Текст книги "Белый кот"
Автор книги: Светлана Полякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Глава девятая
«Ты еще не знаешь, с кем ты связался…»
Она была так рассержена, что забыла положить в кофе сахар. Соль – да, это она бухнула от души. А сахар – забыла…
Сделала глоток, поморщилась и выплеснула в раковину. Коричневая жижа тут же растеклась по белоснежной раковине. «Форма цветка», – машинально отметила Ирина. Фирма «Калипсо». Клипса. Название придумала, кстати, она, Ирина. У Стыка вовеки не хватало фантазии. Ни ума, ни фантазии… Почему, скажите, даже тупой мужик в этой стране имеет больше шансов стать богатым и счастливым, чем самая умная женщина?
Теперь у Стыка были неприятности. Последнее время он напоминал загнанного в угол зверя. Руки даже тряслись, и – Ирина презрительно фыркнула – он был как все мужики. «Минута опасности, мои дорогие, отчего-то выбивает у большинства из вас почву из-под ног».
Мигом перестают быть самоуверенными. Наглыми. Снисходительными.
Она никогда не потеряется. Даже если ей в лоб будет смотреть ствол.
Кофе напоминал старую кровь. Или ржавчину. Или все-таки кровь?
Она улыбнулась.
– Можно погадать на кофейной гуще, – пробормотала она. – В раковине. Форма цветка… В конце концов, какая разница – в чашке нарисованы контуры твоей грядущей судьбы или в огромной белоснежной раковине?
Контуры испорченного кофе растекались, спускаясь вниз, в канализацию, по стенкам. «Как долбаные водопады, – подумала Ирина. – Как моя долбаная жизнь. Водопадами в канализацию… И будет красавица и умница плавать с отходами человеческой жизнедеятельности…»
Она пустила воду из крана и долго сердито терла губкой гладкую поверхность. В глазах щипало – она ненавидела себя за эту слабость. «Это от хлорки, – думала она. – Врут все чертовы рекламщики. В этом дорогущем средстве хлорки больше, чем в «Комете»». В следующий раз она будет умнее и не станет переплачивать…
В следующий раз она вообще будет умнее и не станет плакать как дура.
В следующий раз она будет умнее и не станет связываться со слизняками.
В следующий раз…
А он вообще-то будет, этот самый «следующий раз»?
Холодная волна поднялась вверх, затопляя Иринино сознание, – она застыла, покорная сначала ее действию, а потом тряхнула головой.
Нет, она этого себе не позволит. Любые эмоции ведут к началу краха. В далекой юности Ирина умела жалеть. Она однажды пожалела котенка. Он сидел, жалкий, грязный, маленький. Она взяла его в руки и потащила домой. Конечно, был скандал. Конечно, ее собирались вышвырнуть вместе с котенком-сиротой на улицу. Превыше всего мать ценила порядок в доме. Чистота должна была быть стерильной. Мамахен была медсестрой. И почему-то чистота была для нее важнее милосердия. Может быть, потому, что она была не просто медсестрой? Она была медсестра-стоматолог…
Ирина отстояла котенка. Она плакала, кричала, умоляла. Она тогда умела это делать – кричать, плакать и умолять. Оставаясь при этом холодной, равнодушной, трезвой… Но тот раз был единственным, когда это было искренне. Ей на самом деле было до слез жалко этого заморыша. Она прижимала к груди тщедушное тельце и больше всего на свете боялась, что ей не хватит сил противостоять материнскому напору.
Она тогда сумела выстоять. Котенок остался. Ее первая и последняя нежность… Ирина закинула голову назад, потому что «хлорка» действовала уже невыносимо. В глазах жгло совершенно нестерпимо.
Она отошла от раковины. Села на стул и закрыла лицо руками.
Чувство вины перед крошечным существом до сих пор ее не оставило. Если бы она не подобрала его на улице, если бы она не принесла его домой, если бы она тогда не уехала на один день…
Всего на один день. Этого дня мамочке хватило, чтобы избавиться от животного. Сделать какой-то укол. Когда Ирина приехала, котенка уже не было в природе. Была только мама. Холодная, спокойная. «Ира, не сходи с ума. Это всего лишь животное…» «Люди тоже только животные! – крикнула она тогда. – Особенно такие, как ты!»
