Текст книги "Бухта командора"

Автор книги: Святослав Сахарнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

НЕ ПОДХОДИ!

Берег оказался заповедным царством крабов. Там, где над водой возвышались желтые взгорбки отмелей, их жили тысячи.

Я сидел на обломке дерева, выброшенного течением, и наблюдал. Животные, встревоженные моим появлением, было замерли, затем, видя мою неподвижность, засуетились с удвоенной энергией.

Одна клешня у каждого маленькая, похожая на щипчики, вторая раз в пять больше – с пятачок.

Вот шевельнулся комочек песка, приподнялся, отодвинулся в сторону. Открылась норка. Высунулся из нее краб, вылез по пояс, поднял над головой большую клешню и ну ею семафорить. Вверх-вниз, вверх-вниз! Ходит взад-вперед фиолетовый флаг – далеко его видно.

Сначала я даже не понял, кому это сигналит мой матросик. Потом, присмотревшись, понял. Невдалеке от него еще норка, в ней другой краб, побольше. То ли норка ему узка, то ли место, где она вырыта, разонравилось, страшно хочется большому крабу вылезти из нее, подойти к соседу, может быть, даже и норку того захватить. Но не тут-то было! Только вылез он целиком, шаг вперед сделал – навстречу флаг машет: «Не подходи! Подойдешь – буду драться!»

Видно, не так просто решиться на бой: потоптался, потоптался большой краб – и назад. На край норы сел, лапки свесил, раздумывает.

Сижу и я тоже. Под ноги себе смотрю.

Привыкли ко мне крабы, совсем перестали обращать внимание.

Вот бегут два, навстречу друг другу. Бегут, один другого не видят: ботинок им мой мешает. Выбежали из-за ботинка – и нос к носу. Остановились как вкопанные. Уставились друг на друга. Потом, не сговариваясь, клешни подняли и давай семафорить. Должно быть, выясняют, кто кому дорогу уступать должен.

Один говорит: я сильнее! Второй: нет, я!

Стоят друг против друга, лапки по песку расставили, машут клешнями. Один получше сигналит, другой похуже. Верно, который похуже, тот и уступит.

СТРАННАЯ ЯЩЕРИЦА

Я сидел на обрубке дерева тихо, и, наверное, поэтому еще одно животное выдало себя. Что-то зеленое шевельнулось в кустах, проползло по стволу, спустилось к воде.

Ящерица! Большая, вся в зеленых и коричневых точках. А может быть, в полосах? Играют тени, не разобрать. Только видно, что ящерица большая и что у нее тонкий длинный хвост.

Посмотрел я на нее. «Странно! – думаю. – Ведь куст на островке, вокруг – вода. Как она сюда попала?»

А ящерица из-под куста вылезла и замерла. Смотрит куда-то в сторону, мимо меня. Там жук бежит по песку. Черный, коленками кверху. Бежит, коленки подбрасывает.

Добежал до куста, ящерица его хоп – и слизнула!

Стоит, шею вытягивает, жука глотает.

«Не иначе, – думаю, – приплыла она сюда на бревне или на пучке травы. Вот только как теперь ей назад с острова?»

Только я подумал, а ящерица повернула голову, увидела меня да как прыгнет в воду! Помчалась – хвостом словно винтом работает, задними лапами помогает, передние в воздухе машут. Ненормальная какая-то!

Добежала до соседнего островка, зеленой стрелой по песку мелькнула, на дерево – и исчезла.

Стоит дерево, ветки в воду уронило. Толстые, мясистые листья не шелохнутся. В путанице воздушных корней – черные и зеленые тени. Поди разбери, где там ящерица!

Я встал и, шлепая по воде, побрел к этому островку. Ящерицы не было видно. Среди коричневых изогнутых веток сидели крабики.

ДЕРЕВНЯ В ВОДЕ

Шоссе пересекало полуостров Сапата. Прямая, как натянутая нить, асфальтированная дорога врезалась в непроходимый, густой лес. Это был край жары, зелени и влаги.

