Текст книги "Остров водолазов"
Автор книги: Святослав Сахарнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Рассказы
ВЫБРОШЕННЫЙ НА МЕЛЬ КАТЕР «РК-12»
Белов предпринял попытку перевезти во Владивосток из Тюбкендерли, что на восточном берегу Каспия, родителей своей жены.
Не зная, как распорядиться отпуском, и привлеченный возможностью рыбалки, я, оставив на месяц контору и газовые свои плиты, сопровождал его.
Двухмоторный самолет, подрагивая и завывая моторами, нес нас над голубой синевой моря. Белесое небо неподвижно стояло за мутным стеклом иллюминатора.
Тряхнуло. Самолет накренился, тупо обрезанная плоскость его крыла приблизилась к стеклу. Под ней оранжево вспыхнули мели. Белые ниточки волн лениво ползли внизу. Впереди расстилалась серая, лишенная примет земля.
В протоке между двумя песчаными косами чернело остроносое пятнышко.
– Катер? – крикнул я Белову.
Тот кивнул.
– Похоже – сидит на мели.
Мой товарищ приподнялся в кресле и стал всматриваться в картину, прихотливо вырезанную оконным стеклом.
Гул моторов усилился. Летчик подтягивал машину к аэродрому.
Серая с коричневыми разводами земля стремительно приблизилась. Мы перешли на бреющий полет. Машину тряхнуло, сухая белая трава промчалась мимо стекла. Моторы в последний раз взвыли и смолкли.
Отстегнув ремни и вытащив из багажного отделения чемоданы, мы с Беловым направились к двери, по трапу сошли на пыльную, покрытую редким крупным песком взлетную полосу.
Сухой горячий воздух ударил в лицо.
В самолет шумно, с облегчением забирались новые пассажиры.
Мы сошли с полосы и, увязая по щиколотку в песке, направились к домам, крыши которых виднелись за ближайшими барханами.
Там оказался поселок, маленький, в одну улочку, без единого деревца или кустика – горстка домов, прижавшихся к морю, да выброшенные на берег почерневшие остовы рыбацких сейнеров.
Мы шли по поселку, и из раскрытых настежь окон на нас смотрели лица стариков.
– Когда жена была девочкой, тут был большой рыбоколхоз, – сказал Белов. – Потом Каспий начал мелеть, фарватер стал несудоходным. Умирает Тюбкендерли!
– Ваш дом далеко?
– Последний…
Мы сидели под навесом около покосившегося домика, пили густой горячий чай и беседовали с беловскими родственниками.
Прожив здесь более полувека и удачно, как они считали, пристроив дочь, старики не собирались менять место. Они охотно слушали наши рассказы о Дальнем Востоке, но упорно замолкали, как только Белов заводил разговор о переезде.
Первые же сутки в этом раскаленном на солнце поселке повергли нас с Беловым в состояние отчаянной скуки.
Самолет прилетал раз в неделю, и даже решение уехать ничего не могло изменить. Мы слонялись около домика, стараясь не выйти за серый прямоугольник его тени, пытались что-то читать, молчали и с тоской слушали, как стучит ножом на кухне старуха.
Под вечер, когда жара спадала, мы отправлялись бродить.
Сразу же за поселком берег начинал петлять. Море выплескивало в степь узкие полные теплой стоячей воды заливы. Посредине их тянулись низкие поросшие голубой травой островки.
Над степью плыли зеленые облака.
Несколько раз мы с Беловым брали лодку и выходили рыбачить. Бросив якорь, мы ложились рядом на жестком лодочном борту и, опустив головы вниз, смотрели, как, подрагивая, уходят на дно белые шнуры. Под лодкой медленно бродили, роя прозрачными мордами песок, рыбы. Желтые дымки курились на дне, отмечая их путь.
Мы возвращались домой.
Старик включал потасканный приемник с круглой шкалой, ловил Иран, и мы вчетвером слушали тихую непонятную музыку.
Однажды я упомянул о катере, который мы видели, подлетая к поселку.
– Месяц как лежит, – сказал старик. – Сам на мель взошел.
– Как это?
– А так. Никто его не звал. Не ждали его. Сам пришел, сам себе гибель причинил.
