355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тадеуш Доленга-Мостович » Счастье Анны » Текст книги (страница 14)
Счастье Анны
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 05:59

Текст книги "Счастье Анны"


Автор книги: Тадеуш Доленга-Мостович



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Я не сравниваю, так только говорю. Когда я еще работал шофером у графини из Млодзейовиц, так та тоже кричит, бывало: «Быстрее! Быстрее!», – а сама не представляет, что, к примеру, скользко, да и вдруг подвода выскочит. Ей лишь бы скорее. И меня стыдит, что я боюсь. А я не боюсь, только мужское разумение имею, знаю, когда нужно быть внимательным, а когда можно газовать на полном. А бабы, к примеру…

Дверь открылась, и он умолк. Прачка принесла ветчину, молоко и булки.

– А здесь все, что осталось, – она протянула Бубе горсть мелких денег.

– Оставьте это у себя, – быстро ответила Буба, – пригодится на завтра.

– На завтра? Здесь и на пять дней хватит. Только вы не думайте, что мы будем это есть. Все это для Фэльки.

– Пожалуйста!

– Я сердечно вам благодарна, – откликнулась Фэлька. – Когда встану, обязательно отблагодарю. Я хорошо шью белье и другие разные вещи…

Буба, попрощавшись, пообещала, что завтра или послезавтра снова придет, и вышла.

Мороз к ночи крепчал, и после влажного разогретого воздуха комнаты ее охватила неприятная дрожь. На углу Тамки она взяла такси. Стекла были совершенно замерзшие, и Бубе пришло в голову, что шофер мог бы увезти ее в безлюдное место и убить. Вообще в тот день она была отважной. Не всякая другая на ее месте нашла бы в себе столько самостоятельности.

Она предвидела, что испугает мать этим своим похождением. Кроме того, она решила не только рассказать о своем визите к Фэльке, но ультимативно поставить вопрос о дальнейшей помощи этой бедной девушке.

Мать она застала в комнате Рыся, укладывающей его чемоданы. Сегодня вечером он уезжал кататься на лыжах в Криницу, но дома его еще не было.

– Ну, наконец! – воскликнула пани Костанецкая. – Где же ты была!? Как можно не позвонить и не предупредить меня! Я так волновалась.

– Мамочка, но ведь я уже не ребенок.

– Ты мой ребенок и останешься им всегда.

Несмотря на мягкий тон матери, Буба заметила в ее глазах беспокойство и даже страх.

– Я была у одной бедной девушки, которую мать выгнала из дому за то, что она родила ребенка, – выпалила Буба на одном дыхании.

– Ты? С кем?

– Одна. Почему я обязательно должна быть с кем-то?

Пани Костанецкая отложила сверток воротничков, который держала в руке, и спросила:

– Что ты говоришь, дорогая девочка?

– Разве я совершила что-то неприличное или позорящее нас, если пришла с помощью к несчастной? – подняла голову Буба.

– Ты сделала ошибку, скрыв это от меня. Так что это за девушка?

– Дочь бедной швеи. Ее фамилия… сейчас, у меня здесь записано… Фелиция Емелковская.

– Кто же тебя подговорил на… этот визит, пани Щедронь?

– Никому не нужно было меня подговаривать. Я сама решила заняться той Фэлькой и ее ребенком. Мама все время думает, что я подросток, но я прошу мне верить, что я многое знаю и многое очень хорошо понимаю, потому что, если…

– Подожди, – прервала пани Костанецкая, – мне кажется, сюда идет отец.

– Так что из этого?

– Я думаю, ты не захочешь огорчать его своей выходкой? Извини, но иначе я назвать этого не могу.

– Я, – холодно ответила Буба, – придерживаюсь противоположного мнения и не собираюсь делать тайны от отца, потому что хочу, чтобы он подумал о должность для Фэльки.

В дверях показалась крупная фигура пана Костанецкого.

– А, ты уже дома, кухасю! Где же ты была? Ну, здравствуй, я не видел еще тебя сегодня. Замерзла, да?

– Нет, папочка – она поцеловала его в щеку, – там было даже душно, потому что как раз стирали белье. Я была у девушки, которая родила сыночка, за что мать безжалостно выгнала ее аз дому. Темная глупая женщина.

