Текст книги "Чудовище Франкенштейна"

Автор книги: Сьюзан О'Киф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Поднявшись по лестнице, я повернул направо и прошел вдоль хмурых портретов, тяжелых гобеленов, чересчур мягких стульев, скамеечек для ног, ваз с сухим тростником, плетеных птичьих клеток без птиц, остановившихся высоких деревянных часов – мимо всего этого бессмысленного хлама. Комнаты были роскошно обставлены, но там никто не жил.

Теперь, вернувшись к лестнице, я пошел налево. Первая комната оказалась сверху донизу заполнена книгами – втораябиблиотека? Книги притянули меня, точно магнит, и заставили войти внутрь, хоть я и знал, что мешкать было нельзя. Полки высились до самого потолка: у меня аж дыхание перехватило от вида несметных сокровищ, которых здесь было даже больше, чем внизу. Кроме того, в комнате было два больших кожаных кресла, массивный письменный стол со стулом, телескоп у окна, глобус и узенький столик с бокалами, графинами и коробками для сигар. В воздухе ощущался запах табака, въевшийся в ковры и занавески.

Я с легкостью представил, что все это принадлежало мне: представил, что перечитал все книги на всех полках, каждый день делал записи в дневнике, никогда не испытывал нужды в свечах, бумаге и чернилах. Едва дописывал одну тетрадь, как меня уже ждала следующая. Не успевала свеча догореть до половины, как мне уже приносили дюжину новых.

Но даже бумага и свет не могли сравниться со столом – он был самым настоящим чудом. Этот стол манил меня. Прекрасное место для чтения и письма! Охваченный желанием приняться за дело, я уселся: огромный стул и стол будто заключили меня в объятия, они оказались слишком тесны для меня. Я погладил древесину, вдохнул запах масел, которыми ее отполировали, прижался щекой к прохладной поверхности.

– Красивый, правда?

Уинтерборн поставил на стол подсвечник, подвинул ко мне кожаное кресло и скромно уселся, словно гостем был он, а не я.

– Этот стол принадлежал моему отцу. – Уинтерборн провел пальцами по краю. – Он часто говорил, что мужчине необходимо «серьезное» место для принятия серьезных решений.

Как и в день бала, я вновь ощутил силу и спокойствие Уинтерборна. Я страшно смутился. Чтобы совершить задуманное, мне следовало представить, что Уинтерборн достоин ненависти. Но с ним эта мысль была несовместима.

Он замолчал, вид у него был странный.

– Я приглашал вас на чай, мистер Оленберг. Я огорчился, что вы не пришли.

– Так вы меня ждали? Правда? А как же миссис Уинтерборн? Она тоже хотела попить со мной чаю?

– Простите. Вы приехали к нам за помощью, и…

– За помощью?

– Разумеется. Что же еще вам здесь делать? Все из-за моего шурина. Признаюсь, я поначалу не понял, кто вы, поскольку относился скептически к фантазиям Роберта. Семья Уолтонов склонна к маниям. Моя бедная жена страдает от этого. Боюсь, у моей дочери тоже проявляются первые признаки. Ну и, конечно, Роберт. Но я никогда не думал, что его навязчивые идеи имеют хоть какое-то отношение к действительности, что он мучает того, кто действительно существует. Видите ли, я знаю, кто вы. Во всяком случае, понял это, когда вы рассказали о Лоскутном Человеке.

– Вы знаете, кто я?

Уинтерборн знал, но при этом сидел и разговаривал со мной! После его любезного обхождения на балу вынести теперешнее уважение было выше моих сил.

– Да, вы – тот самый горемыка, которого мой шурин преследует уже много лет. Приношу свои извинения, хотя это вряд ли вас утешит. Я хочу сказать, что пережить такое страшное несчастье, оставившее все эти шрамы, – само по себе большое мучение. Но если к тому же некий… сумасшедший– вот я и произнес это слово – придумывает безумное объяснение тому, откуда эти шрамы взялись, да еще и охотится на вас… – Взволнованный собственным описанием моего положения, Уинтерборн сделал паузу, чтобы успокоиться. – Мистер Оленберг, уму непостижимо, как вы сами не помешались вслед за моим шурином. Обещаю вам: я сделаю все возможное, чтобы остановить его. Жалею только, что не узнал о вашем существовании раньше.

