Текст книги "Выйди из-за тучки (СИ)"

Автор книги: Тамара Шатохина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА 18

Когда, стараясь говорить спокойно, я объявила в тот вечер, что в ближайшее время подаю на развод, Андрей не стал меня отговаривать или оправдываться. Он даже не задержался поговорить об этом, неловко развернулся и ушел, почти убежал – опять спешил к ней?

Поговорили мы на следующий день. Он плохо выглядел для счастливого любовника, но я уже не верила, что смогу понять его и разобраться во всем, что происходит. Просто внутренне настроилась, собралась и сказала, что второй шанс я ему давала, но бесконечно это продолжаться не может, а потому…

Мы поговорили… Вернее – говорил он, а я просто слушала, глядя на бледные завитки узора на ковре. Я до сих пор не уверена, что знаю как к этому относиться. Все равно остались неясные для меня моменты, которые я никогда не стала бы уточнять, даже если бы очень хотела этого. Но основное я поняла – все он делал правильно, но не для нас с Вовкой.

Малого забрала к себе Лена, давая нам возможность решить вопрос без помех.

Мы с Андреем сели в зале, который когда-то ремонтировали и обставляли вдвоем. Я тогда говорила, смеясь, что если мы не разведемся из-за этого ремонта, то до самой смерти будем вместе. Все здесь и сейчас так, как мы тогда захотели – песочный и бирюзовый. Краски «сильно южного» моря – бирюзовой воды и кремово-желтого песка. На эти «сильно южные» широты в настоящей жизни вход нам был заказан – не выездные. Высокие растения, подушки, тонкая ваза – сочными пятнами, как зелень в тропиках. Ничего лишнего, почти пусто… чтобы легко было поддерживать чистоту. Я села в кресло, забравшись в него с ногами, а он – на диван.

Он говорил рубленными, рваными фразами, часто замолкая, пряча глаза или потом наоборот – заглядывая в мои, всматриваясь настойчиво и требовательно:

– Ты требуешь развод…, я не хотел бы развода, – он потер лицо рукой, прикрывая ладонью глаза. Потом взглянул на меня, будто решившись говорить обо всем прямо: – У меня был четкий, продумаый план, как сравнительно безболезненно для всех разрулить ситуацию, и все полетело к чертям, Аня – безболезненно не вышло. Я заигрался в стратегию, я не справился. Не просчитал и не учел… обстоятельства. И понимаю, почему ты именно сейчас… не совсем идиот. Я не сдержал слово, и теперь доверия нет. Да, солнце мое? Нет доверия… – криво улыбался он, отводя глаза, – ты поняла, что это случилось опять. Не могла не понять, потому что внутри я весь… корчился от стыда, не мог смотреть тебе в глаза. А теперь – закономерная расплата.

Хочешь знать, почему я не остался тогда? – бросил он быстрый взгляд в сторону кухни, – почему всегда уходил ровно в девятнадцать, мучая тебя и себя? Потому что дал себе твердую установку – с точностью до минуты. Иначе вообще не смог бы уйти, я просто сломался бы. А этого делать нельзя… Я, солнце, загнанная собою же в угол тварь, которая пытается сделать хоть что-то стоящее – спасти того ребенка. А чтобы он выжил, нужно сделать все, чтобы мать выносила его. Я вообще с ней только из-за него, и если для ее спокойствия нужно… там просто не получается иначе, Аня. Я не смог, не сумел оттолкнуть ее…

Опять я подсознательно пытаюсь…, так хочется, Аня, так заманчиво свалить свою вину на других – на тебя, на нее. Но проявил слабость я, и опять виноват только я. Перед тобой – виноват страшно… И она не заслуживает ненависти, а я ловлю себя на том, что близко к этому, близко…, а она ведь тоже не виновата в том, что полюбила мразь, что больна и беспомощна, правда? Виноват во всем я.

А я? В чем виновата я – думала я, слушая его и даже не пытаясь поддерживать разговор. Просто слушала.

– Аня, – собрался он, выпрямился и опять заглянул мне в глаза: – Если ты настаиваешь на разводе… Для меня он не будет означать разрыв с тобой, родная. Я не придаю большого значения бумажкам. Так принято – все документировать и люди документируют. Для меня ничего не изменится – я люблю вас, и все равно буду считать своими.

А ты сильно обижена… мною. Не хочешь говорить… Ты же не передумаешь? Нет… Ты только береги себя и Вовку, для меня очень важно знать, что хотя бы с вами все в порядке. И не вноси меня в черный список… пожалуйста, я очень тебя прошу.

Я проводила его, забрала сына от Лены, а потом на нервах намывала кухню и думала о том, что услышала. Андрей всегда умел грамотно излагать свои мысли, всегда – и когда был спокоен (а он почти всегда был спокоен, уверен в себе и собран) и когда волновался. Сейчас он очень сильно волновался, но я поняла все, что он хотел донести до меня. Это он не понимал, просто не понимал… он не видел меня тогда – корчащуюся на полу ванной с полотенцем у рта и давящуюся рыданиями. Слепо тыкающуюся в кресло – не в состоянии обойти его, замазывающую синяки под глазами каждое утро, со страхом ожидающую результаты анализов из гинекологии…

Что бы там ни стояло на кону, чья бы это ни была жизнь – расплачивалась за нее я, хотя тоже не заслужила этого. Мне плевать на чужих остальных – и тогда и сейчас, пусть это даже отдаленно не пахнет человеколюбием. Но моя совесть в этом плане чиста – я никогда не пыталась устроить свое счастье за чужой счет. А Вовка? Он в чем виноват? Что же он свою совесть за наш счет отмывает и полощет?

Любит?! Родной считает? А на нее встает от чувства невыносимой вины передо мной? С лютой ненавистью? С-сука! Пошел трахать ее… Все что я тут пережила – только для ее спокойствия? Да он просто ненормальный! Ну нельзя же не понимать… он просто не может не соображать – чего мне стоит все это? Даже если я не устраиваю скандалов и рыданий с обмороками.

Со всем этим нужно было как-то жить, справляясь самой. Раз уж я такая сильная и здоровая. Не превращаясь в шаркающую ногами старуху, когда меня никто не видит и не пытаясь строить из себя на людях независимую стерву, а на самом деле – стерву озлобленную, изнывающую от обиды и ревности. Вообще-то я тогда представляла собой нечто среднее.

В следующие дни я узнала по телефону, что мои гинекологические анализы в норме, а еще запустила бракоразводный процесс. И переспала с чужим для меня мужиком.

ГЛАВА 19

Вспоминать об этом не очень хочется… Осталось ощущение неправильности и больше ничего. Об этом не узнает никто, а себя я как-то уговорила не придавать большого значения случившемуся и просто забыть. И уже почти забыла.

Это был наш «химик». В тот день в его списке побед появилась еще одна галочка. Осталась ли вообще в нашем коллективе хоть одна привлекательная женщина, не уступившая ему? Не знаю. Молодой неженатый мужик, совсем не глупый и исполненный какого-то непонятного обаяния. Высокий и чуточку полноватый, с очень светлыми волосами, красноватым цветом кожи и густыми, длинными белыми ресницами, совершенно девчачьими. Или коровьими, теперь я знаю какие ресницы у коров. Но дело совсем не во внешности, она не сбивает с ног – у Стаса очень приятный и легкий характер и замечательное чувство юмора. И он ни от кого и никогда не скрывал, что ему не нужны настоящие отношения – только эпизоды.

О его похождениях ходили только слухи. Сам он – кремень, и тайны своих побед хранил свято. Мы сами судили по женщинам – по взглядам, нервам… про одну я знаю точно – тоже Анну, только Александровну. Так получилось, что до Лены близких подруг у меня не было, впрочем, как и друзей у Андрея. Нам достаточно было друг друга. Но приятели и хорошие знакомые были, вот и в школе я ближе всех сошлась с Аней. Она была замужем, и она поддалась Стасу. Это я знаю точно – она плакала у меня на плече, но потом как-то быстро успокоилась или сделала вид?

Кроме всего, я тогда чувствовала еще и благодарность к нему – он помог уладить вопрос с кражей денег у ученицы. Школе не нужна была огласка и мне, как классному руководителю, начальство дало время, чтобы уладить все тихо и мирно. Все мои увещевания не привели ни к чему, а помог как раз таки Станислав Викторович. Он без приглашения пришел на классное собрание и «официально» оповестил класс о том, что руководство школы приняло решение обратиться в следственные органы. Что вора само собой – найдут, а потому времени у него – только до завтра. Даже если деньги просто незаметно подкинут, то на проступок закроют глаза, а дальше – «надеюсь – урок всосали. Жизнь продолжается. Кем быть дальше – думайте сами» – дословно. Деньги подкинули.

Когда мы с ним остались одни… отвращения не было, яростного отторжения чужого тела – тоже. Но и смысла в том, что я пошла на это, тоже не оказалось. А вначале было отчаянное оправдание – он там с ней, а значит – можно и мне. Я таким образом тоже спасаю – себя. И, может, я тоже хочу узнать – а не потеряла ли я в своей жизни, так и не узнав, не «попробовав» другого мужчину, кроме мужа? Так вот – не потеряла. Это было… никак. Я не получила никакого удовлетворения от мести, но и не почувствовала себя униженной и использованной. Может потому, что использовала я?

Вежливо поблагодарив, я привела себя в порядок и поспешно ушла, явно оставив его в тихом шоке. Это стало понятно по тому, что в следующие дни он стал доставать меня. Заинтриговала нестандартная реакция? Очевидно. Мне пришлось доступно объяснить ему, что я в нем больше не заинтересована. И не собираюсь никак пояснять это – не считаю нужным. Он совершенно непривычно психовал и злился, злилась и психовала я, наш конфликт был замечен коллегами, на нас стали обращать внимание. Пришлось пригрозить, что пожалуюсь на его домогательства директору.

И еще я поняла про себя: вряд ли мне захочется, да и получится вот так просто переспать с кем-нибудь еще. Я слишком скрупулезно отслеживала – а воспользовался ли он защитой? А потом очень уж старательно отмывала тело и рот, вспоминая, что инфекция может передаваться через слюну. У меня что-то с головой?

Я сделала эту глупость в надежде, что оно мне поможет. Не помогло. Но и не раздавило. Наверное, все дело в Стасе – обходительный, зараза, а обаятельный просто до изумления.

После этого своего «морального падения» откровенных безрассудств я больше не творила, прекратила «душевные самокопания» и разговоры о случившемся с Леной. Принимала на ночь снотворное, а утром – успокаивающее. Собралась в отпуск. Я приняла ситуацию. Это было летом…

Опять у меня хромает хронология. Размышления вытягиваются в логическую цепочку, минуя события. Уже хочется сделать окончательный вывод, найти убедительное оправдание для себя, а не выходит – еще не время. Все-таки нужно было придерживаться хоть какого-то временного порядка.

Я уже втянулась в это писательство, ощутила вкус к нему, перечитывая и осмысливая написанное. Даже стараюсь привести его в соответствие с моим понятием о литературе. А Ленка сказала, что я пишу протокол. Есть такое понятие у юристов. Их специально обучают излагать события в режиме протокола – грамотным языком, сухо, четко и по существу: пошел, увидел, сделал… Может и протокол. И язык тоже… у меня мама – словесник. Только мне кажется, что все еще хуже – на эмоциях я поспешно перескакиваю через время и события. Поэтому получается еще и сумбурно и скомкано. Но для меня все понятно, а это главное.

Отрываюсь от промерзшего окна и немного жалею о том, что переезд пришелся на зиму – неуютное время и неприкаянное. Плюс к нашей с Вовкой временной неприкаянности. Решение уехать зрело давно, но окончательно решилась я как-то разом. И вот – в рекордно короткий срок собраны и отправлены багажом наши вещи. Сумки с самым необходимым стоят у стены в спальне. Заказаны билеты на поезд, я рассчиталась с работы и исключила Вовчика из его замечательного садика. Завтра наш отъезд и о нем не знают ни Андрей, ни Саша – одна только Лена. Я не отвечаю на звонки, не открываю соседу дверь, хотя он пытается прорваться ко мне уже четвертый вечер. Я уже устала прятаться и выходить из дома, согласуясь с его рабочим графиком.

Я вообще не понимаю такой настойчивости. Между нами ничего не успело случиться. Была только его помощь мне, потом еще роза и его предложение попытаться построить отношения. И любви еще не случилось, только неожиданно и ярко проскочила та самая искра… В которую некоторые товарищи истово верят и которую ждут. Потому я и согласилась рискнуть и попробовать. Прошло больше полугода после неудачного опыта со Стасом. И я видела, нет – я чувствовала разницу. Потому и решила, что у нас может получиться что-то настоящее. Он мне нравится, меня тянет к нему… тянуло. Но случилось кое-что, что изменило мое решение. И он отлично знает что это, так какого черта…?

Я не собираюсь наступать на одни и те же грабли, любопытствуя – а вдруг на этот раз будет приятно? И не собираюсь слушать его оправдания, наверняка уже хорошо продуманные и потому очень убедительные. Все равно мне будет трудно поверить, что его поцелуй возле такси с какой-то женщиной «совершенно случаен», «недоразумение», «ее инициатива» – что там еще они говорят в таких случаях? Поцелуй был самым настоящим, а потом был короткий разговор, когда он сажал ее в такси. А потом он увидел меня в окне – я не пряталась, и сразу бросился к моей двери – объясняться. А я не открыла.

Я успела почувствовать себя дурой, было стыдно. Больше не хочу. Наверное, я уже «дую на воду» и все-таки стоило его выслушать? Но разочарование… наверное, мне просто необходимо какое-то время, свободное от переживаний – элементарный покой. А говорить они умеют, еще как умеют…. я не хочу говорильни. А жалею только об одном – что не случилось поцелуя у нас с ним. Как бы это было? Думаю, что было бы что вспоминать…

У меня есть эта ночь, чтобы вдумчиво посидеть над «текстом», вот я и сижу, а вечером не получилось – Вовка нервничал перед отъездом, и я занималась им. Мы поиграли, почитали про котенка по имени Гав. Потом он долго плескался в ванной…, там ванны не будет – только душ и баня.

Утром приедет уже заказанное такси и – с Богом, как говорится. Я попробую строить новую жизнь. В другом месте и с другими людьми. А пока у меня есть время, чтобы описать то, что случилось между последними описанными мною событиями в Куделино и сегодняшним днем. Это уже похоже на потребность. В любом случае, нужно протянуть мостик повествования между жаркими июльскими днями и нынешним мрачным для меня январем.

ГЛАВА 20

Все тогда было так, как я и мечтала для себя. И чистый, свежий воздух, и помидорки с огурчиками со своей теплички, и привычная русская пряная зелень с грядки, и клубника большими ведрами, и дикая малина за речкой, и сама речка. Тетя выкосила для нас лужайку на берегу, и мы загорали на ней, постелив толстое покрывало. Читали книжки, играли в игры. Купались после обеда, когда в реке прогревалась вода. Получили разрешение у соседа и катались на его лодке.

Я помогала по огороду и в доме. По въевшейся уже привычке к чистоте «отгенералила» весь дом – оттерла, отчистила все, что в нем было. Вымыла под кроватями и креслами, вытерла пыль на шкафах, отмыла до хрустальной чистоты окна и люстры. В это время тетя водила Вовку смотреть на коров. Он так разволновался, с таким восторгом рассказывал о них, что мы потом вдвоем часто ходили на ферму и смотрели и на коров и на маленьких, недавно родившихся телят. У них были жутко шершавые языки – как наждак, и мокрые нежные носы. Сыну разрешили кормить их из соски, и это было такое счастье!

Ферма существовала в поселке еще в советские времена. Потом ее преобразовали в акционерное общество, и каждый его член получил свой «пай», а с ним и отчисления от доходов. Хозяйство потихоньку пыхтело, не разваливаясь – породистые вологодские коровы, луговые травы, чистая вода, корма, которые заготавливались в самом хозяйстве, способствовали этому. Но лет шесть назад у фермы появилась хозяйка – Антонина Антоновна Рослина. Женщина бросила какой-то прибыльный бизнес в большом городе и переехала жить в глубинку. Собрала акционеров и убедила выгодно продать свои паи ей. Очень выгодно. А потом вложила большие деньги в модернизацию фермы и расширила ее, обеспечив рабочие места тем же бывшим акционерам и еще половине поселка.

На самой современно оборудованной ферме, сыроваренном заводике и предприятии по заготовке собственных кормов люди получали очень хорошие для этих мест зарплаты. В поселке были два детсада и школа, которой я заинтересовалась.

Но самое большое впечатление на меня произвели кружания, которые тогда обещала мне тетя. Они сотворили со мной что-то такое…, я поверила в мистику, хотя меня и опустили тогда «на землю».

Собственно, что это такое было – кружания? В субботу под вечер половина поселка собиралась на гуляние. Тут и танцевали, и пели, но это слабо сказано, потому что эти понятия не передают сути…

Мы подошли туда, когда уже упали сумерки. В июле ночи на севере Вологодчины светлые, но было уже довольно поздно – около десяти вечера. Тетя одолжила у кого-то детскую коляску-сидушку и захватила с собой плед.

– Парень уснет, как только все начнется. И пускай себе спит, потом перенесешь и уложишь. Дома ведь одного не оставишь.

– Вы не знаете нашего парня, – хмыкнула я, – он сегодня не собирается спать.

Сын стоял возле нас и с интересом оглядывался – на поляне у реки было много детей, но они не бегали и не шумели, как и Вовка. С тетей и со мной здоровались:

– Здравствуйте, Раиса Степановна! С гостями вас. А кто это к вам приехал?