– Подожди, кухасю, потому что я ничего не понимаю. Расскажи мне все по порядку. Давай сядем и расскажешь. Так что там и как?

Буба рассказала всю эту ужасную историю Фэльки, рассказала о своем визите в Солен и закончила заявлением:

– Я надеюсь, что и в дальнейшем буду заботиться о ней.

– Я чувствую в этом замысел небезызвестной пани Щедронь, – обратилась к мужу пани Костанецкая.

– Подожди, кухасю, – с улыбкой он взял жену за руку, – не о том речь, чей это замысел.

– Значит, папа тоже считает, что я совершила преступление? – воинственно спросила Буба, готовясь яростно защищать свой поступок.

– Только не волнуйся, кухасю, ты поступила правильно, в принципе правильно. Страждущим и оскорбленным следует помогать, но…

– Эта девушка вовсе не страждущая и оскорбленная, скорее наоборот. Рождение ребенка принесло ей большую радость. Она хотела его иметь, и он у нее есть, и в нем она видит свое счастье, а я ее хорошо понимаю. Что мама так смотрит на меня? Я прекрасно понимаю, что мама не разделяет моего взгляда, но я имею право иметь свой собственный. Я уже выросла из того возраста, когда обязана была смотреть на мир через катехизис, разработанный для школ ксендзом Голомбком. Так вот, по-моему, преступлением перед человечеством является общественное мнение и вообще вмешательство в сугубо личную жизнь человека. Как можно заставлять кого-нибудь иметь детей, если он их не хочет? И как можно осуждать за то, что имеет, если это самое жгучее его желание? Это варварство! И если такая Фэлька родила ребенка, она поступила правильно. А общество, не должно совать свой любопытный нос в интимную жизнь человека. Это дикость средневековья! К счастью, сейчас все больше таких, которые не позволяют одурманивать себя реакционными предрассудками, сталкивать себя с пути прогресса. Все больше людей смеются над наивными сказками и моралью, приказывающими им отказываться от права строить свое личное счастье. Зачем усложнять себе жизнь пустыми ритуалами и шаблонами, такими, как, например, брак? Кому какое дело, как я распоряжаюсь собой, своим телом!? Кто может меня заставить отказаться от ребенка из-за каких-то мещанских предрассудков? И почему я должна быть связана навсегда с одним-единственным мужчиной, если бы даже ненавидела его! Нет, папа, эти времена прошли, и через сотню лет люди вообще не смогут поверить, что такая темнота продолжалась веками, пока просвещение и культура не сделали свое.

Буба возбуждалась от собственных слов. Она сама удивлялась, что сумела быть такой разговорчивой, многословной и что так хорошо запомнила сокрушительные аргументы из статей пани Щедронь.

Она видела, какое гнетущее впечатление произвели ее слова на маму, но испуганные мамины глаза подталкивали Бубу к еще более категоричной и окончательной постановке вопроса. Отец тоже был несколько удивлен и сначала улыбнулся уголками глаз, но потом слушал уже внимательно. Когда она закончила, он сказал:

– Я не предполагал, что ты таким образом смотришь на эти вещи…

– Потому что папа со мной никогда о них не говорил, считая меня наивной, – выпалила Буба.

– Наоборот, кухасю. Я считал, что ты уже настолько взрослая, что умеешь смотреть на жизнь разумно.

– Разумно – это значит так, как советуют взрослые?

– Дорогая девочка, – откликнулась пани Костанецкая, – каким тоном ты разговариваешь с отцом!

– Вот именно! И это единственный контраргумент! – возмутилась Буба. – Так вообще нельзя дискутировать. В дискуссии должны быть одинаковые права, а возраст и родственные отношения здесь не играют никакой роли.

– Ты права, кухасю, – согласился пан Костанецкий. – Значит, чтобы уравнять наши права, или мне следует тоже начать разговаривать резко и невежливо, или тебе надо говорить спокойно и уважительно. Со своей стороны я бы предложил второе.

Бубе стало стыдно. Она осознала, что отец всегда так Добр по отношению к ней и что в эти минуты она обидела его сильно и незаслуженно.

