Текст книги "Московский Ришелье. Федор Никитич"

Автор книги: Таисия Наполова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 21
НАДЕЖДА УМИРАЕТ ПОСЛЕДНЕЙ

С возвышения, где стояла церковь, лился колокольный звон. Привязав коня к пряслу возле дома кожевника, Фёдор подозвал мальчика, который смотрел на него с соседнего подворья, но тот убежал в избу.

Это было дурным знаком. Ужели слухи о его жениховстве стали всеобщим достоянием? Горячий и упрямый Фёдор едва не наделал ошибок. Он был уже на полдороге в церковь, когда, одумавшись, понял, что его внезапное появление будет всеми замечено и принесёт урон репутации Елены.

Не имея ещё определённого плана действий, он вышел к её подворью, но его сразу озадачили боязливые взоры, которые бросали на него из окон сенные девушки. Выглянула одна, потом вторая, третья. С чего бы это они так испуганно заметались? Слышно было, как щёлкнули задвижки на дверях. Испугались, глупые, как бы он не проник на подворье, чтобы дождаться возвращения боярыни и боярышни.

Эти наблюдения несколько развеселили его. Скоро случай и в самом деле помог ему проникнуть на подворье. К воротам подъехал в расписанной узорами бричке важный господин в богатом кафтане и парчовой шапке, судя по всему, управляющий. Заметив Фёдора, господин поклонился ему и спросил, кто он и откуда. Фёдор ответил, добавив, что желал бы видеть боярыню. Управляющий сам отворил ему калитку, и Фёдор вошёл, смеясь тому, как испуганно расступилась дворня, пропуская его на крыльцо. Ясно, что боярыня велела им не отворять ему, и теперь они опасались её гнева.

Его догадка вскоре подтвердилась. Едва успел он удивиться безвкусному, хотя и богатому убранству горницы (особенно поразил его большой кованый сундук, занимавший почти весь боковой угол, и аляповатая, в деревенском вкусе картина на самом видном месте), как щёлкнула ручка входной двери, издававшая неприятный металлический звук, и на пороге появилась боярыня. Сенные девушки, очевидно, оповестили её о его приходе, потому что лицо её было властно-гневливым. Но на этом грубом вытянутом лице с маленькими глазками Фёдора поразило не столько выражение гнева, сколько неуловимое сходство с Еленой.

В ответ на его почтительный поклон она холодно спросила:

   – С чем пожаловал к нам сын боярина Никиты Романовича Захарьина?

   – С нижайшей просьбой...

   – Не будет тебе ничего! – резко перебила его боярыня. – Вижу, очи у тебя соколиные и брови соболиные, но ты не наш сокол!

   – Вы не дослушали мою просьбу, боярыня!

   – Говори!

   – Прошу у боярыни дозволения поговорить с Еленой Ивановной...

   – Сего никак не могу дозволить.

Боярыня пристально смотрела на него. Она чего-то боялась. Фёдор решился.

   – На днях я с царевичем охотился... – И, словно бросаясь в холодную воду, добавил: – Весточку Елене Ивановне надобно передать...

Боярыня недоверчиво поглядела на него, поколебавшись, отворила дверь и позвала:

   – Поди сюда, душа моя!

Вошла бледная и трепещущая Елена. У Фёдора упало сердце при виде её. Исхудавшее лицо выражало муку.

   – Прошу вас, боярыня, оставить нас вдвоём.

Боярыня вышла, недобро глянув на Фёдора. Он приблизился к Елене, сжал её холодные руки.

   – Люба моя! Параскева ещё во дворце, её не постригли. Царевич не может свататься к тебе. Я вижу, что тётушка твоя в мыслях своих уже считает тебя его невестой, но да не допустит Господь такой беды! Или думаете, что судьба третьей жены царевича будет лучше? А мне лучше умереть, нежели отдать тебя на муки и поругание!

Он притянул её к себе, шепча:

   – У меня есть знакомый священник. Он тайно обвенчает нас, соглашайся, царица моя!

   – Нет-нет, Фёдор! Ты хочешь всё тайком да украдкой. Я так не приучена. Батюшка мне говорил: «Токмо Божие крепко, а дьяволово лепко»[20]20
  Лепко – липко, вязко, цепко.


[Закрыть]. Я все эти дни думала: коли мы не засватаны, значит, не судьба нам любиться с тобой. На, возьми на память обо мне!