Она представляла нас с Вовкой, он разговорился с кем-то из мальчиков своего возраста. И я тоже с кем-то говорила о Питере, о Кронштадте, который хорошо знала – когда Андрей еще служил, мы снимали там квартиру. И вдруг услышала музыку – началось.

Стих гомон, смолкли тихие разговоры и народ обернулся к двум мужчинам, что сидели на удобных раскладных стульях. У одного в руке был маленький бубен с подобием колокольчика на нем, а другой прижимал к губам дудочку, извлекая из нее чарующие звуки. Мелодия так вписывалась в окружающее пространство, так соответствовала всей обстановке… Свирель… а это была свирель, выводила мотив тонко и нежно, пронзительно и трогательно, а бубен звучал тихо и глухо. Колокольчик на нем звякал очень редко, будто отмеряя новый виток мелодии. Она была негромкой, спокойной и в то же время, благодаря бубну очень ритмичной. А еще совершенно определенно – завораживающей, словно звучащей из другого – языческого, старинного времени. Я замерла, вслушиваясь и проникаясь. Мельком заметила, как тетя усадила Вовку в коляску и укрыла пледом. А потом я услышала голос…

Приятный мужской голос, но не представляющий собой ничего особенного. Кроме интонации, слов и какого-то душевного надрыва, с которым звучала песня. И песня ли это была? Скорее – частушки, судя по ритму и обрывистому, немного примитивному тексту, но не по его существу и смыслу. Я слушала:

– Ка-ать, Ка-ать, Ка-ать, Кать!

Научи меня летать.

Хоть с любовью, хоть и с болью,

Только б рядышком с тобою.

– Ка-ать, Ка-ать, Ка-ать, Кать!

Разреши тебя позвать,

Если плохо без тебя.

Разве можно – не любя…?

Я не помню весь текст – он был длинным, в память врезались только первые куплеты. А потом на середину лужайки вышли женщины в длинных юбках и цветастых платках на плечах. Меня тетя обрядила в такую же длинную юбку – от комаров.

– Съедят, если не прикроемся. Не купаться же полностью в «помоззи».

Помоззя оказалась отваром травы, спасающей от комаров. Ею мы умыли лицо, шею и руки. Запах был приятным, чуть горьковатым и сильным. Калированые северные комары боялись его и яростно роились над головой, не присаживаясь на тело и не кусая.

Женщина стали в круг вполоборота друг к другу, сомкнули руки в центре и потихоньку пошли, притопывая, приостанавливаясь, пожимая плечами и покачивая головой. Руки в танце почти не участвовали. Вокруг них выстроился еще один круг. Люди – мужчины и женщины, встали друг за другом и пошли… затылок в затылок, тоже притопывая, пошатываясь, двигаясь под музыку так согласно… А вокруг упала тишина. Только жалобные звуки свирели, глухой рокот бубна, и надрывный, плачущий, живущий своей жизнью мужской голос.

Моя кожа покрылось мурашками… Я чувствовала себя в каком-то другом измерении, другом времени и вообще – себя почти не ощущала. Все было нереально… Ну не могли просто собравшиеся на танцы современные люди двигаться так согласовано и синхронно, не могло так совпасть настроение толпы и певца с музыкантом. И эта музыка… Это все просто не могло происходить в современной реальности. А еще же – запахи примятой травы, воды и помоззи, не прекращающийся комариный звон, потихоньку проступающие на бледном небе особо яркие звезды, свежая прохлада северного летнего вечера, почти ночи уже… Я взглянула на Вовку – он уже спал. Спали другие дети в колясках и на руках у взрослых – те, которые поменьше. Меня переполняли эмоции, из груди вырвалось затасканное и пошлое в этой ситуации:

– Бли-ин… – тихо выдохнула я.

Из-за спины раздалось:

– Это только первый раз так цепляет. Потом впечатление не такое сильное… привыкаешь.

– Это что вообще такое? – спрашивала я шепотом, радуясь возможности поддержать разговор и вернуться в реальный мир. Мне ответил один из мужчин, стоявших за спиной у нас с тетей – тот самый парень из поезда:

– Они танцуют так годы… десятилетия. Отсюда такая слаженность. А песня… у Васи что-то случилось – страдает.

– А что? Что могло случиться? – всерьез забеспокоилась я, предполагая самое страшное.

– Телка на ферме издохла или транспортер накрылся, – вполне серьезно ответил парень, – он работает механиком у Антоновны.

– Иди ты! – облегченно отмахнулась я со смешком.

– Нет, рано еще, – улыбался он, – хочешь – тоже станцуем?