– В тумане?
– Какой у нас туман!
– Значит, мотор испортился.
– Тарахтел. Все слышали.
– Он мог иметь пробоину, – сказал Белов, – А может быть, у него вышло горючее?
– Срок капитану дадут, вот что! – сказал старик.
– На катере не капитан, а старшина.
– Старшине и дадут. Очень упорно он шел.
И старик сбивчиво рассказал, что видели редкие свидетели аварии, те, что оказались в тот день в степи за поселком.
Катер заметили утром. Сухой горячий ветер принес откуда-то дым. Синяя полоса, пахнущая травой и пожаром, вытянулась над морем.
Катер длинным рыжим пятнышком катился вдоль берега. Он то показывался в разрывах дыма, то пропадал. Затем пятнышко остановилось и стало увеличиваться – катер повернул к берегу.
После того как фарватер обмелел, суда несколько лет не подходили к поселку. Приближение катера не могло не вызвать интереса. Однако, когда пенные усы его забелели у самых мелей, любопытство сменилось тревогой. Люди на берегу стали махать руками. Катер шел, не обращая внимания на опасность. У кого-то оказалось с собой ружье. Грохнул выстрел. Но было уже поздно: попав между двумя песчаными мелями катер застопорил ход, пошел было кормой назад, остановился и накренился.
– Готов. На мели! – сказал человек, стрелявший из ружья, и побежал на аэродром дать радиограмму о случившемся.
В тот месяц погода стояла хорошая. Сутки спустя пришел пароход, стал далеко от берега, с парохода спустили шлюпку, и она забрала команду катера…
– Странная авария! – сказал я. Что вы думаете, Михаил Никодимович?
Белов пожал плечами.
– А расследовать аварию никто не приезжал? – спросил я.
– Кто его знает, может и приезжал. То нам неведомо. Не докладывают.
Как-то мы зашли с Беловым на аэродром узнать: не будет ли задержки с самолетом?
Парень в летной форме, исполнявший обязанности и начальника, и радиста, заверил нас, что самолет летом ходит точно по расписанию, и, охотно вступив в разговор, подтвердил рассказ старика.
– Я сам давал радиограмму. И доктора тоже я отправлял, – сказал он.
– Какого доктора?
– С катера. Доктор у них был. Везли его куда-то. Как на мель вылетели, матрос его на шлюпочке привез. В тот день самолет был. Очень доктор торопился. Поговорить не удалось: только они ко мне – тут машина. Я его без билета посадил – и всё.
Сообщение о докторе очень заинтересовало Белова:
– Значит, доктор улетел? А матрос?
– А матрос на шлюпочке ушел. Назад на катер. Пока я связь с воздухом держал, выхожу – его нет.
– Скажите, а больше по этому делу никто в поселке не появлялся?
– Как же! Целая комиссия. Прилетали спецрейсом. Тоже недолго были. Старшину под суд отдают. Шутка ли – катер погиб. Очень недовольна была комиссия. Говорят, у них этот год аварийный.
Мы ушли с аэродрома, перебрались через песчаную гряду, отделявшую его от моря, и побрели по твердому сырому песку вдоль воды.
– Интересно, зачем на катере был доктор? – спросил я.
Белов шел впереди. Отпечатки его башмаков вспыхивали на песке, темнели и наливались водой.
– Может быть, доктор был пассажиром и весь рейс был затеян ради него?
– Может быть, – согласился Белов.
– Тогда они старались высадить врача на берег. Он был нужен именно здесь!
– И поэтому тотчас улетел.
Я никогда не любил глупой манеры Белова шутить. Он не улыбался сам и не ждал смеха в ответ.
Мы вернулись к дому стариков.
Душная ночь, полная пылающих звезд, взошла над поселком. Небо поворачивалось, и догорающие звезды сыпались за горизонт. Я с трудом уснул и проснулся оттого, что кто-то трогал меня за плечо.
За окном едва заметно серело. Надо мной стоял одетый Белов.
Он поманил меня пальцем. Мы вышли на улицу.
– Не спится, – сказал Белов, поеживаясь. – Что, если мы сходим посмотрим катер? А? У старика есть резиновая лодка.
– Давайте.