Я кивнул: от разочарования я не мог говорить. Я сделан из кусков, которые настолько уродливо сочетаются между собой, что от одного их вида умолкли все гости на балу. Я бы мог довести их до паники и обратить в бегство, если бы Лили не держала меня под руку. Но Уинтерборн смягчил впечатление от моего безобразия, объяснив его несчастным случаем. После этого он уже смотрел на меня не морщась и мог беседовать со мной как с равным.

У меня закружилась голова, словно от крепкого вина, и я готов был принять неведение или ложь, что помогли этому чуду сбыться.

Он придвинул кресло поближе.

– Понятно, мистер Оленберг, что вы рассказали историю о Лоскутном Человеке лишь затем, чтобы раскрыть мне, кто вы на самом деле. Это просто безумный вымысел Роберта. Но когда вы говорили о том существе, в вашем голосе звучало сочувствие.

– Прошло целых десять лет, – сказал я. – Я так долго отождествлял себя с Лоскутным Человеком, что успел превратиться в ту тварь, которой меня нарекли злые языки.

– Понимаю. – Он встал и налил два бокала. Открыв коробку с сигарами, Уинтерборн спросил, курю ли я. Я помотал головой, и тогда он взял сигару для себя и поставил передо мной бокал.

– Люди часто становятся теми, кем их называют, – сказал он. – Если постоянно твердить человеку, что он раб, в конце концов он разучится мыслить как свободный. Впрочем, я оптимист и надеюсь, что какая-то часть в человеке остается свободной всегда.

– А если постоянно твердить человеку, что он чудовище?

Уинтерборн вынул изо рта еще не зажженную сигару и посмотрел на нее.

– Мистер Оленберг, вы не пришли на чай, когда я вас приглашал. Зачем вы явились теперь?

– Прийти к вам в гости было немыслимо. – Я взял бокал своими огромными руками. – К тому же я больше привык к темноте.

Я пригубил вино и ощутил тепло. Как легко стать человеком.

– Но я же мог прийти сюда с пистолетом, – сказал Уинтерборн не с угрозой, а с любопытством. – Я мог принять вас за вора.

– Почему же вы так не сделали?

– Потому что вы многого не договорили, и я почувствовал, что вы еще появитесь нежданно-негаданно.

– Я бы побеседовал и с вашей дочерью, – осторожно сказал я. – Ведь я обидел ее.

– Хотите извиниться? – Он резко отмахнулся. – На мою дочь лучше не обижаться и тем более не думать, будто она сама может обидеться. Я бы не сказал этого кавалеру, но вы знаете ее дядю, и вам я могу раскрыть правду. Возможно, ее сумасбродное поведение объясняется наследственными недугами, а возможно, ее собственной слишком сильной волей. Так или иначе, Лили неуправляема. Она доставляет мне кучу хлопот, но не запирать же ее на ночь в комнате? По-моему, она все равно спустилась бы по решетке и вырвалась на свободу.

– Я восхищаюсь ее бесстрашием. – Я знал, что именно это качество позволит мне без труда схватить ее в подходящий момент.

– Тут нечем восхищаться. Все это глупо и никуда не годится. Женщин еще и не за такое отправляли в Бедлам. – Уинтерборн печально покачал головой. – Ее нездоровье проявляет себя иначе. По ночам она бегает вместе с собаками до изнеможения. Возвращается с безумным взглядом, словно за ней гонялись черти. Приводит домой всяких незнакомцев. Грязных попрошаек.

«Вроде Лучио?» – подумал я.

– Ну и прочих босяков – людей без достатка или хотя бы достойной работы. Им нечем похвастаться, кроме своего дурного воспитания.

– Как мне, например.

– Мистер Оленберг! – воскликнул Уинтерборн и застыдился, вспомнив, что я тоже из числа этих людей. – Вы – совсем другое дело. Но для Лили вы были незнакомцем, и она сама пригласила вас на бал. Правда, вы сказали ей, что знаете Уолтона, но уверяю вас, не скажи вы этого – разницы не было бы никакой. Она все равно позвала бы вас.

– Возможно, она это сделала по доброте душевной, – предположил я.

