Текст книги "Чудовище Франкенштейна"

Автор книги: Сьюзан О'Киф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Верите ли вы мне или нет, это не важно. Уолтон, например, не верит. Он убежден, что ребенок от меня и что он такой же выродок. Уолтон хотел убить Лили за то, что она выносила его. Он верит, что я совратил ее. Что она стала моей «шлюхой».

Я отвел взгляд, заметив внезапный страх в глазах Уинтерборна.

– Вы должны защитить ее! – воскликнул я, смущенный своими чувствами и его реакцией. – Срок уже почти подошел, а Уолтон дышит в спину. Не отрекайтесь от нее из-за моих поступков. Она заслуживает гораздо большего, нежели я.

– Зачем вы это сделали? – спросил Уинтерборн, тяжело опустившись на сиденье. – Зачем приехали в Англию, явились в мой дом, отняли у меня дочь, разрушили мою жизнь?

– Я сделал все это лишь затем, чтобы обрести свободу. Вы не представляете, как я жил, находясь на крючке у Уолтона. Мне не позволяли стать человеком. А я хотел им быть, и не просто рабом, а свободным. – Я посмотрел на Уинтерборна в упор, вспомнив, как мы обсуждали это в его имении. – Разве к свободе не стремятся во что бы то ни стало? «То, что дешево досталось, ценится невысоко». Все зависит от того, как дорого мы заплатили.

– Дороже всего ваша смерть! Нельзя отделить сладкозвучные слова от уст, с которых они слетают. И вы не можете стать человеком лишь потому, что говорите, как человек.

Стукнув сжатыми кулаками по скамье, я закричал:

– Я человек!

– Вы ничем этого не доказали! – заорал Уинтерборн, вскочив на ноги. – Ровным счетом! Так где же моя дочь?

– Она здесь, Грегори.

Мы оба обернулись на голос. Преподобный отец Грэм стоял в глубине церкви, обнимая Лили. Они незаметно вошли, пока мы спорили.

Увидев ее вблизи, Уинтерборн откинулся на скамью. Он покачал головой, затем ринулся к Лили, схватил ее и крепко обнял.

– Так-то вы оберегали мою дочь? Вы похитили ее невестой… прекрасной невестой, – прошептал он над ее волосами. Вытянув руки и отодвинув дочь, он уставился на ее раздувшийся живот, неровные швы на щеке. Его лицо исказилось от страдания. – Вы забрали невесту. И кого мне вернули? Не дочь, а чудовище! Чудовище под стать вам!

Позже

На последней фразе перо прорвало бумагу, и чернила протекли на следующую страницу. Я возвратился к Уинтерборну, рассчитывая на прощение, а он назвал меня чудовищем.

Написав это слово, я встал, захлопнул дневник и убежал. Я носился по темным проселочным дорогам, как пьяный дурак, жмурясь и затыкая уши, в которых снова и снова звучало его осуждение – голосом самого Уинтерборна и голосом моего отца. Они перемешались между собой.

Одного я уже убил. Видимо, нужно это повторить.

Я старался мыслить хладнокровно. Неужели после того, как я изо всех сил старался спасти червя, мне придется расправиться с единственным человеком, способным защитить его? Нельзя поддаваться ярости, пульсирующей в руках.

И вот все кончено: я наконец-то избавился от обоих Уинтерборнов.

Я был глуп, и они слишком много значили для меня – как отец, так и дочь. Ни в ком из них не было ничего необычного, я лишь мысленно наделял их достоинствами. Ни один не стоил тех мучений, которым они подвергали меня. Благодаря обоим я узнал лишь одно: я обречен природой на одиночество и теперь стремлюсь к нему еще и по собственному желанию.

18 февраля

Я должен вернуться на континент. В Англии я чужак – мой акцент лишь подчеркивает мою уродливость. Сегодня утром отправлюсь на юг, а затем сверну на запад, к Ливерпулю: если Уинтерборн отправил за мной погоню, никто не догадается, что я выберу этот порт, чтобы покинуть страну. Возможно, Уолтон тоже последует за мной, а не остановится для расправы над Лили. Впрочем, не стоит так сильно забегать вперед, ведь я пока еще в самой дальней области Нортумберленда, и предстоит долгий путь.