Захватив с собой лодку, в мешке флягу воды, хлеб и банку рыбных консервов, мы отправились в путь.
На пустынном, выутюженном ветрами берегу не было ни души. Я шел вслед за Беловым, ступая в легкие отпечатки его ног. За спиной в мешке колотились друг о друга фляга и банка.
Пройдя аэродром, мы свернули в степь.
Оранжевое сдавленное с боков солнце медленно вставало над землей. Разливалась жара. На тропинке нам попалась черепаха. Серая, горбатая, неподвижная, как камень. Она даже не втянула при нашем приближении голову под панцирь. Белов носком башмака откатил ее в сторону, и мы, не оглядываясь, пошли дальше.
Дорога оказалась длиннее, чем я думал. Около полудня мы снова вышли к морю, присев у воды, вспороли ножом консервную банку, а потом по очереди сосали из нее кисловатую жижу, жевали хлеб, запивая его теплой жидкостью из фляги. Потом путь нам перегородил залив. Узким стоячим озером он уходил в степь, к горизонту. На поверхности воды рыжими островками плавали водоросли.
– Он должен быть мелким, – сказал Белов и стал стаскивать ботинки.
Мы разделись и побрели к тому берегу. Ноги по щиколотку уходили в вязкое дно. Скользкие водоросли путались между пальцами.
Когда вода подошла к горлу, Белов взял в сторону. Кружа и выбирая путь по одному ему ведомым приметам, он добрался до середины залива. Здесь дно стало тверже, пальцы ощутили песок. Начался подъем.
Мы вышли на берег и вскарабкались на высокий, закрывающий горизонт бугор.
Перед нами лежал новый залив…
К тому месту, где потерпел аварию катер, мы добрались только к вечеру.
На покатом склоне холма стояла новенькая буровая. Решетчатая вышка, незапятнанная нефтью, узкая и стремительная, возвышалась над степью. Белов подошел к ее основанию, потрогал маслянистые, плотно сообщенные между собой балки, заглянул в запертую на блестящий замок сторожку и побрел к морю.
Он шел, переступая через свежие автомобильные колеи, только что пробитые в траве.
Дымное приплюснутое с боков солнце опустилось за горизонт.
Мы нашли плоский покрытый густою, спутанной травой бугор, легли бок о бок. Я закинул за голову руки, удивленно подумал: «Для чего это все?» – и уснул.
Утром, надув лодку, мы отправились к катеру.
Я греб, неторопливо раздвигая веслом воду, и следил, как впереди раскачивается спина Белова.
Неподвижное море лежало до самого горизонта.
Вода раскололась, и из нее высунулась усатая морда. Тюлень повел коричневым глазом, фыркнул и без всплеска ушел под воду. Лодка мягко ударилась о песчаное дно. Плечи Белова перестали раскачиваться. Я сполз за борт. Преодолевая течение, мы побрели вперед. Черный борт катера с белой надписью «РК-12» и малиновой полосой у ватерлинии двигался навстречу.
Толкая перед собой лодку, мы добрались до него, привязали к корме лодку, взобрались на палубу.
На катере было тихо. Бормотала вода. Мы принялись осматривать помещения.
В ходовой рубке все приборы были сняты. Их срывали наспех. По стейкам змеились оборванные провода. Белов подошел к нактоузу – компас вынут. В том месте, где на столе стояла радиостанция, чернели резиновые амортизаторы.
Мы спустились в машинное отделение. Посредине его возвышался похожий на свернувшегося медведя дизель. Приборная доска смотрела вниз пустыми дырами-глазницами.
Матросский кубрик. Здесь на полу валялись стоптанные башмаки, газеты – все изданные в Нефтегорске, – две книги с оторванными переплетами. Недоумевающие тараканы бродили среди газетных страниц.
Из маленькой, не более, двух квадратных метров, каюты старшины катера было унесено все. Только на переборке остались фотографии: пожилая женщина в темном платке, молодой матрос с выпуклым чистым лбом и кто-то третий, чья карточка была торопливо оторвана. На уцелевшем уголке глянцевого картона тонкие девичьи пальцы сжимали ручку недорогой сумки.
Мы вернулись на палубу и сели на рундук, в котором матросы хранят швабры и тряпки.
