Текст книги "Белый кот"
Автор книги: Светлана Полякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Фу, какая гадость, поморщилась она. Так получается, что и бедная тетя Тося была плохой женой, а упрекнуть ее в этом никак нельзя! Просто тот гадкий фильм снимал какой-нибудь мужик, и сценарий писал тоже мужик. Пришли два гада из бани, после пива и баб, раздраженные тем, что женаты, – и придумали такую глупость несусветную… Надо кончать думать о Панкратове. «На тебя так и будут нападать приступы рефлексии», – сказала она себе в конце концов, устав от постоянного чувства вины. Не она же под Новый год развлекалась в обществе нагой блудницы… И если она и была «плохой женой», все равно это не могло быть поводом для такого ужасного падения. Почему-то от этой фантазии Жене стало весело.
– Совсем кошмар, – пробормотала она сквозь смех. – Я с какой-то там блудницей нагой… Чушь, право, лезет в голову…»
Она вылила остатки кофе в раковину и включила телевизор. Кот, сытый и довольный жизнью, устроился у нее в ногах. По телевизору некая дама громко и радостно советовала всем смотреть на жизнь позитивно. Женя так устала за сегодняшний день – от работы, от раздумий, от самой себя! Ее эти настойчивые советы отчего-то ужасно раздражали, и позитива искать совсем не хотелось. В конце концов, подумала она, щелкая пультом, отправившим «позитивную» даму в темноту небытия, как было сказано в одном хорошем фильме – одни лишь радости вкушать недостойно…
Она закуталась в плед, и очень скоро сон победил ее окончательно, прогоняя все сегодняшние неприятности, успокаивая и баюкая ее.
Она не знала, сколько времени спала. Когда она открыла глаза, ей показалось, что прошла целая ночь. Комнату по-прежнему мягко освещал торшер, кот мирно дрых в ногах, и Женя посмотрела на часы, уже боясь проспать. «Надо же, – удивилась она, – как быстро ко всему привыкаешь…»
Она удивилась, узнав, что проспала всего один час. Встала, осторожно, чтобы не разбудить кота, прошла на кухню.
Раньше, когда-то, в «допанкратовский» период, Женя очень любила оставаться ночью одна. Почему-то днем все мысли были суетливыми, торопливыми и мелкими, точно дневной свет торопил их, мешая стать важными и значимыми. А ночью – наоборот. Мысли текли плавно, медленно, развивались, и Жене очень нравилось сидеть на кухне, пить чай и просто думать. Не важно, о чем. О книге, прочитанной накануне, или о фильме. Или о смысле жизни… Правда, она уже забыла, когда она так думала. Вместе с появлением Панкратова появился смысл, или она это придумала сама? Так было удобнее…
Не важно, отмахнулась Женя. Теперь все вернулось…
И снова ей вспомнился этот ворчун, такой странный, загадочный, немного забавный… Женя удивилась, обнаружив, что улыбается от этих воспоминаний.
– Надо же, – проговорила она. – Наверное, у меня и в самом деле снова появился интерес к жизни, раз мне так нравится думать о случайном прохожем, с которым мы скорее всего никогда больше не увидимся…
Спать ей совсем не хотелось. Она напомнила себе, что утром ей надо идти на работу и если не выспится, весь день будет сонной мухой.
На ночь она взяла томик стихов когда-то любимой Цветаевой. Открыв, тут же раскаялась в выборе. «Как живется вам с другою, проще ведь?»
