Текст книги "Остров водолазов"
Автор книги: Святослав Сахарнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой мы покидаем Владивосток
В течение тех нескольких дней, что мы провели в инспекции, я смог убедиться в необыкновенной памяти нашего нового знакомого.
– Михаил Никодимович, – говорили ему, – не помните, какие суда принимали участие в снятии с мели «Полоцка»?
Белов откладывал в сторону бумагу, которую начал было писать и, щурясь, отвечал:
– «Пугачев», проходом из Углегорска. Потерял двое суток. «Александр Ясневский» – из Корсикова шел в Советскую Гавань. Находился у места аварии десять часов. Морской буксир восемнадцать, из Ванина, – трое суток. Два катера из Холмска, водолазный бот «тридцатьчетверка» и рейдовый сорок три – каждый по двое суток.
Вопрошавший торопливо записывал, кивал и стремительно исчезал, не подумав проверить или поставить под сомнение хотя бы одну сообщенную ему цифру.
– Миша, дорогой, – обратился как-то при мне к Белову полный, черноусый, кавказского вида, моряк, – лекция у меня сегодня в клубе для призывников. Хочу рассказать им про локацию. Что, если я им про «Стокгольм» и «Дорио» загну, а? Популярно, наглядно. Не подбросишь фактиков?
Белов одобрительно посмотрел на толстяка:
– Расскажи. Где столкновение было и когда – знаешь?
– Где-то около Нью-Йорка. Лет десять назад.
– У плавучего маяка Нантакет. Двадцать пятого июля пятьдесят шестого года.
– Швед с итальянцем столкнулись? Виноват, кажется, итальянец?
– Суд этого не установил – он был прерван. В чем дело, помнишь?
– Ну не томи!
– Ладно.
И Белов ровным голосом изложил драматическую историю столкновения, во время которого острый нос сверкавшего белой краской «Стокгольма» врезался в борт «Дорио», беспечного судна, команда которого плыла в тумане, не ведя прокладки за встречные суда, которые то и дело обнаруживала на экране радиолокатора.
– Хорошо нарисовать на доске пеленга, – сказал Белов. – Сразу будет видно, как все случилось. Бери лист бумаги… В центре – «Стокгольм». Около него пиши: момент первого обнаружения двадцать три часа. Курс девяносто градусов. Курсовой угол на «Андреа Дорио» два градуса левого борта. Дистанция десять миль… Второе определение…
Толстяк, пыхтя, послушно нарисовал и ушел.
Наконец настал день, когда нам принесли заказанные на рейсовый пароход билеты до Корсакова. Три билета, потому что Белов получил предписание идти на Шикотан производить расследование.
Была вторая половина дня. Аркадий не дозвонился в инспекцию, и мы решили отнести Белову билет домой.
Там ничего не изменилось. Плакал один ребенок, жена кормила другого, маленький инспектор озабоченно тер на кухне морковь.
– «Бира», – прочитал он на билете название судна. – Пусть будет «Бира».
Дверь скрипнула, и из-под нее показалось что-то черное и изогнутое.
Я вздрогнул.
– Это кочерга, – сказал Белов. – Дети, марш от двери! Не мешайте взрослым.
Кочерга исчезла.
– Я хочу пить! – плаксиво сказал голос за дверью.
Белов налил кружку воды и подал ее.
За дверью послышались хихиканье и плеск.
– Миша! – сказала жена. – Они уже обливаются.
Белов бросился в коридор.
– Так о чем мы? – сказал он, вернувшись.
– Вы сказали: пусть будет «Бира».
– Михаил, зачем ты запер их в ванную? Она мне нужна.
– Может быть, вы хотите чаю? – печально спросил Белов.
– Нет, нет, – сказал Аркадий. Он посмотрел на меня. – Мы договорились ужинать в ресторане. Поговорим завтра на пароходе.
– Действительно так будет удобнее, – сказал я. – Скажите, как ваша жена управляется с такой оравой? Ведь вы часто уезжаете.
– О, она святая женщина, – ответил Белов и испуганно посмотрел на дверь. – Я благодарен ей. Вы правы, давайте поговорим завтра. Пароход отходит в девять утра.
Мы встретились на палубе «Биры».