– Извини, папа, — произнесла она тихо, – мне вовсе не хотелось быть невежливой. Только я заранее знаю, что ты мне скажешь.

– Может быть, и я знал, кухасю, что ты мне скажешь, однако выслушал тебя внимательно. Позволь и мне попросить у тебя хотя бы малой взаимности. Хорошо?

Буба хотела сказать, что согласна и готова выслушать советы, но только кивнула головой.

– Чрезмерно тебе благодарен. Если я тебя правильно понял, ты называешь реакционностью то, что определенным образом регулирует жизнь человека и общества.

– Что затрудняет, – поправила Буба.

– Различные формы жизни и сосуществования человека в обществе, формы, содержащиеся в обычаях, в этике и в законах, затрудняют жизнь настолько, насколько регуляция русла реки затрудняет ее свободное течение, насколько полицейский, регулирующий движение, затрудняет свободный проезд автомобилей. Представь себе, легче ли было бы стекать реке к морю, если бы у нее не было углубленного дна и обложенных берегов? Легче ли было бы проехать через город, если бы на углу не стоял полицейский, который руководит движением автомобилей? И то же самое касается вопроса, который тебя так раздражает. Ты сама водишь машину. Скажи, не возмутит ли тебя вид автомашины, которая движется не по правилам? Думаю, что его величество, не пользующийся общепринятым порядком, не будет по отношению к тебе прогрессивным представителем, а лишь глупцом или бессовестным хулиганом. Я умышленно употребляю сильные эпитеты, чтобы показать тебе, что чьи-то выступления против установленного порядка вызывают у нас крайнее недовольство. Если обычное неуважение к общепринятым законам дорожного движения может вызвать у нас возмущение, то что тогда говорить о нарушении установленного порядка в важнейших областях? Управляя машиной, ты ведь не задумываешься над целесообразностью и правильностью закона о езде правой стороной. Ты принимаешь это правило и пользуешься им автоматически. Тебе и в голову не придет зачеркивать его правильность, выезжая на левую сторону. Почему же тогда ты одобряешь выезд на левую сторону в жизни? Говоришь, прогресс! Прогресс – это большое слово, емкое. Только нужно договориться, что мы называем прогрессом? Например, мне кажется, что брак и домашнее воспитание детей являются прогрессом. Ты говоришь, что наша мораль – это пережиток темного средневековья и жизнь нужно облегчить, выбросив за окно сексуальную этику, а это означает на практике – зачеркнув законы. Прекрасно, но где же тут прогресс? Был же в жизни человечества период, и период довольно долгий, когда никого не стесняли никакие законы, никакая мораль, никакие запреты, каждый жил, как хотел, имел детей или нет, пользовался совершенной телесной свободой. Так, по твоему мнению, мир находился тогда в состоянии расцветающего прогресса? Но ведь это было в пещерные времена. Да, кухасю, в пещерные! Люди тогда были дикарями и даже не умели разговаривать. У них не было ни малейшего понятия, как складываются убеждения и принципы, у них не было организованной жизни и общества. А в моем понимании прогресс – это то, что отличает общество от стада, а человека от животного. Чем значительнее разница, тем глубже прогресс. И отличия эти основываются в обществе на организации и уважении принципа о том, что свобода единицы не может становиться угрозой свободе других, а в человеке – на превосходстве его разума, воли и вообще духа над первобытными животными инстинктами. Ты согласна, кухасю, с таким определением?

Буба слушала, пытаясь сконцентрировать мысли. Отец редко разговаривал с ней так серьезно. И каждый раз, когда он делал это, она чувствовала себя взрослой и умной. Более взрослой и умной, чем тогда, когда она смущенно разговаривала с пани Щедронь, хотя сейчас была как бы заступницей ее взглядов. Буба часто поражалась необычному явлению: одна и та же проблема, представленная разными людьми, всегда содержала в себе правильность. Вероятно, правильность является величиной относительной, и, выслушав несколько мнений, следует определить свое. И сейчас отец, конечно, был прав. Должен быть какой-то порядок во всем.

– Эта правда, папочка, – согласилась она, – но где же в этом место для личного счастья человека?