– Катер шел из Нефтегорска, – сказал Белов. – Во всяком случае, он был там приписан.
– Газеты?
– Да.
– Куда они везли врача? – спросил я. – Миль сто пятьдесят вокруг ни одного поселка. Я смотрел карту. Может быть, они шли сюда, потому что здесь аэродром?
– Из Нефтегорска лететь проще… Старшина катера молод и неопытен, – сказал Белов. – И еще – у него неважные отношения с командой.
– Почему?
– Во-первых, он молод. – Помните фотографии в каюте? Пожилая женщина – его мать. Фотографию девушки он оторвал и взял с собой.
– Неопытен. Только из-за молодости?
– Об этом свидетельствует вся авария.
– А отношения с командой?
– Корабельные работы. Они выполнялись кое-как. Катер недавно покрасили, но подготовили к покраске небрежно: из-под краски уже пробивается ржавчина.
Шелестела вода. Сильные струи течения огибали корму и, вытягиваясь, исчезали. Сквозь зеленоватую воду смутно желтело дно.
Белов сидел вполоборота и внимательно рассматривал берег. Два плоских холма и новая буровая вышка нарушали монотонность степи.
– Они шли прямо на берег, – сказал Белов, – Старшина держал на распадок между холмами. Значит, вышка оставалась чуть-чуть левее. Потом он дал стоп, и катер сразу подхватило течением…
Мы забрались снова в резиновую лодку и пустились в обратный путь.
В полночь мы были дома.
Прошло несколько дней.
– А что, если нам уйти отсюда морем? – неожиданно предложил Белов. День отлета был уже намечен. – Скоро подойдет теплоход, привезет груз для магазина.
Я мечтал улететь. Мне мучительно не хотелось оставаться в поселке. И я не отверг мысль товарища, только потому что почувствовал скрытую связь между ней и нашим походом к катеру.
Мы стали ждать.
Время остановилось. Дважды прилетал самолет. С завистью провожал я глазами черную стрекозу, уносившуюся над степью. Слова «день отъезда» не употреблялись в наших разговорах.
И тем не менее этот день настал. Неправдоподобно ярким утром мы увидели в море за песчаными косами белый теплоход. Он стоял неподвижно, а между ним и берегом сновали лодки.
Последней ходкой, как сказал рыбак, нас с Беловым отправили на судно.
Мы простились со стариками. Лодка, размашисто качаясь и тарахтя подвесным мотором, прошмыгнула между косами, разбивая носом стеклянную воду, направилась к судну.
По узкому опущенному с подветренного борта трапу мы взобрались на палубу.
Раздался гудок. Застучал дизель. Якорь глухо ударился о борт. Маленькое судно повернуло и пошло на юг.
Мы с Беловым остались на палубе. Однообразный серый и желтый берег плыл мимо нас. Ветер разбивал о теплоходный нос короткие злые волны. Ломкие брызги летели на палубу.
Белов, вытирая лицо платком и прикрывая ладонью записную книжку, рисовал берега.
Я оставил его на палубе, в тесной переполненной вещами каюте нашел незанятую койку, улегся на нее и под мерный стук машины задремал.
Прошло не меньше часа. В каюте послышались вкрадчивые шаги. Маленький инспектор пробирался между койками. Около меня он остановился.
– Мне кажется, я знаю, куда шел катер, – сказал он шепотом. – В бухту Бековича. Мы только что прошли ее. Это в десяти милях от поселка.
На нас зашикали. Белов бесшумно юркнул в постель.
На другой день мы снова стояли на палубе и следили, как мимо один за другим медленно проплывают конические буи, обозначающие повороты фарватера.
Теплоход приближался к Нефтегорску.
Порт встретил нас шумом и грохотом стройки. Вдоль причалов, волоча за собой белые хвосты пыли, двигались бесконечной чередой самосвалы. Ожидая погрузки, стояли, вытянув журавлиные шеи, автокраны. Среди пыли и камня желтым сияющим чудом высились смолистые штабели бревен.
Прямо с причала Белов повел меня в управление порта, там, оставив в просторной комнате диспетчера, куда-то исчез.