19 февраля

Дверь трактира была открыта нараспашку и выпускала наружу свет, смех, трубочный дым, кухонные ароматы – возможно, постой я подольше, грянула бы и пьяная песня. Я не был голоден и, если бы захотел, мог бы развести костер – такой же яркий, как огонь внутри помещения, но я не уходил. Не хотелось делать это по принуждению.

Вдруг на порог вышел шатающийся мужчина. Он остановился, пару раз хлопнул по боковому карману и весьма нетвердой походкой спустился на дорогу. Придерживаясь рукой за стену трактира, он направился в мою сторону, не замечая меня. Я даже не успел подумать, что делать, как он внезапно споткнулся и упал. Лежа на грязной дороге, человек приподнял один раз голову, но потом замер. Я быстро уволок его в самую темень и обчистил будто намеренно указанный им карман. Потом прислонил спящее тело к стене и вошел в открытую дверь.

Посетители испуганно умолкали при виде меня, отрывая взгляды от тарелок с тушеным мясом и кружек эля. Выпрямившись во весь рост и даже приподнявшись на цыпочки, я презрительно обозрел толпу, а затем прошагал к камину, грубо расталкивая всех, кто не уступал дорогу. На скамье у самого очага сидел человек, который, придвинувшись вплотную к столу, жадно пожирал тарелку сосисок, не обращая внимания на происходящее. Я схватил его за шиворот, повалил на пол и уселся на его место. Швырнув мелочь на стол, я сбросил капюшон и окинул взглядом комнату: осмелится ли кто-нибудь сделать мне замечание?

На звон монет примчалась служанка с радушной, беспечной улыбкой. Правда, увидев мое лицо, девушка взвизгнула. Я схватил ее за запястье.

– Что вы желаете, сэр? – испуганно пропищала она.

– Как тебя зовут? – спросил я, раздосадованный тем, что она побледнела под румянами от страха.

– Веселушка Осборн.

– Хорошее имя. Ну и чем же ты веселишь посетителей?

– Только ужином, сэр. – С ее губ сорвался истерический смешок. – Тушенка свежая, сегодняшняя, и вчерашние пирожки с мясом остались. Еще у нас почти всегда есть сосиски.

– Два пирожка и хлеб, Веселушка.

– Эля или вина?

– Нет, чего-нибудь горячего.

Она сделала реверанс. Вернувшись с едой и кружкой подогретого сидра, служанка дрожащей рукой собрала медяки со столешницы.

Даже когда я доел, в зале так и не воцарился шум, изначально привлекший мое внимание на улице. Я угрюмо придвинулся поближе к очагу. У меня за спиной зашушукались.

– Это он, говорю тебе. Кто же еще?

– Тогда спроси его.

– Сам и спрашивай. Это ведь ты слышал всадника.

– Я же сказал, что это не он.

– Такой прибьет любого, кто его заденет, – сказала Веселушка Осборн.

– Тогда спроси ты, – послышался совет. – Леди он убивать не станет.

– Так-то оно так, но онаведь не леди, – раздался смех.

Я слегка обернулся, и голоса утихли.

– А я вот возьму и спрошуего, – сказала Веселушка Осборн и направилась ко мне, делая вид, будто хочет забрать тарелку. Но я так грозно посмотрел на девушку, что она отступилась. Поднос с посудой загремел по полу, служанка с глухим звуком приземлилась на задницу, юбки задрались до колен. Одним взглядом я остановил хохот в зале.

Протянув руку, я помог девице встать. Хотя всадника, о котором они судачили, явно подослал Уолтон, нужно было хотя бы выяснить, в какую сторону он ускакал.

– О чем это они говорили у меня за спиной? – спросил я, подтащив к себе девушку.

Веселушка вздрогнула от моего прикосновения, но затем осмелела, увидев протянутую монету.

– Был тут один верховой. Скакал как бесноватый и вас искал.

– По какой дороге он уехал?

– Не знаю. Просил вам кое-что передать, если вы вдруг сюда пожалуете.

Кое-что передать? Надо же! Я поинтересовался, что сказал всадник. Она сощурилась, пытаясь сосредоточиться.

– Я должна передать, чтобы вы отправились в Данфилд. – Этот город располагался немного севернее. – Там вас будет ждать женщина.

– Женщина? – Я выпрямился на лавке. – Ее зовут Лили?