– Вот видишь, кухасю, – обрадовался пан Костанецкий, – здесь мы приближаемся к цели. Каждый по-своему понимает свое счастье, правда? Так вот, счастье человека заключается в удовлетворении, по крайней мере, его желаний. Но чем выше мы стоим на уровне человеческого развития, тем выше и отдаленнее эти желания от потребностей организма. Звери счастливы, когда удовлетворят свои инстинкты. Зато культурный человек наоборот: наибольшее удовлетворение дает ему преодоление этих инстинктов, умение тормозить это влечение, способность владеть собой. Ты назвала это усложнением жизни. Ты играешь в шахматы, правда?

– Играю.

– Зачем? Для чего усложнять себе жизнь? Разве жизнь требует от тебя ломать голову над тем, какую фигуру куда переставить? Нет. Ты сама добровольно идешь на эти трудности для собственного удовольствия. В твоей натуре заложено не только стремление избежать трудностей, но и поиск их для себя. Этим отличается природа человека от животного. Счастье, кухасю, это ответ, какой дает наша жизнь на наши внутренние пожелания. Если мы умеем эти пожелания осуществлять на практике, мы счастливы. И тем больше мы счастливы, чем больше трудностей мы сможем преодолеть. Не случайно все люди придают некоторый пренебрежительный оттенок определению «легкий». Легкую победу игнорируют, а почему? Потому что счастье не основывается на легкости, а скорее наоборот, оно достигается ценою больших трудностей, даже страданий.

– Однако, – заметила Буба, – столько умных людей борются за упрощение, за облегчение жизни. Они ведь не делают этого бессмысленно.

Пан Костанецкий медленно вынул портсигар и, с минуту подумав, начал:

– Ну, тогда подойдем с другого конца. Представь себе, что в Европу приехал какой-то негритянский царек. Он присмотрелся к нашей жизни и нашим обычаям, а потом получил право на проведение реформ и усовершенствований. Предположим, что он был человеком самой доброй воли, движимым самыми гуманными чувствами. Что бы он сделал? Он ведь не мог бы смотреть на наши мучения. Увидел бы, например, человека, идущего в зной в костюме, и приказал бы ему раздеться на улице. Увидел бы голодного, который ждет, пока все сядут за стол, чтобы начать есть, и приказал бы ему тут же наброситься на еду. Следующей реформой был бы запрет вредить здоровью посредством воздержания неизвестно зачем своих физиологических функций. Зачем искать места, обозначенные двумя нулями, пусть каждый облегчится там, где стоит. И вот уже на улице встречается переход, где все решается на месте, а потом люди идут дальше. Затем будут упразднены браки, связанные с хлопотами, требующими преодоления трудностей. Ты думаешь, что такой царек, кухасю, осчастливил бы нас своими реформами? Я думаю, что это вызвало бы бунт, были бы организованы революционные демонстрации с транспарантами «Мы не хотим легкой жизни!» Видишь, туземный царек не смог понять, что наше счастье культурного человека не основывается на том, на чем основано его счастье. И те мудрые люди, которые стремятся к такой реформации обычаев, о какой ты говорила, тоже вовсе не злые или вероломные. Наоборот. Они провозглашают свои взгляды из лучших побуждений, но они ошибаются, измеряя наше счастье своим счастьем.

Пан Костанецкий встал и погладил Бубу по голове:

– Вот так, кухасю, а что касается той твоей бедной девушки, то ты поступила глупо. Однако я не вижу ничего порочного в том, если ты будешь заботиться о ней и дальше. Для меня важно лишь одно: чтобы ты заботилась о ней для нее, а не для себя.

– Как это, папочка?

– А так. Что для тебя важно: облегчить ее долю или рисоваться этой опекой?

– Папа! – покраснела Буба.

– Вот видишь. Поэтому обещаю тебе, что ею займется моя секретарша пани Серпутовская, женщина в возрасте и весьма почтенная. Позвони мне завтра на фабрику, чтобы напомнить и передать адрес. Твоя подопечная будет всем обеспечена, можешь быть спокойна. А сейчас поцелуй меня, кухасю, только не очень сильно, потому что я не брит.

