Текст книги "Огонь в колыбели"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Даниэль Клугер,Людмила Козинец,Лев Вершинин,Борис Штерн,Юрий Иваниченко,Наталья Гайдамака,Микола Дашкієв,Наталья Астахова,Валерий Гаевский,Александр Зарубин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– В настоящее время без определенных занятий…

* * *

Нескончаемо долгие, почти двухчасовые мытарства по входным кессонам Темного города до предела измучили Катальдо, так что он не ощущал ничего, кроме усталости, попав во внутренние ярусы. Здесь не было переборок через каждые двенадцать или двадцать четыре метра, не было ничтожной растительности и бесконечной толкотни. Внутренность этого единственного за пределами Земли мегаполиса поражала непривычный взгляд. С любого яруса открывался вид на один и тот же центральный зал: помещение площадью в несколько десятков квадратных километров. Потолок центрального зала был так высок, что напоминал небо. Катальдо слышал от кого-то, что в центральном зале можно искусственно создавать вполне настоящие облака, из которых идет дождь. Стены Темного города были разных, довольно веселых тонов, но во всем, особенно в окраске потолков, светло-серых, чуть серебристых, чувствовался сознательный отказ от имитации под природу. Темный город понравился Катальдо.

В основном тут жил персонал автоматических заводов, которые все же не могли работать совсем без людей. Отработав месяц на Плутоне, человек улетал на Землю, а на его месте появлялся другой. Но были и постоянные жители, считавшие, что не стоит тащиться через всю систему, чтобы попасть из одного мегаполиса в другой. К такому старожилу и направлялся Энеа Катальдо.

Владимир Маркус не был инженером, хотя и жил в Темном городе. Он был художником, одним из последних анималистов Земли и одним из первых пейзажистов Плутона.

Катальдо толкнул дверь студии, которая оказалась незапертой. Там никого не было, и Катальдо остановился у порога, оглядываясь и поглаживая щеку кончиками пальцев. Эта привычка появилась у него после того, как в заповеднике ему сломали челюсть. Кость срослась через четыре дня, но привычка касаться пальцами лица, словно проверяя его целость, по-видимому, осталась навсегда.

С эскизов и набросков смотрели неприветливые, мрачные и просто злые пейзажи. Предположения Катальдо подтверждались.

«Недооценили меня, – подумал он, вспомнив заповедник, – а теперь поздно меры принимать. Я не один».

Дверь за спиной отворилась, в студию быстро вошел низенький сухой человечек.

– Извините, – сказал он. – Опоздал. С этими кессонами не знаешь, когда домой попадешь. Вы Энеа Катальдо?

– Да, я писал…

– Знаю, знаю. Ну, а Владимир Маркус – это я. Чем могу служить?

– Я читал ваши статьи. Вы говорите, что природа, купленная такой ценой, не нужна человеку. Я согласен с вами.

– Вы не совсем верно поняли. Я писал, что природа будет не нужна людям, просидевшим сто или двести лет в четырех стенах.

– Это неважно, выводы получаются те же. Меня интересует другое. Вы писали, что вашу точку зрения разделяет много людей, причем готовых действовать. Это правда?

– Мы действуем.

– Есть ли среди вас ученые, техники? Только такие, которым вы доверяете, как самим себе?

Вместо ответа Маркус набрал на браслете индекс, а когда на вызов ответили, произнес всего одну фразу:

– Джоти, если ты свободен, зайди ко мне. – Потом, повернувшись к Катальдо, сказал: – Странный у нас разговор, да еще стоя. Давайте пройдем в комнату и сядем.

Они направились было к двери, и тут в студию вошел еще один человек. Он тоже был невысок, но монументально толст. Человек с такой нездоровой полнотой впервые встретился Катальдо, и это сразу расположило его в пользу незнакомца.

– Позвольте представить, – сказал Маркус. – Джотишонкор Шиллонг, мой ближайший сосед и ближайший друг. Между прочим, крупный изобретатель. Джоти, это Энеа Катальдо, человек, приехавший с Земли, чтобы сообщить нам нечто важное.

