Текст книги "Остров водолазов"
Автор книги: Святослав Сахарнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая продолжает предыдущую
Наша следующая встреча с Аркадием состоялась через неделю.
Мы шли по Дворцовой площади. Огни Адмиралтейства отражались в оранжевых лужах. Желтые электрические круги плавали у нас под ногами. Лицо Аркадия светилось.
– Во-первых, я теперь знаю, кто такой Кобелев, – весело говорил мой друг. – Во-вторых, собрал целую коллекцию книг про освобождение Приморья… Зайдем в кафе?
Прихлебывая черный густой напиток, он листал книжечку в пластмассовом переплете и сыпал именами, датами, отрывками из донесений и статей вековой давности.
– Сначала о Кобелеве. Сотник Кобелев был послан в тысяча семьсот девяносто девятом году из Гижигинской крепости на Чукотку и посетил там острова Ратманова и Крузенштерна. На острове Имаглин (Крузенштерна) он беседовал с местным старшиной Каугуню Момахунином. Старшина рассказал, что на Большой земле на реке Хеврене (Юконе) есть островок, называемый Кынговей, а в нем «жительство имеют российские люди, разговор имеют по-российски ж, читают книги, пишут, поклоняются иконам…» У живущих-де там россиян «бороды большие и густые».
– Это опять слухи о поселении на Аляске?
– Да. Та же история, что и в письме Германа. Слушай дальше. На просьбу Кобелева отвезти его на собаках на американский берег старшина ответил отказом, объяснив, что в случае пропажи Кобелева с него, с Момахунина, строго взыщут российские ясашные чукчи. Но на просьбу Кобелева отвезти русским людям в Америке письмо старшина ответил согласием.
Кобелев такое письмо написал:
«Прелюбезные мои во плоти братцы, жительствующие на большой почитаемой американской земле, если вы веры греческого исповедания, кои веруют в распятого господа нашего Иисуса Христа, и просвященные святым крещением люди имейтесь, то изъясняю вам, что, во-первых, послан из Гижигинской крепости в Чукоцкую землицу… Получите сие от меня письмо, то, как возможно старатца, быти каждое лето на тот остров Имаглин или с кем пересылать письма… Слыхал я, еще быв в Анадырске, от предков моих, что в давные годы вышло из устья реки Лены семь кочен и, поворотя Северным морем, шли благополучно до реки Колымы и оттоль столь же северным морем вокруг Чукоцкой нос, поровнясь против самого носу, и тут делался шторм, и тем штормом те кочи разнесло, из которых четыре известны, а о трех неизвестно, и те народы где ныне находятся не знатож, на коем и подписал он казачий сотник
Кобелев».
– Постой, но ведь в «Исторических записках» говорилось не о письме сотника Кобелева, а о его журнале.
– Будет и журнал.
– И тут догадка о семи кочах!
– Это, наверное, приходило в голову каждому. Слушай дальше. После возвращения из поездки Кобелев представил журнал-донесение. Текст его был сокращен, обработан и опубликован. Получился так называемый «Экстракт». Вот из него выдержка:
«Он же, Кобелев, слышал в Канкунском Эвунминском острожку от пешего чукчи Ехипка Опухина, якобы был он на американской земле походом и для торгу разов до пяти и имел себе друга на острове Укипане.
Означенный друг приходил с того на Имаглин остров и привозил ему, Ехипке, написанное на доске; длиною та доска, как он пересказывал, три четверти, шириною в пять, толщиною в один вершок, писано на одной стороне красными, а на другой черными с вырезью словами; и при той даче говорил, послали-де к вам бородатые люди, а живут они по той же реке в том же острожке, и велели то письмо довести до русских людей, где в тогдашнее время российская команда находилась – в Анадырске. Только-де у них Железнова нет, а письмо отдайте тем русским людям, то-де пришлют к нам Железнова, только те бородатые люди сказывали: всего у них довольно, кроме одного железа. Только он, Ехипко, то письмо не взял; а де для моления (как крестятся, показал мне ясно и перекрестился) собираются в одну зделанную большую хоромину и тут молятся; еще есть-де у тех людей такое место на поле и ставят деревянные писаные дощечки, встают против оных прямо, передом мужеск пол большие, а за ними и прочие…»
– Что это «место на поле»?
– Кладбище. Кладбище и могилы с надписями…
– А «железнова»?
– Железо. У них не было железа.
– Погоди, закажи еще кофе. От твоих «Имаглин остров» и «Железново» у меня болит голова. Правильно я понял? Какие-то русские, живущие на американском берегу, сообщали Кобелеву, что живут они в достатке и испытывают нужду только, в железе или железных изделиях?
– Правильно…
Конец вечера я провел у Аркадия. Мы искали Тридцать первый остров.
Мой друг развернул на столе карты.
– Смотри, – сказал он. – Вот Курильская гряда. Дело в том, что Шпанберг… Ты, надеюсь, помнишь, кто он такой?
– Преемник Беринга. Начальник Камчатской экспедиции.
– Вот-вот. Так этот моряк, совершая в свое время опись Курильской гряды, естественно, прежде чем положить острова на карту, давал им названия. За частью островов он оставил местные айнские названия – например, Коносир, ныне Кунашир, а части других дал порядковые номера. На карте, которую после окончания плавания представил Шпанберг, названы таким образом тридцать островов. Но, кроме них, на карте есть и совсем мелкие! Логично предположить, что часть из них, получив номер, сохранили его до сих пор.
– Давай искать.
Мы стали перебирать пожелтевшие листы. Обращаясь поминутно к словарям, мы искали Тридцать первый.
Его не было.
Что, если это старинное название? Но в «сказках», которые представляли казаки губернатору и воеводам, о таком острове не говорилось ни слова.
Тогда мы начали листать книги наших современников. Мы искали упоминание о вулканическом острове с плоской вершиной и озером посредине. Один такой остров мы нашли сразу. Он был во всех описаниях Курильских островов. Эффектную фотографию, сделанную с вертолета – вулкан Креницына на острове Онекотан, – приводили почти все.
– Видишь, у Зарайского? – сказал я. – «Остров представляет собой вершину громадного вулкана, с затопленным ключевыми водами кратером. Особенностью является возвышающаяся посредине этого озера еще одна огнедышащая гора – небольшой вулкан. Зрелище это в ясную погоду, в тех местах чрезвычайно редкую, производит незабываемое впечатление». Где у тебя карта с номерами островов? Онекотан… Нет, тут он так и называется: Онекотан, значит, это местное название, сохраненное Шпанбергом.
– Отпадает, – согласился Аркадий. – Значит, остров надо искать в другом месте. Тем более что там сказано «с озером посредине». Если бы в озере был еще один вулкан – зрелище действительно незабываемое – он был бы упомянут. Это разные острова.
– А что, если найти сотрудников газеты?
– Прошло пятьдесят лет. Газета не существует. Но есть еще один путь, – устало сказал Аркадий. – Среди путешественников, посвятивших свою жизнь изучению морей северной части Тихого океана, был натуралист Стеллер. Он являлся участником экспедиции Беринга. Люди в те времена писали очень живо. Весьма вероятно, что Стеллер, помимо животных, описывает в своих трудах и места, где эти животные были найдены… Посмотрим книги Стеллера.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Она начинается знакомством с адмиралом и заканчивается ветром надежды
По ночам мне снились пароходы.
Два огромных судна шли с потушенными огнями мимо черных, погруженных во мрак берегов. Впереди возникали неясные белые огни. Они светили низко над самой водой, и невозможно было понять: огни это или белая пена на выступающих из моря камнях. Ни одного человека на палубе, ни одного силуэта в ходовой рубке или на мостике. Корабли шли навстречу белым огням, а я не мог ни криком, ни движением остановить их…
Мне еще снился Крым. Опаленный войной Херсонесский полуостров. Севастополь. Белые с красными охристыми пятнами скалы обрывались в синюю воду. Зеленые от водорослей камни угадывались в глубине. Невдалеке от берега на камнях лежал ржавый остов катера. Он лежал со времен войны. Когда мы весенним днем 1944 года подошли к полуострову, катер был тут. Он был щеголеват, и ослепительное солнце играло в его неповрежденных иллюминаторах. Наши солдаты, отдыхавшие на берегу, рассказали, что катер в последние минуты боя пытался снять группу окруженных. Он неудачно подошел и сел на камни.
Немцы в зеленых шинелях и металлических касках, высоко подняв над головой карабины, по команде офицера прыгали с него в воду. Каски и карабины увлекали их на дно…
Это снилось мне по ночам, а днем Аркадий таскал меня за собой.
Для того чтобы просмотреть труды Стеллера, он затеял посещение Объединенного географического института.
Дом на набережной Невы. В анфиладе комнат с высоченными потолками умирали звуки. Дверь с табличкой «Секретарь».
Секретарем оказалась старушка.
– Вы звонили по телефону? Помню, помню, – сказала она. – У нас есть комиссия по неопознанным и неуточненным островам. Но я человек временный. Настоящий секретарь в отпуску. Я проведу вас к самому Василию Васильевичу. Он отставной адмирал.
Через бесконечные коридоры и лестницы она провела нас на скрипучую, уставленную вереницами бесконечных шкафов галерею и представила человеку в мундире.
Адмирал сидел за тонконогим столиком. Зеленая лампа освещала его лицо. В золоченом пенсне бродили изумрудные огоньки.
Золотым было не только пенсне: золото на рукавах, золото на груди, золотая авторучка в белых пальцах.
– Что вам угодно? – спросил адмирал.
Избегая всяких обращений, мы почтительно изложили суть дела. Адмирал внимательно слушал. Ни один мускул на его лице не дрогнул.
– Комиссия по Курильским островам заседает три раза в год, – сказал он. – Сейчас я уточню – когда… Последние субботы апреля, августа и декабря. Три последних субботы.
– Но сейчас май!
Адмирал посмотрел на нас и сделал движение руками, означавшее: комиссия есть комиссия!
– Собственно, нам достаточно было бы… Мы хотели бы ознакомиться с отчетами Стеллера, – сказал Аркадий.
– Беринг и Стеллер… Этими мореплавателями занимается Наталия Гавриловна. Она будет в следующую среду.
– Может быть – домашний телефон?
Адмирал поднял брови. Наталия Гавриловна пользовалась его безграничным уважением. Беспокоить ее до среды он считал кощунством.
– Хорошо, – сказал я. – У вас, говорят, есть комиссия по неопознанным и неуточненным островам?
В глазах адмирала промелькнула тень любопытства.
– Подкомиссия, – мягко поправил он. – Но она не оформлена де-юре. Дни ее работы еще не установлены. Следующий раз – это будет всего второй – она соберется…
Он снова полез в записную книжку и, изучив в ней листок, закончил:
– Двенадцатого сентября.
Он выдвинул ящик стола, достал из него несколько аккуратно завязанных тесемками папок, развязал одну из них и, нацелив пенсне на содержимое, прочел:
– Да, двенадцатого сентября. Председателем комиссии выбран Горбовский. Николай Петрович. Я могу при встрече посоветовать ему поставить на комиссии ваше сообщение. Оно будет для товарищей небезынтересно.
– Но мы не можем так долго ждать. Мы хотели бы сейчас…
Искра интереса на лице адмирала угасла. Он встал, давая понять, что разговор окончен.
– Наталия Минеевна, – сказал он, обращаясь к молоденькой девушке, которая тихо и незаметно как мышь, копошилась в углу, – я на заседании редколлегии.
Он проплыл мимо нас и, вспыхнув последний раз золотом на повороте, исчез за шкафами.
Мы поплелись к выходу… Когда мы проходили мимо девушки, Аркадий машинально сказал:
– Простите, дорогая девушка, и до свидания.
Девушка вспыхнула и встала.
– Вам отчеты Стеллера? – спросила она. – Идемте, я поищу.
Она провела нас в дальний угол к огромному, как скала, шкафу красного дерева. Аркадий помог ей принести и установить лестницу. Девушка, смущаясь и придерживая юбку, забралась наверх и углубилась в книжные дебри.
Наконец она извлекла переплетенный в кожу том.
– Можно посмотреть вот это, – сказала она, спускаясь, и протянула тяжелый фолиант Аркадию. – Самих отчетов нет, они в Москве.
Аркадий принял у нее из рук книгу. На третьей странице, над рисунком утопающего в тумане берега, мы прочли «Жизнеописание натуралиста Стеллера, участвовавшего в экспедиции командора Беринга, с приложением рисунков, встреченных во время плавания».
Мы начали читать, и тотчас же Аркадий увлеченно остановился на описании морского млекопитающего, открытого Стеллером и составившего славу натуралиста.
– Ну что ты застрял на этой чертовой корове? – возмутился я.
Аркадий бережно перебирал страницы, посвященные истории открытия.
– Разве это не великолепно: открыть в восемнадцатом веке огромное животное, величиной превосходившее слона? – сказал он. – Разве не прекрасен случай, который привел Стеллера к этим зверям накануне их полного исчезновения? Только послушай, как он пишет про них. Нет, это научный комментарий редактора. Но он тоже интересен.
«…Что касается внешнего вида этого гиганта Командорских островов, то, по образному выражению Стеллера, коровы до пупка „походили на морского тюленя, а от пупка до хвоста – на рыбу“. В выражении морды этой коровы Стеллер нашел нечто общее с буйволом».
А вот извлечение из сообщения Стеллера о том, как по необходимости было положено начало истреблению этого удивительного морского животного. Слушай, слушай, как писали!
«На всем побережье острова, в особенности же там, где протекают ручьи и где сильнее всего растут всякого рода морские травы, держится стадами во все времена года в большом количестве животное, называемое нашими русскими морская корова. Так как вследствие исчезновения морского бобра в северной стороне снабжение пищей стало для нас затруднительным, то мы стали подумывать о способе, как бы нам добыть это животное, и, таким образом, извлечь из него себе пищу, так как оно было ближе к нам. В конце концов в исходе июня починили наш катер, столь сильно поврежденный о скалы осенью, туда уселись гарпунщик, рулевой и четверо гребцов, и дали первому острогу с очень длинной веревкой, устроенной на манер китобойной; другой конец ее держали на берегу сорок остальных человек. Затем стали грести, соблюдая полную тишину, по направлению к животным, которые стадом, с полной уверенностью в своей безопасности, паслись на берегах своего луга на дне моря. Как скоро затем гарпунщик зацепил одно из этих животных, люди, находившиеся на суше, стали тянуть помаленьку к берегу, тогда как находившиеся на катере подъехали к нему и своими движениями стали еще сильнее утомлять его… когда же оно, по-видимому, обессилело, его стали колоть во все места большими ножами и штыками, так что оно потеряло почти всю кровь, бившую из его ран, как фонтан; таким образом, его вытащили при полной воде на берег и там привязали. Как скоро вода опять убыла и животное очутилось на сухом берегу, все мясо и сало его было срезано по кускам и, к великой радости, снесено в жилище, где мясо закупорили в большие бочки, а сало повесили на высокие козлы. Вскоре мы увидели у себя такое изобилие пищи, что постройка нового судна, которое должно было послужить средством нашего спасения, могла идти вперед беспрепятственно».
– Хватит! – взмолился я. – Это очень интересно, но какое это имеет отношение к нам? Надо искать Тридцать первый остров. Хотя бы упоминания о нем. Давай листать книгу.
Три часа мы сидели, согнувшись над фолиантом, и бережно перелистывали его страницы. В конце концов терпение наше было вознаграждено. В двух местах мы нашли упоминание об острове.
На странице сто сорок второй Стеллер писал:
«…июля 1739 года промышленники подошли к острову Коносир, но из-за сильного волнения не смогли стать на якорь и, выбираясь на ветер, перешли к Тридцать первому острову, около которого, найдя затишье, стали на якорь…»
Страница двести шестьдесят четвертая:
«…Что до сообщений куров, что близ Тридцать первого острова наблюдаются в тихую погоду змеи превеликой длины, то, простояв трое суток, никаких змей они не наблюдали, но, – полагаю, что за змей могли быть приняты иные морские маматы, подобно тем, что были открыты нами позднее во время плавания к берегам Аляски…»
– Куры – это айны, – объяснил Аркадий. – По-айнски «кур» означает просто «человек».
Просидев за книгой Стеллера до темноты, мы вернулись к Аркадию.
Я сказал:
– Сегодня я остаюсь у тебя. У меня нет сил и желания добираться через весь город, домой. Итак, к чему мы пришли?
Аркадий сделал несколько шагов по комнате.
Сев за стол, мы шаг за шагом восстановили результаты многодневных поисков.
Можно было считать установленным, что пароходы «Минин» и «Аян», принадлежавшие Русскому пароходному обществу и приписанные к порту Владивосток, вышли в один из дней октября 1922 года из Владивостока. На них бежали люди, связанные с белыми или японцами, а также те, кто, боясь новых порядков в России, решили эмигрировать и начать жизнь за границей..
Среди пассажиров «Минина» был директор частного Владивостокского музея истории Соболевский и с ним несколько офицеров.
Можно считать установленным, что «Минин» и «Аян» погибли спустя несколько дней где-то в районе южной части Охотского моря или части Тихого океана, прилегающей к Курильским островам и Хоккайдо. Причина гибели неизвестна, но злого умысла в гибели пароходов, скорее всего, не было.
Третье. На пароходе «Минин» директор музея Соболевский и с ним неизвестные лица везли в запечатанном свинцовом пенале, какой использовался на флоте для секретных судовых документов, что-то, что они считали чрезвычайно ценным и что пытались спасти даже в момент смертельной для судна опасности. Пенал не принадлежал к судовому грузу и не был судовым имуществом, иначе бы капитан и матросы вели себя в отношении этих людей и пенала иначе. Можно предполагать, что в пенале содержались наиболее ценные документы из собрания музея и частной коллекции Соболевского.
Четвертое. Остров, у которого произошла катастрофа, называется по-японски Сендзюкуити, что в переводе значит Тридцать один, а по-русски просто Тридцать первый. Но такого острова в группе Курильских островов сейчас нет.
И, наконец, пятое. Пароходы «Минин» и «Аян» были выброшены на камни. Их остатки могли сохраниться до наших дней.
– Надо сделать вот что, – сказал я, – надо разослать письма. Во-первых, сотрудникам газеты «Дальневосточный моряк», тем, кто работал в ней осенью двадцать второго года. Во-вторых, родственникам Соболевского. Сам он, полагаю, на родину не вернулся. В-третьих, можно попытаться найти кого-нибудь из команды «Минина». Ведь они спаслись?
Аркадий пожал плечами:
– Я не могу явиться к Степняку, не обладая исчерпывающим ответом на любой его вопрос. Надо разослать письма всем, кто может что-нибудь знать о «Минине» и «Аяне». Смотри, я купил сегодня конверты. Я чувствовал, что они пригодятся. Ты прав, мы знаем достаточно. Можно начинать.
Он вытряхнул из портфеля на стол кучу конвертов, сбил конверты в аккуратную пачку и уселся за пишущую машинку.
Звенящий белый лист с треском вошел под валик. Аркадий упоенно начал выстукивать текст. Он касался пальцами клавиш легко, как пианист. Он печатал не глядя.
– Пишу в музеи. В архив. В справочный стол.
– Напиши в Дальневосточное пароходство.
Я взял фотографии газетных полос и еще раз внимательно прочел текст.
…Что сказать? Много точных деталей, есть подробности аварии… Статью писал или очевидец или человек, беседовавший с теми, кто был на «Минине».
Я попробовал и полное отрицание. Фальшивка? Зачем было фабриковать ее? Мистификация? С какой целью? Кстати, в те времена авария даже с человеческими жертвами вряд ли могла заинтересовать читателей больше, чем сообщения из Маньчжурии или Забайкалья, где свирепствовали остатки белых банд и решалась судьба Дальнего Востока. Странно. Очень странно…
Аркадий кончил печатать и ушел бросить письма. Я лег на кровать, снял туфли, вытянул усталые ноги. Незначительная, какой она казалась мне попервоначалу, история начала приобретать размах и четкость. Тонкая нить, которой следовал Аркадий, упорно не рвалась. Я представил себе: на груду рукописей, которая высилась на столе у Аркадия, в один прекрасный день ляжет письмо в сером конверте с криво наклеенной маркой, – я отчетливо представлял себе это письмо. Долгожданный ответ…
Когда я проснулся, Аркадий сидел за столом, неторопливо листая том за томом. Светлые волосы топорщились над его головой, как венец мученика.
Спать ему было негде: я занял единственное ложе.
Я приподнялся и взглянул в окно. В город уже входило утро. За стеклом последний раз вспыхнули и погасли фонари. Призрачный свет зарождающегося дня упал на оконную раму. В стеклах заблестели капли дождя. Над горбатой черепичной крышей дома на противоположной стороне улицы возник силуэт парусного корабля. Осторожно, словно пробуя глубину, парусник плыл вперед. Безмолвные казаки сидели вдоль борта. Ветер надежды наполнял холщовый парус. Коч плыл в зеленом небе, отступая и уменьшаясь в размерах.
Я потер усталые глаза – видение исчезло.
Когда я отнял от лица руки, Аркадий все еще сидел спиной ко мне и что-то неторопливо вписывал в карточки. Стол был уставлен маленькими деревянными ящичками. Тысячи карточек заполняли их. Карточки были исписаны аккуратным почерком, каждая имела свой номер.
Я позавидовал аккуратному безумству этого человека.