– Неужели вы ощутили ее доброту, войдя в бальный зал? У нее такое холодное сердце, что меня это начинает сильно расстраивать. – Он раздраженно тряхнул головой. – Вдобавок она считает себя здесь хозяйкой. Вы же видели, она даже на маскарад вырядилась королевой.

Мне показалось излишне суровым придавать такое значение простому костюму.

– Сколько раз я говорил ей, что она никогда не получит всего этого в наследство. – Он окинул дом широким жестом. – Она мне не сын и даже не родная дочь. А это родовое имение, и я остаюсь его владельцем, лишь пока я жив. Если у меня не будет сына, после моей смерти все перейдет к моему племяннику. Сейчас же я могу передать ей лишь ограниченное имущество и доход. Но она считает, что дом ужеявляется ее собственностью, хоть я постоянно твержу ей, что это не так и что этого никогда не случится.

Уинтерборн закрыл глаза и вздохнул. Взяв себя в руки, он заговорил спокойнее:

– Одно дело – отменять заказы и раз за разом возвращать купленные вещи. Так ведь она еще нанимает прислугу без моего ведома. Не могу же я принимать на работу всех, кто ей приглянулся, а ведь эти трудолюбивые люди оставили хорошие места, чтобы приехать сюда. Что прикажете с ними делать? Это же не диван, который можно отослать обратно продавцу.

Уинтерборн уже несколько раз спас себе жизнь. Последнее его утверждение стало для меня новой пыткой: сколько страданий причинит ему моя месть!

– Вы объясняете поведение своей дочери тем же недугом, что вынуждает Уолтона преследовать меня? – Я был не в силах так легко простить этого человека.

– Да, и это же сбивает с толку мою бедную Маргарет. Я уверен, что ее ветреность усиливает взбалмошность Лили: одна болезнь провоцирует другую. Порой Маргарет так яростно ревнует дочь, что это вообще непостижимо. А иной раз жена ведет себя так, будто ей невыносим сам вид девушки – мол, Лили достойна порицания. И если уж говорить начистоту, так оно и есть.

Уинтерборну вновь пришлось умерить свой пыл.

– Болезнь это или нечто другое, я во всем виню Уолтона, – холодно сказал он.

– Вы с ним когда-нибудь встречались?

– Однажды. И признаться, несмотря на глубочайшую привязанность к жене, познакомься я сперва с ее братом…

Я почувствовал, что Уинтерборну не хотелось продолжать, чтобы потом не жалеть об излишней откровенности, и решил встать. Я никогда так долго не сидел на стуле, но это неудобство оказалось приятным.

– Благодарю вас, сэр, за прямоту, – сказал я. – Я даже не мечтал о столь радушном приеме.

– Вы заслуживаете не только нашего гостеприимства, мистер Оленберг. Я позабочусь, чтобы вас снабдили всем необходимым. Если вам нужны средства (ведь в таком ужасном положении вы вряд ли подыщете себе работу), я с радостью их предоставлю. Мне лишь горестно сознавать, что я финансирую и вашего мучителя.

Он отвернулся, словно стесняясь своих следующих слов.

– К тому же ваше лицо… вызывает у меня необъяснимую реакцию. На нем столько шрамов и ваши черты так искажены, что не выражают никаких человеческих чувств.

– Я способен на чувства.

– Этого я не отрицаю, – сказал он. – Просто я их не вижу. На вашем лице я не могу прочесть ни единого признака осуждения, да хоть какой-нибудь оценки. Беседовать с вами – все равно что говорить вслух в пустой комнате.

Я шагнул к двери.

– Я обидел вас, – сказал он.

Я поднял руку: этот добрый человек и так уже много раз передо мной извинился.

– Вовсе нет. Но уже поздно. Мне пора уходить, пока мы не разбудили вашу жену или дочь.

– Напоследок скажите, что я могу для вас сделать.

– Мне нужно подумать.

Возможно, тут таилась разгадка, которая пока не была для меня очевидна. Разгадка всей моей жизни.

5 ноября

Ночью я услышал поблизости лай. Зная, что Лили тоже должна была быть рядом, я влез на скалу и зашагал к дому. Собаки вскоре учуяли меня и привели свою хозяйку.

