст книги "Выйди из-за тучки (СИ)"
Автор книги: Тамара Шатохина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Глава 15
Я ехала к тете и знала, что она обязательно спросит – почему не приехал мой муж? И придется рассказать ей обо всем, вот только о чем следует говорить, а о чем – нет? Я уехала из дому, чтобы отдохнуть и отвлечься… чтобы не сойти там с ума. Говорить, и даже думать об Андрее было тяжело. Особенно сейчас…
Целый месяц он жил в доме у другой женщины, и мы видели его только по выходным. Каждую субботу и воскресенье он приходил с утра и зависал с Вовкой до самого вечера – дома или на прогулках. А вечером всегда уходил в одно и то же время, очевидно, оговоренное с ней. Это царапало и дико бесило, бесила вся эта ситуация, весь его вид – как всегда аккуратный и ухоженный. Он и сам отлично умел ухаживать за своей одеждой, но я почему-то представляла ее, наглаживающую ему футболки. С ним я почти не разговаривала – только «да» и «нет» и остальное в том же духе. Трудно было выдавить из себя даже минимум слов. Как и просто смотреть на него. Скользила взглядом, открывая ему дверь и закрывая за ним, чтобы удостовериться, что ушел. Каждый раз перед его уходом возле входной двери мы соблюдали своего рода мазохистский ритуал – я спрашивала с сумасшедшей надеждой, надеясь, что сегодня он не сможет устоять:
– Останешься?
– Не могу, – глухо и решительно отвечал он.
Все дело в том, что в свой самый первый приход в качестве «воскресного» папы, он все терся возле меня. Все старался коснуться, а то и прижаться. Я осторожненько обходила его стороной. Уже ближе к вечеру он занял чем-то сына и, прикрыв дверь на кухню, прижал меня к подоконнику на кухне и стал целовать шею, а потом и плечи прямо через халат. Его колотило… он задыхался, сопел в ухо, как зверюга, грудь ходила ходуном, его сердце лупило мне в лопатку, как ритуальный бубен. Я замерла от неожиданности, а потом и меня повело и накрыло… Поплыл взгляд, под кожу хлынул жар, бросился в лицо. Тело отяжелело, и я привычно откинулась ему на грудь, подставляясь его рукам. Тоже накрыла какая-то отчаянная дикость… заразная, наверное. Похоть чистой воды. А все виноваты воспоминания, ассоциации…
Он часто вот так подлавливал меня, успевая всласть потискать и зацеловать, отслеживая, чтобы нас не застал Вовка. Это было как обещание того, что последует за этим ночью. Но никогда еще не было так, как в тот момент, после того, как я уже решила, что потеряла его – так отчаянно. Прижимаясь спиной к дергающейся от рваного дыхания груди, я простонала с надеждой:
– Останешься…?
– Анечка… да, да, Анечка, – почти рычал он, стаскивая халат с моего плеча.
– …на ночь? – выдохнула я, и он на миг застыл, не выпуская меня из своих рук, а у меня сердце тогда замерло и… через раз.
– Не могу, – хрипнул угрюмо и безнадежно, отступая на шаг, отстраняясь.
– Как хочешь, – потерянно прошептала я, опуская голову и упираясь ладонями в подоконник. Что-то почти ощутимо рухнуло внутри, оставляя пустоту и успокаивая несущуюся с сумасшедшей скоростью кровь. Сознание прояснилось и осталось одно желание – чтобы он скорее ушел.
Шесть раз до нашего отъезда он приходил по субботам и воскресеньям – весь июнь. Я видела, что он хочет меня, чувствовала это, даже когда он не касался и не стоял рядом. Знала по звуку его дыхания, по голосу. Между нами искрило от нашего общего желания и моей ярости, ревности и непонимания. Эти выходные были пыткой, и вместе с тем я так ждала их, в надежде, что что-то изменится! Что он вернется, потому что я уже поняла, что он, и правда – не спит с ней, иначе не сходил бы с ума, только коснувшись меня.
Мужика колотит от неудовлетворенности, это понятно, потому что я оставалась после его ухода такой же – измотанной и морально и физически. Но я просто не могла! Я не хотела делать это крадучись от еще не спящего Вовки. Где-нибудь в ванной, стоя, наспех…или, как тогда на кухне – как зверье, забыв о ребенке. Я страшно истосковалась по нему. И даже проклиная свою уступчивость, я уже согласилась бы быть с ним, но по-человечески, как муж и жена – в нашей комнате, в постели, которую я каждый раз перестилала перед его приходом – чистую, свежую. В конце концов, я, как жена, имела право на супружескую постель!