– Ага, так и знала, что все это неспроста! – радостно сказала девушка. – Лили велела вам ехать в Данфилд. Вы должны быть там, когда подойдет срок ее родов, а не то пожалеете. Всадник сказал, что он должен проскакать с этим известием по почтовому тракту туда и обратно.

– Лили, – с отвращением произнес я. Я швырнул девице монету, затем еще одну и попросил кружку эля. Откинувшись на спинку скамьи, я повернулся к огню.

Вероятно, она сбежала от Уинтерборна и в одиночку отправилась вслед за мной. Для чего? Чтобы проверить, обладает ли прежней властью?

– Говорил же тебе, это он, – прошептал кто-то сзади. – А теперь, ребята, тост. Этот приятель доказал, что баба найдется для каждого, так что и у меня есть надежда!

– Хоть он урод и злюка, зато у него деньжата водятся, – сказала Веселушка.

Пробравшись бочком, она поставила эль у моего локтя.

– Ну? – спросил я, видя, что девица не уходит.

– Поедете к ней? – расхрабрилась она.

– А тебе-то какое дело?

– Любопытство разбирает. Ведь высылать верхового – недешевое удовольствие.

Слова служанки меня встревожили: Лили ничего не делает просто так – что же означало ее послание? От родов могли пострадать лишь она сама да червь.

«Он родится мертвым, – говорила она, намекая на то, что червь слишком мал, – но даже если выживет, с такой матерью не протянет и пары минут».

Я решил не брать дурного в голову. В конце концов, что такое этот червь? Безымянная, безликая тварь – белая, мокрая, переросшая личинка.

Одним словом, чудовище.

Нет уж, я оберегал червя, пока мог. Пусть теперь Уинтерборн его защищает.

Еще один медяк и еще одна кружка. Скоро мне потребуется помощь сестры Марии Томас… Мне померещилось ее пухлое румяное лицо, но я не разобрал его выражения. Это видение заставило меня уйти из трактира.

Снаружи легкий ветерок донес плач младенца. Я выругался и продолжил путь на юг.

20 февраля

После полудня я увидел верхового, скакавшего мне навстречу с юга. Шагая по дороге один, я сбросил капюшон и наслаждался солнечными лучами, которые значили для меня гораздо больше, нежели просто тепло. Я издавна привык натягивать на себя одежду. От этой мысли стало досадно. Неужели люди хотели отнять у меня даже солнце? Сам воздух?

Расстояние между нами уменьшалось, и мне почудилось, будто всадник еще издалека смотрел на меня в упор. Я сошел с дороги, пропуская его, но он так резко осадил лошадь, что та встала на дыбы и лягнулась.

– Это вы! – воскликнул гонец, высокий и тощий, совсем еще ребенок. Он одарил меня широкой мальчишеской улыбкой и так обрадовался, что даже не нахмурился, присмотревшись к моему лицу. – Я загнал четырех лошадей, пока вас искал!

Спрыгнув на землю, он полез в карман:

– У меня записка.

– Я знаю, что там, – коротко ответил я и пошел прочь. – Как и все остальные в этом графстве…

Включая Уолтона. Неужто Лили забыла, как его клинок впился ей в щеку? Если уж она что-то задумывает, то начисто теряет рассудок.

– Нет-нет, это только для вас. – Он помахал письмом, запечатанным сургучом. – Мне заплатили, чтобы я сказал, что вы должны поехать в Данфилд, как только подойдет срок той женщины… хотя, на мой взгляд, – он заговорщицки понизил голос, – ей еще рано. Я старший ребенок в семье, а всего нас двенадцать, так что тех, кому пора, я на своем веку повидал. Но мне все равно заплатили, чтобы я это передал. И пообещали еще больше, если доставлю вот это.

Он всучил мне конверт. Я хотел порвать его, не читая, но посыльный ухватил меня за запястье.

– Если прочитаете, – с надеждой сказал он, – она удвоит сумму.

Я полез в карман.

– У меня тоже есть деньги.

– Ну хотя бы прочитайте. – Он зачесал назад редкие волосы, слипшиеся от пота, и вытер пальцы о штаны.

– Тебе наказали дождаться этого?

Он кивнул.

– Вернись и скажи, что дождался. Откуда она узнает, так ли это?