Дорожный знак предупредил – поворот! Промелькнул указатель – «Плая-Хирон».

Мы проехали пляж, где разыгралось знаменитое сражение.

Серая нить дороги сделала петлю. Из-за кустов вынырнула небольшая хижина, синий пласт озерной воды, причал с тремя лодками.

Оставив автомобиль, отправились дальше лодкой по воде, пройдя канал, очутились в озере.

– Лагуна Тесоро! – сказал Родольфо. – Здесь живут ламантины. Мы называем их «мамата».

Услыхав это слово, лодочник повернулся и, вытянув руку, указал на поросший тростником берег. Около него, то скрываясь в воде, то появляясь, плавали черные точки.

Берег, к которому мы шли, становился с каждой минутой четче. На нем уже различались кроны деревьев, остроконечные крыши хижин. Вынырнула из озера и заблестела зеленая полоска травы.

Мы подошли к ней. Озерный берег раскололся на части. На маленьких островках стояли на сваях бамбуковые хижины. Коричневые лужи у стен, сложенные из пальмовых листьев крыши. Около каждой хижины лодка.

Наш мотор сбавил обороты.

Сплетенные из деревенских жердей кружевные мостики поплыли навстречу медленнее. Низкая волна побежала впереди нас, лодки у домов закачались, запрыгали.

Мы подошли к помосту, на котором высилась большая, круглая, как барабан, постройка.

– Дом касика – старосты деревни! – объяснил Родольфо. – Касика давно нет, дом остался.

Лодочник, не останавливая мотора, высадил нас, развернул лодку и ушел.

Вечерело. Оранжевые полосы тянулись по озеру. Скоро человек в лодке стал неразличим. Только сама лодка синим шаром еще долго катилась по оранжевой воде.

Нас проводили на ночлег, каждого в свою хижину.

НОЧЬ

Я сполоснул водой из чашки лицо, погасил свет и улегся на низкую, похожую на ящик кровать.

Под домом тихо плескало. Через приоткрытые жалюзи светили крупные, как фонари, звезды. Вполголоса пели лягушки.

Что-то больно обожгло лицо. Хлоп! – Я ударил себя по щеке. Острая иголка вонзилась в ногу. Хлоп!

Пришлось включать свет. Одинокий москит беззвучно кружил под потолком. Гоняясь за ним, я задел абажур настольной лампы. Из-под него вылетел целый рой.

Разогнав насекомых и закутавшись с головой в простыню, я снова лег.

Потревоженные москиты тотчас собрались надо мной. Одни летали молча, другие – с комариным писком, третьи – басовито гудя. Они проникали сквозь простыню сверху, лезли снизу, пробирались в каждую щель. Искусанные руки и ноги вспухли.

Не выдержав, я вскочил с кровати и вышел на крыльцо. Над свайной деревушкой торжествовала тропическая ночь. Огромное, похожее на паука созвездие пылало над крышами домов. Лягушачий хор окреп. Лягушки пели по-птичьи. От звона их голосов дрожали верхушки пальм.

Вода в лагуне светилась.

Я вытащил матрас на веранду. Москитов здесь было меньше.

Ночная ящерица прошуршала по стене и скрылась под крышей.

Волоча за собой узкий длинный хвост, рядом с матрасом прошла водяная крыса.

Под полом что-то оглушительно плюхнулось, вскрикнуло. Какой-то хищник поймал добычу. Урча и чавкая, он начал ее грызть… Время тянулось бесконечно долго. Только когда часы показали семь, край неба начал светлеть. Вода заалела. Из-за зеленой стены тростников стремительно поднялось оранжевое, уменьшающееся на глазах солнце.

Конец моим мучениям!

– Что же вы не натянули сетку? – спросил Родольфо, когда за завтраком я рассказал ему о перенесенной ночью пытке.

– Какую сетку?

– Москитеро. В ящике лежит сетка. Идемте, я научу.