– Спасибо, папочка, – обняла его Буба.

Она чувствовала себя весь вечер озадаченной, и ей было не по себе. К счастью, все были заняты отъездом Рыся, и никто на нее не обращал внимания. Несмотря на это, она спокойно вздохнула лишь тогда, когда оказалась одна в своей комнате и взялась за чтение Фрейда. Она решила читать систематически и не пропускать ни одного непонятного места. Однако уже через две страницы это ей ужасно надоело. Поиски в толстом и тяжелом немецком словаре утомляли руки и глаза. Кроме того, ничего здесь не было интересного. Она просмотрела оглавление и начала двух или трех глав с более привлекательными заголовками. При этом она обнаружила подчеркнутые места. На некоторых страницах виднелись записи.

С изумлением она заметила, что все подчеркнутые места и дописки касаются одного и того же вопроса. Насколько она могла понять, говорилось здесь об импотенции в результате какого-нибудь комплекса, в частности о том, если мужчина с таким комплексом влюбится в какую-нибудь женщину, то по отношению к ней он импотент, так как в подсознании был влюблен когда-то в собственную мать и чувствовал к ней влечение (что за мерзость!), а потом, подрастая, узнал, что это нельзя, и наступило какое-то торможение. Вот так невезение!

Вдруг Бубу осенила мысль: книжка принадлежит Дзевановскому! Неужели это он сделал здесь пометки и записи? Хотя… неверное, он.

Все вдруг показалось Бубе невероятно смешным. И прежде всего Дзевановский, который, значит, импотент и, влюбившись в пани Щедронь, не может быть с ней вообще! Вот это история! Таким образом, он и любовник ее и нет!

– А впрочем, на это не похоже, – задумалась она. – Кто бы мог подумать?

Возбужденная и развеселившаяся своим открытием, Буба решила на следующий же день побежать к Каське Дангловой, чтобы детально изложить ей всю ситуацию. Это же сенсация! Каська, конечно, не поверит, если она не покажет ей вещественного доказательства в форме этой книги.

Поэтому, уходя на работу, Буба прихватила книгу с собой. К сожалению, узнала, что Каськи в Варшаве нет. Она уехала на три дня к мужу в деревню. И Буба ломала голову над тем, с кем бы поделиться своим открытием, когда услышала над головой голос пани Лещевой.

– Как там, Бубуся, ведомость готова?

– Сейчас заканчиваю… Но… вы не представляете себе, что я узнала и каким образом!

– Что же такое?

– Я могла бы быть детективом. Говорю вам, сенсация! Но здесь не могу…

– Хорошо, – усмехнулась пани Анна, – заканчивайте ведомость и приносите мне.

Буба принялась за работу с рекордным темпом и думала: «Какая она милая, эта пани Анна! Если бы я была мужчиной, то наверняка влюбилась бы в нее сразу».

Здесь Буба вспомнила Таньского и почувствовала легкое волнение: надо быть слепым, чтобы не влюбиться в пани Анну. Правда, до сего времени он обращал на нее внимания не больше, чем на кого-нибудь другого, но, может быть, это потому, что пани Анна не позволяет никому из мужчин идти на какое-нибудь сближение. У нее ведь муж и дочурка, и она их очень любит. Но все-таки, если бы она заметила Таньского… Во всяком случае она достаточно интеллигентна, чтобы не переходить дорогу младшей сотруднице, и, если Буба скажет: «Пани Анна, я немного интересуюсь паном Таньским», – пани Анна, наверное, и пальцем не пошевелит, чтобы ему понравиться. А впрочем, если он такой, то вообще не стоит того, чтобы им заниматься. Эти размышления не мешали Бубе корректировать ведомость, в которой пришлось сделать несколько поправок. Минут через пятнадцать она была уже готова и постучала в отдел пани Анны. Буба была так увлечена своим открытием, что даже особенно не переживала по поводу замечаний шефа. Только Бог не ошибается.

Наконец ведомость пошла в стол, и Буба с таинственной и торжествующей миной положила перед Анной книгу Фрейда.

– Фрейд? – удивилась пани Анна.

– Да. А вы знаете, кому она принадлежит? Марьяну Дзевановскому!