Он уставился на меня:

– Я пообещал, что доставлю письмо и дождусь, пока вы его прочитаете.

– Так поздно в жизни повстречать честного человека, – вздохнул я. Ради мальчика я сломал сургуч. Я хотел просто сделать вид, будто пробегаю бумагу глазами, но взгляд уперся в краткую запись:

«Сначала я рожу его. Потом назову Виктором. А затем задушу».

Я сжал записку в кулаке, пожалев, что это не горло Лили.

Данфилд

22 февраля

Еще пару часов я продолжал двигаться на юг, пока мысли о черве не замедлили мой шаг и не вынудили меня повернуть обратно. Скрепя сердце я отправился на север. К полудню следующего дня снова повстречал на дороге всадника. Похоже, он не удивился, что я поменял курс, и сообщил, что теперь женщина хочет знать время моего прибытия. Проклиная Лили за то, что она предугадала мои действия, я ответил, что рассчитываю добраться до Данфилда на закате.

– Она сказала, что будет ждать на старой мельнице на окраине города. – Мальчик покачал головой и усмехнулся. – Что вам там делать, я не знаю. Мой батя всегда напивался, когда подходил срок. Но мне велели это сказать, и я сказал. Передам ваш ответ – и обратно на ферму. – Он вздохнул: приключение близилось к концу. – Хорошо еще, что сейчас не время сева, а то батя не отпустил бы.

Мальчик ускакал – вероятно, доложить Лили, когда я к ней вернусь.

Осталось совсем чуть-чуть. Но что мне делать в Данфилде? И зачем только я пошел?

Когда спустилась вечерняя прохлада, я еле доволок ноги до указателя на распутье. Дорога на Данфилд отходила под углом от главного пути. Я направился по этой тропе и на заходе солнца заметил сквозь деревья здания. Тогда я юркнул в лес и пошел вдоль дороги, чтобы не попасться никому на глаза. Слишком много людей слышали о том, что меня сюда вызывают: зря я пришел – это небезопасно.

Старая мельница стояла так далеко, что из города ее даже не было видно. Я рассмотрел темные пустые окна и приоткрытые двери, заросшие поздними сорняками, пожухшими зимой. Водяное колесо прогнило насквозь, обнажив голый скелет железных креплений. Колесо нависало над высохшим руслом – вот почему остановились большие жернова. Единственными работниками были пауки, ткавшие паутину в каждом углу, а единственными заказчиками – мыши, собиравшие последние крохи зерна.

Выброшенные жернова со стесанными пазами вставили в землю, выложив ими тропинку вокруг здания. Остальные лежали друг на друге беспорядочной грудой. Там-то я и уселся, как только стемнело и в одном из окон вспыхнул огонек. Я хотел удостовериться, что за мной не следят и что это не ловушка, придуманная Уолтоном. Но даже убедившись, что рядом никого не было, я еще долго оставался снаружи. Если я о чем-то и думал, то мыслей своих я не помню. Я просто ждал.

Спустя пару часов я подкрался ближе и обошел мельницу кругом. Оказавшись позади нее, я отыскал ответ на вопрос, как Лили добралась сюда из Таркенвилля: у боковой двери стояла изящная расписная карета, угнанная мною. Она была запряжена той же четверкой красивых лошадей. Я удивился, что все они целы и что Лили не загнала их до смерти, в отличие от тех, на которых мы выехали из Таркенвилля в самом начале.

Заметив меня, лошади фыркнули и отпрянули, однако не ускакали в панике.

Войдя в дом с темной стороны, я подождал, пока глаза – мои кошачьи глаза – привыкли к темноте. Затем прошел через молотильню, кладовые, кузницу, контору. Здание было заброшенным, каким и выглядело снаружи. Из-под двери пробивался свет.

Я распахнул ее. Там хранились негодные инструменты и прочий инвентарь: погнутая коса со сломанной ручкой, щербатые вилы, лопнувшие бочковые обручи, щепки, трухлявая мешковина.

Я открыл дверь пошире и лишь тогда заметил на полу рядом с лампой Лили. Она сидела, склонив голову, свесив руки по бокам и расставив ноги, похожая на тряпичную куклу, которую прислонили к стене. Лили скинула штаны и сапоги, оставшись ниже талии голой, не считая чулок.

Я присвистнул от изумления.

Она открыла глаза.