Елена что-то сунула ему в карман.

Ему так и не удалось убедить её на тайный брак. И всю дорогу звучали в ушах её слова: «Не судьба нам любиться с тобой!»

Как исступлённо желал он царевичу смерти в эти минуты!

Господь да не покарает его за то, что он, несчастный, сулил зло такому же несчастному!

Безжалостно погоняя коня, Фёдор что-то выкрикивал и сам казался исступлённым.

...Прошёл год, но о пострижении Параскевы и о новой свадьбе царевича не было слышно. Фёдор жил надеждой, что свадьба эта не состоится и отцу ничего не останется, как женить его на Елене Шереметевой. Он не заметил, как миновала зима, а за нею – весна и лето. Жил в суматохе дел, часами просиживал в Посольском приказе, и эта служба, связывавшая его с дипломатическими кругами, была ему по нраву более всего.

Однажды Никита Романович заговорил с ним о женитьбе на Ксении Шестовой. В ответ Фёдор напомнил отцу его собственные слова:

   – Кто женится скоро, у того редко бывает в дому споро.

   – Ну, коли ты считаешь «скоро», можно и погодить.

Никита Романович не сомневался, что оженит сына на дочке Ивана Шестова. Но он знал также, что любая задумка, любое дело должны перебродить на дрожжах.

   – Можно и погодить, – повторил он, – токмо стар я уже и сед, чтобы долго ждать. Сколько же ещё? Али тебе невдомёк, что и мать в тоске живёт: не чает, бедная, внуков дождаться.

Никита Романович видел, что задел чувствительное место сына: он любил мать более отца. Но чуял Никита Романович, что в сердце Фёдора не отзвенела старая струна. Коли кто полюбится, то и ум отступится. Былые тропки не скоро быльём порастают!

Женитьба царевича на Елене Шереметевой, однако, состоялась. Сославшись на нездоровье, Фёдор не был на ней. Он и в самом деле занемог. Никита Романович не на шутку испугался за сына. Но недуг так же быстро сошёл с Фёдора, как и налетел на него.

У Никиты Романовича появилась надежда переломить упрямство сына. Поехали они как-то охотиться на лося. С ними были только двое стременных. Сидели возле костра над рекой. На гладкой поверхности воды ярко отражались огни костра. По небу тянулась стая журавлей, за ней вторая, третья... Небо враз посерело от птиц, а воздух наполнился прощальным курлыканьем. Фёдор был особенно задумчив. Раза два взглянул на небо и снова уставился в костёр.

   – Видел?

   – Что? – не понял Фёдор.

   – Журавлей... Всегда клином летят и ни разу не собьются. И не оглянутся назад, токмо курлычут печально.

   – Ну, так...

   – Люблю на небо смотреть, когда журавли летят. Доброе предзнаменование человеку они дают.

   – Какое предзнаменование?

   – А такое, что ежели человек мнит себя токмо в минувшем, он отпадает от Бога. Господь полагает силу и благодать в дне грядущем.

   – Ты ошибаешься, отец. Для меня Елена Ивановна Шереметева – не минувшее...

   – Ну, не рад, что заговорил, имя её назвал. Но я скажу, что всё это в тебе пустые мечтания... Поверь мне, сын, ибо я на свете и пожил много и всего насмотрелся. Так вот что я скажу тебе ещё. Любовь – это когда девка бывает с тобой счастливой. А ежели она не познала с тобой счастья – какая тут любовь? Один морок и опять же пустые мечтания. Твоя настырность приносит Елене лишь страдания.

Фёдор озадаченно молчал. Он смутно чувствовал правоту слов отца. Елена действительно не была с ним счастливой. Встречи с ним пугали её, она всё чего-то боялась. Но он не хотел соглашаться с отцом. Разве он не любил Елену? Фёдор представил себе её кроткое лицо, любящий взор. Они оба страдают, и оба несчастны. Но разве в том их вина?

   – Я к тому говорю, – продолжал Никита Романович, – что не судьба была тебе любиться с ней. Правду в народе говорят: «Кому на ком жениться, тот в того и родится». Я много на своём веку перевидал девок и баб и скажу тебе: суженую и на коне не объедешь.

   – Суженую? А как же любовь? Или всё начинается без любви?