Сетка – широкий и плотный полог, пропускающий воздух и задерживающий всю летающую нечисть, оказалась превосходным изобретением. Она натягивалась над кроватью, а края ее плотно затыкались под матрас. Ничто жужжащее, летающее, жалящее не было в состоянии пробраться под нее.

Следующую ночь я уже спал спокойно.

БЕНТИ БЕНТИ ДОС

Перед хижиной на столбе в железном ящике висел телефон.

– Бенти бенти дос? – спрашивала телефонная трубка, когда я подносил ее к уху.

– Си.

«Си» по-испански – «да», «бенти бенти дос» – двадцать двадцать два», номер телефона. На второй день нашего пребывания в свайной деревне из железного ящика донесся особенно длинный и тревожный звонок. Я подбежал к аппарату.

– Бенти бенти дос?

– Си.

– Зачем по-испански? По-русски надо. – Это был голос Родольфо. – Бегите сюда. Пришел рыбак, говорит, видел мамата.

– Где? Куда бежать? – заволновался я. – Кругом вода.

– Ах да, вы же на острове. Тогда ждите.

Через полчаса затарахтел мотор, и к хижине подплыла кургузая, с обрубленной кормой лодка, за которой тянулся лиловый хвост дыма.

– Вот он только что видел, – сказал Родольфо и кивнул на рыбака, сидевшего на корме.

– Мамата, – подтвердил рыбак.

Я прыгнул в лодку, та, затарахтев, начала поворачивать. Но едва мы вышли в лагуну, как меня одолели сомнения.

Ламантины – очень чуткие и боязливые животные. Заслышав стук мотора, они постараются или спрятаться под воду, или уплыть подальше. Как же мы сможем увидеть их?

Лодка, кивая носом в такт моторному перестуку, неторопливо ползла вперед.

Мы пересекли лагуну и приблизились к берегу, поросшему тростником.

Родольфо что-то спросил. Рыбак ответил.

– Тут. – Родольфо привстал.

Лодка шла вперед, оставляя на воде радужные маслянистые пятна.

– Мадре миа, – сказал я, – самый глухой ламантин давно уже удрал.

Родольфо почесал подбородок.

– Верно, – сказал он. – Заглушить мотор?

Лодка остановилась.

– Подождем.

Мы простояли час. Слабое течение отнесло нас в узкий залив. Дно его было покрыто густой травой. Острые, похожие на лезвия ножей, коричневатые стебли поднимались к поверхности. Рыбак заволновался и стал что-то быстро говорить, показывая пальцем за борт.

– Он говорит, – перевел Родольфо, – что эта трава – любимая пища ламантинов. Он говорит, что здесь должны быть мамата.

Мы прождали еще час. Тонкая сиреневая струйка вытекала из мотора. Вокруг лодки расплывалось бензиновое пятно.

– Пошли назад, – махнув рукой, сказал я.

Родольфо понюхал пахнущий бензином воздух и кивнул.

Мы вернулись в нашу деревню на сваях.

– Я знаю, что надо делать, – сказал я. – Ведь тут есть лодки с веслами…

В ПРОТОКАХ

Мы плыли в лодке по широкой болотной протоке. Я медленно двигал веслами, Родольфо лежал на носу, свесив голову, и смотрел на воду.

Круглые, как тарелки, черепахи, заметив нас, поднимали головы, начинали вертеть змеиными шеями, а затем, как по команде, скрывались.

Там, где они погружались, расходились частые кольца.

Мы шли в глубину болот. Море тростника. Тростники – до самого горизонта. Лишь кое-где над светло-зеленой стеной торчали одинокие пальмы. Каким непонятным образом сумели они укорениться и выстоять в этом зыбком мире воды?

Белая цапля, тяжело махая крыльями, поднялась и с жалобным криком полетела прочь.

Ламантинов не было.

Дважды мы заметили крокодилов. Молчаливые и неподвижные, они лежали в воде, похожие на бревна. Но стоило направить лодку в их сторону, как животные бесшумно и осторожно тонули. Не делая никаких движений, они уходили, не оставляя после себя на воде ни морщинки.