Владивосток отступал. Медленно повернулась плотно заставленная пароходами бухта. Задрожал и слился с голубыми дымками заводов туман над Восточной окраиной. Отошел Скрыплев – маяк на небольшом обрывистом островке. По правому борту потянулся бесконечный, с лысоватой горой и причудливыми бухточками, Русский остров.
Японское море гнало навстречу «Бире» пологую волну, раскачивало пароход, шевелило в каюте вещи.
Мы с Аркадием сидели у иллюминатора и следили, как движется черно-зеленый берег, как сгущается под ним синева и как закипает белой пеной перепаханное ветром море.
Белов спал. Как только мы вошли в каюту – четвертое место так никто и не занял, – он забрался на верхнюю койку и заснул. Он лежал на спине, вытянув руки по швам и беззвучно спал. Пухлый покрытый царапинами дорожный портфель лежал у него в ногах.
Прошли остров Аскольд. Пять неровных, похожих на зазубренные ножи, скал – кекуры Пять Пальцев – прорезали горизонт, проплыли мимо борта, тая и оседая, скрылись в туманной дали.
Ежась и дрожа, пряча руки в карманы, мы с Аркадием стояли около глухого, с холодными металлическими поручнями фальшборта и перебрасывались отрывочными фразами.
– Странный человек этот Белов, – сказал Аркадий, – тоже мне моряк – тихоня и семьянин.
– Нда, – согласился я. – Исполнителен, аккуратен – не более.
Прошли мыс Поворотный. В круглом отверстии иллюминатора сгустилась сиреневая мгла. Звонкая вода стучала о железо.
Ночью на пароход обрушился ветер. «Бира» валилась с борта на борт. Рюкзак Аркадия упал и, как черепаха, медленно странствовал по полу. Я лежал на койке, ощущая сладковатый вкус обильной слюны во рту и непривычную, лишенную боли, тяжесть в голове. Легкомысленность нашего путешествия представилась в этот момент мне особенно отчетливо.
В полночь «Бира» изменила курс. Иллюминатор оказался неплотно закрытым. В минуту стол залило струями соленой воды.
Я встал, плотно завертел барашки иллюминатора, потушил свет и, ощущая неодолимые позывы к икоте, повалился на койку.
Ветер стих так же неожиданно, как начался. Размахи «Биры» уменьшились и под утро совсем прекратились. Стук волн стал еле слышным.
Мы сидели за столом и по очереди играли в шахматы.
– Так что там за история на Шикотане? – спросил Аркадий. – Что вы будете расследовать?
Белов внимательно осмотрел положение фигур на доске.
– Столкновение, – нехотя произнес он.
– Сложный случай?
– И да и нет.
Вот что рассказал Белов. Он рассказал только внешнюю сторону событий, не касаясь спорных или неясных моментов и не пытаясь делать выводы.
Это случилось июньским днем, когда над островом повис туман. Рыболовный траулер «Заная» сдал улов, закончил разгрузку и, не дожидаясь улучшения видимости, отошел от причала. Со стороны Кунашира к острову в это время подходил малый танкер «Тис». Они шли в тумане навстречу друг другу и наблюдали один другого на экранах локационных станций.
– Корабли расходятся левыми бортами, – сказал инспектор. Он повторил: – Они должны расходиться левыми бортами во всех случаях, когда идут прямо или почти прямо друг на друга.
Когда порыв ветра поднял туманную пелену, капитаны траулеров увидели то, что давно представлялось им ясным из дрожания зеленых пятен на экранах локаторов. Каждый увидел то, что хотел увидеть.
Капитан «Тиса» увидел судно, идущее прямо на него и для предупреждения столкновения приказал положить руль вправо. «Тис» покатился вправо, освобождая, как думалось капитану, дорогу встречному траулеру.
Капитан «Занаи» увидел нечто иное. Он увидел судно, идущее немного правее его курса, немного, но достаточно, как утверждал капитан, для того чтобы благополучно разойтись, не прибегая к маневрированию. Он не изменил курс траулера и тогда, когда «Тис» начал, резко поворачивая, пересекать его путь. Он не успел ничего изменить, и железный форштевень «Занаи» со скрипом врезался в хрупкий борт танкера.
Не было жертв, оба судна ушли своим ходом на ремонт, комиссия определила ущерб. Они не могли быть оба правы или оба неправы – два капитана: заумные в первом чтении, статьи Правил не оставляли места для двойственных толкований.
