Текст книги "Чудовище Франкенштейна"

Автор книги: Сьюзан О'Киф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Между тем я уже докурил сигару, мистер Оленберг, – улыбнулся Уинтерборн, – а вы так и не сказали, что я могу для вас сделать.

– Наверное, в следующий раз.

Откланявшись, я зашагал в сторону Таркенвилля, будто остановился в городе.

8 ноября

Раз уж я столько всего наслушался об Уолтоне, самое время прочитать, что он писал. Несколько дней назад я взял связку писем из стола Маргарет, решив позлорадствовать над ними, когда совершу задуманное. Но я уже сомневаюсь в своем изначальном плане.

Маргарет так часто читала и перечитывала эти страницы, что бумага на сгибах стала почти прозрачной. Как и говорил Уинтерборн, деградация Уолтона очевидна.

2 марта 1824 года

Дорогая Маргарет,

в последнее время я приуныл. Все люди мечтают, все хотят иметь мечту… А у меня ее нет. Чем ее заменить? Не знаю. Печаль – единственная моя спутница, но она тоже ни о чем не мечтает.

Я больше не в силах вынести эту горестную разлуку. Пожалуйста, поговори обо мне с отцом. Впрочем, позволит он или нет, я все равно вернусь. Поселюсь под твоей крышей, и он не посмеет меня тронуть. Сэвилл не откажет тебе – ни один добрый супруг не отказал бы.

Скажи Лили, что я приеду. Наверняка она с радостью познакомится с героем множества приключений, о которых ты ей рассказывала. Наверное, она уже взрослая! Странно, что я так скучаю по ребенку, которого никогда не видел.

Скоро я увижу тебя, дорогая сестра. Пусть каждый час будет как последний, а потом, в один прекрасный день, я постучусь в твою дверь!

Твой брат,

Роберт

11 октября 1824 года

Дорогая Маргарет,

Мне приходится выражать тебе соболезнования и поздравления в одном письме. Твой новый брак так резво поспешает за кончиной, что грозит оступиться. Я уже рассчитывал быть с тобой, но злой рок удержал меня в море. Наверное, это знак: следует продолжать плавание, а не пытаться изменить ход своей жизни. Потому я снова пускаюсь в весьма заманчивую авантюру. Я должен узнать, для чего судьба оставляет меня в живых.

С любовью,

Роберт

21 августа 1828 года

Дорогая сестра,

Я пишу тебе в сильном волнении! Природа простила меня за позднее отплытие и усмирила холод. Теперь уж рукой подать до того полумифического места, где стрелка компаса в замешательстве вертится по кругу. Я уже чувствую, как ею управляет мой собственный магнетизм. Я остановлю испуганное вращение и заставлю стрелку указывать на меня.

Я так близок к своей цели, что ты должна готовиться к моему возвращению уже сейчас.

На этом прерываюсь, поскольку мы повстречали судно, направляющееся на юг. Его капитан, нерешительный человек, страшащийся капризов погоды, уже отказался от своих поисков. Он пообещал отправить это письмо, едва достигнет суши.

Сестра, вспоминай обо мне почаще. Скоро я вернусь домой!

17 июля 1829 года

Дорогая Маргарет,

Хоть ты и молчишь об этом, я не вернулся бы, даже если бы ты попросила. Не могу, доколе эта тварь жива. Как я могу переложить на тебя свое бремя? Ведь ты никогда не видела этого создания. Мне стыдно, что когда-то я хотел чего-то еще – чего-либо, кроме его смерти.

Франкенштейн был моим другом, братом, двойником. Но я должен сказать прямо, что его сгубила кощунственная одержимость. Он взял естественное и сделал из него противоестественное. У него получилось! А мои праведные скитания не увенчались успехом. Почему? Найти ответ – одна из целей моих поисков.

Роберт

Недатированные письма становились все более бессвязными. Я прочитал краткую записку, где Уолтон договаривался с Маргарет о встрече у китобойного музея. Видимо, в следующей он обвинял ее в том, что упустил меня:

Прошло десять месяцев, с тех пор как ты позволила ему уйти. Я прощаю тебя. Я так сказал, разве нет? А ты ответила, что прощаешь меня. Но что значат слова? Порой я боюсь, что нарочно поставил эту тварь между нами. Какой была бы обычная жизнь после такой погони? Смертельно скучной и тоскливой – ужаснее в тысячу раз. Ты ненавидишь меня? Я повторяю снова и снова, что не испытываю ненависти к себе. Я лишь собираю причины для ненависти к нему.