А потом ее руки покрылись пятнами. Пятна нестерпимо чесались. Мать кричала, что это лишай. Ирина слушала ее молча и сладострастно расчесывала руки. Ей нравилось, что мать теперь брезгливо смотрит на ее красные руки. Она даже один раз нарушила молчание. Посоветовала усыпить и ее, Ирину.
Но врач, к которому она была безжалостно отконвоирована, ее разочаровал. «Это нервное, – сказал он, глядя на Ирину с состраданием. – Переходный возраст».
Руки и теперь чешутся. Когда она вспоминает о своем котенке. Она даже знала, что, умирая, она вспомнит о той, единственной, ночи, когда он спал вместе с ней, мурлыча, доверчиво уткнувшись в ее подмышку.
Еще не зная, что женщина с вкрадчивым и тихим голосом и стальными глазами уже обдумала, как он умрет.
Ирина встала.
Думать об этом было невыносимо.
С тех пор она не хотела никого любить. Она не хотела никого жалеть. И тогда она сказала себе – люди такие же животные. И если люди не жалеют животных, незачем жалеть их…
Кроме одного человека…
Этого человека Ирина приравняла к котенку.
Он – единственный – сумел прорваться через холодную стену отчуждения и поселиться в ее сердце. И этот человек тоже ее обманул. Подставил.
Как мать.
Она усмехнулась. Телефон зазвонил.
Она знала, что услышит голос матери. Поэтому не спешила подходить к телефону.
Пусть она еще позвонит. Хоть такой слабенький бунт…
«Запоздалый бунт… Ее уже нет».
А ей все время кажется, что она жива. Живее всех живых. Как вождь пролетариата… Как вождь…
А такие люди вообще умирают?
«Это нехорошо, детка, – подумала она с материнской интонацией. – Надо любить мамочку… Даже мертвую мамочку… Надо слушаться мамочку. Она все лучше знает. Всегда. Мамочка самая умная…»
«Не хочу», – мотнула головой Ирина.
Она и так сделала ей подарок. Возможность гордиться своей дочерью. Крутой бизнесвумен. Она вспомнила, как на какой-то тусовке мать возмущалась: «Ну как же вы такое говорите, Элла Викторовна, что интеллигентный человек сейчас не может заработать? Вот же моя Ирочка… и квартиру купила, и машина у нее хорошая… А работает менеджером по продажам, так что если ваша Мариша не способна зарабатывать, это уж, простите, ее личный менталитет. Вы посмотрите на мою Ирочку…»
И не знала, что в тот момент Ирочка трепетала от страстного желания сказать своей гордой мамочке, как она зарабатывает свои большие деньги. Откуда у нее квартирка. И машинка. И шубки. И цацки…
«Ма, то, чем я занимаюсь, очень близко к проституции! Если это и не есть она, моя радость. И еще, ма, я занимаюсь не только этим! Твои благопристойные друзья сейчас пришли бы в неописуемый восторг, сообщи я им про все виды деятельности, которыми занимается «фирма», в которой я честно работаю в качестве «менеджера по продажам»!»
Но – сдержалась, только глаза сверкнули весело и недобро.
Она просто пригубила вина, янтарного, сладковатого, и от души веселилась, наблюдая за маленькой «химической» головкой, горделиво вскинутой, поджатыми губами, цепким, пронзительным взглядом.
Точь-в-точь бабуля. Такая же «химия», и постоянное вранье, что это у нее от природы и она замучилась «выпрямлять» волосы. Такая же несокрушимая уверенность в собственной правоте. Такая же нетерпимость к другим людям – и более чем «ласковое» к себе, любимой… Такое же умение идти к своей цели по трупам.
Больше всего Ирина боялась, что однажды она станет третьей в этой компании. Боялась – и знала, что именно так оно и будет.
Уже есть.
Поэтому она никогда не встречалась с отцом. Если бы он не распластался под напором своей жены, Ирина стала бы другой.
О том, что, кроме «бабуленьки», у нее есть еще одна бабушка, она узнала очень поздно.
Слишком поздно, чтобы суметь вырасти в любви, нежности. Слишком поздно, чтобы научиться любить.