– Виктор Оленберг, вы ушли с бала, не потанцевав со мной.

– Вам стало дурно, и вы выскочили из гостиной. Я решил, что вы убежали от меня. Я подумал, что вы убежите и сейчас.

– Пустяки. Просто меня затошнило от сигарного дыма.

– А не от моего рассказа?

– Какое мне дело до ваших рассказов?

– Признайтесь, – после бала этот вопрос все время вертелся у меня в голове, – в тот же вечер вы извинились и сказали, что «вовсе не хотели…», но не смогли завершить фразу. За что вы извинялись? Чего вы «не хотели»?

– Я никогда не извиняюсь, – ответила Лили с вызовом во взоре. – И если я что-то делаю, то это означает, что мне хочется это делать.

– Почему же вы убежали, когда ваша мать закричала? Другая дочь, напротив, поспешила бы к матери.

Она рассмеялась – как мне показалось, злобно.

– Сколько вопросов! К тому же вы не вправе их задавать.

Когда мне еще мог представиться такой случай – в то же время и в том же месте? Я схватил ее за руку грубее, чем намеревался. Мои пальцы скользнули за край накидки Лили, и меня поразила нежная белизна ее кожи. Она даже не попыталась вырваться.

– Вы не думали, что выходить одной в столь поздний час опасно? – Наверное, в моем голосе прозвучала угроза: собаки зарычали.

– Вы прямо как мой отец! – в раздражении воскликнула она. Вынашивая в душе злодеяние, я покраснел от этого сравнения с Уинтерборном. – Что здесь со мной приключится? Если грянет беда, значит, я сама ее накликала и готова за это заплатить.

– Как дорого? Ценой собственной жизни?

– Даже больше. – Она оскалилась так же, как собаки.

Я притянул ее к себе.

– В тот вечер вы услышали историю, потрогали шрамы у меня на шее… Что бы вы подумали и ощутили, признайся я, что все это правда?

Я сжал ее крепче, чтобы она не сумела освободиться.

– Этот рассказ я слышала много раз от матери, – сказала Лили, пристально смотря на меня. – Вы – Лоскутный Человек, Виктор Оленберг. Вас создали из мертвецов.

В ее взгляде не читалось ни страха, ни отвращения, но не было в нем и ничего похожего на сочувствие или понимание. С таким же видом она могла сказать: «Вы очень высокий, Виктор Оленберг».

Я отпустил руку Лили и, пока мысль об ее отце еще удерживала меня от убийства, велел ей немедленно возвращаться домой.

6 ноября

«Вы – Лоскутный Человек, Виктор Оленберг. Вас создали из мертвецов».

И зачем только я нашел отцовский дневник!

Обнаружив его, я еще не умел читать. Не знал, что такое слова, буквы. Я не ведал, что смысл можно вложить в бессмысленные на вид значки и что это способно изменить твою жизнь навсегда. Раз я не знал об этом, мне следовало выкинуть дневник.

Но я этого не сделал.

Моя жизнь могла сложиться иначе, если бы Грегори Уинтерборн «изучал скорее философию, нежели медицину». Он бы не бросил меня, а терпеливо и заботливо учил бы жизни, прививая любовь к добру. Он помог бы мне осознать, что я свободен.

7 ноября

Вечером я влез на скалу, чтобы снова поговорить с Уинтерборном. По пути к дому я проходил мимо того места, где в последний раз видел Лили. Там в раздвоенном стволе дерева лежал мой плащ. В ту ночь я так внезапно ушел с бала, что забыл его, и вот он ждал меня здесь. Я не воспользовался случаем и не схватил Лили, а теперь упустил и вторую возможность. Больше нельзя медлить, сказал я себе, и отправился на поиски ее отца.

Было около восьми. Двигаясь против ветра, дабы меня не учуяли собаки, я бесшумно обошел дом, но Уинтерборна нигде не заметил. Затем я почувствовал едкий запах сигары и пробрался в сад. Человек, с которым я хотел пообщаться, стоял у скамейки, поставив на нее одну ногу, и с гордым видом обозревал свои владения.

Я кашлянул, и он обернулся.