Она закрыла книгу. От этих строчек веяло тоской, от которой Женя так хотела убежать. Чтобы заснуть, она принялась думать о своем случайном спутнике, придумывая ему биографию, характер, привычки, и так увлеклась, что не заметила даже, как пробежал еще час. За этот час персонаж обзавелся именем – почему-то она назвала его Андреем Петровичем, по утрам он любил пить зеленый чай из китайской чашки, закусывая поджаренными тостами с малиновым вареньем, работал он в риэлтерской фирме – бог знает почему Женя его туда засунула, но так ей захотелось. Жил Андрей Петрович с пухленькой женой Катей и дочкой Ириной. В большой трехкомнатной квартире, с окнами в парк. Он аккуратно складывал свои вещи, когда ложился спать, и три раза в день чистил зубы. Уши он тоже чистил – косметическими палочками. В эти моменты он любил напевать себе под нос «Полет валькирий» Вагнера. Катя в это время возилась на кухне и все время что-то мыла, убирала и чистила, потому как была ужасная чистюля и в прежние времена работала медсестрой в зубоврачебном кабинете. Женя невольно рассмеялась, представив себе на мгновение, что его и в самом деле так зовут и носки он стирает именно так – сам, развешивая их на ночь на батарее, чтобы к утру они высохли. Она придумала о нем так много мелких и тщательных подробностей, что с удивлением обнаружила, что знает теперь про его маленькие тайны куда больше, чем про Панкратова. Правда, это все-таки выдуманные тайны, напомнила она себе. Значит, это…
Она не успела додумать, что это значит. Заснула, на прощание сказав себе, что если у нее ничего не получится на секретарском поприще, надо будет попробовать себя в качестве писательницы.
* * *
– Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда…
Он и сам не знал, почему эти слова из грустной песенки, услышанной накануне, вдруг сорвались с его губ и стали живыми. Как предсказание, усмехнулся он.
Впрочем, теперь он не верил в предсказания.
Если жизнь сломалась и теперь все иначе, не так, как было, надо уметь это принять. От Бога принимается все. Даже несчастье…
Он снова поймал себя на том, что стоит и смотрит на эту фотографию.
Стоит и смотрит, хотя давно запретил себе это делать.
Все, что он знал раньше, теперь значения не имело.
Он стал другим. Больным. Старым. Злым. Даже Тобиас не выдержал. Смылся. Кому может понравиться в самом деле человек с таким лицом? Как у Пьеро… Опущенные вниз складки губ, точно он только и способен, что оплакивать. А что ему остается?
Он ничего другого не может сделать.
Пьяный водитель, сделавший его жизнь кошмаром, все равно откупился. Богатый идиот с бабьим лицом.
Он никогда не сможет забыть их,обоих, они снятся ему ночами, снятся, ухмыляясь, каждую ночь. И не важно, чем они заняты. Однажды они приснились ему совершенно голыми – с мерзкими складками жира на спине, и они брили друг другу ноги под рекламу этого мерзкого «Тинькофф», а потом тот, что моложе, повернулся к нему и сказал: «Ты думаешь, это ты не такой, как все? Это мы не такие, как все… А ты просто долбаная серость. Вот если бы ты был таким, как мы, на тебя смотрели бы с интересом».
Он не хотел, чтобы на него смотрели с интересом. Он вообще не желал, чтобы на него смотрели. Мир стал омерзительным, липким, как пот после свального греха. Свобода, про которую он орал всю свою молодость, превратилась в фарс. Как сказал Ницше, в местах общественного скопления всегда дурно пахнет. Свобода стала местом общего скопления. О-скопления, черт вас всех побери…
Мыслей, чувств и душ.
«Знаете, – усмехнулся он, – теперь ведь свобода, мать вашу… Демос бушует. Кто вообще сказал, что это хорошо – когда демос развлекается, навязывая всем свою убогую мораль? С интеллектом-то и нравственностью у демоса никогда хорошо не было…»
Он закрыл глаза, пытаясь спрятаться от самого себя, погрузился в молитву. Но снова и снова видел Таню. И маленькую Лизу… Последний Танин взмах руки. Она села за руль, усадив Лизу рядом. Они должны были приехать через два часа. И – не приехали уже никогда…
В другой машине тоже находились двое. Двое мужчин. Некий владелец «заводов и пароходов» со своим бойфрендом… Наверное, для демоса и это нормально. Все нормально. И еще есть политкорректность. Это когда тебе хамят в лицо, а ты должен интеллигентно улыбаться и говорить: «Да что вы, все хорошо… Я уважаю чужие личности. Хотите трахать друг друга – это ваше право. Хотите меня убить – тоже ваше право. Я допускаю, что меня уважать не обязательно. Я слишком стандартен, сир и убог в своем нежелании уподобиться вам в широте взглядов».