– Где же ваши мамата?

Родольфо пожал плечами.

Мы направили нос лодки прямо на зеленую стену. У бортов зашуршали жесткие звонкие листья. Впереди заблестел узкий проход. Я начал грести, опуская весло попеременно то слева, то справа.

Под нами на небольшой глубине проплывал ковер кудрявых черно-зеленых водорослей. Закричали и смолкли птенцы какой-то болотной птицы.

В небе, то увеличивая, то уменьшая высоту, кружил красноголовый ястреб – аура. Птенцы умолкли. Только стук срывающихся с весла капель нарушал тишину.

Вдруг Родольфо широко открыл глаза и, вытянув руку, показал на воду. Среди курчавых водорослей около большого коричневого валуна стояла манхуари!

Великолепный экземпляр – голубая, одетая в кольчугу из костяной брони щука, больше метра длиной! Когда тень от лодки упала на нее, рыба шевельнула хвостом и не торопясь пошла прочь. Она и сама двигалась как тень – доисторическая рыба, чудом сохранившаяся до наших дней здесь, в этом укрытом от человеческих глаз уголке земли, тщательно оберегаемом крокодилами и непролазными чащами тростника.

Не успела она скрыться, как я заметил вторую, затем третью… Мы насчитали около двух десятков манхуари.

– Они похожи на крокодилов, правда, – спросил Родольфо.

Я кивнул. Панцирная рыба плыла у самой поверхности, прямые лучи солнца освещали ее. Костяная голубоватая броня с желтыми желобками светилась. Щука плыла, вытянув узкую морду и едва изгибая хвост… Мы вернулись в деревню вечером. Закатное солнце обливало медью остроконечные крыши хижин, зеленоватые тени плавали в неподвижной воде.

Ну и что ж, что нам не удалось встретить в лагуне ламантинов? Мы видели манхуари – удивительных рыб, живших на планете раньше мамонтов.

ТУТ БУДЕМ ЖИТЬ!

Наш автомобиль подпрыгнул, провалился в какую-то яму, ловко выбрался из нее и, шурша, покатил по песку. Дорога кончилась – мы ехали по берегу моря.

Прямо перед нами вспыхивали один за другим огни деревни.

Был поздний вечер. Мы подкатили к хижине с черепичной, освещенной фонарем крышей. Из хижины вышли несколько человек.

Узнав Родольфо, они повели нас в правление кооператива. Пришел председатель. Быстро решил, где нам жить.

Отведенная мне под жилье хижина стояла на самом краю деревни. За стеной высились огромные пальмы – начинался лес.

Родольфо зажег свет.

– Электричество только вечером, – предупредил он, – час-два.

В комнате стояли низкая кровать и стол, сколоченный из грубо обработанных досок.

Я бросился на кровать, вытянулся и услышал ровный гул. Где-то вдалеке огромные, неторопливые волны накатывались на риф. Они опрокидывались, порождая мерный, как дыхание, звук. Он достигал берега и замирал.

«Настоящий живой коралловый риф! Наконец-то!» – подумал я.

И уснул.

СКОРЕЙ!

Когда я проснулся, деревня еще спала. Через открытую дверь виднелось застывшее, стеклянное море. Тяжелые листья пальм, простертые над домами, не шевелились.

«Скорее!»

Теплая, не успевшая остыть за ночь вода приняла меня.

Я плыл. Сейчас будет риф!

Светлый песок… Ровное, медленно понижающееся дно. Бугристые, похожие на следы тракторных гусениц ходы моллюсков.

Затем появились пучки черепаховой травы. Голубые островки ее превратились в сплошной ковер. Я плыл над этим нескончаемым полем водорослей до тех пор, пока не почувствовал, что устал.

Рифа все не было.

Я оглянулся. Далеко позади желтела полоска песка. Над ней крыши. Впереди – ровная морская синь. Сколько еще плыть? Сто метров? Тысячу? Час? Два?