– Солнце зашло несколько часов назад. Я уже не ждала тебя.

Под курткой виднелась та же фермерская рубаха, ее нижний край опускался между раздвинутыми ногами, прикрывая лоно. На ткани проступало большое свежее пятно. Я спросил:

– Подошел твой срок?

– Я сама установила свой срок. Ах, Виктор, зачем ты так надолго оставил меня одну? – Она подняла руку, в которой сжимала ржавый железный напильник. – Смотри, что я нашла.

Она повернула напильник – на кончике блеснула влага.

– Я бы выскоблила его давным-давно. Но даже теперь трушу и боюсь малейшего укола. Хотя, возможно, мне просто нужно было чувствовать на себе твой взгляд.

Она задрала ноги, словно собираясь снова воткнуть между ними напильник.

Я не шелохнулся. Не мог сдвинуться с места.

Со сдавленным воплем она швырнула напильник через всю комнату и закрыла лицо ладонями.

– Что я наделала? – вскрикнула Лили.

– Только то, что пообещала в письме.

– Письмо. – Ее страдания были недолгими. – Я написала его еще в Таркенвилле сразу после твоего ухода. Потом я пожалела, что отдала его мальчику.

– Но ты сдержала слово.

– Ты сказал, что придешь на закате. – Она почти умоляла.

Сколько часов прождал я снаружи, пока она сидела здесь одна, думая, что я не приду? Ведь я чуть было не ушел.

– Нам нужно в город. – Я подобрал ее одежду. – Кто-нибудь да поможет.

– Нет, только не в Данфилд. Он узнает и будет искать нас.

Можно было не спрашивать, кого она имела в виду.

– Чего бояться? – жестоко сказал я. – Он лишь завершит начатое тобой.

– Подумай обо мне, – прошептала она. – Подумай о себе. – Тон ее стал настойчивее. – Раз уж ты здесь, нам нужно уйти немедля! Это место должно остаться далеко позади.

Ее глаза лихорадочно засверкали на бледном лице.

– Куда тебя отвести? – Я узнал ее прежнее коварство.

– В Лондон, Виктор. – Ее рука внезапно потянулась к заколке. – Ты обязан доставить меня в Лондон.

Она умолкла с ухмылкой на губах. Я одел ее, оторвав рукава своей рубахи и запихнув их ей в штаны вместо бинтов. После этого она свернулась калачиком в углу и уснула. Я сомневался, можно ли ей сейчас двигаться, и потому записал это, наблюдая за ее состоянием.

Лампа светит слишком тускло, я больше не могу писать. Нужно попробовать разбудить Лили или перенести ее в карету, пока она спит. Лучше бы нам убраться подальше из Данфилда еще до рассвета.

24 февраля

Я мчусь словно одержимый. Остановился в первом же городе после Данфилда. Лили отказалась выходить из кареты и принялась царапать мне лицо, когда я заглянул внутрь. В следующем городке я упросил повитуху помочь ей. Но едва бабка открыла дверцу кареты, Лили пнула ее прямо в грудь, и та повалилась на землю.

Копыта лошадей стучат в такт моим мыслям. Увязая в канаве, я замыкаюсь в себе. Даже дневник не помогает вырваться на волю.

Зачем я вернулся к ней? Почему не выхватил напильник, когда она хотела проткнуть себя? И если меня не волнует судьба червя, судьба самой Лили, зачем же я взял ее с собой?

Так я и мчусь дальше.

Я не хотел останавливаться, хотя она колотила в окно, кричала, что ей дурно, и обзывала меня последними словами. Когда я наконец притормозил, Лили вылезла из кареты, и я тут же упрекнул ее в бессмысленной жестокости.

Лили оттолкнула меня и согнулась вдвое: она не лгала, ее и впрямь тошнило. Но я не испытывал жалости.

– Всю жизнь ты купалась в роскоши, – сказал я. – Как же ты докатилась до хладнокровного убийства?

Она выпрямилась и уперла руки в бока:

– Виктор, а что чувствуешь ты, когда убиваешь? Или ты такой же бесчувственный, как я? Это бодрит только в первый раз.

Я похолодел от ее прозрачного намека.

– В первый раз?