Руки снова дрожали – он столько раз запрещал себе думать о них, чтобы не психовать, потому что – это он знал теперь на собственном опыте – ВРЕМЯ НИ ХРЕНА НЕ ЛЕЧИТ. Боль не притупляется. Ты все равно спрашиваешь себя: какого черта тот урод, который сидел за рулем, тот дегенерат, у которого мозги напоминают мякину, и все, что есть, – это огромный член и желудок, который надо постоянно набивать, так вот… почему этот урод оказался безнаказанным? Или его жизнь стоила дороже, чем жизнь его жены и дочери?
«Я рвусь за ветром, и ветер свободен, и я хочу быть таким же, как он…»
«Это слова из твоей песни, – напомнил он себе. – Вот она, свобода-то, пользуйся. Увы, ты не рассчитал. Как всегда. Видишь ли, брат, твои представления о данном предмете не совпали с представлением других людей. Они попользовались тобой, а потом решили, что хватит. Тебе пора заткнуться. Тебе пора напомнить, что твое место «у параши», пользуясь их лексиконом. Плохо только, что понял ты это только после гибели Тани и Лизы».
Он сжал кулаки еще сильнее.
Чтобы эта ярость улеглась, он принялся читать молитвы. Последние три года это единственное, что ему осталось.
Читать молитвы. День и ночь… Раньше еще был Тобиас. О Тобиасе надо было заботиться. Теперь Тобиас удрал. Остался только он. Сам с собой. Со своей жаждой мести, которую он пытался притушить в молитвах…
– Мрачную душу мою озарит светом Божественныя благодати…
Сегодня и это, не помогало. Боль была настолько сильной и не собиралась утихать. «Если бы я сам вел машину, – подумал он. – Если бы не это правило, которому я слепо следовал… Я не хотел стать причиной чьей-то гибели… Я так зациклился на этой мысли, что сам поверил в то, что надо мной тяготеет проклятие. Злой рок. А Таня была другой. Она смеялась над всяческими предчувствиями, суевериями, называла все это глупостями… Вот я и стал все-таки причиной гибели двух существ, дороже которых на земле у меня никого не было».
Таня. Лиза. И то маленькое существо, которое только-только начало жить в Тане. В тот день они должны были узнать, кто это был – девочка или мальчик?
И – не узнали…
Два содомита, встретившиеся на дороге, сломали четыре жизни. Два «гомункулуса», выращенные в пробирках не без его помощи.
«Скоро я начну ненавидеть это сладкое слово, которое так долго воспевал…»
– Господи, – снова спросил он, глядя в Его спокойные глаза, полные теплого сострадания, – это вообще-то Твой мир? Или…
Боль снова душила его.
Она побеждала. Она всегда побеждала, стоило ему остаться одному. Раньше был Тобиас. Единственное свидетельство того, что они были.Единственный осколок прежней жизни… Мягкое, пушистое существо, с которым можно было грустить вместе об ушедших туда, где облака бледно-розового цвета. «Ах, Тобиас, как же я не уследил-то за тобой! И куда ты рванулся, дружок? Пытался найти их там, на улице? Перестал верить моим обещаниям, что завтра они вернутся?
Я надеялся, что ты забудешь, Тобиас. Или смиришься с тем, что никогда больше они не появятся в этой квартире.
Завтра я снова пойду тебя искать, Тобиас, потому что без тебя стало совсем невмоготу».
Завтра он его найдет.
Обязательно.
Он обойдет все дома, расклеит объявления… Куда он мог деться, этот Тобиас, Лизин любимец?
И поймал себя на мысли, что он хочет найти не только Тобиаса. Еще ему хочется снова встретить ту странную девушку. Меняющую свой лик, как луна… То женственную, беззащитную и богатую особу, то девочку-подростка в старых джинсах и смешной куртке с огромным капюшоном…
От этого ему стало стыдно. Он не имеет права думать о других женщинах. Есть Таня. И Лиза. Они все еще есть… Вокруг него. Рядом с ним. Превратились в души, сбросили телесные оболочки, как надоевшие платья, но это ничего не меняет.