– Один из капитанов обязательно виноват? – спросил Аркадий.
– Обязательно, – ответил Белов, и в глазах его вспыхнул огонь веры. – Всегда, при всех столкновениях, есть нарушение Правил.
Он достал из портфеля тоненькую книжку в сером переплете и помахал ею в воздухе.
– Это «Правила предупреждения столкновения судов». Они родились вместе с кораблями. Нельзя столкнуться, не нарушая Правил.
Я важно кивнул. Я разделял перу Белова в непогрешимую истину Правил, над хитроумным усовершенствованием которых бились столетиями моряки…
– Когда это было? – спросил Аркадии.
– В начале мая.
– Но почему вы должны ехать из Владивостока расследовать случай, который наверняка сразу же был расследован другими, на месте, по горячим следам.
Белов кивнул.
– Столкнулись рыбник и строитель, а наша инспекция межведомственная. Расследование было. В районе лова был инспектор, который произвел следствие и сделал выводы. Он признал виновным капитана «Занаи».
– Почему?
Белов помедлил. Фигуры Аркадия нависали над его шахматным бастионом. Еще ход – и они обрушатся на черного короля.
– Есть правило, – сказал он. – Во время расследования проверяются судовые журналы за последние три месяца. Судовой журнал «Занаи» велся с грубым нарушением правил. Значит, в истинность записей, относящихся к столкновению, верить тоже нельзя.
– Шах! – сказал Аркадий и снял конем пешку.
Белов положил короля.
– Записи в судовых журналах «Тиса» и «Занаи» противоречат друг другу, – сказал он. – Радиолокационные станции на судах были исправны, но показания станций явно записаны в журналы позднее, после столкновения.
– Что же вы думаете делать?
Белов промолчал.
Я отказался от партии и, лежа на койке, стал читать тоненькую брошюру, изданную во Владивостоке краеведческим музеем и посвященную наименованиям бухт и заливов Приморья.
История маленькой бухты, мимо которой предстояло пройти следующей ночью «Бире», поразила меня. Это была история бухты Грассевича, бухты, названной по имени рядового геодезиста, производившего в начале нынешнего века работы по уточнению карт Приморья.
Случай с ним принадлежит к числу тех странных проявлений человеческого духа, когда сознание невыполненного долга отнимает у человека все.
История бухты Грассевича
Приморье на рубеже века было все еще в значительной мере терра-инкогнито, землей, у которой, положенной на карты оставалась лишь узкая прибрежная полоса, просматриваемая с моря. Съемки производили маленькие группы геодезистов, месяцами работавшие в полном забвении со стороны начальства и неведении относительно своей дальнейшей судьбы.
Грассевич с группой товарищей работал на восточном склоне Сихоте-Алиня, севернее Тернея и Тетюхе.
Однажды он вышел из лагеря и не вернулся. Он заблудился в горах. Все попытки товарищей отыскать Грассевича не дали результата. Группа вернулась во Владивосток, и о смерти геодезиста был представлен по команде рапорт.
Прошло несколько лет. Владивостока достигли слухи о белом человеке, который якобы живет на побережье среди местных жителей – орочей. Сначала на них не обратили внимания. Но слухи, видоизменяясь, приходили из тайги вновь и вновь. Возникла слабая надежда, что таинственный незнакомец и есть Грассевич. На поиски его был послан корабль. Отправляя его, губернатор приказал командиру заходить во все бухточки севернее Тернея. Корабль отправился в плавание. Командир его был педантом. Он обследовал побережье, не пропуская ни одной самой маленькой бухты. Далеко на север от того места, где исчез геодезист, в маленькой бухте на берегу Татарского пролива матросы, сошедшие с корабля, обнаружили стойбище орочей, а в нем обросшего и грязного, одетого в меха и кожи Грассевича. Заблудившийся в горах, умирающий от голода и одиночества, он был подобран орочами, приведен в стойбище и стал жить с ними, деля все превратности многотрудной и простой их жизни.
К удивлению офицеров, Грассевич возвратиться во Владивосток отказался.
Объяснения его по этому поводу показались командиру неубедительными. Что общего у цивилизованного человека с дикарями? Человека, находящегося на казенной службе, должно было забрать силой и доставить, как приказано, во Владивосток. Грассевича посадили в шлюпку и увезли.