«Так что, папочка, ты тоже виноват. Ты предал их тогда. Ты и меня предал… Тем самым доказав, что нет оружия страшнее секса. То, что я теперь делаю, отличается от действий моей матушки только одним. Я честнее ее. Я не выхожу больше замуж. Я не рожаю детей, у которых буду потом убивать котят. Я все-таки честнее… И замуж я вышла по любви, а не потому, что так было надо…»
Телефон продолжал звонить, и Ирина недовольно поморщилась. Втайне она надеялась, что он заткнется.
Голос был мужским:
– Ирина Аркадьевна?
– Да.
– Нам надо срочно увидеться, Ирина Аркадьевна. Она сразу почувствовала – случилось что-то серьезное. Очень серьезное. И спросила – что.
На другом конце провода замялись.
– Не по телефону… Если сможете, подъезжайте ко мне. Через полтора часа. Вас устроит?
«Если бы я сказала, что не устроит, ты завтра меня бы размазал по стене», – усмехнулась она про себя.
– Я подъеду, – пообещала она.
И стоило ей только повесить трубку, зазвонили в дверь. Настойчиво. Резко. Отрицая всякую возможность сопротивления…
Ирина покачала головой.
«Ну и день, – подумала она. – Ни минуты покоя…»
И пошла открывать.
Время сначала тянулось медленно, а потом вдруг стало быстрым. Женя бы предпочла, чтобы оно так и капало медленно, как вода в старом умывальнике. Ей впервые за последние дни хотелось остановить «мгновенье». Она просто лежала рядом с ним, этим человеком, и чувствовала себя защищенной.
Когда он предложил ей прогуляться, она испугалась. Ей совсем не хотелось выходить под свинцовое небо.
– Может быть, не стоит? – пискнула она.
– Лентяйка, – засмеялся он, нежно касаясь пряди ее волос. – Я так не могу… Мне очень нужно спросить кое у кого совета.
– Спросишь потом. Твой «кое-кто» никуда не денется…
– Он-то не денется. Но я не могу решать без его разрешения жизненно важные вопросы…
Она помотала головой.
– Твой самый главный жизненный вопрос в данный момент одна барышня.
– Ленивая барышня…
– Пускай ленивая. Мы просто сейчас выйдем на улицу, и чудо кончится…
– Не кончится.
– Обещаешь?
Она высунулась из-под одеяла. «Рядом с тобой я чувствую себя ребенком, – подумала она. – Это тоже чудо. И куда ты дел всех монстров, которые меня преследовали?»
– Куда ты, собственно, дел моих монстров?
– Отправил к теням, – засмеялся он. – Думаю, моим теням сподручнее разобраться с твоими монстрами.
– И правильно сделал, – вздохнула она. – Без их общества я не очень-то скучаю…
Она попыталась вспомнить лица своих «монстров». Почему-то первым вылез Костик. Потом Исстыкович. А перед Панкратовым она вдруг испытала чувство вины. Словно она ему взяла и изменила. Собственно, наверное, так оно и было. Она даже расстроилась, потому что ей стало стыдно, но она тут же напомнила себе, что это Панкратов ей изменил. И еще она вдруг обнаружила, что никакого чувства, кроме стыда, облик Панкратова в ней не вызвал.
Не было ничего.
Ни даже маленького – вот такусенького! – желания.
И нежности тоже не было.
Что уж говорить о любви…
Панкратов стоял себе, ничего не значащий, безмолвный, укоризненный какой-то и молчаливый.
Всем своим видом показывая ей, как он огорчен тем ужасным фактом, что его жена оказалась распутницей…
– Я распутница, – грустно согласилась она с Панкратовым.
– Кто ты? – Александр даже остановился.
Свитер остался болтаться между его руками и головой, как между небом и землей.
– Распутница, – повторила Женя.
– Почему ты распутница? – переспросил озадаченный Александр.
– Потому что, – доступно пояснила Женя.
– Ага. Все понял.
Он продолжил натягивать свитер. Женю даже немного обидело его равнодушие. Как будто ему абсолютно все равно, что она распутница. Ей-то не все равно… Или ей тоже по фигу?
Он встал.
– Мадемуазель, вы вставать собираетесь?