И когда он уходил в очередной раз, замирая возле двери и глядя на меня с виной и сожалением, жадно вдыхая мой запах в тесной прихожей, я обязательно спрашивала, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, не взорваться истерикой:
– Ты останешься?
– Не могу.
Закрыв за ним дверь, я уходила в ванную, зажимала рот кляпом из полотенца, и, включив воду, выла и корчилась на полу, не в силах устоять на ногах. Я не понимала его, не понимала – что происходит? Что его так крепко держит, даже когда он совсем теряет голову, когда все уже на одних инстинктах, почти без участия разума? Я не выдержала этого испытания похотью. А вот он сумел остановиться тогда, почему так, из-за чего?
Я болела всем этим и все сильнее становились приступы слабости после его ухода, все дольше и сильнее болела голова – почти до утра. В понедельник я приходила в школу разбитой, к среде становилась похожа на человека, к субботе – на женщину, которая ждет непонятно чего, которая хочет нравиться, хочет, чтобы он, наконец, остался хотя бы на час дольше оговоренного с ней времени!
Но нет… А в последний раз он пришел… сытый, потерянный и виноватый, прячущий от меня взгляд. А еще – непонятно для меня, просто непостижимо… решительный. Определился окончательно? Я как-то сразу поняла – что именно в нем изменилось. Поняла что произошло. Меня тогда скрутило жгутом, странное ощущение – ничего не болит, а внутри все напряжено до предела и словно сжато прессом – собралось, окаменело. Я оставила их с Вовкой и ушла к Ленке. Молча протиснулась мимо нее, прошла в комнату и села на диван, покачала головой – не могу говорить. Она постояла, посмотрела на меня и ушла работать за свой стол. Я еще немного посидела, а потом прилегла и уснула. Пробыла у нее почти весь день и вернулась домой только к его уходу. И провожая его в этот раз, уже не стала спрашивать:
– Ты останешься?
Я поставила его в известность, что подаю на развод.
– Каждая замужняя баба знает – не дашь ты, даст другая, – не понимала меня Ленка, – что тебя переклинило на этом «останешься»?
– Не знаю… это важно. Невозможно переступить. И дело в не просто – «дать». Он не принял это мое условие – просто какую-то мелочь по сравнению с… нами. И я сдалась тогда, а он не остался. И не принял наказание, которое я несла вместе с ним. Крохотное, Ленка, совсем малюсенькое по сравнению с его проступком – сраное воздержание… месяц, всего месяц о котором он говорил. За то, что ушел к ней. Почему ломать себя должна я? Я больше не буду.
ГЛАВА 16
Куделино – это большой поселок с несколькими тысячами жителей. Для северной части Вологодчины – целый город. Центральная, а так же две прилегающие к ней улицы застроены кирпичными трехэтажками, а вокруг широко и привольно раскинулся деревянный частный сектор. Все дома там сложены из бревен очень хорошего качества. Я определила это по тому, что они не почернели со временем. Из окон поезда мы с Вовкой наблюдали и другие северные деревни, и они были темными и унылыми.
Я знала, что в деревянном доме дышится легче, потому что жила в таком некоторое время. Но снаружи, как ни расцвечивай их разукрашенными подзорами и ставнями, они (особенно старой постройки) все равно производят удручающее впечатление. А вот здесь дерево, похоже, чем-то грамотно обрабатывали и стены домов имели приятный серебристо-серый цвет. А несколько новых, мимо которых мы проезжали, все еще желтели совсем свежей древесиной. Этот населенный пункт не вымирал, как многие северные села и поселки, он развивался.
Моя тетя еще в юности вышла замуж за жителя Вологодчины, и он увез ее за собой в это самое место, куда его назначили на должность директора школы. Тетя Риса работала здесь же учителем русского языка и литературы, как и моя мама. И так – до самой старости. Уже не стало дяди Вани, и его жена последние пять лет жила одна, а лет ей было восемьдесят четыре. Она была старшей из сестер, моя мама младшей и разница в возрасте составляла девятнадцать лет.