Очутившись в комнате и усевшись за стол, Катальдо почувствовал себя уверенней. Несколько секунд он собирался с мыслями, потом заговорил:

– Вам не хуже меня известно, в какое нестерпимое положение попала Земля. Силы человечества тратятся на поддержание остатков природы. Людям жить невозможно. Самым правильным и логичным было бы прекратить гальванизацию этого полутрупа. Мы должны действовать. Надо заставить человечество отказаться от бессмысленной траты сил. Сделать это можно, лишь поставив его перед фактом гибели живой природы. – Катальдо перевел дыхание и оглядел слушателей.

– Я биолог, – продолжил Катальдо. – У меня есть ряд веществ, уничтожающих растительность. Разработаны способы их получения. Требуется наладить производство и найти способ равномерного распыления их над поверхностью Земли. Вещества очень активны, достаточно пятидесяти тысяч тонн, чтобы уничтожить растения на всем земном шаре, что равносильно гибели живой природы вообще. Так человечество будет поставлено перед необходимостью выработки новых моральных ценностей.

– Вещества действуют на человека? – быстро спросил Шиллонг, очнувшийся от летаргической задумчивости.

– Абсолютно безвредны. Впрочем, вы можете проверить.

– Это уже хорошо.

– Вы сделали нам не совсем обычное и весьма серьезное предложение, сказал Маркус. – Надеюсь, вы понимаете, что нам бы хотелось подумать и обсудить его…

– Да, конечно. Я завтра зайду.

– Не надо, лучше мы к вам зайдем.

Маркус и Шиллонг пришли к Катальдо вечером того же дня. С ними пришел еще один человек, незнакомый Катальдо.

– Сахава-сан, – представил его Маркус, – председатель Совета Темного города. Он подтвердит то, что мы скажем. Мы долго думали, что делать с вами, и решили так: мы просим вас покинуть город. Население обижено, что именно сюда вы явились искать единомышленников. Вы можете отправляться куда угодно и делать что хотите, но предупреждаю: все люди, все до последнего человека знают, что вы собирались сделать, и знают вас в лицо. А теперь идите.

Маркус распахнул дверь, и Катальдо испуганно попятился от нее, прикрывая руками челюсть.

Глава 4
Терра

Паоло насыпал на мокрую ладонь немного борной кислоты и растер ее по рукам. Иначе не отмыться, руки все время будут казаться мылкими. И еще глаза болят. А с остальным вроде пообтерпелись. Вот свежему человеку на станции тяжело. Что-то в последнее время стало неладно с герметичностью, снаружи подсасывает аммиак. Остается радоваться, что не синильную кислоту. Хотя герметичность уже не имеет значения, станция доживает последние дни «Факел» включен.

Дежурный по участку, Хольт Нильсен, увидев Паоло, устало потер ладонями физиономию и произнес:

– Мне это не нравится. Напряжение растет слишком быстро и скачками. Я задействовал два процента лимитной энергии.

– Могло быть хуже.

– Но должно быть лучше, – Нильсен поднялся, уступая место Паоло. Тот придавил пальцем клавишу микрофона и сказал:

– Паоло Бенини принял дежурство по участку Червлено Плато.

– Понял, – донесся из селектора голос Бахтера.

– Видишь, сам в Центре, – сказал Нильсен. – По-моему, он там и спит. Ох, не нравится мне это.

– Ничего… – рассеянно протянул Паоло, проверяя показания приборов.

– Обрати внимание на восточный сектор, – подсказал Нильсен, – там скоро порода плавиться начнет.

– В восточном секторе – не страшно. Пробьем вулкан и снимем напряжение.

– Не увлекайся.

– Знаю.

– Тогда я пошел. Спокойной вахты.

Спокойной вахты не получилось. «Факел», действовавший на противоположной стороне планеты, был слишком мощной штукой, чтобы позволить спокойную вахту кому бы то ни было. Паоло пытался представить, что происходит возле «Факела», и не мог. На экранах он видел только чудовищную кашу, а на снимках с орбиты – бесформенное пятно, постепенно расплывающееся, словно клякса на фильтровальной бумаге.

Там из десятков кратеров небывало огромного искусственного вулкана бьет ураганный поток кислорода, который тут же холодным каталитическим способом соединяется с аммиаком атмосферы. Образуются азот и вода. Мутное пятно, видимое с орбиты, – первые тучи на Терре. Скоро из них пойдет дождь, соседняя равнина станет дном моря, и когда-нибудь на Червлено Плато, где находится его станция, будут построены морские курорты. А пока надо сохранить в спокойном состоянии недра планеты. Каждый лишний градус, на который нагреется океан, на несколько лет отдалит заселение Терры. Поэтому в Центре были недовольны, когда Паоло сообщил, что ему пришлось пробивать вулкан. Червлено Плато – один из спокойных участков, вулканы здесь не запланированы вовсе. Зато, сдавая через шесть часов дежурство, Паоло с гордостью доложил, что задействовано всего два с четвертью процента лимитной мощности.

Сдав дежурство, Паоло облачился в скафандр и вышел со станции в густо-лиловые вечные сумерки Терры. Дул довольно сильный ветер, но это был еще местный ветер. За двое суток воздух от «Факела» сюда не доберется. И все-таки словно чуть-прозрачнее стал лиловый аммиачный воздух.

* * *

За стенами станции бушевал ураган. Истерзанные полосы бурых туч, словно сошедших с японской гравюры, проносились по небу, в них чудилась сила и необычность.

Кончилась третья неделя работы «Факела». Индикаторы показывали семь десятых процента азота и следы кислорода. В основном атмосфера еще была аммиачной, но повсюду кипела и бурлила, растревоженная вторжением людей.

Паоло собирался в гости. Червлено Плато только что вызвали со станции Глубокий Хребет и пригласили к себе всех свободных. Свободным оказался один Паоло. Нильсен спал, и будить его было делом безнадежным, а братья Гварамадзе лететь не могли: один дежурил, другой заступал на дежурство через час.

Паоло жил на будущем побережье среди не построенных пока санаториев, а станция Глубокий Хребет располагалась на дне будущего моря у подножия будущего архипелага. Сейчас архипелаг представлял собой горную цепь. У Терры все было в будущем. Оказавшись на станции, Паоло потянул носом воздух и сказал встречавшему его Семену Данько:

– Странно у вас пахнет. Как в скафандре… – потом, догадавшись, хлопнул себя по лбу и воскликнул: – Голова! У вас же ничем не пахнет, а я привык к аммиаку!

– Смотри, доиграетесь, – предупредил Данько. – Начнутся катаклизмы, а у вас герметичности нет.

– Не начнутся, – уверенно пообещал Паоло, – а в случае чего мы в Диск перейдем.

– Как знаете. Я бы рисковать не стал. А теперь – о деле. Натягивай, друже, скафандр – и пошли. Патрик ждет.

Глубокий Хребет поднимался в небо почти отвесной стеной, и у его подножия, где прилепилась станция, было относительно тихо. Одни косматые обрывки облаков, разбивавшиеся о вершины, давали представление о том, что делается наверху.

– Заметь, Паолино, – сказал Данько, – здесь будет одна из самых глубоких впадин океана, а названия ей до сих пор не придумали.

– Сначала сделайте океан, – отозвался Паоло.

– За нами дело не станет, – ответил Данько и изо всех сил крикнул: – Патрик, куда ты запропастился?!

У Паоло зазвенело в ушах от вопля, услужливо переданного мембранами прямо в уши, поэтому голос Патрика Хемстона показался очень тихим:

– Не надо шуметь, Семен, мы не в степи.

– В степи нельзя шуметь, – смягчившись, проговорил Данько. – В степи слушать надо.

Прежде Данько работал на восстановлении заповедников. Степные зоны пострадали особенно сильно, приходилось тратить массу труда, чтобы хоть частично восстановить разрушенную эрозией почву. А когда открылся проект «Терра», Данько улетел сюда, чтобы не восстанавливать, а заново создавать почву. Но пока до этого было далеко, и почвовед Данько работал геохимиком и скучал по степям.

Они спустились еще ниже и увидели Хемстона, расхаживающего по дну небольшой котловины.

– Ну как? – торжественным шепотом спросил Данько.

Сначала Паоло не мог сообразить, что хочет показать Семен, но потом разглядел тонкую пленку над камнями. Дно котловины покрывала вода. Хемстон бродил по луже, мелкая рябь расходилась от его ног.

– Вода! – выдохнул Паоло.

– Океан, – негромко произнес Данько. – Начало нашего океана. Вчера выпал дождь, и, видишь, не высохло, держится уже сутки. Вот он какой, океан Терры!

– Максимальная глубина – сорок восемь миллиметров, – сказал Хемстон.

* * *

– Не могу дать ничего, обходитесь своими силами… – Бахтер на секунду замолк и словно нехотя выдавил: – Вероятно, скоро заберем у вас всю энергию. На всякий случай рассчитайте режим снятия полей.

Последний месяц все шло совершенно не так, как предполагали. Процессы в недрах планеты принимали угрожающие размеры. Это чувствовалось даже на Червлено Плато. Землетрясения происходили почти ежедневно, на плато было пробито уже не один, а четыре вулкана. Со всеми бедами можно было бы справиться, но у Паоло трижды урезали энергию, а теперь грозились лишить ее вовсе.

Управление участком давно было перенесено в Диск, четверо сгрудились в тесной кабине и слышали все. Объяснять было не надо.

Расчет эвакуации занял два часа. Получалось, что Червлено Плато можно сохранить, пожертвовав частью береговой линии. Там, где полгода назад располагалась станция, бушевал океан. Водопады непрерывного дождя ухудшали видимость, но все же можно было рассмотреть, как десятиметровые волны бьют в изъеденные ажурные скалы. Горные породы, образовавшиеся в аммиачной атмосфере, непривычные к действию воды, разрушались необычайно быстро. То и дело какая-нибудь из скал наклонялась и, взметнув фонтан воды и пены, исчезала среди волн.

Паоло вызвал Глубокий Хребет. Станция давно была под пятикилометровым слоем воды, так что положение у соседей складывалось еще хуже, чем на плато: давление воды прессовало породу, выдавливало соседние материки вверх, и, если бы не люди, события давно приняли бы характер катастрофы. Но теперь она все-таки надвигалась, и надо было, чтобы ее последствий оказалось как можно меньше.

– Ребята, – сказал Паоло в микрофон, – у нас отнимают все. Часть берега спустим вам в котловину. Будьте осторожны.

– Понял, – донесся голос Лайзе Иттурна.

– И еще. Платформа должна уцелеть, но надо подстраховать западный склон. Энергии у вас хватит? Нужно совсем немного, две сотых лимитной.

Слышно было, как Иттурн спрашивал по внутренней связи. Донесся голос Хемстона, резко и зло ответившего что-то.

– Хватит, – отчетливо произнес Иттурн.

– Спасибо, ребятки! – крикнул Паоло.

Защитные поля снимались неравномерно, вся высвобождающаяся мощь глубин ринулась в одном направлении. Полоса берега шириной в двадцать и длиной почти в пятьдесят километров откололась от материка и сползла в океан. Навстречу взметнувшимся двухсотметровым волнам полыхнул огнем страшный вулкан, почти не уступающий по размерам «Факелу». Взрыв смел окрестные вершины. Единственным предметом, оставшимся в покое, был медленно поднимающийся Диск. Экипаж станции Червлено Плато смотрел, как гибнет проект «Терра». Материк, правда, уцелеет, во всяком случае, их плато. Но атмосфера перенасытится углекислым газом, океан нагреется почти до кипения, плюс вулканы, землетрясения, цунами. Жить здесь будет нельзя.

Море бурлило от подводных извержений, береговой шельф сползал.

– Засыплем мы соседей, – сказал Дан Гварамадзе.

– Ничего, – ответил Нильсен и, помолчав, добавил: – Пробьются на Диске.

* * *

С самого начала работ Центр перенесли в орбитальный городок. Координатор был в курсе, но все же Паоло пошел докладывать Вахтеру.

В кабинете Бахтера не было ничего, кроме вывода информатора и нескольких переговорных устройств. С помощью индивидуального браслета можно говорить только с одним человеком, поэтому на Терре ими почти не пользовались. Паоло, протиснувшись вдоль спин толпящихся в кабинете людей, подошел к Бахтеру и доложил, как прошло снятие силовых полей.

– Спасибо, – треснувшим голосом сказал Бахтер. Он сидел согнувшись, глядя себе в колени, и сжимал в руках небольшой, слегка похожий на допотопный пистолет сварочный аппарат. Паоло удивленно взглянул на инструмент, потом на информатор и передатчики. Сваривать в кабинете было решительно нечего. Но потом заметил, что прямо на стальной стене столбцом выжжены больше десятка имен и фамилий. Некоторые были знакомы Паоло.

– Диск глубинщикам передали? – спросил Бахтер.

– Да, – Паоло отвечал механически, он разглядывал список и не мог понять, зачем Бахтеру понадобилось выжигать имена своих сотрудников.

– Раскачали ядро… – виновато произнес Бахтер. – Теперь бы планету сохранить. Все отдали глубинщикам.

– Кого еще нет? – спросил он вдруг.

– Команды Глубокого Хребта, – ответили из-за спины Паоло.

– Они скоро будут, – сказал Паоло. – Только немного задержатся. Иттурн обещал подстраховать западный склон шельфа.

– Чем? – Бахтер поднял голову. – У них забрали все до последнего эрга.

– Там же совсем немного надо, – пробормотал Паоло. – Они говорили, что у них есть.

– Защитное поле Диска, – сказал тот же голос. – Его хватит. А сами тем временем отсидятся на станции. Пять километров воды, стены выдержат.

Паоло вздрогнул, вспомнив прибрежную равнину, проваливающуюся прямо в котловину у подножия Глубокого Хребта.

Бахтер положил сварочный аппарат, потянулся было к передатчику, потом поднял к лицу руку с браслетом и набрал номер. За ним второй, третий, четвертый. Никто не отвечал. Вахтер взял сварщик, включил на самую малую мощность и начал писать на стальном листе:

Лайзе Иттурн

Семен Данько…

Глава 5
Грустная сказка

– Первая стадия полета прошла без отклонений, но в начале второго цикла начались биения в плазмопреобразователе, разгон пришлось прервать и переходить клонением в полтора парсека.

Вольт замолчал и поднял глаза от блестящей поверхности стола на лица людей. Все сидели, он стоял.

«Точно суд, – подумал Вольт. – Сейчас начнут перекрестный допрос».

Он кашлянул, чтобы оправдать ненужную паузу, и продолжал:

– Остановка сделана в системе типа «Солнце» – желтая звезда и пять планет. Две малых на дальних орбитах, два газовых гиганта, одна очень близко к звезде – полностью выжжена. В зоне жизни – пояс астероидов.

– Так! – выдохнул председатель комиссии.

– Посадку произвел на внутренней планете. На ремонт плазмопреобразователя ушло двое суток. Общие потери времени – пятьдесят три часа.

– Пояс астероидов обследовали? – спросил Юхнов, самый старый из членов комиссии.

– Две серии зондов.

– И что?

– Ничего, – ответил Вольт, зная, что именно такого краткого ответа ждет от него Юхнов.

– Что же, – сказал председатель, – действовали вы правильно, а вот контрольной бригаде надо дать нагоняй. Можете идти.

Вольт вышел. Его тут же догнал Юхнов и, просительно глядя в глаза, проговорил:

– Как же так? Совсем ничего?

– Это была очень молодая планета, – ответил Вольт. – Там еще ничего не могло появиться.

– Ах, как жаль! – пробормотал Юхнов.

– Я пришлю вам копию отчета, – сказал Вольт.

Юхнов был одним из немногих энтузиастов, которые еще не отчаялись найти в космосе жизнь. Шестьдесят лет он боролся за идею сплошного поиска автоматическими беспилотными кораблями, стал одним из виднейших специалистов и заслуженных деятелей, но идею свою в жизнь так и не воплотил и лишь изредка мог занести в картотеку данные о звезде, лежащей вне перспективной исследуемой зоны.

– А на первой планете? – спросил он.

– Жарко, – сказал Вольт. – Все сгорело, даже камни. Много сульфидов, кристаллы блестят сильно…

– Ах, как жаль! – повторил Юхнов.

Он отошел, и Вольт направился к Лунапорту. Больше всего его удивляло, что он сумел так легко и правдиво солгать.

Гравитационный челнок тащился от Луны до Земли больше трех часов, но это был единственный механизм, которому разрешалось пересекать озоновый пояс. Вольт устроился в кресле, протянул руку к информатору и набрал свой индекс. Информатор, пожужжав, выкинул белый кубик письма. Письмо было с Геи от Пашки. Оно уже трое суток ждало Вольта на Земле.

«Привет, извозчик! – говорил Пашка. – Значит, все-таки ушел от нас на дальние трассы? Слышал, ты теперь экспедиции обслуживаешь. Валяй, авось что-нибудь найдут. Это нам сейчас нужнее, чем всегда»…

Исследование второй планеты Вольт начал далеко за орбитами газовых гигантов. Даже теперь, неделю спустя, он, вспоминая тот миг, чувствовал в груди тревожный и торжественный холодок. А тогда он просто стоял и держал ленту спектрографа так, будто она могла разбиться и вместе с ней погибло бы чудо. Он растерянно думал, что должен кричать «Ура!» и прыгать от радости, а он никак не может вдохнуть воздух.

Потом планета, которую он уже назвал Ласточкой, раскинулась перед ним, огромная, живая, голубая и зеленая, а он летел, рассекая целебный воздух, и выбирал место для посадки где-нибудь на песчаном берегу, чтобы не помять травы…

– Нет, Анюта, ты просто не хочешь понять, – громко говорила своей соседке пожилая женщина, сидевшая впереди Вольта. Вольт пощелкал выключателем звуковой защиты, но она, очевидно, испортилась, Вольт продолжал все слышать.

– Я не против охраны природы, – говорила женщина, – но пойми, дети должны бегать по траве, рвать цветы, ловить бабочек!

– Но ведь если все начнут их ловить… – робко возражала женщина помоложе.

– Пусть! – перебила первая. – Так же нельзя! Об этой охране твердят на каждому углу. Ребенок еще не умеет ходить, но знает, что травку топтать нельзя. Мало того, ему уже известно, что на Земле девяносто миллиардов людей и только девять снежных барсов. Дети моей группы до десяти считать не умеют, но эти цифры назовут, даже если их разбудить среди ночи. Анюточка, это ненормально! Мы заботимся о барсах, зебрах, кенгуру и забываем о своих детях! Дети должны ограничивать взрослых, я сама уже пятьдесят лет как не сорвала ни одной травинки, но дети! Отнимать у них детство – преступление! Смотри, тебе двадцать лет. Знаешь ли ты, что такое роса на босых ногах, букет полевых ромашек, венок из одуванчиков? Приходилось тебе нюхать лесной ландыш, чувствовать, как ползет вверх по пальцу божья коровка?

– Божьих коровок я видела, – тихонько сказала девушка, – они иногда залетали к нам…

– Иногда! – с горечью повторила пожилая. – Вот они, твои зоны для прогулок детей. Там все вытоптано. Нет, пусть они делают что угодно, пусть меня отстраняют от работы не на месяц, а навсегда, но я снова повезу своих детей в заповедник! Давно пора решить, что для чего существует: тигры для людей или люди для тигров?!

– Ада Робертовна! – плачущим голосом воскликнула девушка. – Успокойтесь вы, ясно же, что все для людей, но ведь надо потерпеть немножко! Два проекта, «Гея» и «Терра», что-то да получится, уже полегче будет, а потом их станет много. Все будут рвать цветы, надо только подождать.

– Подождать? Сколько? Один проект уже не оправдался, неделю назад передавали, новости слушать надо, второй тоже скоро в тартарары полетит. А если и нет, то сколько ждать? Сотню лет! Дети за это время состарятся.

Вольт старался не слушать этот слишком близко касающийся его разговор. Он снова активизировал письмо и натянул наушники.

«Ты, верно, уже знаешь, – звучал в наушниках Пашкин голос, – о провале проекта „Терра“. Очень гнусное ощущение, мы ведь заранее говорили, что так получится, и теперь всем нам (сторонникам „Геи“) кажется, будто окружающие думают, что мы злорадствуем. Обидно. И самое страшное, что нас, возможно, ждет то же самое. Ты прикинь: не было на планете атмосферы, и вдруг – нате – лишний килограмм на каждый сантиметр поверхности. А если умножить на площадь планеты? Цифра получается космическая. А на Терре пытались тяжелую аммиачную атмосферу заменить на земную. Это еще похлеще. Что там теперь творится – представить страшно. Одни материки тонут, другие выныривают, моря закипают, не планета, а сплошной вулкан. Соваться туда с техникой – только сильнее пожар раскочегаривать. А ждать, пока само остынет, – сотни тысяч лет. Даже при мягком вмешательстве – все равно тысячи лет. Бахтер рвет и мечет, тоже не человек, а сплошной вулкан. Он считает, что, несмотря на свистопляску, Терра уже пригодна для примитивных форм жизни. Между нами говоря, он прав. Бахтер затребовал споры лишайников и сине-зеленые водоросли, а ему не дают. То есть дают, но мало. Вот он и бушует.

У нас же свои трудности. В основном, с океаном. Давление мы создали одну десятую атмосферы. Пока за счет азота. Теперь роем котлованы под будущие моря и загружаем в них куски льда по пять-шесть миллионов тонн каждый. Лед возим с внешних планет, там его много. Туда же отправляем вынутую породу. Очень скучно и нудно. Гелиос греет здорово, но давление маленькое, так что лед не тает, а возгоняется. С этим тоже морока, чуть зазеваешься – получится атмосфера из водяного пара, и дела будут еще хуже, чем на Терре. Но слегка парить все-таки не мешает, вода ионизируется, и мы обогащаемся кислородом. А водород улетает, так что шлейф у нашей Геи дивно красивый, ежели смотреть в ультрафиолете.

Но все-таки дела прискорбны. Терра погибла, а ведь Бахтер собирался открыть ее через двадцать лет. А над Геей уже пятьдесят лет работают и еще провозятся годов около семидесяти. Понимаешь теперь, почему все мои надежды на тебя? Давай, дерзай на фронте снабжения поисковых групп, а я тебя больше отвлекать не буду.

– Да, чуть не забыл, у нас по рукам ходит карикатура. Торжественное открытие Геи. Толпа седобородых строителей, а на переднем плане истлевшие от старости Бахтер и Панокас без скафандров. Очень смешная…»

Сейчас Вольт дорого дал бы, чтобы навсегда забыть Ласточку или даже чтобы его доклад оказался правдой. А тогда он бежал, радостно захлебываясь воздухом, высокая по грудь трава расступалась перед ним, со звонким шелестом смыкаясь сзади. Стрекот, скрежет, писк, щебетанье каких-то живых существ вихрились вокруг, усиливаясь при его приближении. Жизнь была всюду, могучая, радостная, невероятно красивая. Вольт, рассмеялся и упал в траву. Его слегка подташнивало, не от воздуха, просто он перед выходом прошел через дезинфекционную камеру, чтобы не занести ненароком на Ласточку ни единого земного микроорганизма. Вольт не знал, долго ли он лежал. Казалось, прошла вечность, но и вечности было мало. Наконец он сказал себе: «Пора!» – встал и пошел, раздвигая мягкие живые стебли.

Следующее утро было страшным. Первое, что увидел Вольт, был черный шрам, протянувшийся через поле. Вольт вышел наружу в скафандре. Там, где он проходил вчера, теперь пролегала широкая тропа, покрытая засохшими, сгнившими растениями, усыпанная трупами насекомых. Через час стал известен ответ: Ласточка ничем не угрожала Вольту, но Вольт был ядовит для Ласточки. Его пот, дыхание – убивали.

Больше Вольт не бегал по траве.

Несколько часов он просидел, запершись в корабле. Изучал спектр солнца, посылал зонды к газовым гигантам на окраине системы и к выжженной внутренней планете. Потом не выдержал, надел скафандр и вышел наружу.

Так же светило солнце, так же шелестела трава, насекомые с размаху налетали на холодное плечо скафандра, трещали дрожащими веерами крыльев, изумрудно таращили драгоценные камни глаз и улетали невредимыми. Все было почти как прежде, только ветер был не для него, и трава была не для него, и вся Ласточка тоже была не для него.

Река, на берегу которой он поставил звездолет, когда-то натаскала с ближних гор камней, и луг, перемежаемый полосами кустарника, у реки обрывался, только редкие травинки торчали среди россыпи. Зато именно там Вольт встретил птицу. Она поднялась из-за валуна и, изогнув шею, зашипела на Вольта, потом, неловко сгибая тонкие ноги, отбежала в сторону. На плотных белых перьях играли перламутровые блики. Вольт шагнул вперед и увидел за камнями гнездо. На песке в беспорядке набросаны ветки и труха, а на этой подстилке покоятся четыре совершенно круглых, серых, под цвет булыжника, яйца. Певица издали следила за Вольтом. Вольт, пятясь, отошел.

– Извини, – бормотал он, словно птица могла услышать и понять его. – Я не хотел мешать, я же не знал. Извини…

Птица в три шага вернулась к гнезду, склонив голову набок совершенно по-куриному, взглянула на кладку и резко без размаха ударила клювом. Брызги белка запятнали камень. Птица распахнула длинные трехсуставчатые крылья, подпрыгнула в воздух и полетела прочь от оскверненного гнездовья.

И так было повсюду. Маленькие пушистые зверьки, рывшие норы в обрыве противоположного берега, плескавшиеся в воде и таскавшие из придонного ила жирных червей, бросили норы и уплыли вверх по реке, пичужки собирались в стаи и откочевывали прочь, даже насекомых словно бы стало меньше.

Именно тогда Вольт принял решение скрыть Ласточку от людей, которых она не могла принять. Ремонтные механизмы закончили проверку починенного плазмопреобразователя, разведчики вернулись с соседних планет, можно было улетать.

Никто не пытался уличить его в неточностях, и солгать удалось легко и убедительно. А каждое услышанное на Земле слово укрепляло его в принятом решении и почему-то одновременно расшатывало убеждение, что он поступил правильно.

Челнок сел на крышу города. Вольт спустился на свой этаж и вышел во внутренний сквер. Пешеходные дорожки, движущиеся и обычные, а рядом, за плотной стенкой неприхотливого барбариса, тоненькие чахлые деревца. Несмотря ни на что, деревья не желали расти на внутренних этажах гигантских домов.

Вольт остановился, не дойдя до своей квартиры. В живой изгороди зиял просвет. Раньше тут рос куст шиповника. Неделю назад, когда Вольт улетал, среди листьев появился плотный, зеленый с красным кончиком бутон. Теперь куста не было.

К Вольту подошел сосед, Иван Стоянович Бехбеев.

– Смотришь? – спросил он. – Смотри. Вот как бывает: занюхали цветок. Не стоило и сажать. Я, как это началось, решил полюбопытствовать и поставил счетчик. Так, знаешь, в первый день цветок две тысячи человек понюхали. В очередь стояли, как на выставку. Каждый наклонится, вдохнет поглубже и отходит. Так весь день. Пальцем до него никто не дотронулся, а он все равно на третьи сутки завял. И ведь понимаю, что все зря, а все-таки новый цветок посажу, как только черенок достану. А его опять занюхают, это уж как пить дать. Растения не любят, если чего слишком много. Я по своей работе вижу. Машины мы на границе задерживаем, а если кто с малышами пешком идет заповедник посмотреть, то порой закрываем глаза. Так вот, там то же самое, вдоль границы ничего не цветет, редко когда чертополох распустится. Понимаешь, не рвут их, а сами не цветут!

Вольт не раз слышал печальные рассказы Бехбеева о службе в заповедниках, как раньше они медленно умирали и как двадцать лет назад, когда Вольт был еще мальчишкой, их спасли, засадив человечество в огромную тюрьму. Смешно и обидно: тюрьмой была вся Вселенная, кроме того единственного места, где люди могут и хотят жить. Все это Вольт знал, но сейчас он обратил внимание совсем на другое.

– Иван Стоянович, – спросил он, – я не совсем понял; выходит, туда пытаются пробраться на гравилетах и без детей?

– А ты как думал? – Бехбеев выпрямился. – Мерзавцев на свете еще сколько угодно. Да и нормальным людям тяжело. Особенно когда объявили проекты быстрого освоения: у всех было ощущение, что скоро конец бедам и можно не скопидомничать. Тогда гравилеты косяками в зоны шли, а мы их силовыми полями невежливо останавливали. Страшно вспомнить. Я теперь этих новинок в освоении просто боюсь. Взбунтоваться сапиенсы могут, а четвероногим расплачиваться. Вы уж осторожней открывайте, чтобы зря не обнадеживать и не разочаровывать.