Этот вопрос несколько смутил Никиту Романовича. Он помедлил с ответом, произнёс неопределённо:

   – Бывает и так...

И, словно спохватившись, что выдал сыну ранее никому не выговоренное, он сказал как о деле решённом:

   – Однако суженого, как и суженую, на коне не объедешь!

Фёдору стало больно. Каждое слово язвило ему душу. Вспомнилось вдруг, как боярыня Шереметева сказала ему: «Очи у тебя соколиные и брови соболиные, но ты не наш сокол». Преодолевая в себе эту боль, Фёдор ответил отцу:

   – Не торопи меня, батюшка... Дай мне срок самому решить.

ГЛАВА 22
ПОТАЁННАЯ СВАДЬБА

Горем, нежданным была для семьи Захарьиных смерть Евдокии Александровны, хотя в последние годы она часто болела. Всем казалось, что беда случилась как-то вдруг. Домочадцы ходили как потерянные, среди челяди начались настроения всякие и досады многие. Накануне похорон к подворью Захарьиных стеклись люди. Народу было множество, московских и приезжих из уездов. В боярском доме и на подворье ставилось немало поминальных столов. А так как погребение, согласно церковному чину, было к ночи, то силу взяли люди разбойные и делали всё по своей воле. На улицах грабили и убивали. Опасные людишки содеяли много зла и на подворье Захарьиных. Сыскались убитые, изувеченные, были разграблены подвалы с винами и запасами зерна.

Как говорится, беда не приходит одна. Смерть супруги Никиты Романовича была лишь предвестием печального конца его жизни. И не раз скажет он, мысленно обращаясь к покойной жене: «Ох, матушка моя, кому-то радость, а нам одно лихо».

На плечи Никиты Романовича сразу легли все заботы о взрослых детях. Дочь Анастасию он без особых хлопот выдал замуж за князя Лыкова-Оболенского. А с сыновьями было полное неустройство. Невест для них было труднее приискать, чем жениха для дочери, да и жениться не хотели, точно бирюки, попрятались в усадьбе. Все – в покойную матку-нелюдимку. А сын Александр начал ещё и поучать отца: «Семейные люди, батюшка, созревают втайне». Никита Романович нет-нет да и подумывал о том, чтобы жениться самому... Как ему, больному и старому, доживать свою жизнь одному?

Но пока он думал да гадал, как обустроить свою жизнь, случилось событие, с которым историки станут связывать грядущие перемены в государственной жизни Руси. Состоялась свадьба царевича Фёдора и сестры Бориса Годунова – Ирины Фёдоровны. Новые узлы завязались в личных судьбах людей, а более всего – в жизни Захарьиных-Романовых, спустя несколько лет после этой свадьбы. Новой болью отозвалось минувшее. Но кто тогда мог это предвидеть! Недаром говорится: «Голос судьбы подсказывает тихо».

Не простая то была свадьба. Не случайно её будут называть потаённой. Царь взял к себе во дворец Бориса и сестру его Ирину ещё малолетними и питал от своего стола. Ирину он предназначал в невесты своему сыну, и когда настало время свадьбы, она прошла без торжественного свадебного пира, без соблюдения всех свадебных обрядов, как бы утайкой. Позже станут говорить, что такова была воля Бориса Годунова.

И это было похоже на истину. Годунов был человеком суеверным. Он так дорожил этой свадьбой, с которой связывал свои виды на будущее, что пуще всего опасался сглаза, и, значит, чем меньше будет на свадьбе людей, тем безопаснее. Известно также, что он избегал досужих разговоров и старался как можно меньше привлекать внимания к собственной особе. И это тоже не без основания, ибо Годунов в короткий срок проделал немыслимо быструю карьеру. Ещё в 1570 году он исполнял должность рынды, не сулившую как будто особенных успехов, так как для рынды требовалась лишь красивая внешность. Но в 1577 году Годунов уже кравчий, в особом приближении у царя, как лицо, ответственное за его стол. А в 1580 году он стал боярином. Случай исключительный: служилое лицо получило боярство, минуя окольничество. Этого безуспешно добивался Малюта Скуратов, не говоря уже о людях, менее значительных при дворе.

Годунов имел великое бережение к себе. Разумеется, он скрывал это, царю же говорил, что свадьбу лучше справить в домашней церкви: не помешали бы бояре. Царевич Фёдор, опасаясь измены, согласился с Борисом и, видимо, похвалил его за предусмотрительность.