– Это вы, мистер Оленберг? – сказал он, нисколько не удивившись. – Чудесная ночь, не правда ли? Хоть и ветрено. Я вижу, вы снова в плаще. Отлично! Лили сказала, что положит плащ там, где вы обязательно его найдете.

– Лучше бы она вернула мне его при личной встрече. Я не виделся с ней со дня рождения, – солгал я. – Ваша дочь говорила обо мне?

– Только о вашем плаще. Но не расстраивайтесь. Она бессердечна со всеми мужчинами – даже с любящим отцом.

– Это тоже семейная черта, которая вас так страшит? Или просто девичья легкомысленность? – Я говорил так, словно был хорошо знаком с женским легкомыслием.

Он улыбнулся и, поманив меня за собой, зашагал по белым гравийным дорожкам.

– Сегодня у меня веселое настроение, мистер Оленберг, но прошу вас не забывать, что в жилах Уолтонов течет жестокая кровь. Вам ли об этом не знать?

Я кивнул:

– Да, но я тоже весел.

Уинтерборн в нетерпении обернулся:

– Стало быть, вы уже решили, чем я могу вам помочь?

– Нет, об этом я не думал. Мне просто приятно с вами беседовать. Но вы могли бы рассказать мне, при каких обстоятельствах впервые встретились с Уолтоном. Возможно, тогда я лучше пойму его поведение.

Уинтерборн ответил, что познакомился с Уолтоном много лет назад, путешествуя вместе с женой по Европе. У них не было настоящего медового месяца, они долго его откладывали, будто подарок на первую, вторую, а потом уже третью годовщину, но никаких планов при этом не строили. Наконец Уинтерборн решился и уладил все дела, чтобы можно было отдохнуть подольше, в том числе договорился насчет гувернантки для Лили, оставшейся дома.

Маргарет очень волновалась перед встречей со старшим братом, ведь они не виделись с тех пор, как жили с родителями. Насколько Уинтерборн мог судить, Уолтона с позором выгнали за пару недель до свадьбы его сестры и ее первого мужа мистера Сэвилла, строго-настрого запретив возвращаться домой. Отец поклялся убить сына, если тот ослушается. Маргарет не хотела больше ничего объяснять, хотя Уинтерборн просил, и не раз. В конце концов она рассердилась и отреклась от своих же слов.

Уолтон ушел на флот простым матросом, однако уже очень быстро стал капитаном корабля. Дороже всего ему было уважение и любовь Маргарет. Он почему-то решил, что если первым откроет Северный полюс, то искупит свою вину. Но когда Уинтерборн стал расспрашивать об этом жену, она вновь рассердилась и сказала, что ни о каком искуплении речи не шло.

Судя по обрывочным сведениям, корабль Уолтона разбился об айсберг, экипаж погиб от холода, а сам он превратился в вечного скитальца: хоть его и снял со льдины другой корабль, это был уже совершенно иной человек. Он долго бился в лихорадке и под конец осознал свою новую миссию: «священный долг перед верным другом – избавить мир от чудовища».

Уинтерборн пожал плечами и виновато улыбнулся.

– Зная всю эту семейную историю, я готовился ко встрече с шурином.

Едва их маршрут был определен, Маргарет отправила его Уолтону. Все эти годы брат редко отвечал на ее многочисленные письма, и когда он все же откликнулся, сестра была вне себя от радости. Уолтон был лаконичен: «13 сентября. Китобойный музей под Майнцем. В 3 часа. Ждать не буду. Если цель ускользает, я должен следовать за ней».

«Что за ахинея? – подумал Уинтерборн. – Киты в Майнце?» Маргарет плакала от счастья, так что он промолчал.

Уинтерборны должны были приехать двенадцатого числа в Мангейм: они без труда могли заскочить на денек в Майнц и прибыли туда поздним утром. Уинтерборн нерешительно спросил про китобойный музей. Как ни странно, он действительно существовал. Разбив отцовское сердце, один местный мальчишка сбежал из дому на корабле. Двадцать лет спустя он вернулся капитаном с целой грудой сувениров. Отец так обрадовался встрече, что построил небольшой музей, где выставил трофеи своего сына.

– Киты на Рейне! – проворчал Уинтерборн.