– Кому?!

– Дзевановскому.

– Откуда она у вас?

– Мне предложила ее пани Щедронь, и в этом-то вся пикантность данной истории. Они… в очень близких отношениях, и это не секрет. Но вы посмотрите сюда, я специально заложила… И здесь… Вот это скандал! Как неосторожны эти мужчины! Одалживать книги, в которых неосмотрительно сделали такие интимные признания!.. Прочтите. Это же ясно, что здесь идет речь о нем самом!

Эффект был поразительный. Буба даже не ожидала, что так заинтересует пани Анну. Она заметила волнение, с которым пани Анна торопливо читала подчеркнутые места и комментарии, дописанные карандашом. Щеки, лоб и даже шея пани Анны порозовели. Как можно, будучи уже замужем, быть такой стеснительной!

– Это ясно, что он имел в виду себя, правда? – спросила Буба, когда панн Анна закончила читать и нерешительным движением закрыла книгу.

– Возможно, – тихо ответила пани Анна.

– Поэтому между пани Щедронь и им… как это по-латыни… ratura sed non [4]4
  Искаженное латинское natura sed non – нечто противоестественное.


[Закрыть]
… не помню, как-то не усваивается!..

Она не могла удержаться, чтобы не рассмеяться во весь голос, а пани Анна тоже улыбалась, но как-то вымученно.

– А может быть, дорогая пани Анна, вы осуждаете меня, что я занимаюсь такими неприличными вещами? – спохватилась Буба и надела маску скромницы.

– Нет, ну что вы…

– Потому что я не… Это просто случайность. Но этот Дзевановский! Надо же, невезение какое! Вы могли предположить что-нибудь подобное?

– Конечно же, нет, – как бы недовольно отвечала пани Анна.

– Но правда, это забавно?

– Не думаю… чтобы чье-то несчастье или увечье могло заслуживать такого определения. А кроме того, мне кажется сомнительным, что пан Дзевановский сам делал эти заметки. Он дает книги многим.

– Я думаю, что никто в чужой книге не распорядился бы таким образом!

Пани Лещева как-то нетерпеливо пожала плечами.

– Дорогая пани Буба, у многих людей нет достаточного уважения к вещам самым ценным, таким как, например, к чужим интимным делам.

Буба смутилась. Она действительно поступила нехорошо. То, что она коснулась всей истории с Дзевановским, было не ее виной, но ей следовало оставить все свои предположения при себе. Урок, полученный от пани Лещевой, был совершенно заслуженным и испортил Бубе настроение на несколько часов. Вдобавок обнаружилась серьезная ошибка, которую она допустила при оформлении большой экскурсии в Ченстохову: подала цифру участников на сорок человек больше фактической, в результате чего было заказано ненужное количество мест в гостиницах. Это дошло до Минза, и Бубу вызвали для объяснений. Оказалось, что «Мундус» понес потери в несколько сотен злотых, и Минз был страшно рассержен. Но самая большая неприятность произошла перед закрытием бюро и как раз в присутствии Таньского. Пришла посетительница в шубе точь-в-точь, как у Бубы. Она просто глазам своим не могла поверить. В фирме «Леопольд Сафирштеин», когда она покупала свою, ее уверяли, что это образец и другой такой на всем свете не будет. К несчастью, Буба уже собиралась выходить, и они стояли друг против друга как близнецы. Она бы расплакалась, если бы не то, что посетительница была значительно полнее и выглядела несравненно хуже. Во всяком случае, выходя, она была не в настроении и заявила Таньскому, что передумала и пойдет одна. И действительно пошла бы одна, если бы Таньский, слава Богу, не был упрямым.

Он знал о ее разговоре с Минзом и старался ее развеселить.

– Директор на самом деле немного жесткий по отношению к подчиненным, – говорил он, – но вы не переживайте.

– Надоело мне и это бюро, и Минз, и эти глупые экскурсии, и все, – выпалила Буба.

– А почему вы действительно работаете? – спросил он серьезно.

– А я знаю? – пожала она плечами, но тотчас же собралась и отреагировала: «Вы, может быть, тоже заперли бы всех женщин дома? Работаю, потому что каждый человек должен работать, вот и все».