Однако во Владивостоке дело приняло неожиданный оборот. Странный, одичавший, по мнению окружающих, человек каждую минуту думал о возвращении к орочам. Он считал, что, только живя с ними, уча и врачуя, он может хотя бы в малой степени отплатить им за спасение жизни. Уйдя со службы и получив немного денег, Грассевич нанял на свои средства рыболовецкую шхуну и на ней ушел на север.
Томительными показались ему дни обратного плавания. Вот наконец и знакомый берег, крутой мыс, устье маленькой речушки… Серые конусы сложенных из ободранных жердей жилищ… Но почему над ними нет дымков?
Шхуна пристает к берегу. Грассевич спешит к стойбищу. Тишина. Ни один человек не вышел ему навстречу. Ни одна собака не пролаяла в ответ на его призывный голос. Не сразу понял бывший геодезист, что за страшная трагедия разыгралась на этом месте. Племя, а оно никогда ранее не соприкасалось с другими людьми, вымерло от болезни, занесенной матросами корабля, который приходил за Грассевичем.
Этого удара геодезист не выдержал. Он заболел тихим помешательством. Его увезли обратно во Владивосток и там поместили в лечебницу.
Здесь и провел остаток своих дней Грассевич…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сахалин и остров Тюлений
Утром мы вошли в пролив Лаперуза.
По правому берегу медленно проплыл Камень опасности. Над плоской невысокой его вершиной столбиком возвышался сигнальный огонь.
В Корсакове ошвартовались после полудня. Отсюда наш путь с Аркадием лежал на север в маленький порт в глубине залива Терпения – Поронайск, откуда, по сведениям Аркадия, ходил катер на Тюлений.
– А я послезавтра буду на Шикотане, – сказал Белов. – Видно, задержусь: придется вызывать свидетелей, а они на лове…
– Может, еще увидимся?
– Не знаю.
Потом он стоял на причале около трапа, опущенного с борта «Биры» на берег и, по-птичьи наклонив голову, смотрел нам вслед.
Мы уходили. Угольная пыль, толстым слоем покрывавшая землю, похрустывала у нас под ногами. Сгибаясь под тяжестью чемоданов и рюкзаков, мы брели по направлению к столбу с жестяной эмблемой такси.
Из дымного, запорошенного угольной пылью Корсакову машина умчала нас в Южно-Сахалинск. Оттуда в тот же день мы отправились железной дорогой на север.
В привокзальном ларьке Аркадий купил карту острова. В заливе Терпения, словно серьга под мочкой уха, висел островок Тюлений. В самом низу карты виднелись Курилы.
Поезд шел, мотая по узкой колее вагоны. Желтый палец Аркадия прыгал на карте. Стемнело. Редкие станционные огни проносились за окном.
Мы приехали в Поронайск, попутной машиной добрались до рыбокомбината, и там Аркадий узнал, что катер на Тюлений пойдет на следующий день утром.
Ночь мы провели в помещении клуба рыбаков, и еще затемно вышли на Тюлений.
Запахнув на груди брезентовые пахнущие рыбой плащи, мы сидели на корме катера на перевернутых ящиках и смотрели рассвет. Ветра не было. Черный хвост выхлопных газов тянулся за нами. Маленькое суденышко шло, по-утиному клюя носом. Тонкие морщинки волн, как усы, тянулись по бортам.
Берег тонул в серых дымчатых тенях. Светлая полоса восхода дрожала на горизонте. Край моря светлел, вода приобретала пепельный цвет.
Затем у горизонта поднялась желтая полоса и край неба наполнился зеленью. Сплющенное, раздутое в боках, солнце стремительно вышло из-за горизонта. Огненные мазки упали на воду, на перистые облака, неподвижно застывшие над нашими головами. Вода налилась синью, берег из лилового стал коричневым и зеленым…
После нескольких часов плавания из воды поднялся низкий вытянутый остров, похожий на отдыхающего на воде кита. Различались заборы, которыми наискосок перегорожен остров, и редкие сторожевые вышки, поставленные для наблюдения за котиками.
– Тюлений! – сказал я.
У маленького причала покачивалось несколько моторных лодок.
Высадив нас, катер ушел. Сотрудники заповедника встретили нас и повели в большой рубленый дом, приютившийся у подножия горбатой, обточенной ветрами и водою скалы.
Я поднялся на взгорок.
