Текст книги "Остров водолазов"
Автор книги: Святослав Сахарнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Мы сидели в номере гостиницы и обсуждали с Василием Степановичем его дальнейшие планы, когда, дверь распахнулась и в комнату вошел Николай с каким-то человеком в сверкающей кожаной куртке.
– Вот, – сказал Николай. – Привел к вам. Корреспондент центральной газеты. Интересуется;
– Краевой, – поправил его вошедший. – Рогач. – Он улыбнулся и по очереди потряс нам руки. – Езжу по островам, пишу. Не встречали корреспонденций – А. Рогулин? Это я.
– Псевдоним? – спросил я.
– Конечно. – Вошедший засмеялся. – Так если вы разрешите…
Он сел на табурет, вытащил толстый блокнот, авторучку и стал быстро задавать вопросы.
Когда страниц десять было исписано, он сказал:
– А знаете что, получается неудобно: отбиваю хлеб. Ведь вы – ученый? – Аркадий кивнул. – Сделаем так. Я дам корреспонденцию за тремя подписями: своей, вашей и кого-нибудь из товарищей.
Он показал на меня и на Николая.
– Я тут ни при чем, – сказал Николай.
– Как хотите. А три – не много? – удивился Аркадий.
– Это уж мое дело. В редакции я все объясню… Итак, как я понял, в поднятом вами пенале были: листовка революционного подполья, приказ Уборевича, материалы первых плаваний на Тихом океане… Документы штурмового двадцать второго года, перемешанные со старыми картами. Блеск!
– Бумаги укладывали второпях, – сказал Аркадий, но не стал объяснять, как попали листовки в пенал. – Все, что связано с «Мининым», интересно. Вам нужна краткая информация?
Рогач улыбнулся.
– Как знать.
Мы замолчали.
– Так я пошел, – сказал Рогач. – Сегодня же сообщу по телеграфу. В редакции за тему ухватятся. Вот увидите – на той неделе пойдет в печать.
Он помахал рукой и быстро вышел.
– Между прочим, – сказал Василий Степанович, – мы забыли про сарай с костями. Помните, я обещал их вам показать? Надо сходить.
– Тогда сейчас, – сказал Аркадий. – Немедленно. Много их там?
– Хватит.
Василий Степанович провел нас в сухой темный сарай за музеем, где среди мётел и пустых ящиков лежали сваленные в две кучи кости – части каких-то скелетов.
– Это кашалот, – сказал он. – Я его у китобоев взял, когда завод на Шикотане закрывали… А там, в углу, вроде бы косатка. Нашли в этом же сарае. Японцы с острова уезжали, хотели ее увезти. Я до выяснения придержал. Кое-что они даже запаковали!
– Кашалот, – сказал Аркадий и тронул носком башмака огромный, похожий на пень позвонок. – Где, говорите, косатка?
Василий Степанович не успел ответить.
– Товарищ Лещенко! Товарищ Лещенко! – послышался голос жены директора. – Вас вызывают на почту!
– Что такое?
Аркадий ушел, попросив меня сфотографировать кости.
Я открыл пошире дверь, Василий Степанович выбил фанеру, которой было закрыто окно, и мы стали, фотографировать. Самые причудливые части мы подтаскивали к свету, и я, присев на корточки, щелкал, снимая одну кость за другой.
– Между прочим, этот скелет, – сказал Василий Степанович про косатку, – один раз уже собирали. Туристы-любители. Все сложили, и еще лишние косточки остались.
Я снял и эти – лишние.
Аркадия я встретил уже на обратном пути. Пришла срочная телеграмма. Ленинград настаивал на выезде.
Самолет уходил в полдень. Мы долго, ждали на аэродроме. Когда наконец из низенького черного щитового домика-аэровокзала вышла девушка и объявила, что самолет летит, серебристая птица уже огибала поле.
Мы попрощались с Василием Степановичем, забрались в пустой гулкий фюзеляж и, опасливо косясь на сложенные в углу оранжевые спасательные жилеты, расселись на откидных металлических лавках, прикрепленных к бортам самолета.
Взлетели. Зеленый горбатый Кунашир мохнатым чудовищем вытянулся под нами.
В самолете было холодно, продувало. Зябко ежась, я сидел, смотрел себе под ноги и с удивлением думал, что за эти два месяца написал в Ленинград только одно письмо.
Женщина напротив меня распаковала рюкзак и стала есть, расставив ноги, доставая ножом из консервной банки испачканные алой томатной жижей куски рыбы.
Дверь, ведущая в кабину летчиков, открылась, человек в форме просунул в салон голову и сказал:
– Тятя!
Аркадий толкнул меня в бок.
Я прижался к желтоватому стеклу, скосил глаза и захлебнулся восторгом. Прямо на самолет надвигался огромный кратер. Лиловые и оранжевые потеки покрывали его края. Посредине, поднимаясь со дна, высилась вторая вершина. У нее было свое жерло. Черное отверстие, похожее на огромную опаленную огнем газовую горелку, вело вниз, в преисподнюю.
На дне кольцевого кратера блестело безжизненное черное озеро. В мертвой воде отражался внутренний конус.
Вулкан уже проплывал под нами.
Поднятые криком Аркадия, пассажиры облепили окна.
Впереди серебрилось Охотское море. Машина шла дальше на северо-восток к Итурупу. Белая облачная пелена дрожала над далеким островом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ,
в которой есть письмо из Алма-Аты и разговор о судьбе морского млекопитающего
Мы прилетели в Ленинград солнечным холодным днем. Желто-красные гатчинские аллеи пронеслись под крылом самолета. Жухлая болотная трава стремительно поднялась и превратилась в одноцветный дрожащий ковер. Движение ковра замедлилось, ноющий звук моторов оборвался и перешел в добродушный гул. Самолет запрыгал по бетонным плитам. Мы спустились с трапа и направились искать такси.
Дома у Аркадия на столике перед дверью лежало письмо.
Аркадий открыл ключом дверь – жалобно пропели петли, – мы вошли в комнату.
Смахнув со стола толстый слой пыли, Аркадий вскрыл конверт. Он был опущен в Алма-Ате.
«Уважаемый товарищ Лещенко!
Вам пишет дочь Соболевской Нины Михайловны – Вера Вениаминовна. С глубоким прискорбием должна сообщить, что моя мать умерла год тому назад от воспаления легких, болезни в наших краях редкой и потому вдвойне жестокой.
Из Вашего письма я поняла, что вопросы, которые Вы хотели бы ей задать, касаются моего отца Соболевского Вениамина Павловича. Именно он исполнял обязанности хранителя частного музея в городе Владивостоке в годы революции. У него был брат Константин Павлович, офицер белой армии, исчезнувший без вести, – вероятно, уехавший при эвакуации японцев.
Я не знала отца – родилась в 1922 году в январе месяце, в Петрограде, куда мать уехала к родственникам, незадолго перед событиями на Дальнем Востоке.
Отец погиб в поселке Вторая речка под Владивостоком в том же 1922 году вследствие острого кишечного заболевания, ослабленный потерей крови от раны, полученной при неизвестных нам обстоятельствах. На могиле его я была в 1939 году.
Выполняя Вашу просьбу, я перебрала письма отца, оставшиеся после смерти матери, и нашла среди них одно, которое, может быть, заинтересует Вас. Никаких других вещей или документов отца у нас не сохранилось. К сожалению, это все, чем могу помочь.
С искренним уважениемСоболевская В.».
В конверт было вложено еще одно письмо. Пожелтевшие страницы, выцветшие чернила.
Аркадий бережно развернул его.
«Дорогой друг!
Пишу тебе, вероятно, в самое тревожное время нашей жизни. В этом году рано кончились туманы, но для меня прояснение остается по-прежнему далеким и желанным. У вас в Петрограде уже все спокойно, а наш многострадальный Восток до сих пор терзаем распрями и междоусобицами. На рейде, против моего окна, стоят борт о борт японский и американский крейсеры, и никто не может поручиться, когда и в кого, начнут стрелять их пушки. Ходят слухи о близкой эвакуации, но кто их знает, этих наших так называемых союзников. Нет более ранимой науки, согласись, чем наша с тобой – история, и нет ценностей, более легко разрушаемых и похищаемых, чем ценности исторические. Вот почему предстоящие перемены, а они, конечно, наступят, беспокоят меня. Уже была попытка конфисковать и отправить морем в Нагасаки бесценные коллекции минералов. Я так и не понял, что за люди приходили тогда. Двое из них были в форме японских офицеров, двое в штатском – говорили по-французски. Однако японский комендант, к которому я обратился на другой день, сам был очень удивлен и выразил предположение, что это действовали частные лица.
У нас участились случаи ограбления на улицах. Поэтому, когда я задерживаюсь, приводя в порядок ценности, порученные моей защите, то не рискую идти нашей полутемной Шанхайской, а ложусь тут же на кожаном диване, визави стола, за которым когда-то любила сидеть ты, наблюдая за моей работой.
Вот почему, друг мой, я решил нынче же собрать все наиболее ценные рукописи, относящиеся к первым историческим плаваниям наших соотечественников в восточных водах и первым поселениям на Аляске, рукописи, которым нет цены и которые могут принадлежать только нашему народу. Я решил спрятать их. Для этого милейший С. (он часто вздыхает, вспоминая нашу дружную поездку семьями шесть лет назад из Петербурга сюда) принесет мне из штаба свинцовый пенал, в котором бросают за борт в случае гибели корабля карты минных полей и шифровальные коды. Я решил поместить внутрь его наиболее ценное и закопать пенал во дворе нашего дома. В случае, если судьба окажется жестокой ко мне, передай письмо лицам, заинтересованным и облеченным государственным доверием, с тем чтобы они могли вернуть стране принадлежащее ей по праву.
Многие суда уже ушли, и Золотой Рог кажется в эти дни мрачным и опустевшим. Я смотрю на темную поверхность его, скудную зелень сопок и на белый лоскут тумана, который один по-прежнему лежит в самом углу залива. Мне кажется, что жизнь покидает организм нашего города и, кто знает, когда она вернется в него снова.
Береги нашу дочь. Подумать только, преступный отец, я еще не видел ее, – тысячи верст и десять фронтов отделили нас.
Уповая на высшее милосердие, остаюсь любящий вас и целую
В.
P. S. Мне не нравится последнее время Константин. Он твердо решил покинуть Россию и усиленно собирается сейчас с японцами. Но главное, что пугает меня, – это его разговоры относительно ценностей, которые поручены моей заботе. Вчера я был вынужден говорить с ним в очень резком тоне. Ну, да что тебе – у тебя и своих забот сейчас полно.
Еще раз целую В.».
Мы сидели молча. Проникновение в сокровенное судеб людей всегда ошеломляет.
Аркадий нехотя вложил письма обратно в конверт.
– Так вот оно что! – сказал он. – Значит, Соболевский сам был арестован и уведен солдатами. И, вероятно, ранен. И здание музея поджег, конечно, не он. Иначе ему нечего было оставаться. Он не успел спрятать пенал, его нашли и увезли. То, о чем пишет Прилепа, было нападением на музей и похищением пенала. Кто знает, может быть, все это – его брат?
Я кивнул.
– Это было трагическое время, – сказал я. – Большие приобретения и большие потери – они всегда рядом.
Аркадий встал и прошелся по комнате.
– Ну, ты куда? – спросил он.
– Как куда? Домой.
– А я в институт. Хочу сегодня же отвезти твою фотопленку.
Дома я застал жену.
– А-а, это ты? – удивилась она. – А у меня вечером симпозиум «Барокко Васильевского острова». Будет Айрапетянц из Москвы.
И она ушла.
Мы не виделись с Аркадием больше недели. Я уехал во вторую командировку в Заонежье. На мой звонок с вокзала соседи ответили, что Аркадия нет дома.
В день возвращения мне позвонили на работу. Говорили по поручению Аркадия.
– Вас срочно просят приехать в институт. К заведующему отделом. Второй этаж, комната тридцать четыре.
В кабинете заведующего отделом плавали голубые папиросные дымы. Из приоткрытой форточки тянуло ветерком. У стен в беспорядке грудились стулья.
Друг против друга в креслах сидели Аркадий и полный мужчина в сером блестящем костюме.
– Ты опоздал, – сказал мне Аркадий. – Совещание по твоим фотографиям закончилось. Такое было!
– При чем тут я?
Серый костюм качнулся. Завотделом протянул мне руку.
– Поздравляю. Очень приятно познакомиться. Вы действительно ничего не знаете о снимках?
Я покачал головой.
Завотделом взял пачку фотографий, лежавших на столе, и разложил их.
– Не буду вас томить, – сказал он. – Дело в том, что это не косатка. Скорее всего, перед вами были кости морской коровы Стеллера. Вот характерные для сиреневых, или, как их раньше называли, травоядных, китов, череп, зубы, малоподвижные позвонки, а главное вот эти косточки – рудиментарные, отделенные от позвоночника задние конечности…
– Я сфотографировал их в последнюю очередь, – сказал я. – Мне сказали, что они лишние.
– Может быть, и лишние. Это надо будет вам, товарищ Лещенко, установить на месте. Я уже говорил в своем выступлении – для дюгоню, живущего в южной части океана, кости чересчур крупны.
Аркадий кивнул.
– Итак, это, скорее всего, действительно корова Стеллера. Правда, возникают варианты. Вопрос о находке членится и превращается в три возможных случая. Первый: кости могли быть найдены на Командорских островах и оттуда перевезены на Кунашир. Там их передали в музей. Тогда в вашей находке нет ничего сенсационного. В музеях мира уже находится несколько скелетов. Другое дело, если кости найдены были на Курилах лет сто – двести тому назад. Это значит, что в свое время ареал коровы Стеллера не ограничивался Командорами, а простирался далеко на юг. Подобного рода предположения уже делались, подтвердить их – существенно. Это уже открытие. И, наконец, если кости были найдены на Кунашире недавно, – это сенсация. Тогда правы те, кто утверждает, что морские коровы не были окончательно выбиты в прошлом столетии, а дожили до наших дней и искать их надо в северной части Тихого океана у берегов необитаемых островов из числа Курильских, Командорских и Алеутских.
Он остановился и, вздохнув, закончил:
– Неожиданное и стремительное исчезновение морских коров внушало некоторые надежды. Вдруг они не были истреблены окончательно, а просто покинули Командорские острова и где-то продолжают сохраняться в небольшом количестве?.. А? Их розыску я сам с удовольствием посвятил бы несколько лет… Еще раз спасибо!
Мы вышли на набережную. Ветер с залива гнал по лиловой поверхности реки желтые барашки. Шпили Адмиралтейства и Петропавловки царапали остриями облака.
– На днях приезжает Белов, – сказал Аркадий. – Я писал ему дважды и получил вчера ответ. У него в Ленинграде недельные сборы. Что-то по безопасности кораблевождения. Он остановится у меня. На этот раз, я думаю, он расскажет все.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ,
последняя
Мы сидели втроем в узкой комнате Аркадия. Сидели, зажатые отвесными стенами книг. На столе перед Беловым грудой лежали глянцевые снимки костей стеллеровой коровы. Мы терпеливо ждали, когда он посмотрит их и приступит к рассказу.
И он рассказал. Из косноязычных его объяснений и односложных ответов я постарался извлечь нить, которой придерживался наш друг, размышляя о деле «Минина». Эта версия принадлежит мне, потому что молчаливая манера Белова жить исключает возможность полностью постичь ход его мыслей.
Вот что понял он, шаг за шагом знакомясь с делом.
Из статьи в «Дальневосточном моряке» он выделил для себя два момента. Первое – посадка в шлюпки и на плоты происходила со средней части судна, в непосредственной близости от шлюпбалок. Второе – люди спускались с левого борта.
Далее. Помощник Мостового, давая показания комиссии в 1925 году, сообщил, что, прежде чем сесть на камни, «Минин» отдал оба якоря.
Третье – совершенно неясна метеообстановка в момент катастрофы.
Приехав к нам и осмотрев обломки «Минина», Белов обратил внимание на сильный наклон платформы. Покат шел с востока на запад, борт судна, обращенный в момент аварии на восток, оказался поднят, противоположный – опущен. Далее в голову инспектору пришла очень простая мысль. Пенал был брошен там, где происходила посадка в шлюпки и на плот, то есть на левом борту судна. Если теперь этот борт опущен, то, скорее всего, пенал свалился, и искать его надо на дне под слоем камней и гальки.
Если же поднят левый борт, то упасть с него пеналу было трудно. Скорее всего, он скатился тогда к надстройке и, перемещаясь вдоль нее во время разрушения судна, попал куда-то внутрь парохода.
Итак, все сводилось к решению вопроса: как стояло в момент аварии судно? Какой борт его был обращен в момент посадки к востоку – левый или правый?
На помощь могло прийти показание помощника капитана и свидетельства других членов экипажа «Минина» о том, что судном были отданы оба якоря. Раз так, то с того момента, когда они начали удерживать пароход, судно, как это происходит обычно, должно было развернуться и стать носом на ветер.
Нужно было узнать направление ветра в момент аварии. И тогда Белов попросил найти ему якоря. В случае обнаружения хотя бы одного картина становилась ясной: линия, проведенная от якоря к пароходу, сразу же давала направление ветра.
Случаю было угодно, чтобы сначала мы наткнулись на место гибели плота. Поскольку плот относило от «Минина», находка говорила: ветер был южным.
Чтобы не оставалось сомнений – не относятся ли найденные часы и кольца к другому эпизоду, не связанному с плотом, Белов подождал результатов поиска якоря в предсказанных им секторах. Мы с Николаем нашли якорь, и это решило все: в момент аварии пароход смотрел носом на юг, поднят левый борт, пенал можно искать внутри судна.
Для того чтобы изучить расположение помещений внутри парохода, Белов едет на Шикотан. Поездка на Край Света и осмотр надстройки показали: прямо против шлюпбалок у судов этого типа есть дверь с низким порогом, – которая ведет в изолированный коридор. Именно в нем и мог оказаться пенал.
– Таким образом, появилась вероятность. Не более, – сказал в заключение Белов. – Я ведь так и написал: «Если будете взрывать…»
Аркадий внимательно посмотрел на него.
– Поразительно! – сказал он. – И так просто. Знаете, тогда, во Владивостоке, я ошибся в вас. Вы мне показались… Как бы это сказать… Кстати, как здоровье ваших детей?
Белов смутился:
– Спасибо. Сейчас им делают прививки… Костю укусила собака.
– А жена?
– Здорова.
Чтобы не расхохотаться, я впился себе ногтями в ладонь. Маленький инспектор смотрел на нас с благодарностью.
– Моей семейной жизнью мало кто интересуется, – сказал он. – Между прочим, я привез кое-что и для вас.
Он расстегнул свой ужасный портфель и извлек из него сначала клетчатые носки, потом тезисы докладов и, наконец, рогатку.
– Простите. Это опять Костя.
Он спрятал рогатку и извлек из бокового отделения журнал в желтой глянцевой обложке. Это был известный географический ежемесячник на английском языке.
– Искал описание Кенайского полуострова. Мне придется скоро вести там дело, – объяснил он. – И вот нашел.
Он открыл журнал и протянул его Аркадию. Мой друг начал читать про себя текст, отмеченный бумажной закладкой.
– Вы знаете английский язык?
– Кое-как…
– Вот перевод.
Белов достал из портфеля лист с машинописным текстом. Его прочитал я:
– «В отчете губернатора Аляски за 1937 год сказано, что в 1937 году при производстве межевания на Аляске в зоне Кенайского полуострова найдены остатки древнего русского поселения. Служащие министерства иностранных дел нашли и частью раскопали 31 дом размером каждый примерно 5х7 метров и высотой около 5 метров. Стены его толщиной 10 сантиметров были сделаны из морской гальки, кирпичей, бревен и дерна. Поселок был 300-летней давности. Это определение было сделано по остаткам древесной растительности и на основании анализа снятого геологического покрова.
Галька шла, вероятно, для укрепления фундамента, дерн – на утепление стен, кирпичи – на стулья (кирпичные столбы, на которые ставится потом сруб).
Высота дома в 5 метров (с крышей, по коньку) характерна для рубленых домов европейского типа.
Всякие сомнения в том, что поселок принадлежал русским, отпадают».
– Вот оно, последнее свидетельство, – сказал Аркадий. – Дата основания. Значит, поселок на Юконе был не один. Этот тоже построен людьми с пропавшего коча. А потом на Аляску еще пришли беженцы из Новгородчины… Кстати, чем закончилось дело о столкновении «Занаи» и «Тисса»?
Белов пожевал губами.
– Капитана «Занаи» оправдали, – неторопливо сказал он. – Мне удалось восстановить прокладку. «Тисс» действительно шел в стороне. Если бы он не произвел поворот, суда бы спокойно разошлись.
– Как вам это удалось доказать? – спросил я.
– Вы сами предложили способ. В районе столкновения действительно было еще несколько судов. Я собрал их журналы.
– Аркадий, посмотри на этого человека! Сколько времени вы работали?
– Три месяца.
– И могли ничего не найти. Вы сумасшедший!
– Это моя работа, – сухо сказал Белов, – я нашел все, что искал.
– А что же аккуратный журнал «Тисса»?
– Он был заполнен после аварии. Капитан признал это на суде…
Мы помолчали.
– Кстати, кто такой Рогач? – неожиданно спросил Белов.
– Рогач, или Рагулин, – журналист, который недавно написал статью о «Минине».
Белов поднял бесцветные брови.
– Я думал – это историк, с которым вы теперь работаете. Он собирается писать книгу. Что-то о русских поселениях на Аляске. В плане дальневосточного издательства есть его фамилия и название книги.
Я вскочил.
– Аркадий! – сказал я. – Что же ты молчишь? Ведь это твоя книга. Я помню, как ты писал. У тебя блестящий стиль. Ты не должен это так оставить. Бери еще один отпуск, поезжай на Кунашир. Садись и пиши. Это ты нашел тетрадь, ты раскопал всю историю с «Мининым». Это твоя находка, Аркадий!
– Если этот Рогач приедет на Кунашир, музей не сможет отказать ему в материалах, – сказал Белов. – Действительно, вам надо ехать.
– Я вас не понимаю, – сказал Аркадий. – Почему вы оба так шумите? Разве я говорил, что собираюсь писать книгу?
– Говорил. Здесь, в Ленинграде.
Аркадий усмехнулся..
– Вы опоздали, – мягко сказал он. – Пусть этим занимаются историки. А я буду искать корову Стеллера. Так решило совещание. Разве найти ее – не стоит нескольких лет жизни? Документы собрал, прочел и объяснил Соболевский. Мы вернули ему доброе имя. А слава? Он не искал ее… Я принял решение, не уговаривайте.
– Ненормальный, преступный по отношению к самому себе человек! – сказал я. – Ну как объяснить тебе это? Может, ты передумаешь завтра?
– Завтра у меня на семинаре, – сказал Белов, – маневр последнего момента. К нему прибегают, когда все меры предосторожности для предотвращения аварии приняты.
– Душно! – сказал я. Мне некогда было разгадывать его дурацкие шутки. – Я не могу больше. Идемте, проводите меня.
Мы вышли из дома. Не разговаривая друг с другом, достигли бульвара, что напротив Адмиралтейства. Желтые стены здания, подсвеченные фонарями, пылали. Тусклое небо светило вниз облаками. Облака плыли, качаясь. Они кренились с борта на борт, как дежневские кочи.
По пустынной улице ветер гнал ржавые листья. Листья мчались по асфальту, гремя и подпрыгивая.
Мы миновали начало Невского и вышли на Дворцовую площадь. Коричневая колонна парила в воздухе. Мы подошли к ней.
– Так что же будем делать, друзья? – спросил я.
Аркадий и Белов не ответили.
И в этот момент я помял: книгу должен написать я сам.
Чемоданы стихов были преддверием. Заонежье разбередило старую память, остров в океане сделал невозможным прежнюю жизнь.
– Прости меня, Аркадий, – сказал я. – Ты прав, прости. Ты, конечно, должен искать это вымершее животное. Ведь это прекрасно: найти существо, память о котором уже начала стираться. И вы, Белов, простите за упорство, с которым я сегодня допрашивал вас.
Белов пожал плечами.
В этот осенний ленинградский вечер, полный решительного ветра, я стал летописцем Аркадия и его удивительного друга, маленького инспектора, расследующего морские аварии.
Ленинград – остров Кунашир.
1968–1972 гг.