– Я мадам, – напомнила Женя, уползая глубже под одеяло. – И я тут прячусь. Потому что стыд меня пожирает…
Он хмыкнул и сдернул с нее одеяло.
Она хихикнула.
– Я обещаю тебе, что, когда мы вернемся, я сам тебя раздену и засуну снова под одеяло…
Она встала, потому что теперь лежать стало холодно и стыд почему-то испарился.
Оделась она быстро.
– Куда мы хоть отправляемся? – поинтересовалась она. – В какой-нибудь ресторан обедать?
– Обижаете, мадам. Я не такой крутой и банальный, как ваш супруг…
Они уже стояли на лестничной площадке. Он запирал дверь.
– А куда водят барышень некрутые и небанальные?
Он обернулся к ней и нежно тронул губами ее лоб.
– Ба-рыш-ня, – задумчиво прошептал он, отстраняясь и рассматривая ее. – Любопытная и нетерпеливая барышня попалась мне однажды на скользкой дороге…
– Ужасно скользкой, – подтвердила Женя.
– Даже не представляешь, насколько эта дорога была скользкой, – проговорил он очень серьезно. – И темной…
«Ты тоже этого не представляешь, – подумала Женя, рассматривая его лицо, точно пыталась запомнить его навеки. – И ты совсем не можешь себе представить, как я сейчас счастлива благодаря этой встрече. Я даже забыла, что еще утром воображала себя самой несчастной и неудачи валились на мою голову… А я была такой раздавленной и слабой, что сейчас и поверить сама не могу… Потому как вдруг взяла – и стала сильной. Благодаря тебе…»
Ничего этого она вслух не сказала. Она просто поцеловала его, едва коснувшись губами, и ей снова показалось, что они вдвоем стоят не на грязной лестнице с обломанными ступенями, а на большом пушистом белом облаке…
«Что я собираюсь у него узнать, – тоскливо думала Ольга, глядя на Панкратова. – Он стопроцентно уйдет от прямых ответов… Хотя бы потому, что я подруга его жены. И мой интерес к этой дамочке вряд ли можно назвать праздным. Я ее заранее ненавижу…
Надо быть беспристрастной».
– Честно говоря, я ужасно боялся встречи с тобой, – говорил Панкратов. – Я сразу подумал – что-то с Женькой…
– Нет, с Женькой все относительно нормально, – успокоила его Ольга. – Вокруг нее, прямо скажем, бушуют какие-то таинственные стихии… Сначала я думала, что это связано с тобой!
– Со мной?
Его брови удивленно поползли вверх. Кофе остановился в руке на половине пути.
– Черт, – озадаченно проговорил Панкратов. – Я-то тут при чем? Костик – ладно. Вроде наш общий квартирант. Но этого вашего… как его там?
– Исстыковича, – подсказала Ольга.
– Вот. Этого типа я вообще никогда не знал. Даже не видел…
– Видишь ли, – сказала Ольга, – он связан с Костиком. В его кармане нашли адрес Женькиной квартиры. А у Костика сама Женька обнаружила странное послание. Текст сей странной записки гласил, что теперь некто проживает по… – Она сделала паузу, многозначительно посмотрела на Панкратова и продолжала: – Улица Мамонтова. Дом тридцать. Квартира… Ладно, я не буду продолжать. В этой квартире проживает некая красотка с длинными ногами, белокурыми волосами и ярко-зелеными глазами. Зовут ее Ирина. И насколько мне известно, именно из-за этой красотки вы поссорились с Женькой. Так что получается, что эту самую записку мог написать именно ты.
– Я?! – Он еще больше округлил глаза. – Ты спятила?
– Подожди, Сереж, – попросила она. – Ты возмущаться подожди, а? Я сейчас все тебе объясню.
– Я не возмущаюсь, – буркнул он. – Мне дико интересно, как в твою голову могла прийти такая бредовая мысль… С какой стати я стану писать записки этому гомосеку? И почему я должен сообщать ему, где живет Ирка, если уж мне в голову пришла этакая странная идея?
– Ты как раз ушел от Женьки. Надо думать, ушел ты к ней…
– Олечка, радость ты моя… Первое правило детектива не предположения, а факты… Ты его забыла, да? Я не жил у Ирины. И не собираюсь у нее жить. К твоему сведению, у меня есть еще одна квартира. Маленькая. И мне совершенно не надо отправляться к Ирине на постой.