– Когда убиваешь впервые. – Она улыбнулась. – У меня это был помощник конюха. Ты, конечно, помнишь преступление, в котором обвинили тебя.В ту ночь я рассказала тебе о черве, хоть ты ничего и не понял. Я говорила, что кто-то шпионит за нами.

– Тот мальчик… Ты так зверски его избила, что его узнали только по родимому пятну. За что?

– Он стал бы меня шантажировать! О свадьбе уже договорились, мои земельные владения выросли. Я не могла себя компрометировать. Если бы мальчик все рассказал, я бы серьезно пострадала… Кстати, когда молодой солдат приходит с войны, все дивятся и спрашивают его: «Каково это – убивать?» Отнимать жизнь – мужская доблесть. Не то что это. – Она резко ударила себя по животу. – На такое способна любая сучка во время течки.

Лили залезла обратно в карету и устроилась на сиденье. Затем ее лицо вдруг исказилось, и она схватилась за бок.

– Уже скоро, – прошептала она, снова выдавив из себя ухмылку. – Хорошо хоть немного сократила срок.

Над верхней губой у нее выступил пот. Все тело затряслось. Когда Лили открыла глаза, они были пустые и холодные.

– Да не пялься же на меня, как идиот. Залезай на козлы и поезжай. Как только отродье подохнет, я хочу отметить свое избавление в Лондоне.

В самом деле, почему червь должен иметь для нее хоть какое-то значение, если даже помощник конюха – живой человек с именем и лицом, пожалуй, со слишком большими ушами, но нежный, как марципан, да к тому же миловавшийся с соседской девчонкой, – если даже этот парнишка, которого она знала много лет, значил для нее так мало?

Я смог спросить лишь об одном:

– Ты не боялась, что тебя поймают?

– Нет, я знала, что обвинят тебя.

Не проронив больше ни слова, я закрыл дверцу кареты и вернулся на свое место на козлах. Взмахнув над лошадьми кнутом, я увидел перед собой лицо Лили.

Позже

Она снова заставила меня остановиться. На этот раз Лили опустилась на землю – просто для того, чтобы спокойно полежать, отдохнуть от непрестанной тряски. На штанах расплылось розоватое пятно. Она отпихнула меня, когда я вызвался наложить ей чистую повязку из обрывков своей рубахи. Боли были острые, но нерегулярные: не поймешь, сколько еще ждать.

– Червь отрастил зубы и когти. – Лили задыхалась. – Он пытается прорваться наружу. Убей его, Виктор, убей!

Затем, отдышавшись, она велела помочь ей влезть в карету и ехать дальше.

И еще позже

Схватки на время прекратились, хотя штаны Лили промокли насквозь. Когда я замедляю ход, она бешено вопит, чтобы я не останавливался и мчался прямиком в Лондон. Боль не сделала ее слабой, а, наоборот, придала сил, порожденных безумием. И я мчусь, говоря себе, что она изувечит себя еще больше, если я не подчинюсь. Я все время прислушиваюсь, почти с надеждой: не замолкнет ли она?

Даже не знаю, когда снова смогу писать и о чем поведу речь.

3 марта

В сумерках я впервые расслышал стук копыт. За нами гнался всадник. Отчаявшись из-за криков Лили, я больше не мог выносить бездействия.

Всего пару минут назад она так истошно закричала, что я съехал на обочину. Едва я открыл дверцу, из душной кареты хлынул густой запах крови. В лучах заходящего солнца я различил бледное лицо Лили, выплывающее из темноты.

– Езжай! – сказала она хриплым голосом. – Не волнуйся. Еще рано. Без тебя ничего не сделаю.

Что она имела в виду? Что мы вместе родим или вместе убьем червя?

Не успел я хлестнуть поводьями, как зацокали копыта.

Я махнул всаднику. Проскакав мимо, он резко затормозил и рывком развернулся. Наездник сидел криво, сильно подавшись вперед. При развороте он качнулся в другую сторону и чуть не свалился. В стельку, подумал я. От пьяницы мало проку.

– До города близко? – спросил я. – Или хотя бы до фермы?

Раздался резкий треск. Это Лили ударила кулаком в окно, а потом завыла: «Не-е-ет!» Ее протесты утонули в приливе боли, белая ладонь с растопыренными пальцами распласталась на стекле.

– Тебе срочно нужна помощь. – Я выпрямился на козлах и спросил всадника: – Далеко до ближайшего города?