Диспетчерская была перегорожена стеклянной стеной. За нею, в окружении телефонов и таблиц, сидел моряк в расстегнутой у ворота рубахе с погончиками. Он держал в каждой руке по телефонной трубке и что-то выговаривал своему помощнику, суетившемуся около разложенной на столе карты.
Белов вернулся нескоро.
– Катер действительно шел в бухту Бековича, – сказал он, подходя ко мне и вытирая тыльной стороной ладони потный лоб… – Там работает геологическая партия. Заболел человек. Катер вез доктора.
На карте, висевшей на стене диспетчерской, мы нашли бухту Бековича. Она была действительно всего в десяти милях южнее Тюбкендерли.
– Как вы догадались, что он шел туда?
Белов сунул руку в карман, вытащил записную книжку и протянул ее мне.
Легкий карандашный рисунок повторял знакомые очертания берега: два пологих холма, распадок, буровая вышка на левом склоне.
– Тюбкендерли? – сказал я.
Белов покачал головой.
– Бухта Бековича. Как только я увидел ее вчера, сразу понял.
– Поразительное сходство!
Белов подошел к стеклянной перегородке, о чем-то попросил помощника диспетчера и вернулся, держа в руках красный томик лоции.
– «Бухта Бековича, – прочитал он, раскрыв книгу, – неглубоко вдающаяся в берег бухта с глубинами до семи метров. Подход к берегу возможен для судов с осадкой не более полутора метров.
Вход в бухту со стороны моря затруднен благодаря наличию нескольких песчаных кос – остатков бара реки, пересыхающей в летнее время.
При подходе следует соблюдать осторожность: берег имеет сходство с берегом в районе Тюбкендерли, но может быть легко отличен по приметному знаку – буровой вышке, установленной на склоне одного из холмов, распадок между которыми отмечает вход в бухту».
– Вот оно что! – сказал я. – И тут буровая вышка.
– Вышку у Тюбкендерли поставили несколько недель назад. Старшина катера мог о ней и не знать. Достаточно проверить – есть или нет его роспись на извещении мореплавателям.
– А извещение издали?
– Да.
– Врач не опоздал?
– Его доставили самолетом. Посадочной площадки там нет – летчик сажал машину на береговой песок. У больного был острый приступ аппендицита.
– Старшина утверждает, что ошибся в определении берега?
– Конечно. Но ему не верят. Он не раз бывал в бухте Бековича и хорошо знает подходы. Сейчас он придет сюда сам. Через час нас примут начальник порта и аварийный инспектор. – добавил Белов. – Я думаю, старшина говорит правду.
В дверь постучали.
– Войдите! – крикнул из-за перегородки диспетчер.
Дверь приоткрылась, и в комнату протиснулся широкоплечий парень в синей форменной куртке с желтыми пуговицами. Он сгреб с головы фуражку и, задевая, стулья, направился к окошку в стеклянной перегородке. В парне нетрудно было узнать матроса с фотографии – старшину катера.
– Вы вызывали меня? – спросил парень.
Диспетчер кивнул в сторону Белова и закрыл стеклянное окошечко.
– Нам нужно кое о чем с вами поговорить, – произнес Белов и привстал. – К сожалению, здесь, только два стула.
– Ничего, я постою, – сказал парень и приготовился слушать.
Он стоял чуть согнувшись, большие руки теребили фуражку. На куртке двигались и поблескивали латунные, старательно начищенные пуговицы.
– Я постою, – повторил старшина, морща упрямый круглый юношеский лоб.
ДЕЛО О ШХУНЕ «МАРИЯ ЧУПРОВА»
Осенью Белов был послан для проведения расследования обстоятельств аварии «Марии Чупровой» – моторной шхуны, принадлежавшей Красновскому рыбкомбинату.
Вернувшись, он представил отчет и материалы опроса команды, но в тот же день был снова вызван начальником отдела.
На столе перед начальником лежали бумаги, представленные Беловым.
– Слушаю, – сказал Белов. Он стоял у полуприкрытой двери, слегка щурясь, наклонив набок голову, и смотрел на молодого краснолицего начальника.
Тот пошуршал страницами, вздохнул и, оттянув пальцем тугой крахмальный воротничок, спросил:
– Писали в инспекции?