– В бюро?

– Где-нибудь.

– Так, значит, и дома?

Буба вдруг остановилась:

– Знаете, с меня уже хватит подобных нелепых мнений! Я хочу идти одна. Я сегодня раздражена, и у меня нет ни малейшего желания выслушивать дерзости.

Он ничего не ответил, только присматривался к ней своими красивым глазами.

– Как вам не стыдно! – добавила она уже значительно мягче. – Ну, пойдемте! Не прикажете же вы мне стоять тут целый час на улице!

Какое-то время они шли молча.

– Очень забавным спутником вас не назовешь, – сказала она с колкостью.

– Почему вы работаете? – откликнулся он с невозмутимым спокойствием.

– Потому что хочу, а вам кажется, что я должна сидеть дома и читать повести для подрастающей молодежи! А я вот работаю и читаю Фрейда. Просто не перестаю удивляться, насколько закостенелые эти мужчины.

– И вам нравится Фрейд?

– Как это, нравится ли? Прекрасное отношение к науке! Нравится! Что за дикое определение!

– Почему дикое?

– Ну, потому что можно соглашаться с какой-нибудь научной теорией или не соглашаться, но при чем тут «нравится»?

– При всем. Поверьте мне, что вначале нравится или нет, а потом вы разделяете это мнение или нет.

– Это, возможно, у мужчин.

– У мужчин то же самое или они стараются замаскироваться даже перед самим собой. Так как же с Фрейдом?

– Вы, наверное, не признаете его совсем? – осторожно бросила Буба.

– Наоборот. Полагаю, что в психиатрии его теория может быть полезной. Зато в качестве урока для широких слоев интеллигенции должна быть вредной.

– О! Не стесняйтесь, добавьте какую-нибудь возвышенную фразу о деморализации.

– Вы ошибаетесь. Здесь идет речь не о деморализации, а лишь об умственном хаосе. Большинство нашей интеллигенции не имеет природной подготовки и основательных философских знаний. Поэтому такие люди не располагают ни материалом, ни способностью оперировать этим материалом, в результате чего обречены на безуспешное восприятие утверждений и научных аргументов. А что еще хуже, в естественном стремлении к упрощению понятий они очень быстро вырабатывают себе невыносимо примитивное мировоззрение, обобщающее исключительно болезненные проявления, и принимают эти проявления как образец всех человеческих проблем в убежденности, что это прогресс и что он имеет научный взгляд на жизнь. Популяризация Фрейда кажется мне особенно вредной еще и потому, что она способствует распространению понятий, выводящих все человеческие отношения из эротических импульсов. Пол и его действия распространяются на все, вплоть до границ комичного. Я знал одну даму в зрелом возрасте, которая писала стихи и красила красным цветом ногти. Так вот она убеждала меня, что пробуждение всяких действий и мыслей – это не что иное, как половой инстинкт. Честь, моральные критерии, любовь к музыке, перелет через Атлантику, теория относительности, повышение дисконта, вязание чулок на спицах, шлем соперника, оккупация Манджурии, бином Ньютона, снижение цен на нефть, автоматические запонки, система Тейлора и битва под Верденом – все это результаты действия полового инстинкта. Как это трогательно: например, девяностолетний Мидленокс слепнет над микроскопом, наблюдая osmos в клетках глубинных растений, подталкиваемый желанием пола! Сцевола, конечно, мазохист, а Магомет потому установил многоженство, что сам был сатиром. Разумеется, та пани, которая пишет стихи, – крайний пример, но уверяю вас, панна Буба, что миллионы женщин под влиянием научных трудов дошли до таких же комичных выводов. И поэтому, когда я увидел у вас Фрейда, мне стало грустно, так как мне не хотелось зачислять вас в число этих миллионов.

Эта последняя мысль прозвучала как-то очень серьезно и таким теплым тоном, что Бубе стало приятно. Если бы она не стеснялась, то призналась бы, что Фрейд ей вообще наскучил и что она никогда не думала, будто Сцевола был мазохистом.