И вот потаённая свадьба.

Известно, что старинный свадебный чин на Руси был богат строго соблюдаемыми обычаями, и если царь задумал женить царевича, ему надлежит прежде посоветоваться с патриархом, с боярами, с думными людьми. Невесту до свадьбы берут в царские покои. Накануне венчания свахи обряжают невесту.

Для бояр и отдельно для боярынь настилают богатые столы. Для царевича с невестой – стол особый. Духовник царя благословляет молодых крестом и велит им учинить целование. А венчаются в соборной церкви. Молодые прикладываются к образам и святым мощам.

Тем временем раздаются богатые дары – патриарху, священнику, тысяцкому, боярам, дружкам. Перед тем как пойти в церковь для венчания, бывает три стола. А как пойдут в церковь, то звонят во все колокола, а в церквях молят Бога о здоровье царевича и его невесты и о сочетании их законным браком.

Однако на свадьбе царевича Фёдора пышные церемонии были устранены. Палата, где должна быть свадьба, была не обита бархатом, а расписана в духе Александровской слободы, полы и лавки устланы персидскими и турецкими коврами. Для царя отвели отдельное место, для царевича с невестой тоже. Невеста была в царственном одеянии, на ней красовался девичий венец. Она сидела рядом с царевичем на устроенном для них месте, находившемся на возвышении. Остальные стояли, ожидая прихода царя. Не было обычного в таких случаях многолюдства, не было и свадебного поезда. Обращало на себя внимание отсутствие лиц духовного звания. Слуг тоже не было – их место занимали стольники, окольничие.

Одежда гостей отличалась необычайной пышностью. Бархатные и парчовые кафтаны удивляли шитьём редкой красоты. На пальцах блестели драгоценные перстни.

Но вот запели колокола, затрубили трубы, и появился царь. Он был оживлён, хотя и не так бодр, как бывало. Плечи ссутулились, спина слегка горбатилась. Вместе с ним вышел и его духовник – дворцовый протопоп – такой же старик, как и царь. Он благословил жениха с невестой, затем дружек и прочих гостей, осенил их крестом, произнеся: «Благослови, Бог!» Все склонились перед ним в низком поклоне.

Когда Иоанн занял царское место, все сели. Он был в красной парчовой одежде с узорами. Кайма вдоль разреза сверкала драгоценными каменьями. На шее – ожерелье с изображением Спасителя, Богоматери и апостолов. На груди – большой крест на золотой цепи.

Протопоп читал молитву, остальные крестились, глядя на образа.

Было замечено, что царь весел, что, войдя в палату, он особенно внимательно посмотрел на Бориса Годунова, который вместе с родственниками жениха и невесты сидел по правую сторону от них. Затем Иоанн перевёл взгляд на царевича Ивана, и когда передавали блюда, первое и второе, он ещё не раз переводил взгляд с царевича Ивана на Годунова. Царевич и Годунов как будто не замечали этого и усердно занимались насыщением. Стольники едва успевали вносить и выносить блюда. Тут были жареные павлины, осётры, курники, перепела с чесночной подливкой, кулебяки.

Царевич Иван много пил. Казалось, он был занят досаждавшими ему мыслями. С правой стороны рта у него появилась новая резкая складка – след недавно пережитого страдания. Он чувствовал, что против его новой жены тоже пошли какие-то козни, как это было с прежними его жёнами, недаром родитель не велел ему брать Елену с собой на пир. Царевич видел в этом недобрый умысел Годунова: хочет, видно, чтобы его сестра Ирина была единственной царской невесткой.

Вот отчего царевич то и дело поглядывал на Годунова. Побледнее время ни о ком он столько не думал, как о том, кого не смел называть татарином даже в кругу друзей. Но воспоминания разве запретишь? И отчего-то чаще всего припоминалось, как Бориска несколько лет назад, тогда ещё рында, был на царской свадьбе дружкой со стороны невесты – Марфы Собакиной. Всех тогда поразило, что она занемогла на свадебном пиру и вскоре умерла. Царь обвинил бояр в отравлении. Но как сие могло случиться, ежели за царскими блюдами на пиру был строгий досмотр и кравчего и стольников?

В те дни царевич Иван впервые был не согласен со своим державным родителем, казнившим бояр по подозрению в отравлении Марфы. Кто же, однако, был повинен в её смерти? Кто, как не Бориска? Чего бы ради он захотел быть дружкой со стороны невесты? В Новгороде, откуда привезли Марфу, он не был, об отце её – новгородском купце Собакине – не ведал. И видно было, что лукавил дружка, хваля невесту. Мнилось царевичу, что и державному его родителю невеста была не по сердцу. Сгубили добрую девку. О многом думалось царевичу, в чём и себе самому не признался бы.

После новгородской резни царевич сильно изменился. Унаследованный от родителя жестокий нрав смягчился. В характере стала появляться материнская мягкость. Он всё чаще обнаруживал склонность к нравственной оценке людей, свободной от лицемерия и хитрости. Всё это не нравилось Иоанну. Во взаимоотношениях отца и сына возник холодок...

Однако на сегодняшнем пиру Иоанн был настроен добродушно и милостиво. У него была даже мысль сблизить сына с Борисом. В недобрых отношениях между ними он винил Ивана: горяч, неопытен, скор на злое слово. Ему и в голову не приходило, что Борис Годунов был потаённым врагом царевича Ивана, подобно Малюте Скуратову, который, однако был, лишён лицемерия и ненавидел открыто.

Странно проявлялись привязанности Иоанна. Малюту он любил за близкий себе нрав. Честолюбие, суровое недоверие к человеку, сладострастная жестокость сочетались в Малюте с открытым вызовом человечности. Бориса же Годунова Иоанн любил за несходство их нравов. Борис-сирота сразу привлёк его сердце смирением, тихостью и непритязательностью поведения, рассудительностью, склонностью к уединению, цельностью характера. Ему и в голову не приходило подозревать своего подопечного в лицемерии. К тому же Борис был красив, а царь любил красивых мужчин.

Заметив на пиру внимание сына к Борису, он первым делом подумал, что царевич Иван неравнодушен к нему, и решил поддеть сына весёлой насмешкой:

   – Иване, ты пошто глаз с Бориса не спускаешь? Али он девка?

Царевич, однако, шутку не поддержал:

   – Тебе ведомо, государь: на девок я не заглядываюсь.

Иоанну не понравилось, что сын как будто недоволен его шуткой. Иоанну почудилась в этом неприязнь к Борису. Но сын Иван и прежних его любимцев не жаловал. Но ранее это не так задевало царя, как ныне. Он продолжал хмуро наблюдать за сыном и вдруг спросил:

   – Иване! Об чём думаешь? Сказывай!

   – Думаю о том, какой милости ныне удостоился Борис... Сей благозаконный брак царевича Фёдора с Ириной...

Царевич хотел продолжать, но Иоанн, отвернувшись от него, обратился к гостям:

   – Да будет ведомо всем, что Борис в милости нашего царского величества как есть сын, а не раб...

Тотчас послышались голоса:

   – По достоинству сие... По достоинству...

   – Нам ведомо твоё добронравие, государь.

   – Вестимо, сироток возле сердца взлелеял.

   – Богу-то угодно.

   – Благодатный брак учинил...

Между тем стольники сняли с поставца и подали свадебный пирог, пышный, пахучий, весь в замысловатых вензелях и фигурках, искусно выложенный засахаренными сливами и кусочками груш, облитых янтарным мёдом. Гости, довольные тем, что можно было не продолжать опасную тему, занялись мальвазией. Это привозное сладкое вино обычно подавали на десерт. Первые князья и бояре, словно соревнуясь в красноречии, провозглашали здравицы молодым.

Когда гости после многочисленных здравиц осушили свои чаши и принялись за пирог, встал Никита Романович и, бросив взгляд на Годунова, взял кубок. Он произнёс, обратившись к царю:

   – Дозволь, государь, поднять этот кубок за того, чьё усердие радует твоё сердце... Кто из нас, превосходящих его чином и знатностью рода, может сравниться с ним ловкой службой? В чьих советах более других нуждается государь? Кто умеет не перечить государю, а меж тем государь делает по его слову? Буди здрав, Борис Фёдорович! Нам ещё долго и не единожды учиться у тебя уму-разуму.

Все замерли – столь неожиданной была речь Никиты Романовича. Замечено было, что Годунов слушал его, не спуская взора с Иоанна. В бархате глаз Бориса была ласковая мягкость и одновременно звериная настороженность. Можно было понять, что он изучал каждое движение царя и делал свои выводы.