Дом, когда-то с любовью выстроенный для семьи директором школы, до сих пор оставался крепким. Я залюбовалась им, когда мы с Вовкой зашли во двор. Окна, которые в северных избах делали маленькими, экономящими внутреннее тепло, здесь поставили на южный манер – широкими и светлыми. Крышу незадолго до своей смерти дядя Ваня перекрыл металлочерепицей веселого вишневого цвета. Она хорошо смотрелась со светлыми серыми стенами. Дом был поставлен на высокий деревянный фундамент, обработанный чем-то темным, скорее всего – масляной отработкой, а к входной двери вели несколько ступеней, защищенных навесом.
Я обвела взглядом поросший низким клевером двор, большой куст черемухи у стены, пару рябин, дорожку из смородиновых кустов, колодец, который был уже не нужен – к домам не так давно провели воду. А еще – газ, тут поселку просто повезло – крупная ветка газопровода проходила где-то рядом. Так что теперь не нужно было топить дом дровами, внутри стоял двухконтурный котел, обеспечивающий и тепло и горячую воду. Все это я знала из наших с тетей телефонных разговоров. Вовчик затоптался рядом, и я успокоила его:
– Здесь тебе не будет скучно. Вон там, за домом – речка. Только одному туда ходить нельзя, запомни это, пожалуйста. Мы будем ходить туда вдвоем – сколько ты захочешь. Будем купаться и ловить рыбу, загорать и кушать клубнику. Зайка моя, нигде во всем мире нет такой вкусной клубники, как северная. Ты будешь бегать в одних трусиках и загоришь, как негр. А еще – будешь ходить босиком, это очень полезно для здоровья. Я здесь когда-то тоже проходила все лето босиком, – улыбалась я, с удовольствием оглядываясь вокруг.
– Все будет, как скажешь, – раздалось от двери с улыбкой. Мы с сыном оглянулись и увидели тетю. В легком спортивном костюме и цветастом фартуке поверх него, она стояла в дверях. Мне показалось, что она совсем не изменилась с тех пор, как гуляла у меня на свадьбе. Совсем седая, чуть полноватая, низенькая, она гораздо лучше смотрелась бы в юбке. Но сейчас такое время… люди одеваются, как им лучше. И даже старушки в деревнях носят спортивные костюмы, потому что им это удобно и что тут поделаешь?
– Заходите уже, Анечка, что вы там встали? Ну, дружочек, иди сюда – знакомиться будем, дай я тебя обниму… большой, просто огромный стал! На фотографиях не видно. А что же ваш папка, где он сам? Аня, где твой Андрей, не смог приехать?
– Папка с нами больше не живет, – вдруг выдал сын и я обмерла. Растеряно глянула на тетю и кивнула головой – все так. Она не стала расспрашивать об этом. Мы с сыном вошли в дом, разместились в большой и светлой комнате, переоделись и умылись с дороги, потом кушали суп и шанежки, пили чай с молоком.
Я рассказывала, как мы доехали, а из головы все не шло – за своими переживаниями я совсем выпустила из головы малого. Нет, я не забросила его, не перестала уделять внимание. Мы играли с ним в игры, читали книжки, обсуждали важные садиковские дела, но я как-то упустила из виду, что он взрослеет. Он уже очень многое понимал, а мы с Андреем все продолжали считать его маленьким и по-детски глупеньким. А он многое понял сам. Сердце мучительно сжалось, когда я представила как он сам, безо всяких объяснений и помощи с нашей стороны, осмысливал и делал выводы своей маленькой светлой головкой. Как тяжело ворочал он в ней свои детские мысли, пытаясь понять – что происходит в нашей семье, почему папка больше не приходит с работы? Почему мамка скулит по ночам, а его из сада часто забирает чужая тетя?
– Вовочка, – запоздало сорвалась я, когда мы уже поели, и упала перед ним на колени, обнимая маленького мужичка под спинку и заглядывая ему в глаза:
– У нас все будет хорошо, вот увидишь. Папка просто очень занят на своей проклятой работе. Она… очень трудная, сынок. И он может вырваться оттуда только на выходные. Он страшно скучает по тебе, он говорил мне об этом. И он всегда просто бежит к тебе, как только… его отпустят. Он очень любит тебя. Вовка! Вовка, ты что? Не плачь, зайка, не нужно реветь! Ты мужик или кто?
– Я не буду, – шептал, всхлипывая, сын, – а-а… где тут речка? Ты говорила…
– А я сейчас покажу тебе, да, теть Рис? – подхватилась я на ноги, вытирая глаза.
– И ты не плачь, – снова прошептал он, – ты громко плачешь.