Он в сердцах швырнул на стол салфетку и отодвинулся, барабаня пальцами по столу.
«Я ему верю, – подумала Ольга. – Черт его знает, почему я ему верю. Он и в самом деле ни при чем…»
Впрочем, несмотря на его напоминание о правилах детектива, Ольга уже давно вывела собственные правила. И одно из них гласило – сначала предположения. Потом факты. И еще есть такая незримая субстанция, как интуиция… В данный момент интуиция молчала. Предположение не выдержало схватки с фактами. Она слишком давно знала Панкратова. Глупо было думать, что он отправится жить к этой Ирине. Она, правда, ничего не знала, что он прикупил себе еще одну квартирку. Запасливый…
«Везет же людям, – совсем некстати позавидовала она ему. – Хочет – квартиры покупает… А тут одна. Единственная. В доме-развалине, и дом стоит на песке, а по стене уже ползет трещина… И о другой квартире – в добротном доме – можно только помечтать перед сном. Чтобы заснуть быстрее. Потому что такие бредовые, оторванные от жизни мечты Богом не дозволяются… Живи, милая Олечка, по средствам. Средства добывай тяжелым и неженским трудом. А Панкратову все с неба падает. И его дамочке этой тоже…
Впрочем, нечего разводить антимонию. Собирайся – и приступай к своему тяжелому и непосильному труду».
– Эта самая Ирина, – сказала она задумчиво, дождавшись, когда у Панкратова кончится приступ раздражения. – Что ты о ней можешь сказать?
– Господи, да с какой стати я должен тебе про нее рассказывать? – выплеснул на Ольгу остатки раздражения Панкратов. – Просто потому, что вы нашли дурацкую записку с ее адресом у Костика?
– А тебя это не удивляет?
– Нет, – покачал он головой. – Если уж на то пошло, Костика нам привела именно она… Кажется, они были знакомы. Но шапочно… Женька решила запустить квартиранта, чтобы квартира не пропадала. А Ирина вспомнила, что у нее есть знакомый и этому знакомому как раз надо переехать. У него с прежними хозяевами не сложилось… Вот и вся история. Вряд ли они встречались потом. Ирка – нормальная женщина. С какой стати ее потянет к какому-то недоделанному Костику?
Он явно злился. Ольга отметила этот неоспоримый факт и вздохнула про себя: «Бедная Женька… Даже если вся эта мутная история закончится благополучно, как она сможет жить с Панкратовым? Он же стопроцентно снова будет изменять с этой долбаной красоткой… И ничего не сделаешь с этим». Не то чтобы он любил эту самую Ирину. Нет, Ольга была уверена – любит-то он Женьку. Но там тоже ничего не кончится. «Яко свиния лежит в калу, тако и аз греху служу», – вспомнила она слова старинной молитвы. Панкратова к этой чертовой кукле тянет жажда греха.
«И как же их, таких, любить?»
Ольга честно пыталась найти в Ирине хоть что-то, что заставило бы ее хотя бы пожалеть.
Как назло, в эту же минуту открылась дверь в кафе. На пороге возникла парочка. Он – вылитый Панкратов. И рядом – точная копия Ирины. Этакая иллюстрация к жизненным коллизиям… Девица была холеной, только что из салона и мерцала загадочными улыбками, драгметаллом и прочими «афродизиаками». Мужчина рядом пластался перед ней, как лакей. И одновременно горделиво оглядывался вокруг – все ли видят, какое удачное приобретение он сделал?
«Нет, я не могу их полюбить, – с тоской подумала Ольга. – Не могу… А Женьку надо предупредить, что эта гюрза никогда не отвяжется от Панкратова. Это же ее кормушка, черт побери. Так что надо бедной Женьке поставить крест на своем прошлом».
Она его смущала.
Такие женщины существовали раньше только в его воображении. Или населяли журнал «Элль».
Он даже не мог сразу надеть свою обычную маску насмешливой проницательности.
Все-таки показал ей собственное восхищение, смешанное с растерянностью, – и она поняла это. Насмешливо улыбнулась и выпрямилась.
– Простите? С кем имею честь?