– Здесь, Алексей Алексеевич.
Начальник помедлил.
– Вы ошиблись в описании повреждения, – недовольно сказал он и медленно повел подбородком.
Из-под воротничка выползла красная, натертая жестким ребром воротничка полоска.
Белов вежливо слушал.
– Полагаетесь на память? – сказал начальник. – Подойдите сюда. Что вы тут понаписали?
Маленький инспектор заглянул через стол в лист, по которому мерно постукивал короткий начальственный палец.
– «Пробоина располагается в борту против мачты между двенадцатым и тринадцатым шпангоутами».
– А это что?
Начальник подвинул к краю стола желтый потрепанный лист миллиметровой бумаги.
Белов долго рассматривал лист.
– В судовых документах такого чертежа я не нашел. Был только эскиз, выполненный от руки, – сказал он наконец.
– Вы не нашли, а я нашел. В заводском архиве, – довольно сказал начальник и снова нахмурился.
– Против мачты между двенадцатым и тринадцатым… – повторил он и повел пальцем по чертежу. – А мачта стоит на…
Теперь сдвинул брови Белов.
– Здесь – на десятом.
– Вот именно!
Больше начальник ничего не добавил. Он смотрел на маленького Белова с нескрываемым удовольствием, прикидывая, что с ним сделать: отругать или помучить вопросами.
– Но я помню, – сказал Белов, – пробоина – против мачты. Между шпангоутами номер двенадцать и номер тринадцать.
– По-вашему, ошибка в чертеже?
– Да.
Начальник протянул руку к телефону, набрал номер заводского коммутатора и попросил найти чертеж какой-нибудь однотипной с «Марией Чупровой» шхуны.
– Мачта на десятом шпангоуте, – равнодушно сказал он, когда завархивом навел справки. – Начинаем ошибаться?
– Ошибиться я не мог.
– Много берете на себя, – сказал начальник. – Придется еще раз идти в Красново.
– Слушаюсь, – сказал Белов и вышел из кабинета.
Весь вечер он просидел на кухне, слушая, как за стенкой напевает над детской кроватью жена, рассеянно отвечая на ее вопросы и кропотливо, шаг за шагом, восстанавливая в памяти обстоятельства поездки на комбинат.
…Было октябрьское утро, холодное и солнечное. Рейсовый катер, которым прибыл Белов, выгрузил на причал комбината людей и почту и ушел, оставив в бухте голубое кольцо выхлопных газов.
Вместе с толпой инспектор сошел с дощатого причала на глинистую, разбитую автомашинами дорогу и направился в правление.
Вызванный туда капитан шхуны рассказал обстоятельства аварии.
В те дни над Приморьем, проходил тайфун. Гигантский воздуховорот, зародившийся в районе Филиппин, ворвался в Японское море, причинил жестокие разрушения поселкам архипелага Римского-Корсакова и ушел, задев изогнутым своим крылом Красново. Однако и здесь ветер, скорость которого достигала двадцати метров в секунду, причинил немало бед.
«Мария Чупрова» стояла на якоре у западного берега. Ветер, вначале дувший с умеренной силой, медленно менял направление по часовой стрелке и зашел к северо-западу. Сильный порыв его сорвал шхуну с якоря, и она начала дрейфовать по направлению к выходу из бухты.
Перед началом тайфуна команда находилась на берегу. Видя усиление ветра, капитан послал на шхуну вахтенного матроса. Когда положение стало угрожающим, он предпринял попытку добраться до шхуны вместе с мотористом и боцманом. Как только их ялик отошел от причала, волны стали его захлестывать. Два человека непрерывно вычерпывали воду, но ялик тонул. Ветер отнес маленькую лодку назад. Мокрые, выбившиеся из сил рыбаки выбрались на берег.
– Шхуну сорвало! – крикнул в этот момент кто-то из толпы.
Шхуна потеряла якорь.
У бухты Красново узкий вход. Бухта защищена сопками. Только в одном месте зеленые невысокие горы, окружающие ее, расходятся и образуют распадок, по которому северо-западный, в общем-то редкий в этих местах, ветер может прорваться к поселку.