Он знал, что душа важнее тела. Хотя бы потому, что теперь вокруг все говорили об обратном. И жили для тела, продавая самое дорогое, что у них есть, за гроши…
– Как жить, Господи? Подчиниться им – или остаться собой?
Раньше он знал, что никогда не подчинится им. А теперь, когда не было больше Лизы и Тани, он стал слабым. И все чаще и чаще появлялся в голове вопрос: стоит ли с ними бороться, если они победят? Если зло сильнее? Если два урода могут запросто убить двух прекрасных женщин и остаться безнаказанными?
Чего стоит этот мир, усмехнулся он. Чего он стоит, если все так. Если бы он мог все вернуть…
Но в том-то и дело, что ничего он, вернуть не может. Даже Тобиаса…
Глава четвертая
– С кем это я разговариваю? – сказала Люська, рассматривая потолок. – Если задуматься, то моя речь напоминает глас вопиющего…
Женя сидела, погруженная в свои мысли. Ольга же просто «обогащала свой птеродактильный уровень» чтением какого-то незамысловатого шедевра в яркой мягкой обложке.
А Люська, обрадованная тем, что наконец-то может показать подругам, как она выросла на курсах психоаналитиков, рассказывала им что-то очень умное, употребляя загадочные и непонятные слова.
– Не кощунствуй, – сурово сказала Ольга. – Вопиющий в пустыне в отличие от тебя говорил мудро, незамысловато, не употребляя матерных слов…
– Какие это матерные слова я употребила? – испугалась Люська.
– Типа «фрустрированное сознание», – напомнила Ольга. – Ты сказала, что у Женьки от свалившихся на нее несчастий рецидив фрустрированного сознания. Это что за хрень такая? Кто угодно обидится на такое измышление…
– А вы перестаньте глубокомысленно таращиться друг на друга. Нет, это кошмар какой-то! Пришли в кои-то веки две подруги. Открыли бутылку, сделали салат… И замолчали. Просто на самом интересном месте… У меня что, самая интересная жизнь? Я трещу без умолку…
– Это у тебя по жизни, – усмехнулась Ольга. – Ты всегда была болтушкой…
– Слушай, я могу обидеться… Я болтушка. Ха! Просто кто-то должен поддерживать беседу. Или видимость беседы, раз обе девы погрязли в высокоумном молчании. Нет, честное слово, мне надо обидеться…
– Так ведь не настолько же ты глупа, чтобы это сделать!
Они сидели у Люсинды уже второй час. Втроем, как в прежние времена. И можно было остаться еще часов на сто, подумала Женя. Не уходить никуда, остаться ночевать. Словно они все еще молоды. Как когда-то… Вырвавшись из-под родительского гнета, они сидели на кухне ночами, обсуждая свои маленькие трагедии. А потом все выросло. Они выросли. И трагедии тоже…
Можно было бы остаться, снова подумала она. Если бы не Кот…
– Если бы не Кот, можно было бы торчать тут до утра, – вздохнула Женя.
– А что случится с Котом, если мы поторчим до утра?
– С Котом ничего не случится. Со мной – точно… – Ольга встала, потянулась и продолжила: – Я загнусь завтра, если не получу хорошей порции здорового сна…
– В твоем возрасте надо думать о хорошей порции здорового секса, – заметила Люсинда. – Это ошибочно думать, что сон полезнее.
– Ага, а в твоем не надо… Мы ровесницы. Забыла?
– В моем я уже наелась, спасибочки… Пользуйтесь сами. От мужчин в этой жизни больше вреда, чем пользы… Ох, я сама себе противоречу! То есть в моей жизни это именно так. Наверное, их было слишком много. И они искривили мне карму…
– Я так и знала, – сокрушенно простонала Ольга. – Все эти оккультные опыты ни к чему хорошему не привели! Она стала…
– Никем я не стала! – огрызнулась Люсинда. – Могла бы стать ведьмой. Но сдержалась… Подумала, что много чести…
Они словно и не меняются, подумала Женя, разглядывая подруг. Ольга высокая. Женственная. А Люська – маленький щенок. Взъерошенные короткие волосы. Блюдца-глаза… И Женя – между ними. Среднее нечто. Серость, одним словом… У Ольги индивидуальность, у Люсинды тоже.