Запись на клочке бумаги:

Никогда не забывать свою истинную цель: я – стрелка компаса, которая кружится в недоумении, но не потому, что я достиг Северного полюса, а потому, что так и не смог этого сделать.

Наконец письмо, заставившее меня вздрогнуть:

Она мертва, Маргарет! Его шлюха мертва! Теперь ярость вынудит его допустить промах. Дело не в чувстве любви, а в том, что его лишили удовольствия. Отныне я должен смотреть на всех женщин с новым подозрением. Берегись! Даже ты можешь стать жертвой его грубой похоти.

11 ноября

Я несколько дней не выходил из пещеры. Меня снова терзают печаль и гнев.

По ночам я слышу лай и знаю, что Лили бегает вместе с собаками. Она обошлась со мной грубо, она племянница Уолтона, и его бессердечные письма побуждают меня к действию. Но я по-прежнему меряю шагами свою жуткую красную пещеру.

Почему же я мешкаю? Я должен отомстить или уйти немедля.

Но я не делаю ни того ни другого.

13 ноября

Вечером, простояв несколько часов в нерешительности на вершине утеса, я зашагал к дому.

Было уже за полночь. Порыскав вокруг, я заметил Лили, которая мчалась на псарню со спущенными с привязи собаками. Животные и она сама тяжело дышали. Уинтерборн был прав. Она носится до изнеможения.

Я ждал, пока Лили загонит собак и вернется. Она сразу же заметила меня, словно ждала. Лили была прекрасна, как одна из трех каменных граций в саду: волосы распущены, радость неподдельна. И, словно одна из граций, она собиралась преподнести мне подарок.

– Виктор! – Лили потрогала мою руку, грудь, мягко коснулась ладони, повертела ее и уставилась на меня в удивлении. – Прошло столько времени, что я уж начала думать, будто вы мне приснились.

– Хватило недели, чтобы я уже обратился в сон?

– Всего неделя? Я болела и не поняла, как мало времени прошло.

Я взял у нее фонарь и поднял его. Лили не выглядела больной: от бега она даже раскраснелась. Но лицо было грустным и смиренным.

– Вы уже поправились? – спросил я.

– Нет.

– А что случилось?

Плотнее запахнув плащ, она испуганно зашептала:

– Как вам это описать? Червь гложет меня изнутри.

– Что вы имеете в виду?

– Паразит. Он лакомится мной.

– Я видел, как эти твари выпивали соки даже из сильнейших мужчин. – Я очень встревожился. – Вы послали за врачом?

– Чтобы меня осмотрел мужчина, который будет потом этим хвастаться? Нет уж, я пошла к старенькой Бидди Джозефс. Она надавала мне всяких пилюль, но… – Лили покачала головой. – Сегодня отец все-таки заметил, что мне нездоровится, и сам вызвал врача. Доктор был весьма деликатен и назвал это простым недомоганием, а потом уединился с родителями. Я боюсь того, что мне скажут завтра. – Взгляд ее затуманился. – Уже слишком поздно. Дни мои сочтены, и я больше не властна над своей жизнью.

Я приехал в Англию, чтобы убить эту женщину. Болезнь может взять мою работу на себя. Если это случится, Грегори Уинтерборн умрет от горя.

А я? Что почувствую я, потеряв ее?

– Вы так огорчили меня, что нет слов.

– Неужели я обладаю подобной властью над вами? – Настроение у нее поднялось, и она рассмеялась. – Нужно придумать какое-нибудь испытание и проверить, правду ли вы говорите. На колени, простолюдин!

Я опустился на землю. Она провела рукой по шрамам на моем лице – сначала легко, потом с растущим нажимом. Я смирился с обследованием, вспомнив, как она попыталась прикоснуться ко мне в ночь нашего знакомства, еще до того как мы заговорили. Я позволил ей сделать это из-за ее красоты и болезни, а также из-за внезапных похотливых мыслей, не посещавших меня со времен Мирабеллы.

С явным удовольствием Лили прильнула ко мне. Я взял ее за руки: тело под накидкой было нежным и податливым.