Человек, плотно закутанный из-за непогоды, заставил лошадь подойти ближе, отчего она поднялась на дыбы. Незнакомец так сильно накренился влево, что я подумал, он сейчас рухнет. Лошадь тяжело дышала, выпуская клубы пара, словно ее долго гнали галопом.

– Тут женщина рожает, – сказал я.

То ли меня отвлек в эту минуту крик Лили, то ли шарф на лице человека приглушил его голос, – в общем, я не расслышал интонацию.

– Ваша жена? – спросил он, подъехав ближе.

– Да. – Любой другой ответ вызвал бы вопросы, на которые у меня не было времени.

– Тогда я вправе убить вас обоих!

Снова треск. Как громко она лупит по стеклу, подумал я, и вдруг лошади подскочили, а я плюхнулся на козлы. Потом я увидел пистолет в руке человека и клуб дыма, выходящий из дула. В моем плаще на плече появилась дыра, края которой мгновенно окрасились кровью. Меня пронзил жуткий холод, затем вспыхнула обжигающая боль.

Мужчина попытался перезарядить оружие. Я спрыгнул с козел на шею его лошади, чуть не выбив всадника из седла. Лошадь взбрыкнула, и он соскользнул вниз, продолжая возиться с пистолетом. Встав на дыбы, животное грозило нас растоптать. В ошеломлении я крепко вцепился скакуну в гриву, пытаясь обуздать его своим весом. Тем временем незнакомец встал на ноги и все же перезарядил пистолет.

Человек прицелился. С его лица упал шарф. Это был Уолтон, он еще раз навел дуло на меня. Его изувеченное, обожженное тело так скорчилось, что поначалу я принял его за пьяного.

– Виктор! Виктор! Сейчас!

Мы обернулись на грубый, гортанный голос Лили. В окне мелькнуло что-то белое. Уолтон тотчас прицелился и выстрелил. Пуля разбила стекло.

Кони вновь подпрыгнули, на сей раз их некому было удержать, и они понеслись по дороге, увлекая за собой карету. Я попробовал сесть на лошадь Уолтона. Он кинулся на меня – жуткий, словно из кошмара. Я сильно его ударил, подтянулся здоровой рукой и, запрыгнув в седло, ринулся вслед за Лили.

Лошадь Уолтона, уже и так изнуренная, да к тому же везущая теперь великана, едва ли могла догнать карету. Мы, наоборот, все больше и больше отставали.

– Виктор! Сейчас! – воскликнула Лили. Но спустя секунду все смолкло. Я стегал коня, понукая его криками.

Далеко на юге дорога сворачивала в долину, освещенную таким сверхъестественным заревом, что казалось, горело само небо – точь-в-точь как в последнюю ночь, проведенную Лили в Таркенвилле. Карета скрылась за поворотом. Сердце заколотилось, я не мог вздохнуть.

– Быстрее! – заорал я. Подстегивая лошадь, я чуть не выскользнул из седла: силы мои убывали от жгучей боли. Я крепко обхватил руками шею коня.

В озаренное странным светом небо поднимались столбы дыма. Вскоре я приблизился и увидел, что изнанка туч стала оранжевой в отблесках пламени. Передо мной полыхало пекло: я загнал Лили в преисподнюю. Моя плоть тоже горела, начиная с плеча.

Ночь раскинула темноту, словно сеть, завлекая меня в ловушку: кругом было темно, хоть глаз выколи, и таинственный свет вдалеке казался еще ярче из-за окружающей тьмы. Он поманил меня к себе, и я быстро, послушно помчался навстречу гибели, пока, наконец, не выпал из седла. Пальцы запутались в поводьях, конь протащил меня по земле и остановился.

Почва подо мной взывала: «Закрой глаза, сдайся».

«Виктор, сейчас!» – послышалось мне, или, возможно, то был немой вопль червя.

Я с трудом встал на ноги. Если снова сесть на уставшую лошадь, никакой прыти из нее все равно не выжмешь, так что я дал ей отдохнуть и побежал рядом.

Дорога вела все дальше вниз и, скрываясь за поворотом, проходила под большим мостом, похожим на врата подземного мира, откуда открывалась жуткая аллегория человеческого искусства.

