Текст книги "Счастье Анны"
Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Тадеуш Доленга-Мостович
Счастье Анны
ГЛАВА 1
В приемной было многолюдно. Она не предполагала такого, и сейчас ей хотелось лишь выбраться отсюда, не дожидаясь своей очереди: все равно ситуация выглядела безнадежной. Уже по равнодушному выражению лица рассыльного, проверяющего дату вызова, по его пренебрежительному кивку головой, которым он указал ей свободный стул, она предсказала себе самое худшее. Если все эти мужчины тоже претендуют на должность, лучше уж сразу махнуть рукой на затраченные на билет деньги и вернуться в Познань.
Прошло довольно много времени, пока она успокоилась. В конце концов, следует попытать счастья. А вдруг произведет хорошее впечатление? У нее наверняка не худший уровень подготовки, чем у всех этих мужчин. Она стала присматриваться к ним. В большинстве своем это были люди с безупречной внешностью и прекрасными манерами. В их взглядах, оценивающих ее как женщину и как соперницу, она не заметила ни восторга, ни опасения. Вероятно, как специалиста они не принимали ее в расчет и были слишком сконцентрированы на предстоящей беседе у директора, чтобы обратить больше внимания на ее красоту, обаяние и новый прекрасно скроенный модный костюм, в котором она чудесно выглядела.
В углу, у окна, сидела еще одна женщина, постарше и плохо одетая, а напротив – вторая, размалеванная и все время нелепо улыбающаяся.
Вдоль левой стены прохаживался высокий худощавый брюнет в синем костюме. Всякий раз, когда открывалась дверь и рассыльный вяло произносил чью-нибудь фамилию, брюнет останавливался, и тогда лицо его выражало беспокойство и волнение, которые едва угадывались в ровном и твердом шаге. Она отметила его большие темные глаза и очень красивые руки. В его манере держаться было что-то напоминавшее ей мужа. Только Кароль был ниже и более грузный. Именно это и мешало ему в жизни больше всего. Он просто сомневался в целесообразности каждого усилия, прежде чем принять какое-то решение. Когда она в ответ на свой запрос получила приглашение из фирмы «Мундус», он пожал плечами, хотя, может быть, и не без основания.
Брюнет часто останавливался перед яркими плакатами, густо покрывавшими стены. Следуя за его взглядом, она механически прочитывала тексты, рекламирующие живописные места Югославии, фиорды, Биарриц, Каир, Андалузию, Венецию, Альпы, Татры, Карпаты, шотландские и Августовские озера, пальмовые рощи Марокко и поймы Черного моря. Как просто и совсем за небольшие деньги можно увидеть все это! Например, путешествие из Триеста до Алжира на комфортабельном корабле стоит всего двенадцать долларов, а перелет самолетом из Берлина в Венецию – только десять. В отеле номер с ванной обойдется около восьмидесяти франков в сутки. И без всяких хлопот все это можно решить, подготовить, запланировать и оплатить уже здесь, на месте, во всемирно известном бюро путешествий «Мундус».
Открылись двери, и рассыльный объявил:
– Пани Анна Лещева!
Она вскочила, обтянула жакет и пересекла комнату, чувствуя на себе недоброжелательные взгляды. Из приемной нужно было пройти в маленькую комнатку, где работали две машинистки, а оттуда уже в кабинет. За большим американским столом сидел располневший пожилой мужчина, инженер Минз, генеральный директор агентства «Мундус». Он тяжело встал и, подавая руку, спросил с некоторым удивлением.
– Это вы?
– Анна Лещева, – утвердительно ответила она.
Его брови поползли высоко вверх:
– Сколько же вам лет, простите за бестактный вопрос?
– Я не нахожу его бестактным, – улыбнулась она. – Мне двадцать восемь.
Ворча что-то себе под нос, он указал ей на стул. На столе перед ним лежали копии ее свидетельств и дипломов.
– Вы в совершенстве владеете английским и французским языками? – спросил директор Минз.
– Да, пан директор. Я позволила себе получить диплом об окончании школы иностранных языков…
– Так-так… Хм… Кроме того, вы знаете также хорошо немецкий, итальянский и русский?
– Да, пан директор.
– К тому же у вас есть… сейчас, сейчас… Я записал себе тут… Ах, вот: степень доктора юридических наук Варшавского университета, вы закончили школу политнаук, высшие торговые курсы, курсы стенографии и машинописи, лицей по сельскому хозяйству… Уфф, ну, это, кажется, все! Господи, и когда же вы успели сделать все это? И, черт возьми, зачем? Я вас спрашиваю, зачем?.. Вы же не можете и половины, где там, даже десятой части запомнить того, чему вы научились!
– Вы ошибаетесь, пан директор, – ответила она холодно. – Я все отлично помню.
Он взглянул на нее из-под кустистых бровей и поудобнее сел в кресле.
– Не обижайтесь на меня, – сказал он примирительным тоном. – Я довольно часто встречаюсь с кандидатками на должности. У всех чудовищное количество дипломов, но они ничего не умеют делать. Целое состояние затратили, чтобы учиться в самых ненужных направлениях. Это болезнь нашего века. Я не ответил бы на ваш запрос, если бы не исключительно хорошие оценки ваших свидетельств, ну и, конечно, опыт работы в бюро путешествий. Для вас очень важно получить должность?
– Очень, пан директор.
– Ваш муж – адвокат?
– Да. Но мой муж, к сожалению, зарабатывает очень мало, – ответила она едва слышно и опустила глаза.
Она боялась, чтобы в ее взгляде он не прочитал правды. Ведь Кароль не зарабатывал ничего. На протяжении нескольких месяцев он не принес в дом ни гроша. Если бы не помощь Страхового общества работников умственного труда, которую она получала со времени сокращения в Туристическом агентстве, у них не было бы денег на самое необходимое, даже на молоко для Литуни.
– Вы постоянно живете в Познани? – спросил Минз.
– Да, пан директор, а точнее, в сотне шагов от филиала фирмы «Мундус».
– Это неважно. Я не могу доверить вам руководство этим филиалом…
– Я согласна на любые условия, – она поспешно перебила его.
– Нет, – он покачал головой, – сейчас я не могу этого сделать. Это исключено. Эту должность нужно было бы занять сразу же, а я еще не знаю ваших способностей.
Она сжала губы и подумала, что скептицизм Кароля был обоснованным. Директор Минз толстыми пальцами постукивал по документам Анны. Пальцы были желтыми от сигарет, стол был усыпал пеплом, а воздух в комнате наполнен дымом. Директор разговаривал с ней на разные темы, касающиеся не только ее профессиональных знаний. Она поняла, что он экзаменует ее. Спустя полчаса она была уже совершенно измучена.
– Я не могу доверить вам руководство филиалом в Познани, – повторил он. Затем кашлянул и добавил: – Но у меня есть кое-что другое для вас. Проблема лишь в том, что вы должны были бы жить в Варшаве… Как раз уходит руководитель туристического отдела нашего центра. Эта должность даже лучше, чем директор филиала… Хм… Можно было бы месяц попробовать, но если вы живете в Познани…
Сердце ее затрепетало.
– Это не имеет значения, пан директор, я могла бы… то есть мы могли бы переехать в Варшаву.
– Для вас это не очень сложно?
– Вовсе нет, пан директор, – решительно ответила она, хотя сразу поняла, что все как раз наоборот.
Кароль не сможет покинуть Познань, пока жив его отец, требующий постоянной опеки. Кроме того, адвокату сложно перейти к обслуживанию другой клиентуры, особенно столичной. К тому же у них бесплатное жилье в доме отца и сад, такой необходимый для Литуни. Ей придется переехать одной и поселиться в доме тетушки Гражины. В конце концов, Познань не так уже далеко… Да и, собственно, есть ли у нее выбор?.. Ей следует руки целовать за сделанное предложение.
– Вы достаточно квалифицированны, мне кажется, – сказал директор. – Хорошо знакомы с работой в этом направлении. Однако испытательный срок необходим. Это мой принцип работы. Сегодня четырнадцатое мая. Вы могли бы приступить к работе с завтрашнего дня, тем более что прежний руководитель туристического отдела, пан Комиткевич, через две недели уезжает. У него как раз было бы достаточно времени познакомить вас с текущей работой. Каким вы представляете себе ваш оклад?
– Я не знаю, – смущенно улыбнулась она.
– В своем запросе вы написали, что согласитесь на любые условия. Я не собираюсь эксплуатировать вас, но времена наступили тяжелые, туризм угасает, а налоги очень большие. На время испытательного срока вы получите триста пятьдесят злотых, а потом поговорим. Согласны?
Мысленно она просчитала, что, соблюдая некоторую экономию, сможет снимать комнату со столом у тетушки за сто пятьдесят, пусть даже сто семьдесят злотых. Тридцать злотых должно хватить на мелкие расходы. Каролю она будет высылать сто пятьдесят. Это все-таки что-то.
– Я согласна, пан директор.
– Вот и прекрасно.
Он нажал кнопку звонка и бросил рассыльному:
– Пана Комиткевича!
Когда рассыльный вышел, директор вынул из ящика стола стопку проспектов и, разложив их перед Анной, начал объяснять, в чем будут заключаться ее обязанности. Она слушала внимательно, хотя все это уже давно знала. Правда, в Туристическом агентстве она не решала эти вопросы самостоятельно, но до сегодняшнего дня помнила адреса многих зарубежных агентств такого типа, знала, как организовываются групповые экскурсии, подсчитывается стоимость и ведется корреспонденция. В том, о чем говорил директор Минз, ее пугала только личная ответственность за каждое проводимое мероприятие. А во всем остальном она была уверена, что справится без труда.
Вскоре появился Комиткевич, интересный блондин, пахнущий одеколоном и одетый с подчеркнутой изысканностью. Вероятно, догадался, с кем встретится, так как представился Анне запросто, как коллега. Выслушав лаконичное распоряжение шефа, учтиво спросил Анну:
– Вы хотели бы сразу познакомиться с отделом?
– Если это возможно? – нерешительно сказала Анна, обращаясь к Минзу.
– Конечно, конечно, – кивнул он головой. – Разумеется, такой взгляд с птичьего полета… Хм… А завтра просим вас прийти с утра. Мы работаем с девяти часов до четырнадцати и с шестнадцати до девятнадцати. Это обязательно для всех. До свидания.
Он встал и подал ей руку.
– Я к вашим услугам, – Комиткевич галантно открыл перед ней дверь.
Они снова пересекли маленькую комнатку, где сидели две машинистки, и приемную. А здесь сам факт сопровождения ее служащим вызвал сенсацию. По обеспокоенным взглядам она заметила: все уже поняли, что она принята. Брюнет в синем костюме внезапно оторвался от читаемого уже в сотый раз плаката и окинул ее каким-то недобрым взглядом.
Она была так взволнована ходом событий, что не могла проконтролировать свое внутреннее состояние, но все-таки тотчас же подавила, скорее автоматически, улыбку и ускорила шаги.
– Какое счастье, – думала она, – что именно я, только я. Что я могу сделать, если для всех не нашлось места?
– Сюда, будьте любезны, – Комиткевич проводил ее в большой зал, оборудованный, как банковский.
Зал с очень высоким потолком был наполнен различными звуками: треском арифмометров, штемпельных и пишущих машинок, телефонных звонков, счетов, который смешивался с однообразным шарканьем ног, монотонным гулом сотен голосов и глухим стуком дверей, находящихся в постоянном движении. Пахло типографской краской, атмосфера напоминала железнодорожный вагон. Вдоль застекленных стоек, тянущихся вокруг зала, были установлены столы; с другой стороны возле окошек стояли группки клиентов, кое-где вытягивались длинные очереди.
– Вот это да! – произнесла она с удивлением и некоторым страхом.
Комиткевич, однако, не расслышал ее возгласа. Они шли узкой дорожкой, пока он не открыл перед ней дверь застекленного бокса:
– Здесь мой бывший кабинет, а сейчас ваш, – доложил он с неизменной учтивостью. – Прошу вас.
Это была маленькая застекленная клетка, прозрачный киоск, а внутри – два больших стола, шкаф и несколько стульев.
– Вы уходите из фирмы? – спросила она, беспомощно оглядываясь вокруг.
Он рассмеялся и подвинул ей стул.
– Не совсем так, но что-то в этом духе, скорее, меня уходят.
Ей стало не по себе.
– Но из того, что говорил о вас пан директор, – сказала она несмело, – у меня создалось впечатление, что он вас очень ценит…
– Вероятно, так и есть на самом деле, – согласился он, – однако сумма, предназначенная для доказательства этой оценки, не покрывает моего бюджета… Поймите меня правильно. Я не виню в этом пана Минза. Собственно, все оклады сокращены… Однако не каждый может согласиться с этим.
– Это так печально, – вздохнула она.
– Тс-с-с!.. – он приложил палец к губам с шутовской миной. – Здесь, в кабинете шефа туристического отдела, в кабинете мэтра по удовольствиям, слово «печально» исключено раз и навсегда.
Он начал объяснять ей, как размещены отделы: с правой и с левой стороны туристический, дальше билетные кассы, за ними – информация, бюро заказов, паспортный отдел и оформление виз, рекламация и обмен денег; напротив, по другой стороне, – кассы авиа– и морфлота, багажное отделение, прокат автобусов и автомобилей, а также телефоны; в киоске у главного входа – бюро по аренде мест летнего отдыха.
– В нашем Центре занято шестьдесят человек. Предельная посещаемость достигает пятисот человек в день, так что скучать не придется, учитывая, что ваш отдел самый большой и самый рентабельный. Завтра я представлю вам ваших подчиненных и приступлю к приятной обязанности ввести свою преемницу в курс дела. Нет ли у вас на этот счет каких-либо возражений?
Она поблагодарила его самым сердечным образом, пообещав себе ответить искренней доброжелательностью на его внимание.
Когда она оказалась на улице, ее охватила какая-то почти детская радость. И солнечный теплый день, и заполненные народом тротуары, и первая зелень деревьев – все это показалось ей вдруг снова таким близким, как в те давние годы, когда она была еще студенткой. Она прошла на угол Маршалковской и села в трамвай. Если бы не стеснялась, то улыбалась бы всем.
– Да-да, – думала она, – может быть, это нехорошо с моей стороны, но я рада, что остаюсь в Варшаве.
Со временем, возможно, и Кароль переедет сюда. Так было бы лучше всего. Вполне вероятно и то, что спустя какое-то время она сможет получить руководство филиалом в Познани.
Тетушка Гражина жила на Польной, и Анна вышла на углу улиц Польной и Снядецких. Она знала здесь каждую щель в стене, каждую калитку. Первые два года учебы в университете она жила у тетушки, и, хотя после свадьбы Кубы ей пришлось уйти, она по-прежнему бывала здесь почти ежедневно. Она была привязана к тетушке и ко всем ее домашним, и если в этой привязанности не чувствовалось чрезмерной сентиментальности, то не было в ней и критицизма. Она была благодарна тетушке Гражине, очень благодарна за все и полностью разделяла то почтение, а точнее, его часть, которым была окружена величественная фигура пани сенатора Гражины Ельской-Шерман.
Из всех, кого знала Анна, только блаженной памяти ее отец, когда она приезжала к нему на каникулы, позволял себе снисходительные шуточки в адрес тетушки Гражины.
– И что там поделывает Гражинка? – спрашивал он, щуря свои серые глаза. – По-прежнему просит подвинуть масленичку за столом таким тоном, точно является американской статуей Свободы, которая просит передвинуть Гренландию?
Или спрашивал:
– Тетушка по-прежнему ходит, как процессия в составе одной персоны?.. Бедный Шерман. Наверное, умер оттого, что устал носить над Гражинкой фамильный зонт Шерманов, который предназначался в качестве балдахина.
В действительности отец Анны никогда этого не говорил всерьез, но было известно, что он упрекал свояченицу за ее замужество с Шерманом, которого явно не любил, не пропуская ни малейшей возможности вставить шпильку по поводу его семитского происхождения. Анне это всегда причиняло боль. Если она и питала в доме тетушки теплое чувство к кому-нибудь, так это был дядя Антоний. У него было мягкое и доброе сердце; он внимательно относился ко всем в семье и даже к отцу Анны, переживал по всякому поводу, хотя старался скрывать это перед женой и невесткой, которая могла быть столь неделикатной, что на заботу отвечала громким сетованием на «еврейскую чувствительность». Вообще в этом доме мало было места для сантиментов, да и не возникала в них потребность. Кубусь, грузный и сонный, поглощенный изучением криминальных рассказов и раскладыванием пасьянса, его жена, появляющаяся в доме между дансингом и спортивной площадкой, не говоря уж о самой пани Гражине, – никто не желал и не давал никому ни повода, ни права растрогаться. У одной лишь Ванды бывали такие минуты, но она с тех пор, как вышла замуж, считалась в доме гостем, и появлялась здесь очень редко.
После смерти дяди Антония, со времени, когда Кубусь должен был заняться ведением дел, дом, бывало, целый день оставался пустым, и Анна боялась, что никого не застанет.
Дверь открыл их новый слуга, что, собственно, для нее не явилось неожиданностью: слуги менялись у тетушки Гражины очень часто.
– Старшей пани нет дома, – сказал слуга, – а младшая очень спешит и, наверное, не сможет…
– Юзеф! – раздался издалека голос Жермены. – Юзеф, кто там пришел?!
– Как поживаешь, Жермена? – откликнулась Анна. – Это я, Анка!
– Это ты?! Что за чудеса! Приехала?..
Одновременно с этими словами в переднюю вбежала Жермена. На ней была яркая зеленая пижама, а волосы затянуты в тонкую сеточку. По-прежнему она выглядела молодо, хотя, когда разводилась со своим вторым мужем и выходила замуж за Кубуся, ей уже было не менее тридцати, а брак состоялся четыре года назад, значит, сейчас ей, по крайней мере, тридцать пять.
– Добрый день, дорогая Анка, ты прекрасно выглядишь, – она обнимала Анну, не выпуская из руки овального зеркала. – Только слишком поправилась! Что поделывает Кароль? Извини, я очень спешу, дорогая: Кур-бель сейчас заедет за мной… а может быть, уже ждет? Там, у ворот, не стоит красное авто? Ты знаешь, это тот самый Курбель, который занял на Олимпиаде второе место в марафоне… Пойдем ко мне. Ты не обидишься, что я буду одеваться в твоем присутствии? Юзеф, пусть Бронка принесет сейчас щипцы, да чтоб холодными не были! Пойдем, дорогая, сюда. Одеваюсь в кабинете, потому что у меня такой балаган; ох уж эта прислуга!
Но и здесь все было перевернуто вверх ногами, что, собственно, не удивляло Анну. Раньше, когда она жила у тетушки, она пыталась бороться с этим, хотя следовало сразу капитулировать, потому что все, включая саму пани Гражину, были совершенно лишены чувства порядка. Впрочем, это было только в комнатах тетушки, в которых нельзя было бродить никому. В спальне и в салоне, предназначенном для чаепитий, совещаний и переговоров, постоянно господствовал музейный порядок.
Жермена, не смущаясь присутствием Анны, сбросила пижаму и вертелась по комнате совсем нагой в красных ночных туфлях на очень высоких каблуках, благодаря чему ее длинные мускулистые ноги выглядели весьма интригующе. Анна хорошо знала, что Жермена умышленно демонстрирует перед ней свою наготу, и немного стеснялась этого (сама она ни за какие сокровища не смогла бы показаться кому-нибудь), однако как зачарованная смотрела на удивительную стройность и гибкость этих форм! Нет, она не завидовала Жермене. Упаси Боже! Без зазнайства она считала себя достаточно привлекательной и чувствовала по отношению к кузине свое преимущество, преимущество, основанное, может быть, на факте существования Литуни, а может быть, на том, что в сущности образ жизни Жермены она считала бессмысленным и предосудительным. Со своей стороны, Жермена значительно острее осуждала Анну за ее «мещанскую степенность» и откровенно напоминала ей об этом при каждом удобном случае.
– Прозябаешь в этой Познани, – говорила она, изгибая перед зеркалом свое тело девятнадцатилетней девушки, – прозябаешь. У меня всегда было предубеждение к людям с рыбьей фамилией. Кароль превратил тебя в рыбу. А та атмосфера в Познани! Боже!.. В одиннадцать часов уже весь город спит, тоска беспросветная… Не знаю, я, наверное, превратилась бы в устрицу, если бы меня заставили там жить… Ты не находишь, что моя грудь немного уменьшилась?
– Возможно… А что касается Познани… Я как раз переезжаю в Варшаву.
– Это результат массажа. Гимнастика каждый день по часу. Советую тебе, последуй моему примеру. Ага! Так ты переезжаешь? В Варшаву?.. Браво!
– Нашла здесь должность, – грустно улыбнулась Анна.
– Ты совершенно права, брось его. Как раз вчера мы говорили о вас с мамой. Это же прямо скандал, что Кароль ничего не зарабатывает. Мама придерживается такого же мнения.
– Тетя не любит Кароля и не всегда бывает справедлива по отношению к нему.
– Недотепа, да и только.
В сущности, Анна и сама так думала, однако считала необходимым стать на защиту мужа, особенно перед Жерменой. Собственно, это ведь не его вина в том, что разваливаются крупные предприятия. Он был юрисконсультом такого большого банка, как Национальный банк, и вел дела нескольких доминионов. И то, что банк ликвидирован, а хозяева зачастую не имеют денег для выплаты работникам, виноват кризис. Кароль ищет новую клиентуру, делает, что только возможно.
– Нет-нет, моя дорогая, – возмутилась Жермена, – он принадлежит к числу растяп. Я хорошо знаю этот тип мужчин. Примеры не требуется далеко искать. Твой очаровательный брат еще хуже. Просто не понимаю, как я могла выйти замуж за такого размазню! Боже! Уже четверть третьего! Вероятно, поеду растрепанная! Курбель, наверное, чертыхается внизу!.. Извини меня, пожалуйста, очень тебя прошу…
С молниеносной скоростью Жермена закончила одеваться, натягивая сначала чулки, потом берет, платье и перчатки. Последовательность этих действий и манера одеваться производили на Анну неприятное и оскорбительное впечатление. Хотя она не страдала притворной стыдливостью, в одевании Жермены ее всегда поражало что-то вызывающее. Даже полностью одетая, Жермена казалась ей нагой или полуодетой. Анна не упрекала ее за это. Впрочем, она знала много женщин, а особенно молодых девушек, производящих такое впечатление. Вероятно, ее собственная стыдливость была неестественной и нездоровой.
Жермена еще из передней крикнула «до свидания» и захлопнула за собой дверь. Если бы Анна не знала так хорошо обычаи этого дома, она почувствовала бы себя неловко оттого, что ее забыли даже пригласить раздеться.
Прежде всего следовало поговорить по телефону с Каролем: она взяла с собой только маленький саквояж. Для сообщения мужу о полученной должности достаточно было бы письма, но она не могла обойтись без белья и нескольких платьев. К сожалению, телефон в квартире не работал уже два дня. Как объяснил слуга, старшая пани сейчас заседает в сенате и сказала, чтобы этим занялся пан Якуб, а он все время забывает.
Ничего иного не оставалось, кроме как пойти на почту. К счастью, Познань дали быстро, и она застала Кароля дома. Сообщение его очень удивило. Он, конечно, не преминул усомниться в том, оставят ли ее в «Мундусе» по истечении месяца. Вещи он пообещал выслать еще сегодня, принял поцелуи для себя и Литуни и положил трубку. Только в тот момент, когда она выходила из здания почты, она вдруг поняла, что муж вовсе не расстроился оттого, что они не будут вместе. Однако быстро оправдала его. Что же он или они оба могут поделать? Наверное, Кароль так же тяжело, как и она, воспримет расставание, только с ним останется Литуня.
Сердце Анны сжалось при воспоминании этого светлого личика и крохотных ручонок, которые она любила больше всего на свете. Но расставание с Литуней было необходимостью, необходимостью во благо этого самого дорогого существа. За деньги, которые мамуся заработает здесь, Литуня сможет посещать специализированный детский сад, пить хорошее молоко и какао, есть фрукты. Сейчас сильнее, чем когда-либо, Анна почувствовала, что она приближается к идеалу такой женщины, которая не только представляет домашнюю тягловую силу, но и наравне с мужчиной несет тяжесть ответственности за быт семьи, за подготовку обществу нового поколения.
Как замечательно, как мудро, как вдохновенно говорила об этом тетушка Гражина! Она выглядела тогда действительно как статуя Свободы! Анна знала, что никогда не забудет той минуты: большой зал, наполненный до отказа женщинами, и величественная фигура седой спокойной дамы, выступающей с эстрады. У нее была совершенная дикция. В голосе ее слышались металлические нотки. Она говорила на чистом польском языке, и столь гладко, как мог говорить разве только Цицерон. Это была уже не тетушка Гражина. а трибун, вождь, Прометей, который Анне и тысячам таких, как Анна, женщин открывал доступ к настоящей мудрости, выпрямлял дороги и указывал цели.
– Самое большое благо для женщины – семья. До сих пор женщина была пассивным ее орудием. Настало время, чтобы она осознанно взяла на себя ответственность за моральное и материальное состояние семьи, чтобы плечом к плечу с мужчиной она включилась в общественно полезный труд, провозглашая непоколебимую правду построения общества на здоровом фундаменте семьи. Как пламя жаждет кислорода, так наш домашний очаг жаждет твоей души, женщина. Ты счастливее своих бабок и прабабок, потому что можешь появиться у этого очага не как служанка или домашний зверь, который только отогревается возле него и тунеядствует, а как свободная, сознательная жрица, которая наравне с мужчиной имеет свой характер, интеллигентность, знания и чувство значимости своей роли, своей миссии!
Анна скрупулезно собирала все выступления тетушки Гражины, опубликованные в разных газетах, и знала их почти наизусть. Многие из ее приятельниц поступали так же, но Анна была счастливее их, потому что при необходимости всегда могла воспользоваться личными советами и указаниями этой женщины незаурядного ума. И сейчас именно ее нужно было благодарить за свою должность, так как благодаря тетушке, обладая высокой квалификацией и глубокими знаниями, она свободно могла соперничать со многими мужчинами, а главное, умела защитить быт своей семьи и взять на свои плечи тяжесть ее спасения собственной работой. Анна заранее радовалась, предвидя похвалу тетушки, и заранее знала, какую доставить ей радость, когда предстанет перед ней как живой пример плодотворности тех лозунгов, которые возродят человечество.
И она не ошиблась. Вернувшись на Польную, Анна застала пани Гражину уже дома. Как раз подавали обед. Пани Гражина просматривала в салоне толстые журналы. Она встретила Анну с чарующей сердечностью, которая, правда, смущала, но в то же время вселяла уверенность, что состоится доброжелательная и приятная беседа.
– Мне приятно тебя видеть, девочка моя, – она поцеловала Анну в лоб. – Как там идут дела в познанском Объединении женщин?
– Как раз завтра должны проводиться выборы и голосование по резолюции.
– Это нужно провести, – решительно начала пани Гражина. – Я не сомневаюсь, что ты справишься с этим. Ты во сколько возвращаешься?
– Я не возвращаюсь, тетя. Резолюция, вероятно, пройдет. Пани Хепферова проследит. Что же касается меня… Я остаюсь в Варшаве.
– Как это?
Анна рассказала все, объясняя, что не писала о материальных трудностях Кароля, не желая отрывать тетю от дел и считая, что поступила в соответствии со своим долгом. Пани Гражина сосредоточенно выслушала все, после чего встала и обняла племянницу.
– Растрогала ты меня, Анна. Ты показала себя настоящей женщиной, достойной называться ею. Недалек тот час, когда посеянные идеи принесут повсеместный и обильный урожай.
Кашлянув, она добавила уже иным тоном:
– Но твой переезд в Варшаву имеет и плохую сторону: Объединение в Познани теряет одну из лучших сотрудниц. Ты совершенно уверена в Хепферовой?
– Вне всякого сомнения, тетя.
– Это хорошо. Из трех адвокатов, которые прошли наши инструкторские курсы, она самая старательная. Как идут у нее дела?
Анна пожала плечами:
– Ничего, ведет канцелярию и кое-что зарабатывает. Во всяком случае, по нашим тяжелым временам терпимо. Зато Пеля устроилась отлично, потому что получила должность юрисконсульта в управлении по протекции депутата Червиньского. Кушлювна понемногу перебивается, но как-то живет.
Пани Гражина, всматриваясь в одну точку, сказала:
– И как раз такую женщину, как Пеля, бросил муж. Вот так, деточка, мужчины по многим аспектам стоят значительно ниже нас. Хоть бы твой Кароль…
Анна пыталась защитить мужа, хотя в душе вынуждена была соглашаться с откровенным осуждением. Пани Гражина не скупилась на резкие слова, которые приобретали привкус порицания по отношению к Анне как бы за то, что она стала женой такого человека. Появление слуги прервало их беседу. Он доложил о прибытии пани Маркевич.
– Проси, – распорядилась пани Гражина и, обращаясь к Анне, добавила: – Я пригласила эту особу на обед.
Анна знала пани Маркевич с виду уже многие годы. Каждый, кто хоть раз побывал в кондитерской «Мазовецкая», не мог не запомнить квадратную фигуру ее хозяйки, бодрствующей с раннего утра до поздней ночи, вездесущей и всевидящей. Для Маркевич приглашение на обед к такой известной личности, как депутат Ельска-Шерман, председательница и защитница многих обществ, дама, которую принимали в самых высших кругах, было честью, достойной черного бархатного платья и соболиной накидки, а также нескольких крупных бриллиантов. Все это не очень украшало ее, но Анна знала, что Маркевич в сущности деловая женщина, а это самое важное. В то время, когда она открывала свой кондитерский магазин, на улице Мокотовской было шесть объектов такого типа, а сейчас осталась только «Мазовецкая», только она пережила кризис.
После кратких приветствий была затронута как раз эта тема, но тут попросили к столу, а точнее, появился Кубусь и заявил, что он голоден и что если мама скажет еще подождать, то лучше пойти в ресторан. Он был настолько поглощен предстоящим обедом, что забыл даже поздороваться с Анной.
– Куба, – позвала она, – ты не узнаешь меня или вообще не хочешь знать?
– О, это ты! Извини, Анка. Это здорово, что ты приехала!
Он поцеловал ей руку. При этом она заметила, что он не брит и что у него грязные ногти. В его жилете не хватало двух пуговиц, а галстук был завязан криво. Ничего не изменилось, он всегда был неаккуратным, и никто не заботился о его внешнем виде, ни у кого не было времени, чтобы заняться этим.
За обедом возникла неприятная ситуация. Кубусь в одном лишь был требовательным: он любил есть много и вкусно. К несчастью, обед в этот день не удался. Дамы, занятые разговором, не обратили внимания на недовольное ворчание Кубы, который злобно уничтожал подгоревший суп. Однако, когда подали баранину, которую он не любил, и в довершение к тому она оказалась жесткой, он резко отодвинул стул и вышел из-за стола.
– Я благодарю за такой обед! Это отрава, а не обед. Прошу меня извинить, но я предпочитаю пойти в первую попавшуюся харчевню!