– Скажите правду, Виктор Оленберг. – Ее дыхание, благоуханное, будто надушенный шелк, распалило меня. – Каково это – быть мертвым?

Я оттолкнул ее. Она вцепилась в меня и не давала подняться с колен, будто считала, что у нее достаточно для этого сил.

– Мы все умрем, – сказала она. – Яумру. Это неизбежно, но не укладывается в голове. Вы уже были мертвым, а потом воскресли. Каково это?

Она спрашивала с жаром, без всякого страха. Наконец-то я заметил в ней болезнь, о которой говорил Уинтерборн: увиделболезнь эмоциональную, узнаво физической. Она терзала душу и тело Лили.

– Каково это? – повторила она.

Воскреснуть из мертвых – все равно что умереть. Все органы чувств испытывают мучения: обоняние – от запаха плесени, зрение – от непроглядной черноты могилы, слух – от скрежета зубов о деревянный гроб, осязание – от студенистого разложения, вкус – от горького гниения собственного тела. Такова смерть. И Лили страстно хотелось ее познать.

Она в нетерпении встряхнула головой:

– Ответьте.

Придвинувшись еще ближе, она снова мотнула головой, уже не так резко, и ее волосы коснулись моей щеки – утонченная пытка. Через пару секунд ее слова вызвали у меня отвращение, я все же хотел быть мужчиной, полным самоотречения и не помнящим о своей недавней слабости.

За спиной послышался негромкий звук, словно сухие веточки зашуршали друг о друга.

– Там кто-то есть. – Лили попыталась вырваться.

– Просто ветер, – тихо сказал я. Не хотелось ее отпускать: она пахла розами, ее кожа была такой же нежной, как их опавшие лепестки.

И снова за спиной этот звук, уже ближе: будто шорох сухого кустарника.

– Отпустите меня. Говорю же вам: там кто-то есть.

– Вы хотели узнать, каково быть мертвым. Неужели вы уйдете, не получив ответа?

К ней вернулись печаль и смирение.

– Есть много способов познать смерть, Виктор Оленберг. Много мест и много возможностей. Каждый из нас находит собственный способ. Каждого из нас находят.

Когда она снова попыталась вырваться, я отпустил ее. Освободившись, Лили схватила фонарь и задула пламя.

14 ноября

Весь день думал над словами Лили: дни ее сочтены, она скоро умрет. Неужели болезнь настолько серьезна? Ее отец будет так убиваться! А как же я?

Я больше не надеялся выудить из нее правду: ведь можно и впрямь не успеть. В вечерних сумерках я спустился на берег, влез на скалу с другой стороны и вошел в Таркенвилль в плаще и капюшоне.

Город почти обезлюдел, хоть было еще не поздно, и никто не мог подсказать мне, где живет Бидди Джозефс. Свернув на другую улицу и остановившись в темноте, я услышал громовой голос, доносившийся из церкви: «И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, – к жизни возвратит душу свою». [7]7
  Иез. 18: 27.


[Закрыть]

Я осторожно заглянул внутрь. Преподобный отец Грэм, в полном облачении, зачитал стих из Писания в переполненной церкви. После столь сильной речи его голос неожиданно смягчился. Взгляд пастора был полон любви и смирения, и это меня удивило. Судя по его поведению на балу Уинтерборнов, я ожидал суровых слов во славу сурового Господа. Но лицо священника было умиротворенным. Учтивость его прихожан, их тихие отклики, шарканье тех, кто поднимался со своих мест, опускался на колени и вновь вставал, – все это убаюкало и на миг успокоило меня. Я прислонился к стене у окна и слушал. Меня очаровали не сами слова, а интонация. Мне показалось, что молитвы закончились слишком быстро: «Молим тебя, Господи, рассей нашу тьму и великой милостью Своею защити нас от всех опасностей и напастей ночи сей».

Я быстро вышел, не дожидаясь, пока церковь опустеет.

Наконец я нашел человека, который сказал мне, что Бидди Джозефс обитает за городом – в лесной чаще, вдали от людей. Я медленно приблизился к одинокой избушке. Сама она и большой сарай, стоявший рядом с ней, были ярко освещены, окна открыты. На стропилах в сарае висели связки растений, листьями вниз: одни еще свежие и зеленые, а другие столь хрупкие, что, казалось, могли рассыпаться от одного резкого взгляда. Здесь же сушились части длинных деревянистых корней, перевязанные ниткой. Столы, стоявшие вдоль стен, тоже были устланы тонким слоем листьев. В воздухе носилась непривычная, но приятная смесь ароматов.