И опять горько скривился, а мне уже хотелось не просто плакать, а выть и орать дурным голосом! Чертова идиотка, думающая только о себе! Папа на работе, папа по командировкам… Мать года! Голос жалко дрожал, когда я говорила ему:
– Громко больше не буду. Но совсем не плакать не получится. Для чего-то же сделаны слезки в глазках?
– Да-а? – удивлялся мой маленький бестолковка.
– Да – для того, чтобы увлажнять глазки.
– Мы с тобой увлажнили? – интересовался он, вытирая мне щеки.
– А то! Так мы пошли на речку? – повернулась я к замершей за столом тете.
– Идите… Только сегодня мы с тобой поговорим, Аня, – сказала она и стала убирать со стола, махнув рукой на меня: – не надо, я сама, а вы сходите. Клубники, правда, еще нет. Ты же знаешь – она ближе к середине месяца… но вы поищите там в кустиках. Может, нашему мальчику повезет и где-нибудь уже выглядывает розовый бочок?
ГЛАВА 17
В тот же вечер мы и поговорили. Тетя выслушала все, что я ей рассказала. Я думала, что дальше она озвучит свое виденье ситуации, ждала от нее какого-то совета, надеясь в глубине души, что он как-то поможет мне. Но она повздыхала, поинтересовалась – а знают ли родители? Покачала головой и предложила закругляться с посиделками и ложиться спать. И я осторожно поинтересовалась:
– И ничего не скажете?
– Я, Анечка, совсем его не знаю, что я могу сказать?
– А вобще… про все это?
– Так, а что тут обсасывать, если толком ничего не знаем? Оно тебе нужно? Легче станет?
– А о чем там знать? Ну… да уж – точно не станет.
– Вот и все. Я в любом случае на твоей стороне – права ты там или нет. Потому что ты моя. И Вера с Юрой тоже будут. Но ты правильно не сказала им – пусть уже у вас все до конца прояснится. Потому и не поехала домой?
– Потому и не поехала. У мамы последнее время высокое давление.
– Сюда бы их… Я вот думаю – а не позвать ли их на недельку? А там и задержатся… на месяц, а то и два. Два года их не видела. Вовчика попросим молчать, про мужа скажешь – работает.
– Я не знаю, – растерялась я, – это вам решать. Я только «за». А что прояснится, теть Рис, если мы разводимся?
– Ну… он же объяснил, как относится к этому. И почему ты исключаешь, что и на самом деле – по его пониманию это такая жертва с его стороны?
Я уставилась на нее. Может, это я не понимаю чего-то? Чего-то настолько элементарного, что очевидно другим? Протянула издевательски:
– Вот уж зашиби-ись… спать с чужой бабой при живой жене… удобная какая жертва. А вам не кажется, что в этой ситуации главная жертва – Вовка?
– Как скажешь, я же говорю – я за тебя. Я тут говорила про Веру и ее болячку… место у нас тут особое, Ань. Сакральное место – слышала про такое?
– Я не верю в мистику, – качала я головой, отворачиваясь. Не ожидала от нее – жертва…
– А нужно верить, потому что она есть. Ее даже увидеть можно.
– Мистику? – очнулась я, испытывая не самое хорошее чувство. Как-то разом вспомнились секты, излишняя религиозность некоторых пожилых людей, мелькнула мысль о старческом маразме и стыдливо спряталась. Не хотелось бы всего этого. А тетя рассказывала:
– Да, мистику. Только это не здесь, а выше. Прямо на берегу Белого моря, не так далеко от Архангельска есть поморское село – Нюкса называется. Стоит над озером, а из озера – речка прямо в море. Там морские нерпы с приливами заходят прямо в речку. Природа удивительная, как и у нас – леса, холмы, закаты летние – русский север, глушь. Только еще и море.
– А откуда такие подробности?
– Рассказывали. Так вот: над селом самый высокий холм, а на нем – погост. В красивом месте там хоронят. Если зимой смотреть с этого холма вниз на село, да в самый лютый мороз, когда за тридцать, да в ясную погоду… Что ты думаешь? Внизу блазится древнее поселение, наподобие старинной деревянной крепости. Деревянные избы в два этажа – как и строят на севере испокон веков, церковь пятишатровая, заснеженные улочки, а по ним конные, телеги едут, снуют люди, одетые на старинный манер. Бревенчатые стены вокруг поселения – с острыми затесами поверху. Не веришь? А ты верь, потому что это сняли на фотоаппарат. Даже в газету этот снимок возил один военный, да только ему хода не дали, затеряли где-то. Это еще при советской власти было, а тогда мистика не приветствовалась.