Вопреки ожиданиям, его пленила экспозиция музея: штурвал и компас, макет капитанской каюты, гарпуны и страшные ножи, вельбот с поднятыми веслами – хоть сейчас выходи в море, резные безделушки и серая амбра, ну и самый ценный предмет коллекции – китовая челюсть, откуда не выдернули ни единого зуба на украшения. На стенах висели карты, рисунки кораблей, сделанные сыном, портреты жены, которую он любил с ранней юности, и их многочисленных детишек.

Уинтерборн уговаривал Маргарет тоже заглянуть в музей. Но она боялась, что если Уолтон не увидит ее у входа, то не станет искать, и поэтому осталась на улице. Уинтерборну даже пришлось принести еды из ближайшего кафе, чтобы она подкрепилась.

Уолтон явился на закате. В памяти Уинтерборна они теперь навеки связаны: раскаленный шар над горизонтом и мужчина с горящим взором, словно воспламенившимся от этого шара. Произошло трогательное знакомство, раскаленный шар закатился, и Уинтерборн увидел перед собой вовсе не аскета, а неопрятного бродягу в поношенной одежде.

За обедом жена не спускала глаз с брата. Она всегда была крайне брезгливой, но тут положила его грязную руку себе на колени и время от времени прижимала ее к щеке. Поведение Маргарет расстроило Уинтерборна еще больше, чем сам Уолтон. В душе жены распахнулась дверь, и он не знал, как теперь ее захлопнуть.

– Где сейчас это существо? – спросила она.

Несмотря на худобу, Уолтон был обжорой. Пока Маргарет держала его за одну руку, другой он рыскал по всем тарелкам, выбирая лучшие куски.

– Час добираться, – ответил он с набитым ртом.

Маргарет испугалась:

– Так мы в опасности?

– Нет, он упал в овраг и не может выбраться. Я пытался пристрелить его сверху. Ведь если спрыгнуть вниз и вступить в схватку – это верная гибель. Потому-то я и дожидаюсь.

– Чего? – спросил Уинтерборн.

– Подходящего плана. Пока я раздумываю, пара человек караулит овраг. Я пообещал заплатить им по возвращении. Конечно, мне понадобятся деньги.

– Ну конечно, – прошептала Маргарет, довольная тем, что могла помочь брату.

Уинтерборн рассердился. В угоду жене он уже погасил оставшиеся долги, которых наделал Уолтон из-за своей неудачной арктической экспедиции.

– Когда вы поймаете этого беднягу, вы передадите его властям?

– Нет, сэр, я убью его, как и поклялся своему брату.

Это встревожило Уинтерборна, но он не знал, как выразить свои опасения. Зато спросил Маргарет:

– У тебя есть еще один брат?

– Он имеет в виду Виктора Франкенштейна, своего брата по духу, – нетерпеливо ответила она. – Он был создателем этой твари, и Роберт спас его во время путешествия к полюсу. Я же объясняла тебе сто раз, с тех пор как мы женаты.

– И впрямь. Но скажите, Роберт, – Уинтерборн решил подловить его, – почему создатель, обязанный нести основную вину, стал вашим другом и собратом, а существо, появившееся на свет не по своей воле, превратилось в вашего заклятого врага?

В этот момент я отвернулся, сделав вид, будто любуюсь одной из статуй вдоль белых гравийных тропок. «Творец несет больше ответственности, нежели его творение». Уинтерборн вселил в меня надежду, будто я мог довериться ему, обрести сочувствие и понимание.

– И что же ответил ваш шурин?

– Что его друг стремился лишь к благу, но случайно создал чистое зло. Едва осознав это, он отказался от своей полностью устроенной жизни и пустился в погоню за тварью, точь-в-точь как сам Уолтон. Я поступил бы точно так же, если бы увидел ее хоть раз, – Уинтерборн отвел взгляд. – Признаться, мистер Оленберг, мне неловко повторять его слова.

Вернувшись к своему рассказу, он поведал, что позже за ужином Маргарет вскрикнула:

– Роберт, что у тебя с ухом?

Уолтон откинул назад свои жесткие волосы: у него не было мочки.

– Отрубили в поножовщине, – пояснил он. – В Мадриде.

– Кто – чудовище? – спросила Маргарет.

– Не само. Но по его вине.