Только у Жени нет этой чертовой индивидуальности. Или – как это теперь называется?
Ах да.
Ха-риз-ма…
– У меня ее нет.
Подруги обернулись и с недоумением уставились на нее.
– Чего у тебя нет? – поинтересовалась Люсинда.
– Харизмы.
– При чем тут харизма? – продолжала недоумевать Люся. – Мы вроде о более земных вещах говорили…
– Я думаю, он меня разлюбил именно поэтому, – пояснила Женя.
– То есть у той дамочки с бюстом есть харизма, – задумчиво протянула Ольга.
– Может, у нее нет харизмы. У нее есть бюст. У женщины что-то должно быть. Или бюст, или харизма…
– Должна быть в женщине какая-то загадка, – пропела Люська.
– А мне вот кажется, что у Панкратова просто всего оказалось чересчур много, – презрительно фыркнула Ольга. – Особенно харизмы. В одном месте все и собралось…
– Нет, там харизмы не бывает, – поразмыслив, заявила Люська. – Там вред один.
Женя сидела и слушала, думая при этом, что все так невыносимо глупо. Девицы несли такой бред, такую околесицу, но в этом был своеобразный кайф. За этими разговорами уходила боль, и казалось, что раз уж все так бессмысленно и смешно, может, и в самом деле надо встряхнуться и идти дальше по жизни, не забывая относиться к происходящему с тобой с долей иронии? Ах, эти безумные чаепития… Точно они втроем взяли, да и вернулись в прежние времена. Когда не было особенных забот. Только личная жизнь. Превыше всего… «И ты не думала, расставаясь с очередным бойфрендом, о таких глупостях, как «На что я буду жить?», «Как я буду жить, черт бы его побрал, без него?»»
Просто – слезы вслед, легкие и малозначимые. Мальчики – как трамваи. Ушел один, придет другой…
Мелодия Моцарта донеслась откуда-то, и Женя не сразу даже поняла, что это мобильник. Она только удивилась, что кто-то включил Моцарта в таком дерьмовом исполнении.
– Женька, ты слышишь меня?
– Да, – соврала Женя.
– Так вот, твой жилец реально исчез…
– Ты уже говорила…
– Нет, ты не поняла! Сейчас звонил Игорь. Он нашел какого-то принца с ясными глазами, и тот поведал ему много интересного… Он все расскажет при встрече. Забавная личность твой Костик! Но самое главное – что его никто не видел уже две недели…
Женя в принципе ничего другого и не ожидала. Скорее всего Костик уже давно уехал. Какой ему прок от старой техники, Женя понять не могла. Но мало ли что? Вляпался в какую-нибудь историю. А денег не было. Вот он и продал всю эту рухлядь за копейки. Чтобы набрать денег на билет до какой-нибудь Урюпинки. И спрятаться там, вдалеке от любопытных и навязчивых глаз.
Что там может быть интересного?
– Да ладно, – отмахнулась Женя. – В конце концов, надо просто сменить замок. И переехать самой туда как можно скорее… Я просто привыкла жить у Панкратова. И комфорта там больше… Но если уж рвать с прежней жизнью…
– Чего-то я тебя не поняла, – нахмурилась Ольга. – То есть ты хочешь все оставить? И плюнуть на этого долбаного гомика? Оставить ему все – деньги, свои ценные вещи…
– Не такие уж и ценные, – сказала Женя. – Старые. Сто лет в обед… К тому же телевизор вообще только усугубляет плохое настроение. Приемник тоже…
– Тебя послушать, все вокруг его усугубляет, – презрительно фыркнула Ольга.
– В чем-то она, безусловно, права, – вступила в разговор Люська. – Поскольку умножающий знание умножает печаль… А у нас и так печали достаточно…
– Ну конечно, – язвительно протянула Ольга. – Харизматичные вы мои… Лично я не собираюсь спускать все этому субчику… С какой стати он должен оставаться безнаказанным, скажите мне? Только потому, что вы обе решили не умножать свою печаль? Нет уж, я позабочусь, чтобы этого гада найти и наказать!