– А сейчас можно опять это снять… повторить?
– Если цель такую поставить – я думаю, что можно. Да только видели тот город всего несколько раз на людской памяти. Что-то должно совпасть…, а сидеть на кладбище целыми днями да всю зиму в морозы не будешь.
Мы помолчали, я обдумала то, что услышала и ответила:
– Скорее всего, это никакая не мистика, а простая физика. Преломление солнечных лучей на стыке атмосферных слоев разной толщины и плотности. В момент, когда их температура по какой-то причине меняется, меняется и плотность. Там же напрямую связано с температурой воздуха? Солнце – облако. Возможно – кристаллизация частиц воды в виде мельчайшей взвеси. Она может синхронно оседать без ветра… совершенно равномерно, создавая гигантскую призму, передающую изображение на расстояния. А когда миражи в пустыне…
– Время там другое показывается. На несколько минут будто открывается окно в прошлое. Но я про наше Куделино… тут не гниет дерево. Цвет стен видела? Дело не только в том, что из хорошего северного леса ставили – из того, что зимой заготавливают и морозом сушат. Оно здесь само собой консервируется и со временем начинает отливать благородным серебром. Но это так… я не только про это. Тут люди не пьют.
Я посмотрела на стопочки с домашним вином, что ждали своего часа на столе перед нами. По одной мы уже выпили, и тетя опять налила под самый верх. Она проследила мой взгляд и хмыкнула:
– Я для себя и самогон понемножку варю – на мисочку. И на дикой малине настаиваю. Без рюмочки уже бывает и не заставить себя покушать. Но это не то, Ань. У нас не пьют.
– Вы про алкоголизм? – озарило меня.
– А про что же еще? И еще есть особенность – людские таланты тут раскрываются. Как растение, которое идет в рост, когда его пересадят из плохой земли в хорошую, так и для человеческой души здесь настает благодать. Люди живут открыто, в полную силу и с удовольствием.
– Это никакая не мистика, – прошептала я, – это благоприятный социальный микроклимат. Не нужно придумывать антинаучные свойства просто приятному для проживания месту. Коренные северяне вообще отдельный случай, с ними любой оттает душой.
– Вот же Фома… – тихо засмеялась она, – а еще живут тут долго… Мой Ваня старше меня больше чем на десяток лет, и ушел почти в девяносто. Много ли мужиков у нас доживает до такого срока? А тут все долгожители – и местные, и пришлые что надолго осели здесь. А когда все же умирают, то сразу – минуя затяжные болезни и старческую немощь. Есть еще много чего… Вот сходим на кружания и ты сама заметишь.
Если нет дождя, то летом по субботам всегда собираются, а в другое время – смотря по погоде. Я к чему завела про всю эту мистику? Мы Веру тут подлечим, а заодно и Юру. Тоже не молодой уже. Поспрашиваем у наших медиков – что из местного есть от гипертонии? Я вот уже столько лет сердце так поддерживаю. Понятно, что когда-нибудь все равно откажет, но ты глянь – мне девятый десяток, а я совершенно самостоятельный человек, Анечка. Не валяюсь по больницам, сама обихаживаю и себя, и дом, и огородик… Ну, давай, что ли, за наше здоровье? Чтобы оно у нас было…
Мы выпили еще по одной рюмке вина из черной смородины, а потом я перемыла стопочки и тарелочки и ушла спать. Мы с сыном спали на широченной кровати вдвоем. Поздно ночью, когда я вдруг просыпалась, как от толчка и вспоминала… Ночью почему-то всегда вспоминается особенно… ярко, что ли? Более остро и трагично. Уснуть потом долго не получалось. И тогда я подползала ближе к тихо сопящему Вовке. Обнимала его поверх простынки и нюхала волосы, вдыхая нежный детский запах, слушала дыхание. Как можно было отказаться от этого, уйти даже ненадолго? Я ничего не понимаю… Ну ладно – я. Это еще можно понять. Но Вовчика я не прощу. Этих его слезок, его детского и такого взрослого понимания. А я больше плакать не буду. Зачем же увлажнять глазки лишний раз, стоит ли он того?
За все то время, что мы провели в отпуске, я не плакала больше ни разу. Это ли не мистика? А ведь я знала, что где-то там по моему поручению юрист ведет бракоразводный процесс.