Дверь сарая распахнулась, и оттуда вышла женщина. Она была седовласая и очень старая, но высокая и крепкая, двигалась проворно, сжимая в руках большую банку. Она была сделана из такого темного стекла, что разглядеть ее содержимое не удавалось.

– Запри дверь, но огонь не гаси. Мне нужно еще кое-что сделать.

Я не понял, к кому она обращалась.

– Эй, ты! – сказала она, полуобернувшись. – Там, в темноте. Слышишь меня? Или тебе уши законопатили?

Она прошагала к избушке, открыла ногой дверь и вошла. Я запер сарай и переступил вслед за ней порог дома.

– Надеюсь, ты пришла не одна. – Старуха поставила банку на полку к другим емкостям. – Ты же слышала: вчера ночью произошло убийство.

Убийство.

Я замер. Я заведомо в этом виновен: само это слово было мне приговором.

– Мальчонку забили до смерти. Джонатана Ридли. Знала такого? Потому я и сказала, что не след тебе ходить по лесу одной. Мне-то бояться нечего – кому нужна старая карга?

– Бидди Джозефс? – уточнил я.

– Мужчина… А ступаешь так тихо. – Она принялась переставлять банки, продолжая говорить, и даже ни разу не взглянула на меня. – Чем могу служить, сэр? Славная смесь валерианы и хмеля – для крепкого сна? – Она открыла банку и понюхала. – Или дьявольское слабительное для облегчения кишечника? Но с этим поосторожней: слегка переборщишь – и вызовет запор.

Она посмотрела в мою сторону, и, хотя лицо мое было скрыто, я отступил.

– Сдается, тут дело не в слабительном, – лукаво сказала она. – Что привело джентльмена к Бидди Джозефс в эту вечернюю пору и почему он прячется в темноте? – Вернувшись к полке, она по очереди говорила названия некоторых снадобий, до банок с которыми дотрагивалась пальцами: – Кориандр, пажитник – эти очень полезны для мужской силы. Гм… но зеленая скорлупа грецкого ореха все равно лучше.

– Я пришел не ради себя.

– Значит, ради своей женщины.

Странное определение для Лили.

– Она больна. И сказала, что уже приходила к вам, но не получила облегчения.

– Кто она?

Я запнулся.

– Не бойтесь, сэр. Я никому не рассказываю о том, кто ко мне приходит.

– Лили Уинтерборн.

– Красавица. Да, она была здесь.

– От чего вы ее лечили?

Вероятно, все было не столь серьезно, как показалось Лили. Быть может, еще можно было отыскать надежду для нее и утешение для ее отца.

– А что она сама-то вам сказала?

– Что у нее внутри паразит, вредный червь.

– Ну да, от червей я дала ей полыни. А еще болотную мяту, авран, пастушью сумку. Немного спорыньи тоже не помешало бы, да только сейчас не сезон. Ведь я могу предложить лишь то, что дают добрые друзья и природа.

– Лили сказала, что червь по-прежнему в ней.

Бидди Джозефс покачала головой, задумчиво всматриваясь в темноту моего капюшона.

– Ваш голос, сэр. Что-то я его здесь раньше не слыхала.

– Еще месяц назад я жил в Нортумберленде.

– Недавно приехали, а уже влюбились в Лили Уинтерборн.

Любовь? Я никогда не произносил этого слова, даже при Мирабелле.

Старуха еще больше наморщила лоб.

– Вы тут ничем не поможете, сэр. Идите домой и ждите. Возможно, она еще поправится. Ну а если нет, у вас будет повод доказать свою любовь.

Она подтвердила самые худшие опасения.

Я вернулся в свою пещеру. Прежде я собирался поужинать упитанной камнешаркой, которую застал врасплох, когда она грелась на солнышке. Но у меня пропал всякий аппетит. Я писал допоздна, чтобы затем подняться по скале в имение.

Лили будет ждать?

Мое безрассудство не знает границ.

17 ноября

Каждую ночь я бродил по имению Уинтерборнов, надеясь встретить Лили.

Ее отсутствие я ощущаю острее, нежели ее присутствие.

Без нее все меркнет. А с ней? У нее слишком мрачное настроение. Солнце таким не бывает, но она все же светится. Значит, Лили – луна, хоть и больная, ущербная.

Я воскрес из мертвых. Она же идет навстречу смерти.

Сегодня я нашел письмо от нее, зажатое между ветками дерева, там же, где она до этого оставила мой плащ.

Дорогой Виктор,

мне все еще нездоровится. Прошу Вас, придите к нам завтра вечером к восьми. Хочется увидеть Вас, пока это возможно. Мать знает, что я к Вам неравнодушна и что отец Вас уважает. Он также объяснил матери Ваше положение: рассказал о том, как ее брат долгие годы Вас преследовал. Она соглашается с отцом не во всем, но сама видела, до чего доводит брата погоня.

Она знает, что после ее выходки на балу Вы не захотите прийти, но просит у Вас прощения. Она желает услышать от Вас новости о брате.

Так поговорите же с ней завтра в восемь. Она будет ждать в гостиной. Можете войти через двери веранды, как и прежде. Если мне станет лучше, я тоже спущусь повидаться с Вами.

Не подведите меня.

С любовью,

Лили

Лили ко мне неравнодушна? Она называет меня «дорогим» и подписывается «с любовью»? Никогда не замечал подобных чувств. Быть может, в своей бесчеловечности я просто не признал их? Или, возможно, поддавшись капризу, она придумала новую пытку? Мне хватит безрассудства, чтобы сознательно пойти на нее.

Если это правда, то как объяснить поразительное желание Маргарет поговорить со мной? Лили утверждает, что хочет судить обо мне по моим заслугам, а не по наветам. Надеюсь, во время беседы Уинтерборн встанет на мою сторону. Его постоянная поддержка для меня важнее.

На краткий миг я испугался полного разоблачения моих планов мести, но тут же понял, что наилучшей расплатой будет, если Маргарет когда-нибудь напишет:

«Роберт, мы наконец-то познакомились с твоим чудовищем… и крепко подружились с ним».

21 ноября

На следующий день после того, как мне пришло письмо от Лили, я оказался у дверей гостиной, куда входил две недели назад. Маргарет Уинтерборн была уже на месте, заламывала костлявые руки и прижимала их к груди, словно сердце ее разрывалось от страха. Горело всего несколько свечей, и комната была погружена в полумрак. Наверное, Уинтерборн намекнул, что в неярком свете мои шрамы будут выглядеть не такими ужасными, но, похоже, Маргарет пугалась самой темноты, нервно вздрагивая от малейшего шума. Присутствие мужа могло бы ее успокоить, однако она сидела одна. Вероятно, это была проверка: готова ли она выслушать меня с глазу на глаз. Я расстроился, что не было Лили, хотя она и писала, что увидится со мной позже – если выздоровеет.

Я постучал в стеклянную дверь. Маргарет вскочила и вытянула руку, словно заслоняясь.

– Мистер Оленберг? – Не опуская руки, она наклонила голову и отвернулась влево. Маргарет не выносила моего вида. – Войдите.

Я шагнул внутрь и так сильно напугал ее, что она отпрянула, чуть не упав. Маргарет задышала прерывисто и попятилась к двери, которая вела в коридор.

Я скинул капюшон и сказал:

– Ближе я не подойду. Как ваша дочь?

По ее лицу пробежало множество разных чувств – я не успел уловить ни одного.

– Как и следовало ожидать.

– Я ничего не ожидал и опасался худшего. Она лишь сказала, что больна.

– Правда? Но… как же я невежлива. – Она указала на крепкий стул вдали от себя.

– Я постою здесь. Вам неприятно мое присутствие.

– Да. – Она вновь отвела взгляд, но вокруг было слишком много теней: за бархатными диванами, их высокими украшенными вышивкой боковинами, под каждым стулом и в каждом углу. Даже незажженный камин казался воронкой, в которую вот-вот могла спуститься нечисть.

– Наверное, нам лучше поговорить в другой раз.

– Нет! У меня не хватит смелости! – Маргарет собиралась с духом, сжимая и разжимая кулаки. Когда ее взгляд стал наконец стальным, она сказала: – Вы виделись с моим братом чаще, чем я. Вы!– Она даже не пыталась скрыть возмущения. – Когда вы видели его в последний раз, вы не причинили ему вреда?

В последний раз Уолтон показался мне таким безобидным: потрепанная одежда, мечтательное выражение на лице, изумление в глазах. Я бы даже пожалел его, если бы не знал, что через секунду он убьет Мирабеллу. И вот теперь я наедине с его сестрой. У меня зачесались руки: хотелось схватить эту женщину за морщинистую шею с двойным подбородком и задушить.

– Вы не причинили ему вреда? – повторила она. – Я знаю, между вами… недоразумение.

– Недоразумение? – Я горько усмехнулся. – Он украл у меня десять лет жизни, пытаясь убить, а затем украл кое-что еще. Лучше вообще не вспоминать о нашей последней встрече.

– Как это? – Ее тоненький голосок зазвучал пронзительно. – О чем же вы собираетесьговорить? Зачем вы похитили у меня его письма? Давно ли вы в Таркенвилле? Вы не причинили моему брату вреда?

Я шагнул вперед и подумал, не позвать ли Уинтерборна, чтобы он успокоил ее. Маргарет прижалась к стене, выпучив от ужаса глаза. Я попятился к двери веранды.

– А где ваша дочь? – Стоя далеко от нее, я задал этот вопрос, дабы сменить тему. – Она сказала, что сегодня мы сможем увидеться.

Маргарет отвернулась в отвращении.

– Хотите увидеть мою дочь? Прекрасно, – строго сказала она и дернула шнурок звонка. Через пару минут появилась Лили. Она была в свободном пеньюаре, очень бледная и очень худая. Глаза ее лихорадочно блестели.

Протянув руку, я шагнул в комнату, чтобы поздороваться с ней.

– Взять его! – закричала Маргарет.

С веранды, из-за ширм, из двери за спиной Лили выбежали какие-то головорезы. Двое схватили меня, другие приставили к голове дубинки, еще один держал топор. Я мог бы раскидать их, но тут в комнату ворвался Грегори Уинтерборн – человек, внушивший мне, что я тоже могу быть человеком. Заслонив жену и дочь, он направил на меня пистолет, целясь в сердце.

– Ну как? – ликовала Лили. – Я же говорила, что он придет по первому моему зову!

– Вы были гостем в моем доме! – Уинтерборн принялся столь яростно размахивать оружием, что люди, державшие меня, вздрогнули. – Я доверял вам!

– А вы говорили со мной как с равным. За это я вам глубоко благодарен.

– Как с равным? Да ты же чудовище!

– Мы это уже обсудили. Я такой, каким меня видят другие.

– Ты тварь! – с ненавистью воскликнула Маргарет. – Мой брат был прав. Он всегда был прав! – Она гневно повернулась к мужу. – Ты считал Роберта сумасшедшим. Высмеивал его. Потешался надо мной. Ты глупец и всегда им был. Ты… – Она задыхалась от ярости.

– Лили, что это значит? – спросил я. Быть может, хотя бы она хладнокровно объяснит то, чего не в силах спокойно высказать ее взбешенный отец?

– Не смей обращаться к моей дочери! – Уинтерборн вошел в раж: крича, он брызгал слюной, язык его не поспевал за словами. Отец Лили вновь ткнул в меня пистолетом: – Я был добр с тобой!

– Разве я не отвечал вам тем же?

Добр? Потому что не убил его? Меня бросило в краску. Я вспомнил Бидди Джозефс: она говорила на человеческом языке, а я – нет. Но я все же сказал:

– Сэр, я люблю вашу дочь.

– Любишь?

Он кинулся на меня, но мужчины удержали его. Один произнес:

– Оставьте его шерифу, сэр.

– Шерифу? В чем я виновен?

– В убийстве.

– Как минимум! – Уинтерборн наставил на меня дуло пистолета.

Убийство? Бидди Джозефс тоже о нем говорила.

– Я никого не трогал.

Тут заговорил другой из тех, что держал меня:

– Ты зверски избил помощника конюха, мы узнали его только по родимому пятну. Нашла его мисс Уинтерборн – так ведь, мисс? Ужасное зрелище.

– Не надо было уводить собак, – тихо сказала Лили. – Онтоже там был. Я видела, как он выходил из конюшни. Когда я загнала собак… я обнаружила тело. – Она припала к худой материнской груди.

В ту ночь мы с Лили слышали звуки – слабые, но назойливые, словно ветки кустарника терлись друг о друга. Она сказала, что там кто-то есть, но я не поверил. Неужели она слышала убийцу? Следовала за ним по пятам? Похоже, смерть обступила ее со всех сторон. Хотя…

– Меня не было в конюшне. Я был с вами.

– Нет! – крикнула она и чуть не упала в обморок. – Не было тебя со мной!

Маргарет увела дочь. Мужчины окружили меня.

Уинтерборн смотрел с такой укоризной, что я покраснел от стыда. Как он мог поверить, что я способен на убийство? Мои губы задергались в истерическом смехе.

– Он даже не защищается! – поразился Уинтерборн.

– Невинный не нуждается в защите. – Я выпрямился и процитировал: – «Осознавая собственную цель, подобный человек не снисходит до проявления праведного гнева, бурлящего в его душе».

И в наступившей тишине добавил:

– Альфьери, «Свободный человек».

Уинтерборн ударил меня рукояткой пистолета по лицу.

Его оттащили.

– Сэр, не марайте руки, – сказал один. – Оставайтесь здесь, а мы доставим его к шерифу. Но если хотите, сэр… в город можно и не ехать.

Уинтерборн так ненавидел меня, что колебался с решением.

– Нет! – выкрикнул я.

На шею и плечи мне посыпались тумаки. От удара дубинкой под колени я рухнул на пол, как подкошенный. Пока человек с топором стоял наготове, Уинтерборн снова ударил меня пистолетом.

Я все время сдерживался, уверенный, что мне позволят объясниться. Но, ослепнув от собственной крови, я вырвался и схватил топор. Совершая последний человечный поступок, я сорвал лезвие с рукоятки и отшвырнул в сторону, иначе я бы начал кидаться с топором на всех подряд.

Двое из людей Уинтерборна пытались заслонить его от меня. Остальные нападали с таким остервенением, словно я был вредоносным животным, подлежащим уничтожению. Но их удары не усмиряли, а, наоборот, бесили меня. Я бил ногами по голеням, коленям, бедрам; лупил кулаками по ребрам и челюстям. Кости трещали, будто кастаньеты, мне хотелось танцевать под их аккомпанемент. Заметив, что Уинтерборн высвободился, я разбросал нападавших на меня, как мальчуган оловянных солдатиков. Я ринулся вперед. Уинтерборн прицелился и выстрелил. Пуля просверлила висок, обжигая болью.

В глазах потемнело.

– Быстрей, пока он не очухался!

Сзади послышался свист. Отступив в темноту, я развернулся и отбил занесенную надо мной дубинку, а затем, словно бык, прорвал оцепление. Кто-то запер стеклянные двери на веранду. Презрительно усмехнувшись, я закрыл ладонью лицо, пробил стекло и приземлился на каменные плиты. Кровь хлестала из виска и лба, а теперь еще и из ладоней, пораненных осколками.

Едва я встал на ноги, Уинтерборн крикнул:

– Фас!

Первая собака прыгнула на меня сбоку и повалила навзничь. Она вгрызалась в мои раны и впивалась клыками мне в горло. Я схватил ее за голову, сжал ребра коленями и свернул ей шею. Собака тяжело опустилась мне на грудь. Не успел я подняться, как примчались другие. Я размахивал обмякшей тушей, ухватив ее за лапы, и колотил прочих псов, упорно кидавшихся на меня. Мертвая голова била по живым, собачья кровь мешалась с моей. Вскоре животные съежились от страха и заскулили: эта тварь лишь с виду казалась человеком. Отшвырнув дохлую тушу, я вселил в них ужас – многолетняя дрессировка пошла насмарку.

Я истекал кровью, шатался и вздрагивал от боли. Нужно было найти укрытие, пока я еще что-то соображал. От пещеры больше не было никакого толку. Меня бы очень быстро выследили и загнали в угол. На подгибающихся ногах я добрался до леса и стал переходить вброд ручьи и речушки, заметая следы и смывая с себя кровь. Я еле ковылял. Перебираясь через широкий поток, я оступился, потерял равновесие и упал. Барахтаясь в ледяной воде, я привлек внимание всадника и приготовился к выстрелу.

– Помощь нужна?

Минутная заминка. Я кивнул, пытаясь вспомнить, где слышал этот голос раньше.

– Выходи из воды. Или так набрался, что на ногах не держишься?

Преподобный отец Грэм.

– Нет, я не пьян. На меня напали.

Я наполовину встал. Грэм со свистом выдохнул.

– Ты?! – Лошадь встала на дыбы, словно тоже изумилась. – Ты же убил мальчика!

Голова раскалывалась, в глазах темнело, я еле стоял. Вдали залаяла собака. Я решил воззвать к его религиозным чувствам.

– Меня оклеветали, как и вашего Христа.

– Не богохульствуй.

– Даже не думал.

Грэм наклонил голову, словно пытаясь лучше меня разглядеть.

– Тебя действительно создал человек?

Я взмахнул рукой, сделал шаг и упал навзничь. После долгих колебаний Грэм спешился и повел коня вдоль берега. От моего прикосновения жеребец взбрыкнул и заржал. Грэм погладил его бок и придержал, чтобы я сел верхом: великан на детском пони. Выводя коня из воды, Грэм держал поводья за самый конец, словно побаиваясь приближаться ко мне. Он не знал, что я был слишком слаб и не представлял никакой опасности. Головная боль прогнала любые мысли, веки слипались от изнеможения.

Прежде чем выйти из леса и направиться в город, преподобный отец остановился. Сомнения его были понятны: отвести меня в церковь или сдать правосудию? Наконец он устремился в темноту за домом священника.

– Спасибо.

Он обернулся, открыв рот от удивления. Моя благодарность поразила его куда сильнее, нежели мое кощунство. Говорящий пес был полон сюрпризов.

Мы добрались до небольшого сарая на боковой улочке; фасад церкви выходил на главный проспект. Пастор помог мне слезть.

– Сегодня я говорил с мистером Уинтерборном.

–  Уинтерборн. – Само слово резало слух.

– Он сказал, что Лили больна, а вы убили помощника конюха. К тому же они боятся, что вы убили и брата миссис Уинтерборн.

– Я не убивал ее брата. И не убивал мальчика. – Я еле держался на ногах и ухватился за дверь хлева, чтобы не упасть.

Снимая седло с лошади, Грэм пощупал ее дрожащий бок.

– Перегрелась от такой тяжести. Надо поскорей ее охладить.

Неужели он ставил лошадь выше меня – естественное выше противоестественного? Я опустился на пол. Больше ничего не помню.

Но меня одолел не сон. Из-за раны на голове я впал в забытье и три дня пролежал без сознания. Не в силах сдвинуть меня с места, Грэм ухаживал за мной в сарае. Каких мук ему это стоило! Виновен ли я? Можно ли впускать в храм существо, не являющееся человеком? Относятся ли к церкви надворные постройки?

Моя критика ему навредила: он спас мне жизнь, тогда как я ожидал обратного.

Наконец я очнулся. Скинул мокрую тряпку с головы и плащ с тела. Первым делом решил проверить, на месте ли дневник. Грэм мог обыскать меня за эти три дня и прочитать его. Хотя вряд ли. Мои записи столь омерзительны, что он тотчас позвал бы Уинтерборна и позволил ему убить меня, пока я лежал без сил. Неужели Грэм признавал за мной право на частную жизнь? Или ему просто было противно ко мне прикасаться?

На слабых, дрожащих ногах я вышел наружу. Уже вечерело. Грэм был в церкви: простерся пред алтарем, раскинув руки. Я кашлянул.

– Нет-нет. – Он в тревоге вскочил. – Вам нельзя внутрь!

– А если бы сюда забрел пес, вы обошлись бы с ним столь же сурово? – спросил я, опираясь о спинку скамьи. – Ведь ему невдомек, что он оскверняет святыню.

– Простите. Я вам нагрубил.

Он подбежал ко мне и открыл дверцу рядом с скамьей, чтобы я мог сесть. Мне пришлось вывернуться и подтянуть колени до подбородка. Сиденье оказалось устойчивым, в отличие от моих ног. Они тряслись: рановато я отправился в такой дальний путь.

– Очень рад, что вы поправились, – сказал Грэм, сев на скамью передо мной.