Таньский заговорил снова:

– Наша интеллигенция напоминает мне ужа, а вернее, хвост ужа, голова которого – наука. Голова давно выползла из лабиринта материалистических понятий, давно ушли Демокрит, Бухнер и Молесхотт, а мы продолжаем дышать их отшумевшей мудростью и свято верим, что идем по пути прогресса, что, засоряя нашу практическую жизнь трансплантациями опровергнутых взглядов, просвещаем мир. Вы когда-то говорили мне, что лично знакомы с пани Щедронь, правда?

– Да, знакома.

– И что вы о ней думаете?

– Она очаровательна…

– Нет, я не имел в виду ее как женщину, а лишь то, о чем она пишет.

– Говоря вашим стилем, мне нравятся ее статьи.

– Жаль, – сказал он удрученно.

Буба рассмеялась:

– А вам-то какой вред?

– Мне бы хотелось, чтобы вы разделяли мое мнение.

– Это ясно, но в чем вы обвиняете пани Щедронь? Это, я думаю, самая интеллигентная женщина, какую я когда-нибудь встречала.

– У меня ее интеллигентность вызывает только улыбку, – скривился Таньский. – Она ведь невероятно наивна. И… если… Но вы же не принимаете некритически всего этого багажа?.. Мне бы хотелось иметь под рукой какую-нибудь из ее статей, чтобы доказать вам, что это за муть.

– Ну, знаете, – возмутилась Буба, – пожалуй, никто не пишет так понятно.

– Да, понятный язык, стиль, но невразумительное понимание проблем.

– Я вовсе этого не нахожу.

– Я постараюсь убедить вас.

– Когда?

– Когда вы позволите… Вы здесь живете?

– Да… А может вы… зашли бы когда-нибудь к нам? Родителям будет приятно познакомиться с вами.

Таньский поклонился:

– С искренним удовольствием. Если вы не будете возражать, то я нанесу свой визит в ближайшее воскресенье.

– Боже мой! Даже визит! Не будьте столь торжественны, просто загляните.

Вернувшись домой, Буба сказала матери:

– В воскресенье с визитом придет пан Таньский, о котором я говорила тебе несколько раз.

Пани Костанецкая, не поднимая глаз от счетов, спросила:

– Он тебе нравится?

– Мне? – безразлично надула губы Буба. – Так себе. Мама, не нужно воображать себе Бог знает что.

– Я ничего себе не воображаю, дорогая девочка. Из того, что ты рассказывала, у меня сложилось впечатление, что это милый, хорошо воспитанный, пристойный молодой человек, ну и что вы нравитесь друг другу. Поэтому ты хорошо сделала, что пригласила его.

– Если бы я думала о нем так, как предполагает мама, то не приглашала бы его домой.

– Почему?

– Ну, потому что мы могли бы видеться в кондитерской, ходить на прогулки… Это только когда-то молодые люди должны были обязательно сидеть в родительском салоне, просматривать альбомы, играть на фортепьяно и говорить о разных банальных вещах под неусыпным оком матери или тетушки.

– И что ты видишь в этом плохого?

– Лицемерие. Потому что если нравились друг другу, то хотели целоваться, а тем временем… Что вы так смотрите на меня?! Разве это неестественно?.. Конечно, хотели целоваться, а делали вид бестелесных существ, ангельских, почти духов, купающихся в поэзии. И хорошо еще, если любили. Чаще всего он просто подсчитывал ее приданое, а она его долги или дни до свадьбы, когда наконец выйдет из-под опеки родителей и сможет заводить романы. Лицемерие, да и только. И это называлось: молодой человек «бывает» в доме девушки. Сейчас нет такого притворства, нет сакраментального фортепьяно, на котором бренчат «Молитву девицы», нет и взаимного обмана. Если молодые люди нравятся друг другу, то встречаются на танцах, в кондитерской, в театре, флиртуют и целуются: если хотят пожениться, то делают это без ангельских и сельских прелюдий. А если просто нравится чье-нибудь общество, как, например, мне общество пана Таньского, его приглашают домой. И я хочу, чтобы мама меня поняла и не считала его каким-то претендентом на мою руку. Я родилась во времена, когда такие игры вычеркнули из жизни и когда наконец стала господствовать простота и открытый подход к этим вопросам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю