Текст книги "Огонь в колыбели"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Даниэль Клугер,Людмила Козинец,Лев Вершинин,Борис Штерн,Юрий Иваниченко,Наталья Гайдамака,Микола Дашкієв,Наталья Астахова,Валерий Гаевский,Александр Зарубин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Огонь в колыбели

Юрий Иваниченко
Ответная реакция

1

…Маленькое желтое пятнышко затрепетало, вспучилось и начало разбухать. Выпустило гибкие отростки, и они, утолщаясь, поползли во все стороны. Зелень перед ними бледнела, растворялась, и мертвенная желтизна заполняла пространство.

Вот несколько отростков оторвались от основного тела, отдалились и, нащупав зеленые плоскости, стремительно расползлись по ним, а затем неспешно ворочались, обкатывая, обсасывая новые границы. Невидимые споры разлетались все дальше и дальше, бесформенные, уродливые желтые пятна возникали вдалеке от разбухшего тела основного организма…

Хан встряхнул головой, отгоняя видение. Но почему-то радостная расслабленность, привычное и желанное состояние, ради которого, собственно, и «выбил» он симпатичную сауну в этих маловодных местах, не возвращалось…

…Резо, развеселый, рассказывал об очередном курортном похождении, кто-то смеялся, кто-то советовал: «Ну и оставил бы ее с этим лабухом…»

…Дома ожидала Айша, и тяжелые локоны, чуть пахнущие миндалем, стекали по ее смуглым щекам…

…А в двадцати километрах отсюда ожидал Мирзоев. В своей лаборатории, в Шаймергене, среди песков. В гиблом месте, по утверждению старожилов. Мирзоев – фанатик, а может быть, и сумасшедший, – но может быть, и нет…

Хан прикрыл глаза – и совершенно ясно представил себе мирзоевскую лабораторию, зал, где они впервые встретились, серо-голубые ящики приборов, многоцветные змеи проводов, жгутов, кабелей, оплетающие эту самую его установку, назначение которой понять просто, а вот устройство невозможно, и наконец, – самого Мирзоева. Но почему-то представил его не в белом халате, как тогда, а в немодном костюме, в котором недавно Мирзоев заявился к нему в кабинет.

Представил – и скривился, как от зубной боли, и выпил что-то, не разбирая вкуса, и попытался слушать веселые россказни, но вскоре опять закрыл глаза и помрачнел. Вроде не наградил его бог излишней впечатлительностью, и во всем, разве что кроме истории с Айшей, Толя Суханов, по прозвищу Хан, оставался стопроцентным прагматиком, а вот никак не мог отвязаться… Нет, не верил, не мог он поверить во всем Мирзоеву, и тот фильмик, состряпанный компьютером, вряд ли мог так запасть в его душу; но все же оставалось нечто, скрипело песчинками на зубах и странным образом препятствовало даже любви.

А ведь совсем недавно, чуть больше двух лет назад, когда Суханова – с его-то послужным списком! – приняли всего-навсего исполняющим обязанности начальника захудалого РЭС – района электросетей – и дали им с Айшей (из-за которой пришлось оставить пост, квартиру, большой город) комнатку в затараканенном старом общежитии, они были безоблачно счастливы. И хотя на Хана долго и сильно косились, пока он круто выводил РЭС в образцовые, а с Айшей местные светские жены даже избегали мыться в общей бане, Сухановы сами себе иногда завидовали.

Может быть, не стоило так подробно говорить с Айшей о том злосчастном фильмике? Да и вообще пересказывать ей разговор с Мирзоевым?

…Он заявился в кабинет начальника РЭС незадолго до окончания рабочего дня, когда текущие дела уже улажены. Заявился и чуть не с порога потребовал пятьдесят мегаватт…

В маленьком городишке уже все давно знали, что Толя падок на выгоду. Взяток ни в каком виде не брал, но чуть ли не по-мальчишески радовался, если удавалось обставить дело так, чтобы у рэсовских шоферов оказалась пара лишних покрышек, свободный бензин, у ремонтников – покрепче обменный фонд и порядок с инструментами, ну и так далее.

Знал это, конечно, и Мирзоев, но выложил свои резоны так неуклюже, что Хана даже передернуло. РЭСу действительно предстояло строительство линии электропередачи через пустыню, и действительно прокладка трассы не по пескам, а по ровной каменной поверхности, как это пообещал Мирзоев, сулила большие, очень большие выгоды. Тем не менее уже то, как Мирзоев начал разговор, заставило Толю сказать «нет» и даже хлопнуть ладонью по столу.

– Почему? – ошарашенно поднял брови Мирзоев, волнуясь явно больше, чем это мог предположить Хан.

– А ты сообрази, – усмехнулся Суханов, – у меня же на весь район шестьдесят мегаватт. Что мне, всех отключать? Фабрики? Больницы? Пять, ну шесть дать могу. Не больше.

Мирзоев заерзал на стуле:

– Зачем всю больницу отключать? Операционную оставь. И комбинат не надо. А остальных… Я же у тебя не днем прошу, а в субботу ночью. В двенадцать ночи, да? Все же спать будут…

Рабочий день уже закончился, а до заветных девятнадцати, когда во двор залетят три или четыре машины и в бане начнется веселый, но уважительный разговор деловых мужчин, которым сам аллах велел отдохнуть в пятницу в приятном обществе, оставалось еще время. Поэтому Толя мог себе позволить немного повоспитывать товарища Мирзоева, у которого хватало образования и академических заслуг на трех Толиков, а вот знания практической работы РЭС – не хватало.

– Ты думаешь, ночью энергия гуляет, бери – не хочу? Нет, дорогой. Нагрузка падает, это так; но больше-то мне центральная диспетчерская ни киловатта не даст. РЭС наш дефицитный, своих генераторов нет, все по сетям получаем, от системы. «Куда тебе такую уймищу энергии?» – спросят. А я что отвечу?

– Есть потребитель, отвечай, и он деньги заплатит.

– Ха, деньги, – повеселел Хан, – деньги-то ты заплатишь, куда денешься. Да не те это деньги, чтобы из-за них на поклон в Управление идти. Тут ведра коньяку не хватит, чтобы объяснить, ради каких это забав надо. выделить такую уймищу энергии.

– Это не забавы! – побледнел Мирзоев. – Не забавы… – Он вскочил и, набычась, уставился на Хана, потом обмяк, сел и сказал: – А что не хотите понимать, что это ваш… наш последний шанс, так это просто ваша беда…

Толя только махнул рукой:

– Какой там последний шанс! Что тут такого?

– Как что? Пустыня! Ты понимаешь – Пустыня! Завтра, может, совсем поздно будет!

– Ну и что – пустыня? – отозвался Хан. – Сто лет – да что я, сто тысяч лет все так же лежало, и всех дел…

– И всех дел… – повторил Мирзоев. – Сейчас, как сто и тысячу лет назад, она засыпает дороги и поля, выпивает реки, расползается даже по морскому дну…

– Ну и что? – отозвался Хан. – Почистить да всякие там заграждения с умомпостроить – и все.

– Если бы с умом… Тупик. Давно тупик… Если традиционными методами – то можно только задержать. Чуть-чуть. В нашем масштабе времени. Но не в ее… А можно и не сопротивляться. Руками развести и бежать куда глаза глядят. Пока еще остается, куда бежать…

– Ну ты даешь, – вроде бы даже искренне удивился Хан, – откуда такая трагедия? Пока что все наоборот: мы же на пустыню наступаем. Ты в Голодной Степи был? Видел, как сейчас там – когда вода пришла?

– Ты правда не понимаешь? – Мирзоев пожал плечами и отвернулся к окну.

Толя тоже смотрел в окно, на желтый край песков, уходящих за горизонт. Можно не думать, а можно и вспомнить… Вспомнить, сколько раз приходили на ум странные мысли. Он давно уже живет на краю пустыни. Недалеко от райцентра, в Шаймергене, как раз вокруг опытной станции Мирзоева, лежали пески с повышенной электризацией. Задержавшись однажды на станции до темноты, Хан увидел плоские зеленоватые разряды, мгновенным сложным узором оплетавшие барханы, призрачные факелы коронных разрядов на гребнях и призрачных электрических «змей», стремительно стекающих с невидимых во мраке склонов.

– Когда-то я рассуждал так же, – отозвался Мирзоев, – знал о городах и царствах, погребенных песками, и думал, что тем людям не хватало техники, чтобы пробурить артезианские скважины, не хватало терпения, чтобы восстанавливать засыпанные каналы, не хватало знаний, чтобы высаживать деревья и травы, останавливающие пески…

– А что, правильно, – заулыбался Хан, – надо по науке жить, работать – и вся недолга.

– Ты сколько еще проживешь? – неожиданно спросил Мирзоев. И сам же себе ответил: – Еще лет пятьдесят, наверное.

– Э, жмешься, – возмутился Хан, – до ста лет, никак не меньше.

– До ста, так до ста. Там, – он указал на пески, – тысячу лет царства стояли. А теперь и следа не увидишь.

– Ну и что? Их время кончилось.

– А у пустыни не кончается. Она их выжила.

Мирзоев выговорил слово «выжила» с каким-то особым значением – словно термин, вмещающий в себе все понимание данного явления. И спросил:

– У тебя кинопроектор есть?

– А как же. Узкопленочный. Фильмы по технике безопасности крутим. На выходные могу дать. Хочешь взглянуть?

– Пойдем. Я тебе один фильмик покажу. Может, сговорчивым станешь.

– Не стану, – пообещал Хан, но, мельком взглянув на часы, все же повел Мирзоева в рэсовский кабинет техники безопасности.

Пока Мирзоев заряжал часть, Хан курил и со смешанным чувством жалости и недовольства рассматривал его неуклюжий портфель из паршивенького кожзаменителя.

«Вроде бы современный человек, – думал Хан со все возрастающим раздражением, – а носишь черт знает что. Неужели непонятно, что модные вещи – это еще и уважение к окружающим? И в голове у тебя, наверное, черт-те что: смесь архаики, современной физики или там геофизики и средневекового фанатизма…»

И решил не давать, если уж не будет самой крайности, положенные мегаватты для профессорских штучек. Надо протянуть год. Ну максимум – полтора. Для Мирзоева, скорее всего, это не срок – пусть все как следует проверит раз, еще раз, еще много-много раз; а для Хана – это очень важно. Никто еще не разобрался с тем, что Толя натворил в электросетях района. Впрочем, ничего особенного он не натворил. Просто подключил самого ответственного потребителя, магистральную газокомпрессорную станцию, к линии электропередачи, построенной некогда только для снабжения опытной станции. А новая линия, необходимый резерв для газовиков, будет только через год…

Такое подключение, конечно, нарушение и проекта, и Правил, безобразие и самоуправство; но в свое время это не только позволило выдержать сроки ввода газокомпрессорной, но и вытянуть РЭС из вечных прорывов, установить добрые отношения со всем районным начальством. А Резо, начальник газокомпрессорной, стал одним из постоянных участников «пятниц» и не раз за прошедшие полтора года выручал Хана с бензином и всякими железками…

– У меня готово, – подал голос Мирзоев, – включать?

– Что это у тебя за кино?

– Ты такого не видел. Никто еще не видел. Наверное, понравится… Компьютер нарисовал.

– Обрадовал! – возмутился Хан и даже встал. – Шабаш, мне чертежи за неделю во как надоели!

– Это совсем не чертежи. Образное представление… Я ввел в программу данные о границах песков в прошлые эпохи. Эти сведения собирают уже давно… Ну, и это все на компьютере обобщено и развернуто во времени. С учетом еще некоторых факторов… Получилась такая живая картина… В цвете.

– А я здесь причем? – спросил Хан.

Мирзоев ответил вопросом на вопрос:

– Ты по телевизору метеорологические монтажи видел?

– Не знаю, может, и видел. Напомни.

– Они составляют фильм из фотографий, сделанных с геостационарных спутников. Показывают движение циклонов, тайфуны…

– Да-да, – сказал Хан, припоминая…

…припоминая, как на экране телевизора раскручивалась бело-голубая спираль над Атлантикой, расталкивая кипящие облачные сгустки на Скандинавию, Прибалтику, Балканы… Айша еще цокала язычком и хлопала в ладоши: «Как юла!..»

– У меня только масштаб другой: секунда – тысячелетие.

– Ну-ну, – присвистнул Хан, быстро посчитав в уме, – начинаешь с миллиона лет до нашей эры?

– С трех миллионов, – бесстрастно бросил Мирзоев, – кое-где большие пробелы, нет данных, и я проскакивал эпохи. Но картина и без того ясная.

И повернул переключатель.

…Маленькое желтое пятнышко в центре материка затрепетало, стало распухать, разрастаться. Выпустило отростки, тонкие желтые струйки, и они поползли по межгорьям. Вот один отросток дополз до зеленой долины – и разбух, покрывая ее мертвенной желтизной.

Аппарат стрекотал, и этот ровный механический звук как-то по-особому подчеркивал мирные, неуклонные, целеустремленные движения желтого существа, расползавшегося по материку. Пересыхали, истончались и исчезали гибкие жилки рек, отступали горы, превращались в черно-коричневые острова в восково-желтом или бледно-коричневом пространстве, бледнели и все дальше на север и на запад отступали зеленые завитки лесов.

Щупальца становились длиннее, толще, перебивались зелеными пятнышками оазисов – и вдруг отпочковывались и разрастались далеко от основного тела, за синими подвижными блюдцами морей.

Аппарат стрекотал, и в промежутках между механическими кадрами возникали и сгорали города и царства, созидаемые на века своими неразличимо-мгновенными в этом масштабе времени владыками.

И во всех движениях, миграциях, приливах, размножениях и даже отступлениях желтого существа скрывались разум и смысл, отчетливые, но несовместимые с привычной логикой; единственное, с чем это перекликалось, – с алгоритмами абстрактных графо-математических игр.

Последний метр пленки пролетел через фильмовый канал. Мирзоев отключил проектор и зажег свет.

– Это что, серьезно? – после паузы спросил Хан.

– Данные строго объективны. Компьютер только развернул их во времени, ну и всякие мелочи… без искажений.

– Может, твой компьютер…? – ввернул оборот, непонятно почему прощаемый ему, как и вечное «тыканье», в этом церемонном крае.

– Я думаю, и прежде находились люди, которые прозревали, какую… даже не опасность, а безысходность таит совмещение на одной планете двух видов разумных существ. Но разве их принимали всерьез? Увы, нельзя прятаться от проблем. Они-то не исчезают. Наоборот…

– Да ты хоть соображаешь, что несешь? Пустыня разумна? Существо? Но она ведь амфорна… ^{1} Сухой песок, подвластный всем ветрам… Да и как же – у нес ничего нет, она вся бесформенная… бесструктурная…

– А ты постарайся избавиться от гуманоидного шовинизма. Знаешь, сколько песчинок в одном Шаймергене? А комбинации их расположения? А возможности электрических связей – это же полупроводник, двуокись кремния? Онаможет быть на много порядков сложнее нас. И сильнее…

Хан, постепенно овладевая собой, насмешливо хмыкнул.

– Мы умеем управлять климатом? – спросил Мирзоев. И сам же ответил: – Нет. И землетрясениями тоже. А она, представь, умеет. Подвластна всем ветрам? Ой ли? Самумы, суховей – думаешь, это просто так? Ей необходимы… И возможно, не только для экспансии… Так же и землетрясения…

Хана передернуло:

– Слушай, не хочу забивать себе голову. На наш век земли еще хватит, и не только на наш. Будь проще, парень.

– Слепцы, – сказал Мирзоев глухо, – все вы слепцы… Не хотите смотреть дальше собственного носа… Вот так же все, кто погребен там, под песками, заботились только о своем сегодняшнем, а потом проклинали небо. И становились частью пустыни…

Мирзоев резко поднялся. Глаза его блестели, на висках вздулись жилы.

«Наверное, такими они и были – все эти пророки и дервиши», – подумал Хан. А Мирзоев продолжал:

– …А Онасминала их города, сжигала их поля, выпивала реки, истирала горы, где жили их боги и демоны. Ты не местный, не знаешь, откуда пришло наше «кисмет», судьба… Люди называли судьбою разное, но в глубине, в тысячелетней душе народов, «кисмет» – это Пустыня…

– Да, Азия, – пробормотал Хан и покачал головой. – У тебя что, в песках кто-то погиб?

Мирзоев промолчал. А Хан вдруг подумал, что фантастам совершенно ни к чему забираться на дальние планеты, чтобы описать совершенно разных, не способных к взаимопониманию разумных существ. И ведь даже не обязательно, чтобы одно из них было так не похоже на привычное, как Пустыня, если допустить ее Разумность… Какое-то сострадание, даже симпатия к Мирзоеву шевельнулась в нем. Хан вспомнил опытную станцию, начиненную оборудованием, даже назначение которого трудно понять, вспомнил пески – и представил одиночество, на которое обрекает себя и помощников Мирзоев!..

– Чего ты сидишь в этом Шаймергене? Ты же со степенью, вроде на хорошем счету и молодой еще. Неужели получше места не найти?

Несколько секунд Мирзоев непонимающе смотрел на Толю, потом наконец расцепил сухие губы:

– Пока еще можно уехать. Нам лично. Но самые мрачные наши пророки не скажут, что завтра придумает кристаллический мозг. И когда новая желтая волна поднимется над материком – иная, чем прежде, потому что изменяемся мы, и Онауже почувствовала, что мы стали другими, – тогда поздно будет что-либо сделать. Песок не убьешь, пустыню не остановишь… И останется только молиться, чтобы все происходило медленно и мы успели умереть своей смертью.

– И ты думаешь со всем этим справиться? – спросил Хан, закуривая.

– С твоей помощью. Энергия мне совершенно необходима. И срочно.

– Да что тебе дадут эти полета мегаватт? – совершенно искренне удивился Толя.

Он уже успокоился и теперь отчетливо вытеснял мысль о пребывании, о возможности пребывания на Земле – Земле! – двух видов разумных существ в разряд игры, такой своеобразной игры, у которой, возможно, есть правила, хотя не предусматривается Выигрыш.

– Это довольно сложно объяснить даже специалистам, – Мирзоев отнюдь не иронизировал, напротив, говорил с сожалением, – а более широкие соображения им вообще сообщать не следует. Здесь и консерватизм мышления, и академизм, и ориентировка на другой результат… Если даже мне поверят, что Пустыня – существо, то разгорится научный спор на три десятилетия, причем начнется с запрета всяких радикальных действий. А мне нужен не научный парадокс и не лавры первооткрывателя. Надо покончить с Ней. Сразу. Решительным ударом. Здесь, а затем – по всем центрам, которые успели созреть. Понимаешь?

Хан понял, хотя и не так, как хотелось Мирзоеву.

Доказать в Академии или в любом министерстве, что Пустыня – разумное существо, принципиально не принимающее никаких человеческих условий, и при этом не угодить в психушку Мирзоеву не удастся, ему больше ничего не остается, кроме как действовать исподтишка самому, маскируя свои выходки геофизическими экспериментами…

– А зачем тебе все-таки пятьдесят мегаватт?

– Ты знаешь, что такое энтропия?

– Мера упорядоченности явлений или материи, – отчеканил Хан заученное определение.

Мирзоев чуть заметно улыбнулся:

– Все равно. Между кварцевой глыбой и горкой песка вся разница в энтропии. Распадается монокристалл на миллион песчинок – энтропия возросла, и это считается нормой, законом термодинамики. Но если песку придать отрицательную энтропию, он превратится в песчаник, кварц, хрусталь. Именно это я делаю. Некоторые результаты уже заметны.

– Погоди, – Хан, убежденный технократ, в общих чертах знал, что и как делается на переднем крае науки, – ты сумел управлять направлением энтропии? Но это же эпохальное открытие! Тебе же памятник поставят!

– Когда признают – да, – с непонятной иронией подтвердил Мирзоев.

– А ты в этом желтом дерьме сидишь и на поклон ко вшивому начальнику РЭС ездишь?!

– Это хорошо, что ты себя так любишь, – Мирзоев перемотал фильм и упрятал катушку в портфель, – но сейчас мне срочно нужны пятьдесят мегаватт. Первая установка у меня делает песчаниковые кирпичи, и очень трудно доказать, что там сцепление частиц происходит благодаря воздействию операторов отрицательной энтропии, а не привычных электромагнитных сил. И конечно, нет никакого выхода на воздействие масштабное. А вторая установка – ты ее видел – в ней эффекты проявятся в чистом виде; но чтобы справиться с Шаймергеном, нужно столько, сколько сможет пропустить моя линия, и не меньше, чем на двенадцать минут. Кратковременные включения я уже делал раньше…

– Да, и чуть не развалил мне систему. Хоть бы предупредил как следует.

– Не развалил же, – усмехнулся Мирзоев. – Кое-что и я понимаю. Но время проверок прошло. Теперь рабочий ход. Пятьдесят мегаватт на двенадцать минут – и никак не меньше.

– Ой ли не меньше, – сказал Толя, осторожно и старательно продумывая следующий ход.

– Я эту величину не из пальца высосал. В общем-то, надо больше, много больше; пятьдесят – пороговая величина. Еще возможен срыв и всякие нежелательные последствия. Но я знаю: линия не пропустит большую мощность.

– Система тоже, – механически добавил Хан, уловив только последнюю фразу, – и так перетоки будут на пределе…

Мирзоеву пока что совсем ни к чему было знать, что на этих же линиях, на этом же плече сетей прицеплена газокомпрессорная станция, и теперь понадобится не пятьдесят, а шестьдесят пять мегаватт.

– Здесь больше технические трудности, – осторожно продолжил Хан, – мне придется здорово рисковать. И я никак не могу понять, почему это вдруг такая спешка. Подожди немного. Построим новую линию, введем два трансформатора, и тогда можно будет хоть семьдесят мегаватт на твою установку дать. И всех-то делов – три года. Потерпи, чего там…

И тогда Мирзоев взорвался. Кричал, размахивал руками, даже своим паршивеньким портфелем грохнул раз-другой по столу и много сгоряча выложил такого, чего, быть может, и. не собирался говорить, но что запомнил Толя. Запомнил, а когда дело дошло до угроз, ответил:

– Жалуйся на здоровье. И управляющий, и даже министр тебе ответят одинаково: до завершения строительства новой ЛЭП нет технической возможности. Ты – потребитель первой категории, запомни…

И выставил Мирзоева из кабинета.

Выставить-то выставил, и на телефонные попытки Мирзоева объясниться отвечал сквозь зубы, и Айше рассказывал все со смехом (пока не заметил ее реакцию), но вот, оказывается, не освободился…

…Когда мужики разъехались – каждый считал своим долгом предложить Толе место в машине, хотя рэсовский «уазик» стоял на площадке, – Хан отдал ключи дежурному и покатил в Шаймерген.

Гнал «уазик», чуть сгорбившись за рулем, и сам уговаривал себя, что все дело только в практических соображениях, что Мирзоев псих, но поскольку он сейчас в тупике, и тупике непроходимом, то из него можно кое-что полезное выжать… И вообще, еще ничего не решено…

Конечно же, все дело в практических соображениях. Это же так понятно: если Мирзоев не врет, не заблуждается добросовестно, как порой случается с ученым братом, и действительно нащупал путь управления энтропией, то здесь светит очень многое. И при должной ловкости можно сделать так, что весь риск и вся возня с этим малопривлекательным типом окупится, да что там стократ окупится…

2

Мирзоев, как, наверное, всегда по вечерам, сидел один во флигельке, пристроенном к лаборатории. Сотрудники после пяти уезжали в город любителей ночевать в Шаймергене находилось маловато.

– Так все-таки, – спросил Хан, поздоровавшись, – почему такая срочность с энергией?

– Ты разве не понял? – даже встал Мирзоев. – Я же все подробно объяснил. Сейчас ситуация такая, что ждать нельзя. Совсем нельзя.

Толя неопределенно покачал головой.

– Ну как сказать… – Мирзоев потер лоб и выпалил: – Пустыня эволюционирует!

– Ну и что? – Хан решил притвориться тугодумом, чтобы Мирзоев раскрылся и, сам того не замечая, очертил контуры ловушки. – Спешить-то зачем? У нее же какие темпы? Сам говорил: тысячелетие – секунда. Можно вполне подождать пяток лет. Никто ничего не заметит.

– Зачем так говоришь? – Мирзоев попытался заглянуть Суханову в глаза. – Это же не обычная эволюция. Направленная. Не эволюция даже, а… – он пощелкал пальцами, подбирая слова, – ускоренная автоморфологизация, понимаешь…

– Ой ли? – надо было бы Мирзоеву чуть получше разбираться в интонациях Толи, – что-то я не замечаю ничего нового… – и показал на окно.

– Пока не замечаешь. Нет у тебя таких органов чувств.

«А у тебя есть?» – хотел укусить Хан, но промолчал и даже согласно кивнул.

Мирзоев продолжал:

– Зато Она – почувствовала. Раньше не замечала людей, а сейчас почувствовала, что мы – реальное препятствие для ее развития, быть может, даже угроза. Смертельная угроза. И будет реакция, очень скоро будет. Не знаю, какая, но ничего хорошего не жду.

– Пустыня… Песок… Песочек, да и все.

– Те, кого онасожгла, тоже не думали. Пока не пришел их черед. Песочек… Ты не представляешь, какие силы скрыты в этом песочке.

– Ну хорошо, хорошо, силы, наверное, большие, – Хан невольно обернулся к окну, к недальним лобастым барханам. – Но ведь все это распределено во времени и пространстве…

– Ошибаешься. К счастью. В ней как раз есть центры типа Шаймергена, и пока они есть, дело не проиграно, еще можно попробовать бороться.

Мирзоев молчал, попеременно похрустывая суставами пальцев. Затем сказал глухо:

– Но если активным и разумным станет каждое песчаное скопление…

– А что случилось, что ее подстегнуло? – перебил Толя, невольно поддаваясь лихорадочной убежденности Мирзоева.

– Много факторов… Фон радиации повысился… Фреона мы очень много в атмосферу выпустили… Очень мощное радиоизлучение наших передатчиков и локаторов, а у Нее, похоже, электромагнитные информационные процессы… Да мало ли чего на Земле в последнее время случилось! Главное – у Неесейчас назревал Эволюционный скачок.

– Ты-то откуда знаешь? – усмехнулся Хан, уже рассчитав свои последующие тактические ходы. – Мысли пустыни научился читать?

– Эх, если бы, – вздохнул Мирзоев и поднял руку в характерном жесте. Электрическая активность и мощность излучения песков в Шаймергене растет. Четвертый год растет и растет по экспоненте. Сейчас там выплескивается энергии больше, чем этот район получает от Солнца. Учти неизбежные потери – и ясно, что Шаймерген получил энергию извне, от других участков пустыни.

– Как же? – вырвалось у Толи.

– Пока точно не знаю. Ясно, что без проводов… Догадки… У тебя радиосвязь устойчивая?

– Не очень, – пробормотал Хан, вспоминая постоянный, нет, пожалуй, даже усиливающийся месяц от месяца треск и свист в приемнике. Недавно гонял связистов – и ничего не добился… Но тут же спохватился и добавил: Догадки, предчувствия – вещи ненаучные.

– А научные ты не поймешь, – сухо бросил Мирзоев.

«Ничего, это тебе зачтется», – подумал Хан и сказал, поднимаясь:

– Ладно, не пойму – не надо. А сейчас пойдем-ка в город. Пива выпьешь, с хорошими людьми познакомишься. Одичал ты совсем в своем Шаймергене.

– Подожди, – заторопился Мирзоев, – я объясню. Есть теория устойчивости систем. Мы рассчитывали модель… Получится, что где-то через две недели Шаймерген перейдет границу устойчивости…

– Ну и что?

– Как это – что? Скорее всего, образуются два независимых центра; но, может быть, развитие пойдет по разветвленной схеме, и тогда…

– Два, четыре, десять – разве это так важно? – Толя откровенно провоцировал профессора, подталкивая его к единственно необходимым для него словам.

– Этого ни в коем случае нельзя допустить. Речь идет именно о мозге, о качественном изменении…

– Пусть так. Пусть разделится еще на два Шаймергенчика, и лежат себе, как лежали, еще десять тысяч лет, А мы за это время – если живы будем – кого хочешь в бараний рог согнем. Особенно если ты действительно научился управлять энтропией…

– Да не это важно! Вы поймите, – от волнения Мирзоев перешел на «вы», – у нас может не оказаться ни тысяч, ни даже десятка лет. Она эволюционирует на глазах… Когда я начал работу – это было совсем другое… Ни в коем случае нельзя медлить, поймите…

– Ну, я, наверное, такой непонятливый. Вы сделали, – Хан тоже перешел на «вы», – такое открытие, так зачем вам эти полупартизанские действия? Обратитесь в Президиум, назначат большую комиссию, выделят сколько нужно энергии, всего, что вам надо; проверят – и громко объявят о вашем открытии!

– Да не нужно мне ничего этого… Операторы отрицательной энтропии – это средство, не больше… Трудно объяснить – вы не здешний, да что там, не знаете, что такое Пустыня… Если мне сейчас удастся моя затея, пусть даже частично, то мы получим передышку, время, необходимое, чтобы выработать стратегию, подготовиться к борьбе… Или попробовать найти компромисс. Вот что важно…

– Далась вам эта пустыня…

– Далась? Мы бы все сбежали от нее, да вот некуда. Вы – только приехали на время, а мы – века… Видели, переживали, судьбой своею платили… Как выпивает судьбы… Кисмет… Ничего нет, что бы я не отдал за возможность победить… А завтра это может не удаться даже мне…

– Да, трудная ситуация… «Наверху», я так понимаю, за две-три недели вам ничего не доказать…

– Недели? Пока не будет результата, неопровержимого результата, я вообще ничего не докажу…

– Значит, можно только снизу. Только через мое посредство. Так?

– К сожалению, – глухо признал Мирзоев и расслабил галстук.

– Ну зачем так? – как можно спокойнее сказал Хан. – Сама судьба распорядилась, что сейчас такое большое дело зависит от нас троих…

– А кто третий?

– Ваша установка. Вы, ваша установка и я.

– Ну, с установкою мы поделимся, – кивнул Мирзоев и чуть поморщился, – а остальное… Ну что же. Я высоко ценю вашу решимость пойти на какие-то служебные осложнения ради судеб всего человечества.

– Надеюсь, судьба человечества стоит дороже риска развалить систему и принести народному хозяйству миллионные убытки?

– Будем надеяться, до этого не дойдет. А во всем остальном будьте уверены.

– Деловой разговор. Согласен.

– Но время не терпит.

– Да знаю. Уговорил. Когда, самое позднее, нужна энергия?

– Сегодня. Сейчас.

– Ну, не так сразу, – засмеялся Хан. – У меня ее в кармане нет. Понадобится еще минимум три дня… Это на полном серьезе…

– Значит, суббота?

– Да. Можешь писать у себя приказ, кто в ночную смену с тобою останется.

Мирзоев, похоже, уже совсем овладел собою и сказал, непонятно усмехнувшись:

– У меня все автоматизировано. Один справлюсь… Пусть в городе ночуют. А утром – если все в порядке – первыми зрителями будут.

– Договорились, – сказал Хан. Потом прошел на пульт автоматизированной электроподстанции и протянул, бросив провод через форточку мирзоевского флигеля, переговорник с РЭСом. – Это напрямую связь с диспетчерской, я там буду.

– Я вас до субботы увижу?

– Постараюсь. А не вырвусь, так по этой штуке поговорим…

Не понравилась, ох не понравилась Хану ни последняя мирзоевская улыбка, ни какая-то прощальная интонация… Может быть, конечно, что все в порядке, что просто ошалел профессор от радости и готовится к бою, забыв обо всем и не придавая таким мелочам жизни, как деньги, особого внимания; но может быть и иначе…

3

Айша уснула быстро, как наплакавшийся ребенок. Толя еще побродил, стараясь не шуметь, по комнате, потом набросил теплый халат и вышел на балкон.

Размолвки у них происходили и раньше – жизнь есть жизнь, но до слез никогда не доходило. Во всяком случае, виноваты были другие, люди из внешнего мира, а вот чтобы так воспринять слова и поступки самого Суханова, прежде не бывало. Если бы знал Хан, что так обернется, – да ни словом бы не обмолвился, оставил бы всю мирзоевскую историю в строжайшей тайне. А так, едва только Айша поняла, что Хан «водит» профессора, который попал в безвыходное положение из-за необходимости срочной борьбы с пустыней, как другим человеком стала. Чего только Хан от нее не наслушался! И все из-за какого-то Мирзоева, который ей не брат и не сват… А если честно, то, конечно, не из-за Мирзоева. Из-за Пустыни. Из-за того, что это желто-серое Нечто присутствовало в ее детстве и в судьбе неисчислимых поколений, вытесняемых все дальше и дальше на север или обрекаемых на унылую жизнь на огромной спине равнодушного и безжалостного чудовища.