Текст книги "Агни Парфене"

Автор книги: Светлана Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7

В КРОМЕШНОЙ ТЕМНОТЕ НОЧНОЙ

И кто я, в сущности, такой?

Ребенок, плачущий впотьмах,

Не зная, чем унять свой страх

В кромешной темноте ночной.

А. Теннисон

Он проснулся счастливым, как мог быть счастлив избавившийся от неизбежного наказания ребенок.

Еще вчера вечером, гуляя по Праге, он был уставшим, раздраженным, хотя особенный пражский воздух пьянил его – как всегда... Рядом была Елизавета, рассказывавшая ему старые байки про Прагу так серьезно, как будто сама во все это верила.

Он уже видел знаменитые часы «Орлой» – но он выслушал в сотый раз историю про то, как их создали в 1490 году часовщик Микулаш из Кадани и астроном Ян Шиндель, потому что это ему рассказывала Елизавета, а не какой-нибудь гид-экскурсовод с презрительным и важным лицом.

И места Елизавета сама выбирала – он предоставил ей эту возможность.

– Часы показывают годы, месяцы, дни и часы, время восхода и захода Солнца, время восхода и захода Луны, а также положение знаков зодиака. В центре циферблата располагается Земля, вокруг которой вращается Солнце, что является отображением революционного восприятия мира с центральным положением Земли. Каждый час, когда бьют часы, происходит небольшое представление в традициях средневекового кукольного театра. Фигурки, являющиеся воплощениями человеческих пороков и таких доминант человеческой жизни, как смерть или воздаяние за грехи, начинают шевелиться: скелет дергает за веревку колокола, ангел поднимает и опускает карающий меч... В окошках часов лики апостолов сменяют друг друга, а в финале кричит петух, – рассказывала Елизавета, И – точно повинуясь ей, ангел поднял свой меч, и Нико показалось, что он посмотрел прямо на него, и меч сейчас опустит прямо ему на голову, и – еще этот ангел усмехнулся, Нико это, конечно, показалось. Просто – дыхание города, странного, готического, и ему кажется неизвестно что.

– Гениальный перформанс, – задумчиво проговорил он и улыбнулся Елизавете, обернувшейся с вопросительным взглядом. – Скелет, дергающий за веревку, ангел с мечом...

– О, это совершенно нормально для Праги, и для средневековой Праги особенно, – рассмеялась Елизавета. – Подожди, я еще покажу тебе дом, где жил Фаустус, и еврейский квартал, где был создан Голем...

Он засмеялся.

– Ты не хочешь? – спросила она, он услышал в ее голосе нотки разочарования – и, несмотря на то, что ему этого не хотелось, желания были другими, плотскими, почти сводящими с ума, он сказал:

– Что ты... Я очень хочу.

Рядом с ней он вообще отказывался понимать, что с ним происходит, – он просто был не в состоянии сказать ей «нет», она властвовала – она была самым главным сейчас в его жизни, куда важнее было ее присутствие, чем все, что волновало его до этого момента, да и – волновало ли?

Сейчас, когда он смотрел в ее огромные, странные, серые глаза с зеленоватым оттенком – ему начинало казаться, что все прошлое – уходило, таяло в тумане, и – была только эта странная девушка, от легких поцелуев которой кружилась голова, и точно кто-то зажигал в комнате свечи, только свечи эти были особенные, совсем не те, которые так раздражали его своим смертным запахом в церквах, да – в ней все было особенным, пьянящим.

– Ты... Ты чудесно рассказываешь. Откуда ты это все знаешь? Ты работала экскурсоводом?

– Нет, – усмехнулась она и грустно посмотрела вверх. – Я просто очень долго тут живу. Очень долго. Так долго, что успела познакомиться и с часовщиком Микулашем, который рассказал мне, как страшно ему было делать ангела с мечом, ему все время казалось, что ангел усмехается и поднимает свой меч каждый раз, когда Микулашу приходят в голову грешные мысли. И с раввином Левом, Иегудой Бен Безалелом, создавшем из глины Голема.

Они как раз уже прошли через Мостовую башню, прошли через Старое Место, и – теперь шли по узким улочкам еврейского гетто, города Йозефова.

– Помнишь это? «Семь дней готовились раввин Лев, его зять и его ученик к удивительному свершению, на седьмой день по обычаю предков они выкупались в еврейской бане, оделись во все белое и с молитвой на устах пустились в путь за пределы города. Пробил четвертый час пополуночи, в эту пору тьма густа, как перед сотворением мира. За городом, на берегу Влтавы они нашли место, где было много влажной глины, принесенной течением с гор и еще никем не тронутой. Раввин Лев с зятем и учеником зажгли факел и долго молились, повторяя псалмы.

Из податливой глины слепили фигуру человека в три локтя длиной, положили ее наземь и осторожными движениями пальцев обозначили рот, нос, глаза и уши, придали глине форму человеческих рук и ног, и кистей рук с пальцами. И вот, наконец, перед ними лежала фигура Голема, похожая на человека, спящего на спине.

– Ты представляешь стихию огня, – сказал раввин Лев зятю, – обойди вокруг лежащего Голема семь раз, повторяя изречение, которое я для тебя сочинил.

Зять раввина начал ходить вокруг Голема, звонким голосом повторяя изречение. Обошел первый круг – Голем обсох, а когда обошел в третий раз, от Голема уже исходило тепло, когда же он заканчивал седьмой круг, от Голема исходил жар, он накалился докрасна, как железо на кузнечном горне.

Затем раввин велел своему ученику, который представлял стихию воды, тоже семь раз обойти вокруг лежащего Голема, повторяя изречение.

Ученик исполнил его волю. При первом же круге красный отсвет големова тела погас, после третьего круга с его поверхности поднялось облачко пара, тело увлажнилось, во время последующих кругов на пальцах выросли ногти, голову покрыли волосы, кожа обрела тускловатый человеческий оттенок. Фигурой и всем внешним видом Голем походил на тридцатилетнего мужчину. Потом семь раз обошел вокруг Голема сам раввин Лев. После седьмого круга он раскрыл Голему рот и сунул ему под язык шем, пергаментный листок с тайной колдовской запиской. Под конец раввин, его зять и ученик поклонились на все четыре стороны света и хором произнесли:

– Господь сотворил человека из земной глины и вдохнул в его лицо дыхание жизни.

После этих слов в глине, из которой был сотворен Голем, пробудилась жизнь: огонь, вода и воздух разбудили Голема. Он вздохнул, открыл глаза и с удивлением стал рассматривать тех, кто вызвал его к жизни.

– Встань, – приказал раввин Лев.

И Голем поднялся с земли, как поднимаются люди после долгого сна, распрямился и встал перед своими создателями».

– Нет, – признался Нико. – У Майринка этого не было...

– Это Эдуард Петишка, – сказала она. – Вот так и бывает, когда человек пытается сделать себя равным Богу. Он сам создает себе Голема. Убийцу... И Голем поднимается с земли, и нет спасения, только Господь может защитить, но – гордый человек не ищет Его защиты...

– Я же говорил тебе, что я не могу поверить в то, чего не вижу, – досадливо поморщился он.

– А если ты увидишь, но будет уже поздно? – спросила она.

Теперь они пришли на старое еврейское кладбище.

Он был тут первый раз, и в первое мгновение ему стало жутко. Ему казалось, что надгробий так много и они громоздятся одно на другом, но Елизавета пояснила, что площадь кладбища была строго ограничена и очень быстро места для усопших стало не хватать, а поскольку местная религиозная традиция запрещает нарушать покой умерших, на кладбище привозили все новые и новые слои земли. Старые надгробия вынимались и помещались на поверхности уже нового слоя, в результате чего возникло нагромождение каменных стел. В некоторых местах погоста образовалось до двенадцати погребальных слоев.

– Сейчас тут двенадцать тысяч каменных надгробий, – сказала она. И добавила: – «Тихо и задумчиво опускается белесая пелена тумана на древние надгробия еврейского кладбища. Их тысячи, они тесно прижались друг к другу. Кто лежит под ними слой на слое, кто на долгие столетия обрел здесь покой.

В полутьме мы видим вытесанные в камне древнееврейскую надпись и символический знак. Вот скрипка – здесь погребли музыканта, вот ножницы – могила портного, над могилой книгопечатника или учителя вытесана книга, над аптекарем – ступа с пестиком. Постепенно обозначения еврейских родов и имен скрываются во мраке, еще взметнулись к небу благословляющие руки рода еврейских раввинов, маленькие львы, широко расставившие лапы, заставляют вспомнить имя Иегуда, древнееврейское наименование льва, олени – древнееврейское имя Цеби, еще цветут каменные розы над могилами рода Розен, а изображение сцены из описания жизни в раю указывает на место, где вечным сном спит Ева. Каменные гроздья винограда прославляют мудрость и плодовитость.

Надгробия из розового сливенецкого мрамора повлажнели от окутавшего их тумана и временами поблескивают, словно на их поверхности вздрагивает отражение догорающего давнего пожара. Те, кто бежал от пожаров еврейского города, и те, кто стал его жертвами, спят глубоко под землей. А с ними все, что произошло в их жизни, реальность и мечты».

– Ты так хорошо знаешь эту книгу про Голема?

– Я знала Петишку, – сказала она и странно улыбнулась. – Я выучила эту книгу наизусть, чтобы знать, что делать, если я однажды встречу... – Она посмотрела на него долго и серьезно и прошептала: – Голема...

И вот сейчас, в это чудесное солнечное утро, когда он вспоминал вчерашний день, ему почему-то пришло в голову, что она имела в виду его.

Странным образом эта мысль обеспокоила его – он похолодел, кто-то внутри тихо засмеялся: «Го-лем», ему захотелось воды – но на его плече покоилась ее голова, распущенные волосы хотелось ласкать, подносить к лицу, вдыхая сладкий, травяной запах, и быть счастливым, но тихий голос продолжал издеваться над ним, повторяя: «Голем, Голем, Голем», – где-то далеко били часы, те самые, и снова ему казалось, что ангел с мечом смотрит прямо на него и усмехается недобро...

Нико осторожно высвободился, поднялся тихо, стараясь не шуметь, и прошел в кухню. Кухня была огромная, светлая, но почему-то Нико не покидало ощущение, что эта кухня – только декорация. Тут редко бывают. И этой замечательной джезвой почти никогда не пользуются. Впрочем, и электрическим чайником – тоже...

«Глупые мысли в глупой голове, – усмехнулся он. – Она современная девушка. Ей не до глупостей. Вот выйдет замуж и станет жить кухонными проблемами. Киндер, кирхе, кухен, все будет...»

Он нашел кофе, размолол коричневые зерна в ручной мельнице – с наслаждением вдохнул аромат, потом сварил его – надеясь, что Елизавета проснется от волшебного запаха.

Но – она спала, он заглянул в спальню и тихонечко прикрыл дверь.

Пусть спит.

Во сне она была еще прелестнее, еще загадочнее – даже дышала она особенно, едва слышно, так, что казалось – она и не дышит совсем.

И – он снова ощутил смутную тревогу и недовольство собой.

Он долго пил кофе – на балконе, в кресле, любуясь шпилями Староместской мостовой башни, которые были видны отсюда, и думал о том, что даже хорошо, что она спит – он сам отправится на прогулку и вернется к вечеру уставший, но довольный, вкусивший свободы, – он уже даже придумал, куда пойдет, только надо было позвонить, чтобы узнать, как там дела, на далекой родине.

Впервые за эти дни его совершенно не заботили неприятности, оставшиеся там, они действительно остались далеко, и он тихо рассмеялся.

«Глупые люди, – подумал он. – Глупые люди, не понимающие собственной никчемности и того, что его взору открыто большее».

Ему дано большее. Он может позволить себе быть дерзким. В отличие от них. Им, трусливым глупцам, не дано того, чем сейчас владеет он. Если – как сказала та старая гусыня: «Вас накажет Бог», – то почему сейчас он так счастлив? Где оно, это наказание?

И почему-то ему вдруг увиделось старое еврейское кладбище, и все происходившее с ним там, в Москве, сейчас казалось лишь нагромождением событий, как надгробий на кладбище, бессмысленным, нелогичным, тусклым, пугающим, – и люди, оставшиеся там, тоже были такими же надгробиями, и – то, что он оттуда вырвался, казалось ему теперь несомненной удачей.

«Нет, я позвоню потом, когда вернусь, – решил он и поднялся. – В конце концов, не стоит портить такое волшебное утро. Испортить себе настроение я успею всегда...»

Он бродил по городу долго, наслаждался свободой – зачем-то снова зашел на еврейское кладбище, даже нашел там могилу рабби Лева, творца Голема, Махараля из Праги, долго стоял перед ней, и – в тишине ему вдруг послышалось чье-то дыхание, показалось, что он здесь не один, кто-то рядом, совсем рядом, за его спиной. Он ощутил слабость в ногах, ему стало жутко – он резко оглянулся.

Никого не было, только армия каменных изваяний, мрачная и унылая, высилась перед ним, окружала его, дышала ему в лицо, и дышать ему самому отчего-то стало тяжело.

Он поспешил уйти оттуда, освободиться от тягостного ощущения, однако это ему удалось не скоро. Все время его не покидало ощущение, что ему смотрят вслед – недобро, выжидающе, и, чтобы победить в себе страх, он завернул по дороге на другое кладбище – Ольшанское, известное тем, что там было много русских могил, и он даже отыскал могилу графини Толстой, и Родзянко, и матери Набокова... Едва усмехнулся про себя при этом, подумал: «Ну вот, я приобщился к великой русской культуре». Ему вспомнилась та сцена на кладбище, в России, и – то, что надо позвонить, и – да вот хотя бы графине Толстой, и стало смешно...

Он так увлекся идеей, появившейся в его голове, что ему стало снова весело и легко, осталось только решить, где ему все это проделать, – остальное лишь дело техники, он с этим справится без особенных усилий.

В часовне Успения зазвонил колокол, грустно, тревожно, точно пытаясь прогнать Нико отсюда, – и он понял, что все это он сделает именно здесь.

Назло колоколу.

Назло этой часовне.

Назло Богу.

– Да, именно так...

Домой он вернулся к вечеру, с сумкой, в которой пока ждали своего часа сорок дешевых мобильников, и почему-то постарался спрятать эту сумку от глаз Елизаветы, которой, впрочем, не было дома – первый раз он обрадовался ее отсутствию.

В конце концов, он ведь – художник. Он творец прежде всего.

И у него есть дела поважнее, чем эта внезапная, ослепившая его любовь...

Когда она вернулась, он уже успел сделать многое. Он сам не мог понять, почему его охватывало какое-то странное, опьяняющее чувство радости и власти, когда он записывал на автоответчики всякую ерунду – особенно ему почему-то понравилось кваканье лягушек, как будто умершие превращаются на самом деле в лягушек, и – вот оно, ваше бессмертие...

– Вот оно, ваше хваленое бессмертие, – пропел он, заканчивая очередное «оживление» мобильника.

Его нет. Ничего нет. Только пустота и темнота. И – лягушки... Хотите в этом убедиться? Он предоставит этим глупцам возможность убедиться, что он, Нико Садашвили, круче их Бога, круче их страшных демонов, круче всего, что пугает и завораживает их.

Бессмертие – новое болото, люди просто попадают из одного в другое, и есть только лягушки.

Никаких ангелов.

Никаких бесов.

Разве это не успокаивает?

Когда хлопнула дверь, он вздрогнул. Он так погрузился в это «созидание бессмертия», что забыл, где он, и о Елизаветином существовании – тоже забыл.

Он попытался спрятать свой «материал» побыстрее от Елизаветиных глаз – сам удивляясь тому, что отчего-то краснеет, как мальчишка, которого застукали за дурным занятием. Но Елизавета заметила – и ему показалось, что вопросов она задавать не стала потому, что все и так поняла. Глаза ее стали грустными, она вздохнула и прошла в другую комнату, ничего не сказав.

Он сгреб все в свою сумку, ощущая себя странно неловко, и от этого немного разозлился. Пошел за ней следом – она стояла у окна, застыв, и, когда он обнял ее за плечи – вздрогнула.

– Я тебя напугал?

– Нет, – покачала она головой. – Меня уже давно никто и ничто напугать не может. Не знаю, хорошо это или плохо...

– Хорошо, – поспешил он с ответом, обрадованный тем, что ее грустный вид вызван не тем, что она заметила, а совсем другими, неведомыми ему причинами. – Хотя... Ты выглядишь усталой.

– Я в самом деле устала, – улыбнулась она. – Да и грустно немного – близкий мне человек умирает, а я ничего не могу исправить. Я не могу остановить смерть. А этот человек – он совершенно еще не готов к тому, чтобы столкнуться с тем, чего не может понять. Я боюсь, для него будет очень страшно оказаться там.

Она в самом деле была взволнована – в глазах блестели слезы, губы подрагивали, он удивился. И слова ее были какие-то странные – он не мог ее понять до конца...

– О чем ты говоришь, Лиза? – спросил он. – О смерти? Но – ты действительно не можешь остановить распада плоти, ты не можешь, как никто не может. И – чего он там должен испугаться? Нет, я понимаю, что смерть страшна, как страшна любая темнота, пустота, но – там нет ничего, как же ты не можешь понять?

Он говорил с ней мягко, как с маленьким ребенком, который напуган, и даже улыбался ей снисходительно, поглаживая по плечам.

– Ну, ты так говоришь, как будто знаешь об этом... На самом-то деле – ты только один из тех, кто отказывается посмотреть правде в глаза, – сказала она. – Самое ужасное – что я никого не могу переубедить, впрочем...

Она задумалась на минуту, словно решаясь заговорить с ним о чем-то важном для нее, а потом решила, что не стоит.

– Ладно, ты прав, не надо говорить о том, что пока непонятно, – махнула она рукой и даже попробовала улыбнуться.

– Пока? – насмешливо переспросил он. – Но – столько ученых уже доказали, что там ничего нет и быть не может...

– До-ка-за-ли? – удивленно приподняла она бровь. – Я думаю, что все их умозаключения – это только догадки, предположения, но – можно ли считать доказательством то, что сам ты – не испытал? Я могу только предполагать, но – говорить с уверенностью о том, в чем я не могу убедиться лично, – разве это не главный довод твоих ученых против Бога? Так почему же они, не испытав смерти, берут на себя смелость признать ее существование де-факто? Откуда они знают, что происходит, когда душа освобождается от тела? Они имели возможность это испытать на себе?

Он почувствовал приступ глухого раздражения. Что ей ответить? Он мог найти тысячу слов, но – знал, что они окажутся для нее несущественными, что она – знает что-то такое, что ему недоступно, и – с этим ничего поделать нельзя. Еще ему хотелось совершить что-нибудь глупое и непристойное – обидеть ее, радуясь своей детской безнаказанности, – рассказать богохульный анекдот про папу Карло, но она словно чувствовала его настроение.

Она усмехнулась и проговорила:

– Все, что говорят и придумывают люди, можно оправдать только одним. Их страхом. Животным, неизживаемым страхом перед смертью. Перед неизбежным и непостижимым. Люди – особенно те, кто пытается лишить жизнь смысла, просто жалкие неудачники и трусы. Те, кто обижен на Бога. Те, кто надеялся получить исключительные права – и, не получив их, смертельно обиделся. Вот и все. Прости, но это – мое мнение. Я не требую, чтобы ты его разделял. Но и ты – не требуй от меня невозможного. Чтобы я согласилась признать вашу правоту.

Он понял, что, если он скажет что-то, они поссорятся. И – промолчал. Нет, ему не хотелось с ней ссориться. Он зависел от нее, и это – бесило его сейчас все сильней и сильней.

Она прошла мимо, в комнату и оттуда, спокойно, глядя ему в глаза, поинтересовалась:

– Скажи, а ты не боишься, что с этих мобильных телефонов однажды позвонят – тебе?

И, не дожидаясь ответа, тихо засмеялась.

Он вздрогнул. «Откуда она знает?» – подумал он, и ему стало холодно, но – он тут же увидел, что несколько мобильников вывалились из сумки, мысленно отругал себя за свой страх, и снова появилась мысль, что она ведь не знает, для чего ему нужны эти телефоны, она не знает.

– Ну и что? Позвонят, – усмехнулся он.

– А зачем тебе это нужно?

– Столько телефонов? Ну, может, я их продам по дешевке. В трудную минуту.

Он поймал себя на том, что лжет неубедительно, и – зачем вообще он оправдывается?

– Зачем ты оправдываешься? – пожала она плечами. – Это твоя свобода. Твое право. Меня это вообще не касается... Каждый человек вправе выбирать, прыгнуть ему в пропасть или – попытаться взлететь. Каждый человек, выбравший пропасть, вправе выбрать себе пропасть по вкусу. Это называется право выбора.

Она улыбнулась и, подойдя к нему, тронула его щеку сухими губами – едва-едва.

– По сути, ты ведь – тоже только один из детей, «плачущих впотьмах». И мы сейчас близки к ссоре, а этого допускать нельзя. Он хочет, чтобы ты сам во всем убедился.

Он попытался ей возразить, что вовсе он не такой, каким она хочет его видеть, хотел спросить, кого она имеет в виду под этим «Он», но – Лиза тихо засмеялась и приложила пальчик к его губам:

– Тс-с-с-с-с... Все будет так, как должно быть. Мне надо уйти. Я вернусь скоро – постараюсь, но сейчас – тебе нужно побыть одному.

И раньше, чем он успел ей ответить, она ушла.

«Да, у нее потрясающая способность растворяться в воздухе, – подумал он, с тоской смотря на закрывшуюся дверь. – Впрочем, может быть, сейчас в самом деле – мне надо побыть одному».

Странным образом мысли о смерти не покидали его весь день. И когда он вышел на воздух, с надеждой наконец забыть о разговоре с Елизаветой, некоторое время ему это удавалось – он шел по узким улочкам, впервые обратив внимание на медленно падающие хлопья снега. «Может быть, она права, – мелькнуло в уме, – я не думаю о чуде, я не думаю о том, что неподвластно моему уму, из страха?» Но – тут же сам возмутился этим мыслям – и сразу возвратился непонятный, тревожный гул в голове, наполненный едва слышными голосами и – насыщенный воздухом смерти.

Он зашел в небольшую антикварную лавку – сам не зная зачем, просто – увидел в витрине иконы и подумал – надо купить, для будущих перформансов. Звон дверного колокольчика был слишком громким и резким – он невольно поморщился.

Лавка была маленькая, Нико показалось, что там трудно дышать. Воздуха было мало – хотя, надо отдать должное, хозяева постарались придать помещению максимум уюта.

– Добри вэчер, – сказал Нико возникшему за прилавком небольшому человечку с огромной лысиной. – Млувитэ руски? Богужэл немлувим чески...

– Да, я говорю по-русски, – сказал хозяин. – Хотя вы неплохо владеете чешским... Я учился в России.

Он говорил с легким акцентом, но – несомненно, владел русским языком куда лучше, чем Нико – чешским.

– Нет, я знаю только дежурные фразы, – развел он руками.

– Это ничего страшного нет, – улыбнулся продавец. – Вас интересует что-то особенное? Живопись? Часы? Фаянс и фарфор? Нумизматика? Иконы?

– Иконы, – кивнул он. – Да, иконы...

– О, вы зашли сюда не зря, у нас лучший выбор икон, да и не только – есть лампады старинные, пасхальные яйца... Хотите взглянуть?

– Нет, я хотел бы увидеть иконы.

– Замечательно!

Лысый человечек явно воспринимал его интерес как непраздный, надеясь, что он – солидный покупатель, раз его так интересуют именно иконы.

Он и сам не мог понять, почему он не уходит и что у него за интерес – все равно сейчас его голова занята другим, но – он почему-то оставался. И точно в самом деле пытался найти что-то очень важное для себя.

Пока хозяин мельтешил вокруг него: «О, у нас все дешево, и вы сами убедитесь в этом, а выбор у нас замечательный – вот сами взгляните, святые апостолы Петр и Павел, всего за сто пятьдесят евро, а работа старинная, или – вот эта Богородица, она будет подороже, она в окладе – взгляните, как хорошо сделано, вам непременно понравится», – Нико даже начал раздражаться и смотреть на выход, втайне уже сожалея, что этот хозяин так хорошо владеет русским, хотя – быстрота речи, скорее, выдавала еврея или украинца, и он вспомнил старый фильм Вегенера, где рабочие, копающие колодец у старой синагоги, обнаруживают статую Голема, созданную Левом, и приносят ее торговцу антикварными вещами. Тот в каком-то каббалистическом томе находит рассказ об оживлении Голема раввином и, по примеру Лева, воскрешает статую. Затем события изображаются в духе современной психологии. Пока Голем служит в антикварной лавке, с ним происходит вторая метаморфоза – этот тупой робот влюбляется в хозяйскую дочку и становится существом, наделенным душой. Испуганная девушка пытается избавиться от зловещего поклонника, и тогда Голем осознает свое ужасное одиночество. Это чувство пробуждает в Големе бешеную ярость, и вот разгневанное чудовище уже преследует девушку, в слепом неистовстве сокрушая все на своем пути. В конце фильма он гибнет, свалившись с башни, и превращается в груду глиняных черепков. Фильм был старый, пятнадцатого года, кажется, но – сейчас Нико казалось, что он и сам герой этого фильма.

Только непонятно – кто сейчас с ним разговаривает, прикинувшись хозяином маленькой антикварной лавки, – не Голем ли?

– Вот, взгляните, это – изображение Лествицы...

Антиквар протягивал ему бережно икону, на которой поднимались вверх фигурки, такие шаткие, хрупкие, беззащитные – обуреваемые черными бесами и – поддерживаемые ангелами. Нико ощутил снова тревогу в душе – ему показалось даже, что в одной из фигурок он узнает самого себя, и, угадав его мысли, хозяин лавки проговорил:

Да правда ли, что умереть – уснуть,

Когда вся жизнь – мираж и сновиденье,

Лишь радостью минутной тешит грудь?

И все же мысль о смерти – нам мученье...[13]

Вам нехорошо? Вы, может быть, на воздух выйдете ненадолго?

Нико хотел ответить – с чего он взял, и вообще – к чему все это, а потом добавить уже совсем грубо – да какое ваше дело, но почувствовал, что все на самом деле плывет перед глазами, и – как будто он летит вниз с этой лестницы, а куда летит – он еще не знает, но ему страшно, его тошнит. Он кивнул, вышел на улицу, сопровождаемый продавцом-Големом, и немного постоял, прижавшись спиной к холодной стене, – но ему стало лучше, лишь когда странный антиквар оставил его в покое.

Ему повезло – парочка немцев, появившись у порога лавки, отвлекла внимание хозяина. Как только холодная рука отпустила его, Нико вздохнул с облегчением – он снова стоял спокойно, голова становилась ясной и больше не кружилась, да и чувство неприятной тревоги мало-помалу отпускало его.

Он даже вспомнил с усмешкой, что – вот, например, у древних египтян Бес был бог-карлик и весельчак, шут богов, покровитель домашнего очага, божество счастья и везения, а также главный защитник бедных, стариков и детей. Он читал об этом, уже не помнит в какой книге. И – почитался в домах египтян, преимущественно неимущих, рассчитывавших на поддержку своего покровителя. Он изображался в виде уродливого карлика с бородкой, длинным высунутым языком, иронической усмешкой и короткими толстыми ногами. Очень редко встречаются изображения Беса с головой льва (некоторые египтологи считают этот факт доказательством того, что первоначально Бес ассоциировался со львом). Впоследствии культ Беса был воспринят финикийцами и киприотами. Так что эта история лишний раз доказывает, что у всех разное восприятие, разные выдумки, наконец... Окончательно повеселев, он все-таки продолжил свой путь, твердо решив больше не предаваться глупым настроениям, уподобляясь нервным девицам с нездоровыми фантазиями.

До кладбища дошел сравнительно быстро – окончательно успокоившийся, даже повеселевший.

Там было тихо и очень уютно – он вспомнил, как ужасно все выглядит на запущенных старинных кладбищах в России, и невольно позавидовал удачливым пражанам. Хотя – какая разница, где ты лежишь, ведь все равно – в болоте?

Он усмехнулся.

В темноте. Там нет ничего. Ни-че-го. Сейчас он поиграет в бессмертие. Сейчас он немного побудет Богом.

– Бесом...

Он вздрогнул, обернувшись.

Никого не было, а голос послышался ему так четко, как если бы кто-то подошел к нему очень близко и шепнул на ухо.

Он провел ладонью по лбу. С одной стороны, было хорошо, что в эту минуту кладбище было пустынным и безлюдным. С другой – ему все-таки было неприятно тут.

Да и почему-то показалось, что старик, высеченный на надгробии прямо и направо, очень похож на то самое изображение египетского Беса в храме Хадхор в Дендере, впрочем – он усмехнулся. Какие, право, глупости. Ему не об этом надо думать. У него мало времени.

Он пошел по дорожке мимо аккуратных могильных плит и крестов, весело насвистывая и выбирая своих жертв – ему казалось, что это непременно должны быть или священники, к которым он относился с раздражением и злостью, или – добропорядочные, верующие матроны.

Конечно, он не мог узнать, чей прах покоится в выбранной им могиле, – но для него опознавательным знаком были слова молитв.

Там он и оставлял свои маленькие «подарки» – уже представляя, как это будет, и с трудом удерживая смех.

Особенно ему понравилась могила со скорбящим ангелом и надписью: «Ушла, не узнав, что такое любовь...» Судя по всему, эту могилу посещали – она была вся в цветах. Имя он, правда, разобрать не сумел. Понял только, что девицу, не узнавшую любви, звали Елизаветой, но – от совпадения только что-то внутри звякнуло, как колокольчик, и – ничего больше. Он усмехнулся, прикрепил табличку с телефоном, по которому надлежало безутешным родственникам связаться с усопшей, чтобы узнать, что она «познала и любовь и страсть, и тем в данный момент и занимается», и, довольный собой, направился к выходу, обдумывая, куда поместить тот телефон, где на автоответчике записано кваканье лягушек.

Подойдя к «бесу», как он уже назвал для себя этого старичка, выяснил, что при жизни старичок был знаменитым антикваром.

Невольно поежился, но – именно там расположил последний мобильник, приделал табличку – и с чувством удовлетворения покинул «скорбный удел», тем более что уже начинало темнеть, а снег – усилился...

Глава 8

ТЕНЬ

...Вниз погляжу ли, в пропасть, – там в теснине

Слепой туман клубится: столько мы

Об аде знаем; обращаю взор

Вверх – облачной текучей пеленою

Закрыто небо; застит кругозор

Туман – он подо мной и надо мною...

Дж. Китс

Теперь представьте на земле тень, живущую своей жизнью. Тень от невидимой фигуры. Если вы попытаетесь убежать, тень будет преследовать вас. Захотите приблизиться к ней – она отступит. Останетесь стоять на месте – тень будет медленно приближаться, а когда сольется с вашей – исчезнет...

Когда Лика вернулась в музей, Димы еще не было. Время текло быстро, уже приблизился вечер – а Димы не было, и сверток так и лежал на столе. Оставить его тут Лика не могла, поэтому она набрала Димин номер телефона – почти не надеясь, что он ответит.

Сначала и в самом деле никто не отвечал – куда он мог деться, думала она, все больше и больше ощущая тревогу. Но – в тот момент, когда она уже приготовилась нажать «отбой», трубку взяли.

Голос у Димы был странный, глухой, напряженный.