Буквально это переводилось так: «Какого черта охранник-идиот впустил тебя, лоха недоделанного, в мой дом?»
И Игорь мог бы ответить: «А у меня сохранилось от прежней работы удостоверение… И твой охранник, куколка, именно придурок и лох, а еще у него сохранилась привычка к субординации… Он даже вытянулся передо мной невольно – как перед старшим по званию».
Но он промолчал.
Он сказал бы так обычной женщине.
Эта обычной не была.
Эта была мечтой.
Ночным сном. Фантазией. Картинкой из гламурного журнала.
Она прислонилась к стене, рассматривая его сквозь полуопущенные ресницы. Лучше о них не думать, о ее ресницах… Густые и пушистые, умело пропускающие через себя огонь изумрудный… Он думал стихами. Да как о ней думать-то, о такой красавице?
Руки были сцеплены на груди, и хотя она-то явно хотела достичь эффекта насмешливости, легкого презрения к нему, лоху, он видел совсем другое.
Молитву. Мадонну.
И сердце колотилось там, внутри, грозясь раздолбать надоевшую клетку тела. Впрочем, тело-то было на этот раз ни при чем.
Глупо испытывать желание, когда видишь перед собой недосягаемую мечту.
Он должен взять себя в руки. Для этого надо перестать на нее смотреть. Это непросто. Взгляд сам тянется к ней.
«Это только оболочка, – попробовал убедить он себя. – Просто хорошая косметика. Визажист. Прикид. Там, внутри, ничего нет…»
Но разум-то уже отказывался подчиняться ему.
Набрав в грудь побольше воздуха и старательно уводя взгляд в сторону – а он-то, зараза, все стремился еще разок насытиться этими совершенными формами, – Игорь нарочито равнодушно сказал:
– Да не по своей воле… Меня интересует некий господин. Ходят упорные слухи, что квартира эта принадлежала ему.
– Ну да, – согласилась она. – Только почему принадлежала-то? Она ему и принадлежит. А я тут иногда квартирую… Когда мне надоедает «ненавязчивое обслуживание» в обычной квартире…
– И как же звали этого господина?
Она недоуменно пожала плечиками:
– Почему звали? Его фамилия Исстыкович.
– Ну вот. Так я и думал, – облегченно выдохнул Игорь. – Исстыкович. Именно так… Только мне почему-то он дал совсем другой адрес…
– Понимаете, – начала объяснять красотка, – у него последнее время неприятности были. Он был вынужден перебраться сюда на некоторое время из квартиры своей матери. Здесь все-таки далеко… А ему надо было ежедневно добираться в центр. Он вообще-то хотел сделать там евроремонт…
– Хорошо, когда много квартир, – сказал Игорь. – Только странно, что он почему-то счел нужным сообщить о своем переезде своему другу. А нам сообщил адрес той квартиры…
– Значит, он больше доверял своему другу, чем вам, – заметила девушка. – Вы все выяснили? Мне вообще-то пора собираться на работу…
– Нет, – грустно признался Игорь, – выяснил я не все. Например, я не выяснил ваше имя. И какое вы можете иметь отношение к господину Исстыковичу.
– Да почти никакого… Стык… простите, господин Исстыкович… друг семьи. Очень давний друг. Вот и вся связь.
– Друг семьи? – удивился вполне искренне Игорь. – Тогда вы должны все знать… Кстати, вы так и не сказали, как вас зовут.
– Ирина, – сказала она. – Ирина Погребельская… Что я должна знать?
«Погребельская?!»
Черт.
Он замер, чувствуя, что оказался так близко к разгадке, и боясь спугнуть, помешать этому сближению.
Погребельская…
Кто она этому Костику? Сестра? Жена?
Но если она находится с ним в такой тесной связи, почему она ничего не знает?
Как это могло произойти?
И почему именно ему, Игорю, предстоит поведать ей о печальной судьбе обоих? Выступить в роли этакой Мойры…
– Исстыковича убили, – сказал он.
Она побледнела и вздрогнула невольно. Глаза открылись шире – длинные ресницы уже не могли сдерживать огня. И – страха…
Игорь сам удивился, увидев этот страх. Огромный страх… «Конечно, – успокоил он себя. – Кому же не страшно услышать, что твой давний друг убит?»