Низкий непрерывный рев двигался мне навстречу. Я подошел к забору и заглянул в пробитое в доске окошечко. Между скалами и водой, на нешироком лежбище, шевелилась тысячеголовая живая масса. Черные и серые тела волновались, двигались, устремлялись к волнам, неторопливо возвращались назад.
Постепенно мне открылся стройный порядок этого беспокойного царства. Это было не просто скопление зверей: дальше всего от воды располагались молодые котики, с ними лежали звери побольше – матери, самые большие – самцы-секачи теснились ближе к воде.
Многоголосое игрище бушевало у моих ног. Возились, схватываясь друг с другом, малыши – черненькие. Матери их разнимали, покусывая спины и ласты. Огромные тупорылые секачи медленно волочили между рядами зверей лоснящиеся тела.
Скоро я стал различать и голоса. Черненькие кричали тонко и жалобно, как ягнята, ласково похрюкивали матки, ревели самцы.
Я спустился со скалы и уселся около причала на камне, подстелив под себя плащ.
Из дома вышел в сопровождении сотрудника заповедника Аркадий. Мы сидели на пахнущих сыростью камнях и старались перекричать рев и блеяние звериной орды.
– Все ясно: управлюсь дня в два, – кричал Аркадий. – Вернется катер и уйдем. Тут здорово!
Я кивнул.
– Живу третье лето и не могу привыкнуть! – сказал, напрягая голос, сотрудник. – Ведь тут кроме котиков чудес много…
И он рассказал об удивительной силе, которая раз в год объединяет пернатых жителей острова.
На Тюленьем две области обитания: внизу, у воды, живут котики; вверху, на невысоких скалах, – колония птиц. Здесь тоже гомон, резкий запах помета. Тут выхаживают вечно голодных и требовательных птенцов кайры. Один полет за другим совершают они в море, чтобы вернуться с серебристой рыбешкой в клюве. Но когда птенцы подрастут и встанут на ноги, наступает великий день. Оживление охватывает и без того шумный базар, тысячные толпы птиц совершают неосмысленные на первый взгляд перестроения. Они сбиваются в стаи, расходятся и сходятся снова. Постепенно вся эта черно-белая волнующаяся масса начинает сдвигаться в сторону моря. Наконец происходит что-то, какой-то сигнал, какое-то всеобщее по наитию решение, случайный шаг первой птицы, – вся движущаяся масса упорядочивается. Самцы выдвигаются вперед, к ним присоединяются матери. Взрослые птицы спускаются со скал и выстраиваются от скал до моря, образуя узкие коридоры. Они прокладывают их среди котиковых гаремов, в свободных от зверей местах. И происходит чудо: никогда не видевшие воды, но уже достаточно большие, с родителей, птенцы ручейками устремляются со скал к морю. Они идут по коридорам, под присмотром и защитой взрослых и, достигнув воды, бросаются в нее, а котики – огромные секачи и торопливые самки, – удерживая щенков, позволяют птицам безопасно достичь моря…
– Мне несколько раз приходилось наблюдать эту картину. Переселение народов, нашествие лемингов, движение армий муравьев, – закончил сотрудник, – только их можно сравнить с ней…
Мы прожили на острове два дня, Аркадий обмерил и облазил все пляжи, зарисовал и сфотографировал их.
А через неделю мы стояли на палубе «Крильона» – небольшого грузопассажирского судна и смотрели, как расширяется между его бортом и бетонной стенкой причала маслянистая полоса воды. Мы прощались с Сахалином.
Синий берег плыл за кормой. Мы спрятались от холодного, пронизывающего ветра за корабельную шлюпку. По левому борту приближался мыс Анива. Охотское море гнало на пароход длинные злые волны. Белая пена, взметнувшись у борта, обрушилась на нас. Мы ушли с палубы и, лежа в деревянных коробчатых койках, стали размышлять, каждый о своем.
– Ты знаешь, – сказал Аркадий, – последнее время я все чаще думаю о «Минине». Мы найдем его. Представь себе остров, около него на морском дне лежит корабль. На его палубу опускаются водолазы. Они медленно плывут по коридорам и открывают двери кают. Одна… Вторая… Третья. И, наконец, в последней на полу – пенал. Вот увидишь – будет именно так!..
Томительное непрекращающееся движение койки вверх-вниз отвращало от беседы. Перевернувшись несколько раз с боку на бок, я уснул тяжелым, не расчлененным на эпизоды сном.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Остров Кунашир
Вместо обещанных расписанием суток с четвертью мы шли два дня и две ночи. Встречный ветер и пятибалльная волна уменьшили скорость «Крильона» до трех узлов. Пароход шел настолько медленно, что шипящая вода, возникнув у его носа, успевала погаснуть, не пройдя расстояние до первой мачты.
«Крильон» был переоборудован из сухогруза. Аккуратно выкрашенные белой краской огромные каюты не могли скрыть свое прошлое. Признаки трюмов обступали нас со всех сторон. На потолке ряды заклепок выдавали места, где раньше крепились подъемные механизмы, коробчатые койки стояли, как стеллажи.
Нам досаждал буфет. Мы не купили ничего на берегу и были отданы волей случая на милость двух немолодых девушек, изредка открывавших дверь с обманчивой табличкой «обед и ужин».
Девушки укачались. Вместо вожделенных супов и котлет в буфете продавали сырые яйца.
Мы привыкли к ним только у берегов Итурупа. Мы пили сырые яйца, собирая соль, как подаяние, у Итурупа, и бегали на палубу смотреть, как проплывают мимо берега.
Вдоль охотского, зеленого и туманного, берега мы вышли к проливу Екатерины. Ночью огромный вулкан надвинулся на теплоход. Он навис над палубой, как наваждение. Стеклянные звезды обрамляли его вершину. Вершина была двуглавой. Даже в черной синеве ночи угадывалась первая, плоская как стол, над которой торчал еще один конус.
– Тятя! – назвал Аркадий вулкан, сверившись с книгой. – На рассвете придем в Южно-Курильск.
Кунашир встретил нас солнечной погодой. Над яркой, омытой дождем зеленью синело сверкающее небо. С бурых скал свисали белые ниточки водопадов. Одинокий клок тумана дрожал, зацепившись за косматый склон сопки.
Южно-Курильск оказался маленьким городком на берегу неглубокой бухты.
Мы сошли на причал, расспросили дорогу и по шаткому, в три доски, тротуару добрели до главной улицы.
Она была посыпана мелким шлаком. Невысокие деревья, кусты за низенькими заборчиками, высоко поднятые деревянные тротуары, одноэтажные домики… Он был чистым и даже щеголеватым, этот маленький поселок, приютившийся у подножия плоской каменистой возвышенности, выступающей в море, и ограждающей с востока бухту.
Найти музей в таком городке было несложно.
По внешнему виду он ничем не отличался от окружающих домов – дощатое одноэтажное здание, судя по керамическим составным трубам, построенное еще при японцах. Аркадий поднялся на крыльцо и постучал.
Дверь открыла невысокая полная женщина.
– Василия Степановича нет, – сказала она. – Вышел.
– Скоро придет?
– Может, и скоро.
Она держала в руке тряпку. Решив, что перед нами уборщица, Аркадий сказал:
– Дорогая, мы приехали к нему. Подождем его в музее, а?
– Ждите.
– Простите, – сказал Аркадий. – Можно войти?
– Бумаги у вас есть?
– Бумаг у нас больше чем нужно.
– Я супруга Василия Степановича, – строго сказала женщина и приняла из рук Аркадия командировочное удостоверение.
Затем она провела нас в маленькую комнатку с письменным столом, плоским стеклянным шкафом и тонконогим креслом – кабинет директора, но одних не оставила, а принялась тут же протирать тряпкой окно, охотно отвечая на вопросы.
– Вы давно на острове? – спросил я ее.
– С сорок седьмого.
И мы услышали удивительную историю о том, как она попала на остров. Рассказ заслуживает того, чтобы быть переданным со всеми особенностями присущей женщине манеры говорить и мыслить.
История супруги директора музея, рассказанная самой женщиной
Ехала я сюда с мужем, он – по вербовке. Морем мы шли. А брали, вишь, у кого все бумаги. А я их выправить не успела, вербовку-то. Никто и слышать обо мне не хотел. Ночью провел он меня на пароход, а утром дежурный заметил. Вывели меня, весь день до вечера на причале просидела. Сижу, на пароход смотрю, дышать нечем – плачу: «Вот-вот, думаю, отойдет!» Ничегошеньки не ела. К вечеру пароход загрузили, сходни убрали, только сено для лошадей осталось. Грузят его: свалят в сетку, скомандуют и – пошла! Стрелой сетку поднимут – и в трюм. Вижу, идет мимо меня старичок, морской человек, в фуражке. «Ты чего, дура, – говорит, – ревешь?»– «Мил человек, – отвечаю, – скоро отойдет?». А старичок был вроде главного, все, кто грузил, его слушались.