Когда ветер принял это направление, якорь-цепь не выдержала. Второй якорь, который отдал с кормы вахтенный матрос, не зацепился за каменистый грунт. «Мария Чупрова», увлекаемая порывами ветра, стала продвигаться к выходу.
Два моторных сейнера отошли от причала, чтобы взять ее на буксир.
Они опоздали. Попав в течение, образовавшееся в бухте от сильного ветра, шхуна изменила направление, подошла к мелководью и коснулась днищем камней раньше, чем к ней успели пришвартоваться спасатели.
Из-под винтов сейнеров поднимались клубы ила и песка.
Один из сейнеров коснулся носом дна. Дав задний ход, он ушел, благополучно избежав опасности. Второй последовал за ним. Работая моторами, сейнеры удерживались на месте. Шхуна, пробив днище и набрав внутрь корпуса воды, вздрагивая под ударами ветра, плотно сидела на камнях.
Когда ветер стих, капитан и команда перешли на шхуну и, осмотрев затопленный трюм, убедились, что всякая попытка тащить судно с мели окончится его гибелью.
Выслушав рассказ капитана, Белов отправился вместе с ним на шхуну.
Там инспектор приступил к осмотру. Пробоина, наполовину выступающая из-под воды. Наклоненная палуба. Открытая дверь в носовой кубрик. Трюм со снятым с него люком… Белов опустился в форпик, прошел узким коридорчиком в полузатопленный кубрик.
Капитан вынес из рубки и положил перед инспектором эскиз – шхуна в разрезе.
– Неужели у вас нет настоящего чертежа? – спросил Белов.
– Нет.
Капитан плавал на шхуне третий год и больше чем на бумаги полагался на свой опыт коренного красновского рыбака…
Этот эскиз и сейчас, закрывая глаза, отчетливо видел Белов. Переборка, которой кончается носовой кубрик, за нею – трюм. Переборку надвое режет небрежно нарисованная мачта. Тут же, на переборке, номер шпангоута – двенадцать.
Пробоина чуть дальше к корме…
Утром, придя в инспекцию, Белов направился в библиотеку и попросил достать ему опись дел – аварии и происшествия – за последние десять лет.
Название «Мария Чупрова» встречалось в описи дважды.
Одно дело не представляло особого интереса. Оно было заведено по случаю нарушения режима плавания в заливе Харьковчанка…
В заливе была организована опытная ферма по искусственному разведению анфельции. Водолазы высаживали эту водоросль, прикрепляя бурые пучки ее к уложенной на дне металлической сети. Во избежание повреждений сети становиться на якорь в Харьковчанке было запрещено. Капитан «Марии Чупровой», укрываясь от шторма, зашел в Харьковчанку и оставался здесь двое суток. Когда он выбрал якорь, вместе с якорем со дна было поднято двадцать метров сети, утыканной мочалообразной анфельцией.
Второе дело могло озадачить даже видавшего виды человека. В пухлой зеленой папке были подшиты добрые две сотни страниц.
Дело свидетельствовало, что августовским утром 194… года рейсовый пароход «Бира», совершая очередное плавание между Владивостоком и Корсаковой, обнаружил в двадцати милях мористее мыса Поворотного стоящее без движения судно.
«Бира» сделал около него круг. На борту прочли надпись «Мария Чупрова». На троекратно повторенный гудок сирены никто не отозвался. Палуба шхуны оставалась пустынной.
Спустили шлюпку, и помощник капитана с матросами осмотрели шхуну.
Ни одного человека на борту. Капитан «Биры» вызвал по радио пограничный катер, дождался его прихода и, передав ему шхуну, продолжил рейс.
Донесение командира пограничного катера было написано от руки, размашистым почерком, на десяти листах. В нем сообщалось, что, когда катер пришвартовался к шхуне, командир произвел тщательный ее осмотр. Судно оказалось покинутым. Двигатель шхуны был холодный, попытка завести его успеха не принесла. В топливной цистерне нашлось полтонны горючего – почти полный запас.
Осмотрели ходовую рубку. В ней на столе лежала карта, карандаш со сломанным грифелем и закрытая лоция. Курс шхуны на карте проложен не был.
Постель капитана была тщательно заправлена, в его каюте все расставлено по местам, маленький стол чист и прибран.
Трюм шхуны оказался пуст, крышка люка сдвинута с места и небрежно прикрыта брезентом.
Осмотрев палубу и форпик, командир катера спустился в носовой кубрик. Три койки из четырех были смяты и производили такое впечатление, будто на них недавно сидели. На столе лежали хлебные крошки и была просыпана соль. В рундучке, где команда хранила продукты, нашли шесть буханок хлеба, двенадцать банок свиной тушенки, три пачки соли, вязки сушеной рыбы и начатую банку брусники.
В выгородке между форпиком и кубриком, под лестницей, находился камбуз. На плите, оборудованной походным примусом, стоял едва теплый чайник. Однако катер пришел спустя два часа после обнаружения шхуны «Бирой» и пограничник, писавший донесение, счел необходимым дважды подчеркнуть фразу о теплом чайнике.
Куда исчезла команда шхуны?
Запросили по радио Владивосток.
«Мария Чупрова» принадлежала в те годы Управлению охотничьего хозяйства и доставляла заповедникам, расположенным на побережье Приморья, грузы и почту.
Из полученного краткого ответа командиру пограничного катера стало известно, что за два дня до происшествия шхуна без капитана, положенного в госпиталь, находилась на стоянке в реке Терновке в заповеднике пантовых оленей, и внезапным паводком была вынесена в море. Из четырех матросов один находился на берегу, трое пропали вместе со шхуной. Поиски, организованные дирекцией заповедника – в море выходили три сейнера, – ничего не дали.
Получив это сообщение, командир катера решил отбуксировать шхуну в Находку – порт, расположенный невдалеке от места обнаружения судна.
Получив разрешение, он взял шхуну на буксир и малым ходом направился к берегу. На шхуне был оставлен вооруженный матрос.
По словам командира, буксировка сначала шла хорошо, слабый ветер от северо-запада не превышал трех баллов. Матрос, оставленный на шхуне, находился в рубке у штурвала и управлял судном. Катер приблизился к Поворотному, передал через сигнальный пост сообщение о своем движении в Находку и, когда наступила темнота, уже был у входа в залив.
Далее пограничник писал:
«В 22.40 катер вздрогнул и увеличил ход. Я сразу же посмотрел за корму и увидел, что огонь фонаря, который мы установили на рубке шхуны, быстро удаляется. Скомандовав поворот, я стал разыскивать шхуну – на море был легкий туман. В это время на мостик ко мне поднялся боцман и попросил пройти на корму для чрезвычайно важного сообщения. Я прошел туда, и боцман показал мне поднятый из воды конец буксирного троса. Он был гладко обрезан ножом.
Увеличив ход и сыграв боевую тревогу, мы начали искать шхуну и через двадцать минут нашли ее, стоящую без движения. Наведя на шхуну пулемет, я подошел самым малым ходом, укрыв весь личный состав за надстройкой и опасаясь возможных выстрелов. На палубе виднелся силуэт человека. Это был оставленный нами часовой.
Ошвартовавшись у шхуны, арестовав часового и осмотрев немедленно ту часть троса, которая оставалась на шхуне, мы обнаружили гладкий, произведенный ножом срез. Осмотрев вторично шхуну и убедившись, что на ней никого нет, я приказал обыскать часового. При обыске у него был найден карманный нож с остро заточенным лезвием.
Вину свою матрос отрицал, мотивы преступления назвать отказался.
Оставив на шхуне троих матросов и заведя снова буксир, я дал ход и в 5.13 вошел в бухту Находка, где ошвартовался в рыбном ковше у причала.
После того как шхуна была сдана органам безопасности, вышел в море для выполнения задания по охране госграницы».
На этом донесение командира катера заканчивалось, однако цепь событий, связанных со шхуной, на этом не прервалась.
Как следовала из дальнейших документов, в первую же ночь пребывания «Марии Чупровой» в рыбном ковше имело место еще одно происшествие.
Около половины второго часовой, стоявший на посту у шхуны, услышал в темноте плеск, включил прожектор и при неярком свете его (как показало следствие, прожектор был снабжен лампой пониженной мощности и плохо отфокусирован) увидел в воде человека, плывущего с другого берега по направлению к шхуне.