В конце концов Уинтерборну пришлось признать, что его шурин был не в своем уме. Отодвинув от тебя недоеденный ужин, он сказал:

– Пошли, Маргарет. У твоего брата здесь неотложные дела.

– Я не могу его снова бросить!

– Твой брат… – Уинтерборн спешно подыскивал безобидные слова, – постоянно переезжает с места на место. Ему нужно быть готовым к отъезду в любую секунду.

– У меня великолепная идея! – Уолтон ударил ладонью по столу. – Пойдемте со мной, и вы сами увидите развязку!

– Мы будем только мешать.

– Сэр, для вас я незнакомец, которому необходимо доказать свою правоту, а для тебя, Маргарет… – Уолтона перекосило, – Маргарет, боюсь, даже ты давно относишься ко мне с подозрением.

– Никогда! Скажи ему, что я никогда не сомневалась в нем, Грегори!

– Она всегда верила в вас.

Брат и сестра так оживились, что Уинтерборн с неохотой на все согласился и подозвал извозчика. Во время поездки оба сидели бок о бок, взявшись за руки, точно дети. Наконец Уолтон постучал в крышу экипажа, требуя остановки.

– Отсюда пешком.

Уинтерборн взял у кучера фонарь, а Уолтон и Маргарет побежали в лес, пробираясь сквозь кусты по каменистой почве. Наконец Уолтон обернулся и приложил палец к губам. Оставшиеся несколько ярдов он, не произнеся ни слова, очень медленно прошел один. Но потом…

– Где караул? – вскрикнул он в испуге.

Уолтон взбесился. Схватив фонарь, он подбежал к краю оврага и швырнул его вниз, чтобы осветить темноту. Стекло разбилось, в небо взмыли искры.

– Где ты? – завопил он. Упав на колени, он стал колотить себя по голове. – Не надо мне было уходить! И зачем ты только попросила меня о встрече, Маргарет?

– Моя жена тут ни при чем, – сурово сказал Уинтерборн.

– Нет, – прошептала она, – не надо было его отвлекать. Он прав. Это моя вина. Что бы ни совершила эта тварь впредь, ответственность ляжет и на мою голову.

– Я не позволю тебе казниться из-за Роберта. Ведь он все равно приехал в Майнц, чтобы поймать существо.

Она была безутешна.

– Я прощаю тебя. – Уолтон натянуто улыбнулся. – Видишь, как легко и быстро? Ты никогда не испытаешь тех страданий, что выпали мне. Я прощаю тебя, дорогая сестра.

Она прижала к губам кулак и расплакалась.

С глаз Уолтона на миг спала пелена, и он сказал Уинтерборну:

– Вы позаботитесь о ней лучше, чем я.

И убежал в лес.

Маргарет проревела всю дорогу домой и продолжала рыдать еще много часов подряд, пока не уснула.

С тех пор она с каждым днем все больше беспокоилась о расходах. Просматривала каждый счет, беспрестанно складывала суммы, внимательно изучала изорванные билеты, после того как они вдвоем ходили в музей или в театр. Она рассказывала, сколько можно сэкономить за неделю, если взять на завтрак лишнюю булочку и приберечь ее на обед. Поначалу Уинтерборн думал, будто она сожалела, что ему пришлось погасить долги ее брата. Но потом докопался до истины: Маргарет собиралась послать сбережения Уолтону, дабы помочь ему в поисках. Она считала, что смерть чудовища и возвращение брата домой помогут загладить ее вину.

– После этого я отправлял Роберту деньги каждый месяц – только ради нее, – прибавил Уинтерборн. – Он никогда не благодарит. Принимает как должное. Со времени нашей встречи Уолтон еще больше деградировал. Раньше он был не в своем уме, но все же говорил с какой-то безумной логикой. Его немногочисленные письма за минувшие годы показывают, что он лишился оставшихся крупиц рассудка.

Уинтерборн сел на одну из каменных скамеек, стоявших вдоль тропинок. Но то ли от холода, то ли от беспокойства – тотчас вскочил.