«Сейчас, – говорит. – Вишь, сходни убрали. Никого на корабль, никого с корабля. Теперь, говорит, и хочешь на него, не попадешь».
Я в рев – опять вся в слезах сижу.
«Ты чего?» – опять спрашивает. Я ему – так и так, рассказала – жена, мол, хоть и невенчанная. Не берут!
И опять в слезы.
«Ну, ладно, – говорит старичок, – посиди, я сейчас придумаю. – Подошел к работягам, потолковал с ними, рукой машет, зовет. – Вещей много? – спрашивает. – Собирай скорее».
А какие вещи? Кошелки две да узел-постель. Повел он меня к сену. Как сетку опустили, сена пакеты положили. «Лезь, говорит, сверху. Лезь – не бойся».
Прикрикнул он на меня, я и полезла. Как поднимали, выше домов, под самое небо, как над водой несли – не помню. Открыла глаза, внизу люди на пароходе хохочут. Опустили меня на палубу, вынули из сетки, гляжу – рядом одни кошелки.
«Узел-то твой – тю-тю, – говорят, – в воду упал».
Стою, разинув рот, а прямо на меня Вася идет. Подбежал, за руки схватил и в трюм тащит. Спрятал меня, считай, на самое дно. Говорят, меня долго искали: видел кто-то, как я из сетки вылезала. Да не нашли, а пароход через час в море вышел. Вывел меня Вася, а назад пароход не повернешь. Всю дорогу, пока шли, Васю ругали кому не лень. Начальников-то много. Но зато вместе приехали. Сначала судомойкой в столовой работала, потом в магазин пристроили: все по торговой части. Мой институт кончил, а все равно здесь остались. Так и живем…
Хлопнула входная дверь.
– Вот и он.
В кабинет вошел пожилой мужчина.
– Вот вы какой! – сказал он Аркадию. – А это ваш товарищ?
– Да.
– Ну что ж, выкладывайте новости – жду.
Я понял, что предприятие с «Мининым» директору по душе.
Аркадий рассказал о том, что удалось нам узнать за последние месяцы.
– Изменный? – удивленно протянул Василий Степанович. – Так это рядом! У меня там бригадир знакомый. И добираться несложно.
Обсудив, что и как, они решили, что, закончив работу в музее, Аркадий отправится со мной на Изменный. Если обломки «Минина» и «Аяна» там, Василий Степанович вызывает с Сахалина водолазов.
– А теперь я покажу вам музей, – сказал директор. – Народу раз-два и обчелся – я, два научных сотрудника и уборщица. Посетителей мало. Обещают ввести вторую туристскую линию Владивосток – Курилы. Вот тогда хлопот прибавится!
– Рановато музей открыли? – сказал Аркадий.
– Ничего. Место нужное. Пошли, что ли?
Музей размещался в двух комнатах. В одной висели на стенах карты, на полках стояли вырезанные из камня и кости фигурки, лежало айнское рукоделие, вещи, завезенные зверопромышленниками с Камчатки. Тут же в углах грудились сухие брикеты анфельции – водоросли, добываемой на юге Кунашира, лежали образцы пемзы. Директор показал доску из обшивки русского коча, найденную при строительстве. Рядом стояло ружье. Ствол его был покрыт зеленью.
– Подарок Краевого музея, из Хабаровска. Подлинное, восемнадцатый век.
Вторая комната была заставлена чучелами птиц, на полках лежали засушенные звезды, ежи и крабы. Несколько плохо сделанных муляжей изображали рыб – горбушу, сайру.
– И это всё? – удивился Аркадий.
– Не сразу, – спокойно ответил директор, – Дайте встать на ноги. Потом я покажу запасник, там у меня скелеты…
Отправив меня искать место в гостинице, Аркадий с директором остались составлять списки необходимых музею животных.
В маленькой гостинице мест не оказалось. Я вернулся. Решено было разместить нас в кабинете Василия Степановича.