И в то же время его интуиция подсказывала ему – страх вызван не этим.
Чем-то другим, о чем она и спросить-то не рискует.
– И… вы считаете, что я к этому причастна?
– Нет. Я так не считаю. Я просто хочу уточнить некоторые подробности. Например, что за письма ему приходили?
– Подметные, – скривилась она. – Какой-то маньяк писал, что он помнит о том, что произошло, и забывать не собирается… Кому приятно это все вспоминать?
– А что вспоминать?
– Ничего особенного… Случилась авария. Конечно, они были оба виноваты. Пьяны. Я предупреждала их тогда – лучше бы они не садились за руль… Но меня уже тогда никто не воспринимал всерьез…
Она остановилась.
– Похоже, нам предстоит долгий разговор, – вздохнула она. – Давайте я хоть кофе сварю… И мне надо, наверное, позвонить шефу. Сказать, что я немного задержусь…
На улице кружилась вьюга.
Женя шла рядом с ним, держа его за руку. Варежки она, конечно, забыла. Он почувствовал, что руки ее замерзли, и остановился.
– Слушай, – озабоченно проговорил он, пряча ее руки в своих. – Ты что, без перчаток?
– Да, – кивнула Женя и счастливо улыбнулась. Точно не было большего счастья, чем гулять в такой холод без варежек.
Он стоял, пытаясь согреть ее озябшие, покрасневшие руки своим дыханием.
– Давай вернемся?
– Нет, – запротестовала Женя. – Мне совсем не холодно, правда-правда!
Он только усмехнулся. Стянул с рук свои перчатки и надел на Женины руки. Перчатки были большими. А руки у Жени – маленькими. Но им там сразу понравилось, в чужих мужских перчатках. Наверное, потому, что перчатки эти были его частью.
Частью своего хозяина…
– Куда мы идем? – спросила она.
– Просить благословения на наш союз, – сказал он.
Она промолчала.
У кого он так настойчиво собирается просить благословения?
И еще она ужасно боялась, что ему не дадут это самое благословение. Не дадут – и все… Что тогда они станут делать?
Она уже плохо себе представляет, как станет жить дальше. Без него…
И тут же удивилась: странно-то как, без Панкратова она жить сможет, а без этого человека – уже нет?
Она, Женя Лескова, в самом деле блудница какая-то…
Они прошли по невысокому мостику и поднялись немного в гору. Мимо старых домиков – Женя так давно не была в этом районе, что искренне удивилась. Она-то думала, что таких домиков-развалюшек уже и нет… Одни махины многоэтажные… Большие деревни. А они сейчас шли по маленькой деревеньке, такой трогательной, беспомощной и… уходящей в небытие.
Из какого-то окна доносилась старая песенка – Женя вспомнила, это ария из «Юноны и Авось». Возвращаться – плохая примета… Хорошо, что они не вернулись. Вдруг и в самом деле случилось бы что-нибудь, и они никогда бы друг друга больше не увидели?
Она сильнее сжала его руку.
И увидела церковь.
Она невольно остановилась.
Что-то внутри ее отчаянно сопротивлялось.
– Мы идем… туда?
– Конечно, – кивнул он.
– Но я не могу…
Она прошептала это очень тихо, одними губами.
Он остановился.
– Почему?
– Я… Нет, я не могу! Просить благословения… Я же блуд-ни-ца! Я изменяю мужу. С тобой.
– Вы венчались? – поинтересовался он.
– Нет, – призналась Женя.
– Тогда все в порядке, – облегченно выдохнул он. – Пошли… Он не был тебе мужем в глазах Бога.
– Почему это?
– Потому, что вы с ним жили просто так… Если не венчались, никакие вы не муж и жена… Разве что для тебя государство важнее, чем Бог.
– Нет, – подумав, призналась Женя. – Не важнее…
И сама удивилась, какое облегчение она вдруг испытала.
Как будто и в самом деле теперь поняла – ничего хорошего ее с Панкратовым не ожидало. Раз уж благословляло их брак государство. Вот если бы Бог…
Она отчего-то вспомнила холодную, равнодушную тетку в ЗАГСе, с высокой прической и большим животом, и подумала: если бы вместо этой тетки был священник, может, в самом деле все вышло бы по-другому? Но сейчас ей даже нравилось, что все так и случилось.