Но вот Иоанн повернулся к Никите Романовичу.

   – Добро, Микита, добрую здравицу сказал. Давно не слышал от тебя столь мудрых слов...

И сразу все зашевелились.

   – Ну ты, Микита, молчал долее всех и сказал лучше прочих, – первым отозвался боярин Мстиславский.

Во всё время речи Никиты Романовича он слушал особенно внимательно, и его похвала была искренней.

Старый князь давно навык в хитрых дворцовых интригах. Он знал, что царёв зять, как и сам царь, держал нелюбовь ко всем княжатам, стоял за выдвижение служилых людей, что в этом деле он был одних мыслей с Борисом Годуновым. Родовитому князю Ивану Фёдоровичу Мстиславскому, потомку Гедимина, было тяжко видеть, как нарушались старые обычаи, как начали брать силу новики и выдвиженцы. Да что станешь делать, коли мир раскололся надвое? И если нельзя разделившимся людям жить в мире, то без лукавства жить можно. Князь знал, что Никита Романович не любит Годунова, и, однако же, ради правды сказал слово верное, не лукавое, за что и похвалил его Мстиславский.

Князь Иван не умел говорить долго, но и того, что он сказал, было довольно, чтобы на пиру возобладал благостный настрой. Много добрых речей было говорено, много было и вина выпито, свадьба удалась на славу. И уж больно невестка Ирина была хороша. Красотой она затмила и женоподобного брата своего, облик неземной, как на иконе.

Но такая уж судьба была у Иоанна. Когда он бывал всего добрее, а в душе его устанавливался покой, с ним непременно случались какие-нибудь казусы и неприятности. Когда на другой день он со всей семьёй отправился на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, ему повстречался Василий Блаженный. Он стоял у самого входа в церковь. Был день преставления преподобного Сергия Радонежского. Лавра чудно сверкала золотом своих церквей. Сюда нескончаемым потоком текли люди – поклониться мощам святого и получить исцеление от недуга либо исполнение насущной просьбы.

На пятачке возле церкви было особенно людно. Но возле входа в храм было заметно какое-то движение – люди почтительно расступались перед юродивым. Он был высок ростом, полунаг и бос, на шее и груди не было привычных для Божиих людей вериг. Низко склонившись, он молился на изображение святого Сергия.

– Вася... И ты здесь? – тихо и обрадованно произнёс царь: из всех блаженных он особенно чтил этого юрода и любил слушать его пророчества.

Блаженный только что окончил молитву и, обернувшись на голос, назвавший его по имени, увидел Иоанна в окружении семейства. Лицо его оставалось бесстрастным. Так же бесстрастно оглядел он каждого из семьи царя и задержался глазами на Фёдоре. Затем сказал:

   – Тебе править державой. Блюди род свой от волков в овечьей шкуре. Да не иссякнет корень царский, да не падёт царство...

Все онемели от этих слов. Здесь же, рядом с Фёдором, стоял его старший брат, которому судьбой было назначено первым наследовать престол. Или не видит юрод Ивана-молодого? Или забыл о нём? Но никто не смеет оспорить пророчество либо выказать недоумение. И лишь трепетно ожидают: что ещё напророчит юрод?

Василия Блаженного почитали за святого ещё при жизни, а после его смерти была написана икона «Василий Блаженный». Иконописец точно передал мудрость и суровую пророческую зоркость взгляда юродивого, несколько смягчённую чувством смирения, которым проникнуты его тонкие черты.

И сейчас, когда Блаженный стоял перед царским семейством, всех поразила именно пророческая суровость юродивого взгляда. Неожиданно глаза его остановились на Годунове, и из уст его зазвучали слова из Ветхого Завета:

   – «И сказал Соломон: если он будет человеком честным, то ни один волос его не упадёт на землю; если же найдётся в нём лукавство, то умрёт».

Снова в глубоком молчании потонули эти пророческие слова. Внезапно юрода повернулся и пошёл прочь, сопровождаемый могучим колокольным звоном.

Вскоре Грозный-царь вспомнит эту встречу с Блаженным, когда на своих плечах будет нести тело почившего, чтобы похоронить его у стены собора Покрова, «что на рву», ныне – Василия Блаженного. Царя сопровождала его семья, на судьбу которой уже легла тень пророчества святого Василия.