Передо мной текла река, на берегу высился чугунолитейный завод – огромное сводчатое здание, внутрь которого можно было заглянуть. По сравнению с печью люди казались карликами, они ходили поверху и высыпали из тачек руду, чтобы выплавить железо. Рядом стояли громадные мехи, они раздувались падающей водой, обеспечивая непрерывный приток воздуха. Мехи пыхтели, словно за их кожаными стенками был заточен огромный умирающий зверь. С каждым вздохом печь разгоралась все сильнее, сверху вырывались языки пламени и валил густой черный дым. Поверхность воды отражала огонь, и казалось, будто сама река пылает.

Повсюду сновали люди. Запыхавшись от трудов, они выдыхали дым в морозный воздух, обжигая не только руду, но и себя. Когда я миновал их, они подняли глаза, чтобы взглянуть на великана, бегущего рядом с лошадью, но тут же вернулись к работе. Неужели они точно так же не удосужились уделить внимание Лили? Подумаешь, какая невидаль – карета без кучера, если требуется постоянно поддерживать огонь в печи, час за часом, изо дня в день, пока река не пересохнет, а руду не вычерпают до дна.

Позади завода выстроились дрянные халупы: треснувшие черепичные крыши, осыпающиеся кирпичные стены, затопленные проулки между ними и нужники – кругом теснота и убожество.

Карета и здесь не остановилась.

– Быстрей, – шепнул я коню. Даже теперь, идя усталой рысью, он дышал шумно, как мехи: сперва его загнал Уолтон, потом я. Сам я тоже поторапливался. Резкая боль в плече отдавала в руку и шею, края отверстия от пули на плаще все больше пропитывались кровью.

Впереди дома заканчивались, и за ними простиралась торговая часть города: таверны и магазины, гончарни с прилегающими печами для обжига, кузница, пивоварня, пекарня, школа и церковь. Немного поодаль, пересекая дорогу и захватывая другую сторону, располагалась шахта – еще одна адская машина человеческого искусства, которая не останавливалась круглые сутки.

Перед торговыми рядами дорога раздваивалась: ближайшее к реке ответвление проходило прямо через шахту, другое поворачивало направо, будто опоясывая ее. Всего в паре ярдов по верхней дороге виднелись глубокие колеи – там-то я и обнаружил карету. Колесо отлетело, а сама повозка опрокинулась, утащив за собой одну лошадь. Животное лежало на боку, мотая ногами; остальные лошади бешено дергали сбрую, пытаясь высвободиться. Я побежал, окликая Лили.

Не знаю, откуда у нее взялись силы, но она выползла из разбитой кареты и теперь сидела, прислонившись к ней и поджав ноги, с перекошенным, бледным, как мел, лицом. Одну руку Лили прижимала к сердцу, в ней зияла рана, похожая на стигмат, откуда обильно текла кровь. Я понял, что белое пятно, в которое выстрелил Уолтон, было вовсе не лицом Лили.

Я попробовал взять ее на руки, чтобы отнести в город.

– Некогда, – сказала она слабеющим, еле слышным голосом.

Одна кобыла встала на дыбы и налетела на карету, Лили взвизгнула и выругалась. Я распряг животных, чтобы они больше не смогли ее толкнуть. Прежде чем я додумался привязать их в другом месте, все три кобылы умчались по дороге, и лошадь Уолтона следом. Та, что лежала на земле, сломала ногу и теперь ржала, выворачивая губы и скалясь.

– Помоги мне, – сказала Лили.

Я стянул с нее сапоги, потом штаны. Промокшая одежда медленно сползала, руки стали скользкими от крови. Я прикрыл наготу Лили своим плащом. Она жаловалась на вонь, но голос ее совсем ослаб. Снова начались схватки. Она с воем извивалась подле кареты.

– Тебе нужно тужиться, Лили, даже я это знаю.

– Не могу.

– Тужься. Это же червь. Ты ненавидишь его, он тебе противен. Этот отвратительный паразит питается твоей плотью. Он захватил твое тело, разрушил твою жизнь. Вытолкни его! Вытолкни, чтобы можно было его убить!

Она схватила меня за кисть и стиснула ее. Всю руку охватил огонь, и я вспомнил о пуле в плече.

– Тужься, – шепнул я и осторожно обнял ее другой рукой, словно баюкая. Упавшая лошадь так громко стонала, что я повысил голос: – Напрягись и избавься от него!