Потому что ее больше не волновал Панкратов. Перестал занимать ее воображение. И боль, причиненная им, утихла сама собой. Она даже пожелала ему мысленно счастья и простила. Отпуская, простила.
– Пойдем?
Он уже был перед входом в храм, и Женя тоже подошла, все еще немного побаиваясь.
«Чего я боюсь? – задала она самой себе вопрос. – Я же с ним рядом…»
И ответила самой себе: «Я боюсь, что нас не благословят». Она уже поняла, что для него это очень важно и – как ни странно! – для нее тоже. Если сейчас им не дадут благословения, придется расстаться. Разойтись в разные стороны. И как же она, Женя, сможет без него жить дальше?
Это открытие показалось ей еще более удивительным. Потому что, когда она ушла от Панкратова, была боль, была обида, но этого вопроса не было. Она просто не спрашивала себя, как она будет без Панкратова. Ни разу!
Она просто ждала, когда утихнет и боль, и горечь обиды. Но такой вопрос не возникал в голове!
«Господи, – попросила она, зажмурившись от страха, такой невероятной дерзостью казалась ей собственная просьба, – пожалуйста, благослови нас! Потому что я и сама не знаю, что со мной сейчас происходит, только если его в моей жизни не будет, я умру».
И так вдруг ясно ей стало и спокойно, как будто, решившись на эту дерзкую просьбу, она и сама все для себя решила…
Они вошли внутрь. Женя и раньше заходила в храмы, но больше просто так, из праздного любопытства, не отдавая себе отчета в важности и значимости происходящего.
Теперь все было по-другому.
Ей уже не казалось, что она здесь чужая… Хотя бы потому, что она впервые пришла сюда по делу.
Александр остановился перед одним из образов, слегка наклонив голову. Женя не рискнула подойти ближе, остановившись в отдалении, – в конце концов, она же не знает, о чем он сейчас просит!
Она просто смотрела на него, и сердце ее затопило нежностью, похожей на теплое молоко, зеленую траву и солнечные зайчики. Если все это смешать, вкус у Жениной нежности был бы именно таким.
Потом ей показалось, что луч солнца, с трудом пробившись в высокое окно, осветил его голову, сделал из седой серебряной, и Женя даже задохнулась, таким чудесным показалось ей это видение.
А потом она вдруг услышала внутри себя голос, повторивший несколько раз почему-то слова из старой песенки «Наутилуса». «Видишь, там, на горе, возвышается крест, под ним десяток солдат, повиси-ка на нем, а когда надоест – возвращайся назад, гулять по воде со Мной…»
Она поймала себя на том, что действительно стоит возле распятия и почему-то плачет, точно и в самом деле осознав, что все это очень важно понять, потому что без этого она никогда не пойдет по воде вместе с Александром, да и по земле будет ходить неправильно…
Ее жизнь показалась ей пустой, глупой и никчемной, да и сама Женя вдруг разделилась надвое. Одна, прежняя, Женя смотрела вслед новой Жене испуганно и спрашивала: «Куда ты?» И новая Женя, куда более сильная, отвечала ей, улыбаясь: «Прости, но мне очень надо гулять по воде».И прежняя Женя пыталась ее, новую, остановить. «Это опасно, – говорила она. – Ты же наверняка утонешь… Ты что, этого не понимаешь? Все ведь в жизни уже устроено, надо жить по людским законам…» Но новая Женя уже не хотела жить по этим глупым законам. Она уже хотела по другим, Божьим, потому что только так она и сможет остаться рядом с этим человеком. И прежняя Женя, поняв, что все ее доводы будут отвергнуты, смирилась. Устало махнула рукой и пробормотала несусветную глупость: «Все из-за этого дурацкого белого кота». А Женя новая рассмеялась, потому что кот-то был тут явно ни при чем.
Или все-таки при чем?
Может быть, она просто пока не понимала?
Свечи вокруг успокаивали ее едва уловимым запахом. Она очнулась от собственных мыслей и тут же увидела Александра. Он разговаривал со священником, иногда оборачиваясь, точно боялся, что Женя сбежит.