– Бедная моя жена… когда я с ней познакомился, она была такой приветливой и ласковой. Вы бы ее просто не узнали, мистер Оленберг. Даже после смерти мужа, мистера Сэвилла, она оставалась волевой женщиной и не изводила других своими переживаниями и слезами. Но потом, незадолго до нашей свадьбы, она перестала быть… собой… хотя мы поженились так быстро, что я не могу сказать, что она за человек на самом деле. Наверное, не надо мне было жениться на ней столь поспешно. Ей хотелось замуж, и она не могла ждать. Но, быть может, все это связано с тем, что она не нагоревалась по мистеру Сэвиллу.

Под конец Уинтерборн стал ходить взад-вперед, а затем вдруг зашагал прочь по тропинке. Я молча шел рядом, ожидая продолжения. Наконец он со вздохом сказал:

– Что бы ни послужило тому причиной, моя бедная жена постепенно изменилась. Поначалу это было почти незаметно: словно из пиджака вытянули одну нитку, потом другую… но вдруг распустилась следующая, и пиджак начал обтрепываться. Потом Маргарет воссоединилась с братом. И уже не просто нитки распускались, а кто-то кромсал пиджак ножницами. Столь быстрого и внезапного перевоплощения я даже представить себе не мог. Наконец пришлось признать, что назад дороги нет… Я смирился с нашей совместной жизнью, но не хотел обрекать Лили на ту же участь. Ни с того ни с сего я пообещал ей устроить костюмированный бал, даже несмотря на то что Маргарет эта затея стоила неимоверных терзаний. Бедняжка постоянно спрашивала: «Зачем нужен маскарад? Костюмы – только лишние расходы. Зачем целых восемь музыкантов? Разве от четверых или троих шума меньше? И зачем гостям оставаться две, три и даже четыре ночи? Они же нас разорят. Может, пусть хотя бы прихватят с собой еды – скажем, по паре яиц?» Это кажется злой шуткой, мистер Оленберг, но мою жену волновали яйца. Ее беспокойство приводит к слезам и необоснованным обвинениям, а потом она хандрит неделями. Если бы я устраивал бал ради себя, то отменил бы его, едва заметив первые признаки ее недовольства. Но я делал это ради дочери и не мог нарушить обещание… Вы можете сказать, что, потакая Лили, я отрекался от ее матери. Но в невеселом настоящем Маргарет я слишком ясно прозревал грядущее ее дочери и пытался доставить девушке побольше радости, пока она еще способна наслаждаться.

Мы дошли до угла. Уинтерборн остановился и окинул взглядом утес, избитую ветром землю, большой каменный куб дома. Мой собеседник уже совладал со своими чувствами, и я внимательно вглядывался в его лицо. В его глазах даже чахлые деревца обретали благородство: сучковатые и кривые, они, вероятно, казались ему отважными и стойкими.

Этими же глазами он посмотрел на меня.

Уинтерборн махнул рукой, и мы продолжили прогулку. Тропинка вела к низкой стене, выщербленной с одной стороны: на другой помещался мраморный барельеф с тремя грациями. Он был повернут к дому и защищен от беспощадного ветра. Я остановился полюбоваться: три невероятно красивые женщины держали друг друга под руку, протягивая свободные руки вперед и предлагая зрителям инжир, гранаты, яблоки. Лица были безмятежные, добрые и кроткие – прекрасные, как эти божественные дары.

Своей красотой грации напоминали Лили, но отличались от нее своим спокойствием.

– Значит, вы считаете, что ваша дочь безнадежна? – спросил я.

– Я каждый день молюсь о том, чтобы оказаться неправым.

– Жена и дочь… Вы словно между двух огней, – сказал я, с трудом подбирая слова от избытка чувств. – Мой вид стал жестоким ударом для вашей жены. Ведь я ее кошмар, кошмар ее брата, жутким образом нашедший воплощение. Так что вы пострадали вместе с ней.

Вот что не давало мне покоя: я ненароком причинил вред ему.

– Да, это было ударом, – согласился он, – но в конечном счете виноват я сам. Знай я, что под маской бреда скрывается истина, что кто-то изо дня в день пытается уберечь от Уолтона свою жизнь, я бы давно получил ордер на арест шурина. Еще раз приношу вам свои самые искренние извинения.

Я встряхнул головой, словно минувшие десять лет были сущей мелочью.

– Прошу вас, не страдайте из-за меня, – сказал я.