Забираться одному так далеко в море, конечно, безрассудно. Но отступать было нельзя. Я вздохнул и, работая ластами, продолжил путь.

Я плыл, вероятно, не больше получаса, но это время показалось вечностью. Наконец в зеленом ковре появились разрывы. Блеснул белый песок, Серый рог – мертвая коралловая ветвь. Чуть дальше – причудливые очертания пестрых камней. Риф!

ПОХОЖИЕ НА ИГРУШКИ

Навстречу мне двигались, поднимались со дна моря оранжевые, желтые, зеленые ветки, глыбы, шары. Каменный лес. В нем стайками и поодиночке – разноцветные рыбы.

Сначала мне показалось: вода носит среди причудливых каменных фигур елочные игрушки. Ветер сорвал их на берегу, унес в море, игрушки утонули, и теперь течение движет их.

Одну за другой я узнавал рыб.

Вот прошли высокие, похожие на каски пожарников щетинозубы – желтые бока разрисованы черными полосами. Серые с голубыми точками сераниды, серебристо-желтые кахи, черная-пречерная негрито с двумя узкими неоновыми полосками – рыбы переходили с места на место, выискивая среди кораллов еду.

Стайкой проплыли голубые хирурги – на хвосте у каждого костяные лезвия ножей.

Красная рыба-белка появилась из-под развесистого камня, вытаращила большие выпуклые глаза, вильнула раздвоенным хвостом и снова скрылась.

Два бледно-зеленых попугая деловито общипывали коралловую ветвь. Они висели головами вниз и – крак! крак! – обламывали кусочки коралла массивными изогнутыми клювами.

Около них в надежде поживиться вертелась мелочь: желто-синие кардиналы, фиолетово-оранжевые лоретто, черно-голубые хромисы… Все они суетились, толкали друг друга, бросались на каждый кусочек, упавший изо рта попугая.

Низко, у самого дна, проследовал светло-коричневый с черными точками кузовок, смешная рыбка – маленький сундучок, из которого торчат хвост, плавники да пара внимательных незлобивых глаз.

Вдали над покатыми верхушками оранжевых кораллов-мозговиков появились длинные голубые тени: какие-то хищники не торопясь шли на добычу. Словно ветер подхватил разноцветных рыбок, закружил, завертел, унес. Риф опустел, рыбы исчезли.

Голубые тени пропали, и – как в кино один кадр незаметно для глаза сменяет другой – все пространство между каменными деревьями снова наполнилось веселой суетой. Красные, оранжевые, голубые рыбешки продолжили свое движение: попугаи принялись ломать коралл, рыбья мелочь около них – ловить крошки, голубые хирурги, поблескивая ножами, – сбиваться в стаю.

Из-под коралловой ветки снова выплыла рыба-белка и уставилась на меня.

Так вот он какой – настоящий живой риф! Вот она какая – заповедная страна кораллов!

С этого дня я стал постоянным ее посетителем.

ПАКО

Со стороны берега риф был пологий, обломки его, мельчая, переходили в песок. Здесь было светло и тихо. Вместо разноцветной карусели рыб и буйства коралловых красок спокойный, серый цвет. Ровная как доска поверхность дна, лишь кое-где холмики – их оставили, пробираясь в песке, моллюски.

Я решил раскопать один холмик и плыл к нему, когда внимание мое привлекло странное пятно.

Кто-то обронил на дно сковородку! Вот припорошенная песком ее ручка, вот и она сама – хорошо угадываются круглые края…

Коричневая тень возникла слева от меня, что-то стремительно пронеслось сверху вниз и ударило в сковородку. И тогда случилось неожиданное. Песок разлетелся как от взрыва, в дымном сером облаке показались очертания круглого плоского тела: большой скат, неистово размахивая плетью-хвостом, взлетел вверх, кинулся в сторону и повис, натянув белый шнур. В рыбу попал гарпун.

Я повернулся в ту сторону, откуда был сделан выстрел. Опустив голову и торопливо подбирая шнур, в воде висел мальчишка, смуглый, почти черный, одетый в рваную рубаху и трусы. На его ногах болтались разной величины и разного цвета ласты.

В два гребка я приблизился к нему и, не говоря ни слова, тоже ухватился за шнур.

Вдвоем мы едва удерживали рыбину.

Про острый шип на хвосте, которым скат может нанести глубокую рану, мальчишка, очевидно, знал: всякий раз, когда скат, описывая вокруг нас круги, приближался, он начинал торопливо отпускать шнур и что-то невнятно взахлеб выкрикивал, предупреждая меня.

Гарпун пробил жабры, и скат быстро терял силы. Когда он совсем перестал биться и повис на шнуре, мальчишка проворно поволок его к берегу.

Я поплыл следом. Мы вдвоем вытащили ската на берег и сели рядом. Мальчишка снял ласты.

У него была большая голова с маленьким прямым носом и плотно свитыми курчавыми волосами. К правой ноге привязан нож с самодельной рукоятью.

– Как… тебя… зовут, – спросил я, собирая по крупицам свои знания испанского языка.

– Пако, – ответил он и нараспев добавил: – Франциско.

Это было все, что мы сказали друг другу. Но в этот час я приобрел друга, который целый месяц исправно делил со мной все радости и невзгоды.

ДИАДЕМЫ

Первая беда не заставила себя долго ждать. Мне вздумалось полезть в воду не там, где мы с Пако делали это обычно, – на песчаном берегу против деревни, а левее, за стоянкой лодок, где из моря выходила узкой полосой скала себорукко.

Здесь было много ежей-диадем. Они были похожи на звезды. И еще на подушечки, утыканные иголками. Ежи сидели в выбоинах и ямках. Черные, тонкие их лучи торчали над серым камнем, как пучки волос.

Был вечер. И был накат. Тяжелые низкие волны приходили на отлогий берег, отступали, оставляя между волчьими клыками блестящие разорванные лужи.

Я полез.

Мутная, темная вода захлестнула колени. Еще один шаг. Кончик ласты зацепился, вода толкнула, потеряв равновесие, я упал и оперся рукой о камень.

Острая, дикая боль!

Падая, я опустил под воду вторую руку. Еще укол! Сотни электрических искр вошли в ладонь.

Сжав зубы, завывая от боли, я выскочил из воды и побежал к дому. В пальцах черными смоляными точками рябили обломки игл. Вокруг каждой медленно расплывалось белое кольцо, пальцы немели. Тупая боль поднималась вверх по руке.

Я добежал до хижины и стал судорожно рыться в чемодане, отыскивая иголку, чтобы как можно скорее выковырять обломки. Руки тряслись – никак не отыскать!

Я побежал к Пако.

Он сидел на деревянном стуле около дощатой хижины, крытой пальмовыми листьями, и, водя пальцем по странице, читал книгу. Я знаками показал израненные руки и знаками объяснил ему, что ищу иглу.

Пако покачал головой. Он поднял ладонь, растопырил пальцы и начал легонько постукивать ими.

«Надо стучать пальцами, и обломки выйдут сами!» – втолковывал он мне. Взяв мою руку в ладони, он показал, как раздуются и опухнут пальцы, если я вздумаю ковырять их иглой.

Я смирился и принялся ходить взад-вперед, держа руки на весу и подставляя горящие ладони ветру.

Мало-помалу боль стала утихать, а через два часа прошла совсем.

Теперь у меня было занятие. Целыми днями я постукивал пальцами. Я выгонял обломки игл. Поскольку скал и ежей было много, всегда находились и еж, и камень, и волна, из-за которых я натыкался на проклятые иглы. Стучать пальцами вошло у меня в привычку.

Сидя за столом, я постукивал о доску. Стоя у какого-нибудь дерева – по ветке. Сидя в лодке – о ее борт.

Разговаривая с собеседником, я стучал.

Не знаю, рассасывались ли иголки сами по себе, или они действительно выходили от постукивания, мало-помалу черные пятнышки исчезли.