– Да наказывать замучаешься, – вздохнула Люська. – Гадов-то много… Если заботиться о каждом, все силы поистратишь!
– Я говорю об одном гаде.
– А Панкратов? – обиделась Люська. – А эта лошадь, корова, гиена, которая уселась ему на колени в самый неподходящий момент?
– Почему это неподходящий? – возмутилась Женя. – То есть если бы она уселась ему на колени в любой другой момент, это было бы нормально?
– Не придирайся к словам, – быстро нашлась умненькая Люська. – Мысль изреченная есть ложь…
– Еще цитату, плииз… Нет, девы, вас несет не туда… Совсем не туда. И перестаньте строить из себя зачарованных… Три разгневанные ведьмы, скооперировавшиеся на предмет борьбы со злом…
– Она неблагодарная, – сказала Люська Ольге. И та кивнула:
– Мы тут сидим, решаем ее проблему… а она называет нас ведьмами…
– Она хуже поступает, – согласилась Люська. – Она сравнила нас с героинями подросткового сериала. А там половина серий – плагиат. Нет, душа моя, мы не какие-то там высосанные из пальца телегероини. Мы круче.
– Мы сами по себе. Мы умные и красивые. И самобытные…
Женя поняла, что сейчас все начнется сначала. Их детская игра – кто больше наговорит бессмысленностей… Подумав, она поняла, что справиться с этим ей не по силам, да и зачем? Что она в самом деле пристает к людям со своей бедой?
Это ведь ее беда. Да и беда ли?
Поэтому, смирившись, она улыбнулась и включилась в это самовосхваление.
– А тот, кто этого не понимает, – сказала она, – слепец. И глупец… И сам жуткий страшила…
Ирина увидела его фигуру у перекрестка. Сердце забилось сильнее, но она приказала себе быть спокойной.
Даже сделала шаг в его сторону, и больше всего ей хотелось его окликнуть.
Желание было таким сильным, почти непреодолимым, но…
Не сейчас.
Не здесь.
И что это изменит?
Она все для себя решила. Она ведь все решила, правда?
Он уходил. Она видела только его спину. Боже, как ей хотелось окликнуть его!
Больше всего на свете…
По щеке скатилась слеза.
«Я же все решила и для себя, и для него, – напомнила она себе, сердито вытирая слезу тыльной стороной ладони. – Так будет лучше для всех. И для нас двоих в первую очередь…»
Она повернулась и пошла прочь, стараясь не оглядываться. И почему-то ей казалось теперь, что и в самом деле, когда она это сделает, ей станет легче…
Она научится смеяться глазами. Она научится быть счастливой. Она забудет про все кошмары…
Когда дело будет сделано…
Только оказавшись снова в одиночестве, Женя поняла, как ей было хорошо. За разговорами ни о чем она почти перестала ощущать свое одиночество так болезненно. И вот теперь оно снова навалилось на нее.
– Спрятаться-то невозможно…
Она проговорила это едва слышно, а голос прозвучал гулко, отзываясь в тишине квартиры. Отзываясь в ее одиночестве, к которому требовалось привыкнуть. Живут же люди, в конце концов. И она, Женя, тоже должна научиться этому нехитрому искусству.
Кот спал, не обратив внимания на ее возвращение.
Она немного посидела рядом с ним, гладя его – наградой был приоткрытый на минуту глаз и короткое урчание, – и тихо сказала:
– Все, дружок… Завтра мы переберемся отсюда. Думаю, тебе там понравится…
Она не была в этом уверена на сто процентов. Более того, она не была уверена, понравится ли ей там… И дело было не в том, что та квартира была лишена и сотой части здешних удобств. Дело было в чужом дыхании… Она будет все время думать, что именно в ее квартире жил странный человек с неправильной ориентацией и предавался именно в этой квартире разврату, а еще оставил тени своих мыслей… Пожалуй, тени этих мыслей были куда страшнее, чем тени греха, они мерещились ей повсюду, как отпечатки липких, сальных пальцев. Женя ходила по комнатам, по кухне, и ей казалось, что везде, везде, где только можно, он их оставил. Нет, умом она прекрасно понимала, что, когда она сдавала свой дом, она обязана была помнить, что теперь там останутся следы иного дыхания. Но сейчас она ощущала его физически и сама почти не могла дышать полной грудью, словно боялась заразиться… Господи, и сколько времени пройдет, прежде чем она сможет забыть про факт пребывания здесь инородного тела? Или по крайней мере перестанет придавать ему, этому пребыванию, значение?
– Сама и виновата, – справедливости ради отметила она. – Незачем было сдавать свое жилище первому встречному повару…
Но кто же знал, что ей понадобится снова ее старая квартира у черта на куличках? Кто знал, что их – такой счастливый! – брак распадется и он уйдет, оставив ее, Женю, в гордом одиночестве под обломками, которые врезаются в память, в сердце, в голову, в душу?
И все, все напоминает о том времени, когда она была счастлива. Как в дурацкой старой песне – «все напоминает о тебе…».
Звонок в одиннадцать вечера ей не понравился. Она подумала: надо ли подходить к телефону – кто может звонить в такой час?
И сама дала ответ – Панкратов.
Все-таки подняла трубку и в самом деле услышала голос Панкратова.
– Послушай, – сказал он, – я думаю, что тебе незачем уезжать из квартиры… Тем более сейчас.
Ей показалось, что в его голосе явно прозвучали нотки беспокойства. Неужели за нее, Женю? Она глубоко втянула воздух.
– Я уже все решила, Сережа.
– Женя, – начал он тихо, – все может измениться…
– Нет, Сережа, ничего уже не изменится…
Он понял, что она хотела сказать. Только ничего не ответил – предпочитая снова уйти от реальности. «Интересно, – подумала она, – неужели он все еще верит, что я вернусь? А я сама? Я-то в это верю? В то, что мой поезд ушел окончательно, бесповоротно, что я не растаю, как теплый воск, и не побегу к нему назад?»
– Зря ты так поспешила с этим дурацким переездом…
– Неужели ты звонишь мне в одиннадцать, чтобы это сказать?
– Нет, – сказал Панкратов. – Я звоню тебе не поэтому… Я хотел тебе сказать, что люблю тебя…
Она вздохнула и повесила трубку.
На душе было грустно и тяжело, так тяжело, что хотелось от нее срочно избавиться. Живут же люди совсем без души. Здоровые, веселые и беспечные…
Больше всего на свете ей бы сейчас хотелось на время и самой лишиться всего – даже воспоминаний, которые лезли в голову как назло, приятные и неприятные. Она пыталась с ними бороться, включила радио, прослушала все новости, чего никогда обычно не делала. Но половину ночи она провела в раздумьях о Панкратове, голос которого был очень грустным, и вообще – может быть, она не права?
Может быть, его все-таки стоит простить?
«Сейчас просто время такое, – думала она. – И по статусу ему положено мне изменять… Нельзя же, право, требовать от него невозможного!»
И из квартиры пока уезжать не стоит. Вдруг все наладится…
«Наладится, – усмехнулась тут же про себя. – Дело уже не в Панкратове».
Кем должна быть она, Женя Лескова? Какому идеалу она должна соответствовать? Быть «диванной кошкой», про которую только и можно сказать – с жиру бесится, или самой пустится во все тяжкие? Какие у них там идеалы-то, у Сереженькиных соратников? Она вспомнила их жен, холеных, лощеных, и попыталась припомнить еще, кто из них кто. Безликие, похожие друг на друга… У Артосова, например, его Валенька была раньше за границей – ходили настойчивые слухи, что она там работала в стрип-баре, но точно Женя этого не знала. А второй панкратовский приятель и не скрывал, что для его жены главное – материальное благополучие, а в остальное время он мог ходить куда угодно, с кем угодно… Даже выгодно ей это было, поскольку за измены она штрафовала.
Только Женя получилась глупая, со своими стихами дурацкими и рефлексиями… Как это Люська сегодня сказала? Фрустрированная такая вышла Женя и… сама во всем и виновата. Надо идти было в ногу со всеми.
А если не хотела идти в ногу – получай.
Так она и заснула, а утром подскочила от звона будильника и странной мысли, что именно сегодня она должна совершить тот, может быть, совершенно неправильный, но резкий шаг. Порвать со всем, что связывало ее до сей поры с прошлым.
Переехать и поменять замок.
Или просто переехать…
С утра было солнечно, и Женя подумала, что это хороший знак.
Она покормила кота, выпила кофе.
– Кот, я ведь права? – поинтересовалась она.
Кот ничего не ответил по причине прирожденной молчаливости, и Женя почему-то вспомнила, как они вчера болтали всякие глупости с подругами, и ей стало немного стыдно. Кот молчал глубокомысленно, и Жене показалось, что уж ему-то ведомы все ответы на вопросы, только вот обсуждать это он считает ниже своего достоинства.
«А я только и делаю, что вешаю свои проблемы на остальных, – совсем расстроилась Женя. – Даже на этого несчастного котяру…»
Твердо решив научиться у животного замечательной привычке – загадочно молчать, она принялась одеваться, снова радуясь тому, что теперь ее одежда так проста и удобна. И волосы она отпустит, чтобы собирать их небрежный хвост на затылке, как это делает Люсинда. Апотом она еще непременно научится закидывать ногу на ногу с такой изящной небрежностью, как это делает Ольга.
Она поймала себя снова на том, что невольно срисовывает чужие образы, примеряет их на себя, и расстроилась.
– Получается, что у меня нет ничего своего, – развела она руками. – Я просто сборище чужих привычек…
Она поцеловала кота и вышла на улицу, стараясь прогнать из головы все грустные мысли о будущем. А так как все ее мысли были последнее время невеселыми, она прогнала их все. Впуская только эти редкие зимой лучики ультрафиолета, которые так раздражали ее летом и так радовали в холодную пору…
– Доброе утро, – услышала она за спиной знакомый голос. – Надо же, как странно… Первый раз вижу ваше лицо при дневном свете.
Женя обернулась.
Она тоже видела его лицо первый раз и удивилась немного. Почему-то он представлялся ей гораздо старше. И лицо виделось ей сморщенным, собранным в брюзгливый кулачок…
На самом деле она вынуждена признать, что он даже красив. Во всяком случае, у него были красивые глаза. Большие, широко расставленные и с длинными ресницами… И смотрел он на нее весело, с улыбкой… Если бы не его голос, Женя вообще усомнилась бы в том, что тот ворчун, который дважды поднимал ее со льда, и этот милый джентльмен один и тот же человек.
– И как впечатление? – спросила она.
Он пожал плечами:
– Я представлял вас несколько иначе…
«Интересно, как же это он меня себе представлял?» – подумала Женя, но вслух не спросила. Она тоже его видела другим.
– Меня зовут Александр, – представился он.
– Женя, – ответила она, протягивая ему ладонь.
– Вот и познакомились наконец.
Они стояли друг против друга и не шевелились, точно боялись спугнуть друг друга и снова разойтись, чтобы случайно встретиться в темноте. Почему-то Женя подумала, что ей этого совсем не хочется. Встречаться с ним в темноте. Потому что люди все-таки умудряются выглядеть каждый раз по-разному. Точно у них в запасе не одно лицо, а много и они каждый раз их меняют.
Жене нравилось куда больше его дневное лицо.
Глаза были грустными, большими и немного насмешливыми. Черты лица тонкими, только волосы резко дисгармонировали с его обликом. Женя отметила про себя, что ему лет тридцать, не больше.
«Как странно», – подумала она.
И еще он был на кого-то очень похож. Женя пыталась вспомнить, но не могла. Только она его уже видела когда-то давно, просто очень молодого…
– Хотите кофе? – спросил он.
Женя уже хотела было сказать ему, что кофе она уже пила, спасибо и она спешит на работу, но вместо этого почему-то глупо улыбнулась и сказала:
– Хочу.
– Тогда пошли, – сказал он. – А то я, как всегда, не успел позавтракать… Знаете, каждый раз ворочаюсь до трех ночи, а потом слишком быстро наступает утро, и надо спешить…
– А сейчас? – спросила Женя. – Вы же все равно опоздаете…
Он как-то странно улыбнулся и проговорил очень тихо, почти неслышно:
