Текст книги "Белый кот"
Автор книги: Светлана Полякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Она решила прибегнуть к старому способу – старому, но не больно надежному. Особенно здесь. В данных предлагаемых обстоятельствах.
– Панкратов, – ляпнула она первое, что пришло ей в голову. – Мне нужен Сергей Васильевич Панкратов. Он ведь тут снимает квартиру, правда?
Она постаралась обаятельно улыбнуться. «Вряд ли получилось так обаятельно, как мне хотелось, – отметила она про себя, не заметив на лице стража тени ответной улыбки. – Надо вложить в улыбку еще больше сердечности. И наива… Наив пленяет. Как и глупость…»
– В квартире номер двенадцать ваш Панкратов не живет, – отчеканил цербер. – Там живет другой человек…
– Подождите, – взмолилась Ольга. – Может быть, я просто ошиблась… Может быть, у него другое имя, просто…
Она захлопала кокетливо ресницами.
– Вы же сами знаете, мужчины иногда придумывают имена… Опишите мне этого человека, чтобы я могла понять, тот ли это…
– Охотно. – На лице охранника появилась улыбка, которую Ольга обозначила для себя улыбкой высокомерного лакея. – У него длинные ноги, длинные белокурые волосы, он обожает мини-юбку, и…
– Постойте, – взмолилась Ольга. – Вы хотите сказать, что…
– Я хочу сказать, что в квартире номер двенадцать проживает женщина, – развел руками охранник. – Вас кто-то изрядно наколол, девушка. Увы!
«Увы», – повторила про себя Ольга, отходя от ворот. Тем более странно, что в Женькиной записке, насколько Ольга помнила, обращались от мужскоголица. Она снова вернулась и постучала.
– Что еще? – появился недовольный охранник.
– Еще один вопрос, – сказала Ольга. – Как давно тут проживает эта девушка?
– Давно, – сказал он: – Около года…
– Спасибо, – пробормотала вконец озадаченная Ольга.
«Без Игоря мне не обойтись, – призналась она себе. – С этой неизвестной дамой может договориться только он… Господи, и почему нигде нельзя обойтись без мужиков?»
«Какой странный день», – думал в это время Александр. Он впервые за долгое время без всякой причины испытывал почти забытое ощущение радости и легкости. Даже серое небо сегодня не беспокоило его. «Освобождение, – подумал он. – Освобождение… Надо отметить это. Я должен сегодня разобрать в комнате. Хватит жертвоприношения…»
Ибо сам себе он теперь напоминал язычника, не желающего познать дорогу к свету. И комната, вечная гробница былой жизни, казалась ему теперь не ходом в другое измерение, а выходом из потустороннего мира. Она даже показалась ему зловещей, холодной.
«Сегодня я должен избавиться от дыхания смерти», – решил он.
Набрав номер, предупредил, что сегодня не выйдет на работу. Даже талантливо сымитировал хрипы и кашель.
Повесил трубку и снова удивился – он не мог понять, откуда пришла эта уверенность, что сегодня что-то произойдет.
Как в далекой юности. Ты просыпаешься и понимаешь – сегодня особенный день. Сегодня на развалинах серого дня засверкает нечто чудесное, способное изменить не только твою жизнь, но и целый мир. Ибо мир зависит немного от тебя тоже, и ты – часть мира…
Как в детстве, как… в доисторическую эпоху, когда казалось, что ты никогда не будешь несчастен.
Потому что иногда случается день особенный, день, в который тебе непременно должно повезти.
Нет, он теперь не верит в чудеса и в грядущее обязательное счастье. Но он знает – есть состояние души, куда более важное для него в данный момент, чем счастье. Это – освобождение от боли.
Он выпил кофе, приготовил тосты – даже это нехитрое действие порадовало его, напоминая о том времени, когда боли не было вообще.
Включил приемник – какая-то очень старая песенка откликнулась сразу, помогая ему обновить свои чувства.
Выкурил сигарету, постоянно ловя себя на том, что улыбается и даже не думает отчего-то о том, что так вот, беспричинно, улыбаться нелепо и глупо.
Он старался не смотреть в сторону закрытой двери, ибо там был некрополь, город мертвых… Оттуда распространялся повсюду запах воспоминаний. Обычно он жил, вдыхая этот запах, отравляя им свою душу. Он находил в этом своеобразный вкус, но именно сегодня этот запах раздражал его. Он вдруг осознал, что его самого скоро не станет. Он тоже растворится, будет погребен в темноте этой комнаты-склепа, а это значит, что он никогда не увидит весеннего солнца. Он никогда не увидит ее, Женю.
– Пока я не разберу эту комнату, я не смогу жить. И она не сможет…
Сейчас ему казалось, что даже Тобиас не выдержал постоянного присутствия смерти – удрал, чтобы сохраниться.
Сегодняшний день показался ему вполне подходящим. Он все сделает – и тогда Тобиас тоже вернется домой.
Докурив сигарету, Александр встал и уже сделал шаг в сторону двери.
И в это время раздался звонок, заставивший его остановиться.
Ему снова стало холодно на какое-то мгновение.
– Нет, – прошептал он одними губами, пытаясь справиться со скверным ощущением дежа-вю, потому что так уже было. И день, напоенный солнечным светом, и радость внутри, неизвестно откуда взявшаяся, но такая сладкая.
И потом все это обрушилось, как рушатся нелепые карточные домики от дыхания… Чьего-то дыхания, которое вдруг оказывается гораздо сильнее тебя самого.
«Ты снова хочешь все это пережить?».
Руки невольно сжались в кулаки, сопротивляясь этой минутной слабости.
«Этот мир не приспособлен для такого чувства, как любовь».
Звонок повторился.
Он приказал себе: «Возьми себя в руки, черт возьми. Ничего не может снова произойти. Хотя бы потому, что хуже уже не бывает. Случилось уже самое скверное – и вряд ли…»
Открыв дверь, он все еще находился в плену собственных мрачных ощущений, но радость снова входила в дом.
Радость, которой он подсознательно боялся еще больше, чем своего прошлого. Потому что снова появлялось то, что он рисковал потерять.
– Здравствуйте, – сказала «радость», смущаясь и страшась собственной смелости. – Ничего, что я к вам… пришла?
– Ты меня подвезешь?
Он кивнул, чисто машинально, все еще думая о своем.
Ирина стояла перед зеркалом, подкрашивая губы. Она вытянула их трубочкой сначала, а потом облизнула – и Панкратову почудилось в этом невинном движении что-то вампирское. То ли губы были нового, модного оттенка – Панкратову казалось даже, что губы у Ирины черные, – то ли у Ирины в этот момент выражение лица было как у вампира, досыта напившегося крови.
– Знаешь поговорку? – спросила Ирина, повернувшись к нему. – Все, что ни делается, все к лучшему… Так что перестань хандрить. У меня такое чувство, будто я перед тобой страшно виновата. Это не так. А чувство все равно меня не покидает…
– А на месте моей жены что ты бы сделала?
Она слегка усмехнулась и подошла к нему близко-близко. Обхватив обеими руками его шею, посмотрела прямо в глаза и тихо сказала:
– Вот когда я буду на ее месте, я тебе скажу. А пока, друг мой, я не знаю. Я на одном полюсе, она на другом… Так что не знаю.
На одну минуту его затопила ледяная волна, ««…когда я буду», – усмехнулся он. – Она ведь и не сомневается, что станет моей женой. Интересно, откуда у нее такая уверенность? И еще – почему я невольно заражаюсь этой уверенностью и уже начинаю подчиняться ей, хотя совсем не хочу этого? И дело-то не в Женьке, нет…
Просто я не хочу. Не хочу, чтобы она была моей женой».
Иринины глаза были совсем близко. На одно мгновение они сузились, стали холодными, точно она прочла его мысли. Но тут же продолжила игру – взяла себя в руки, сделала взгляд теплым, понимающим.
Отняв руки, Ирина рассмеялась.
– Пошли?
Он все еще не мог справиться с наваждением – эта женщина парализовала его волю, и в такие моменты, когда он понимал это, ему становилось страшно. Как будто с того момента, когда они познакомились, Панкратов перестал существовать как личность. Стал всего лишь тенью. Или – еще хуже! – средством. Он не знал, чего хотела достичь эта женщина с его помощью. Он мог только догадываться, но догадка была банальной и тем ранила его еще больнее. Неужели он только так и может ею восприниматься – как средство удобства?
Он вспомнил ее улыбку там, в постели, тихий шепот, обволакивающий его, лишающий воли, уничтожающий его личность: «Мой повелитель…»
Повелитель. Именно этой фразой она пользовалась, достигая своей власти над ним. Парадоксальная женщина и – банальная женщина… Может быть, в этом ее секрет?
– Солнце мое, – проговорила она, и ее взгляд был холодным и жестким, как всегда в тот момент, когда кто-то отказывался подчиниться ее воле, – я тебя жду…
Он промолчал и вышел на улицу вслед за ней.
«Может быть, это какой-то чертов приворот? – подумал он. – Сейчас же все как с ума посходили… Ведь, если подумать, я ее совсем не люблю. Я люблю Женьку. Но тогда почему я покорно следую за этой женщиной, с которой меня ничего не связывает, кроме постели, и не может связывать, ибо мы принадлежим разным мирам? Или – все-таки одному миру?
Господи, – остановил он себя, – что со мной? Я что, в самом деле во все это верю? Нет. Все бред, и я нормальный, здравомыслящий человек. А Ирина просто очень сексуальна. В принципе это качество у Женьки отсутствует…»
И снова остановился, пораженный этой мыслью. Потому что и она была не его – ведь Женька влекла его к себе, только это было иным влечением – нежным, наполненным светом. А Ирина?
Темной?
«И почему мне все время кажется, что она читает мои мысли, – подумал он, оглядываясь. – Вот и теперь – она улыбается слегка, одними уголками губ, а глаза… Она смотрит в меня и видит насквозь, угадывая не только мысли. Она, мне кажется, знает, чего я от нее жду, и делает это… Мистика какая-то…»
– Давай быстрее, – попросила Ирина. – Мне еще на работу надо успеть… Сам понимаешь, мне приходится работать, пока…
И хотя она больше ничего не сказала, он догадался о продолжении фразы.
«Пока я не стала твоей женой…»
Женя и сама была поражена собственным безрассудством. Странно, пока она шла по улицам, заполненным туманом, ей все казалось логичным и никакого страха она не испытывала. Она сумела убедить себя в том, что нет ничего особенного в ее поступке. Просто она устала обсуждать происходящие с ней неприятности. Ей хотелось – да, да, именно так, – ей просто хотелось встретиться с кем-то неосведомленным. И ее новый знакомый – он ведь ничего и не знал ни о Исстыковиче, ни тем более о Костике… «Я смогу забыть все ужасы. Я просто побуду самой собой. Прежней».
Так она думала, пока туман прятал ее не только от остальных прохожих, но и от самой себя.
Теперь, оказавшись в его доме, она чувствовала себя так, точно прыгнула в холодную воду. Отчаянно смущаясь, она стояла на пороге и думала, что больше всего ей хочется сейчас убежать, но это, наверное, будет совсем глупо…
«В конце концов, – успокоила она себя, – он просто мой знакомый. Может быть, он даже станет моим другом. И ничего предосудительного в том, что я пришла к этому человеку, нет. Даже если… Но «если» нет, не будет, быть не может!»
– Знаете, – сказал он, – я ведь чуть не ушел на работу…
– А вы уходите? Я вас задерживаю?
– Нет, что вы. Я, представьте, оказался прогульщиком… Сослался на то, что болен. Словно почувствовал, что сегодня мне надо быть дома… Вы будете чай? Или кофе?
– Кофе, – сказала она. – На улице сегодня холодно, и я страшно замерзла…
Она прошла в комнату, на секунду замешкавшись у загадочной запертой двери. Ей и сейчас показалось, что там, за дверью, кто-то есть. «Ну да, – усмехнулась она про себя, проведя ладонью по шершавой дверной поверхности. – Мало тебе страхов и катаклизмов, надо еще чего-нибудь придумать».
Шкаф, отделяющий ее от тайны, сегодня выглядел более миролюбивым. Обычный книжный шкаф.
Она села в кресло и прикрыла глаза.
«У него спокойно, – подумала она. – Несмотря на эту комнату. Несмотря на то что он живет один. И кстати, мне надо этому научиться у него…»
– Вот кофе…
Он поставил поднос на стол и сел напротив нее.
– Я вас искал, – признался он. – Ездил в этот ваш спальный район… Но мне не повезло – вас не оказалось дома!
– О, я снова живу в другом месте, – рассмеялась Женя. – Последнее время я напоминаю себе человека, которого преследуют все духи ада. Со мной происходят странные, ужасно неприятные вещи. Но я не хотела бы вспоминать о них… Знаете, я рада, что вы ко мне приезжали.
– Правда?
– Правда, – ответила она. – Потому что я сама решилась прийти к вам с трудом…
– Почему?
– Мне казалось, что я не имею на это права. Отвлекать вас от собственных забот.
– Но я скучал по вас, – признался он. – Женя… а может быть, мы снова перейдем на ты?
Она не знала, что ему ответить.
– Разве мы… – подняла она на него глаза, – разве мы были на ты?
– Мне казалось.
– Я не помню, – призналась она и рассмеялась. – Знаете, столько произошло…
Ей и самой казалось, что они с ним знакомы так долго, что уже давно разговаривают обо всем на свете, какое уж тут «вы»? Рядом с ним она наконец-то почувствовала себя спокойно, свободно, и ничего ее не беспокоило. Отсюда, из этой комнаты с высокими стеллажами, заставленными книгами, с мягким светом торшера в углу, благодаря которому серый, неласковый день чудился начинающимися сумерками, все ее неприятности казались призрачными. Точно не с ней все произошло, а с кем-то другим.
– Замечательный кофе, – сказала она, сделав глоток. – Ты варишь его по особенному рецепту?
– Нет, обычно, – сказал он. – Просто хороший сорт, наверное…
Он включил музыку и внимательно посмотрел на нее.
– Что у тебя случилось? – спросил он. – Я понимаю, что ты не хочешь об этом говорить. Но я вижу, что ты пытаешься спрятаться от самой себя… Зачем?
– Потому что я очень себе не нравлюсь, – призналась Женя. – Я очень слабая. А мне не хочется быть слабой!
«Возможно ли, чтобы однажды Она примирила меня с неизменным крушением всех замыслов, чтобы сытый конец искупил годы бедствований, чтобы единственный день торжества усыпил в нас стыд за роковую беспомощность?»
Это Рембо писал про Смерть, напомнил он себе. И не надо подставлять другое слово, тем более что это неверно.
Или все-таки у каждого человека своя, собственная «Она»? У кого-то – смерть. У кого-то…
«Нет, – тряхнул он головой, все еще пытаясь сопротивляться. – Нет. Это не место для Любви. Это в самом деле место для Смерти».
Но она стояла перед ним. Именно такая, какой, по его представлениям, должна была быть Любовь.
Она сжала кулачки – трогательная маленькая птица, подумал он, поймав себя на внезапной нежности. И не смог удержать улыбку.
– Я знаю, – сказала она, неправильно истолковав его улыбку. – Вы думаете…
– Ты, – мягко поправил он ее.
– Ты… думаешь, что женщине это не так уж нужно.
– Нет, я так не думаю. Мне кажется, каждый человек вправе быть таким, каким он хочет быть. И это не зависит от того, кто он. Мужчина, женщина, ребенок… Но я думаю, что ты напрасно считаешь себя слабой. Иногда человеку кажется, что он… скажем так, слишком нежен.
– Нет, – упрямо возразила она. – Именно что слаб.
– Женя, что ты называешь слабостью?
Она посмотрела на него удивленно, потом тихо рассмеялась:
– Никак не могу привыкнуть к тому, что мы с тобой… общаемся. Да еще говорим друг другу «ты», и от этого, наверное, создается ощущение, что мы знакомы сто лет. Странно… – Немного помолчав, она продолжила: – О слабости… Наверное, это когда человек вдруг понимает, что не может справиться даже с маленькими проблемами сам.
– Чаще всего это случается со многими людьми, – засмеялся он.
– Проблемы кажутся громадными, огромными, и даже представить себе не можешь, каким образом можно с ними управиться… И даже думать о них не хочется. Поэтому я убежала к тебе. Наверное, это тоже проявление слабости. Мне даже называть тебя так, на ты, и то страшно…
На минуту она остановилась, подняла глаза, пытаясь понять, слушает ли он ее и как слушает. Он стоял, немного склонив голову вбок, и на губах его она увидела улыбку. «Он смеется, – подумала она, отчаянно покраснев, – потому что я говорю такие глупости…»
– Вы… ты…
Она окончательно растерялась и еще больше смутилась, замолкая.
– Это сопротивление души, – сказал он наконец, прерывая молчание. – Все просто. Твоя душа сопротивляется, она ищет обновления, она хочет жить… А там, на дне, притаился страх, потому что мир-то вокруг агрессивный… И этому миру очень не хочется, чтобы души были живые.
Он прошел к бару, обернулся к ней.
– Хочешь вина?
Она кивнула.
Он налил прозрачную янтарного цвета жидкость в два высоких бокала. Поставил.
– Страх только кажется тебе страхом, – продолжал он, делая глоток из одного бокала. – На самом деле это… попытка уйти от сознания того факта, что жить в этом мире с душой очень трудно… И сохранить ее – еще та работа.
– Но еще месяц назад я не была такой! – возразила Женя. – Я была обычной, серенькой…
– Вот сейчас ты говоришь глупости, – мягко сказал он, осторожно беря ее руки в свои. – Во-первых, ты не могла быть серенькой. Казаться – да. Даже самой себе. А во-вторых, для того, чтобы быть серым, надо родиться таковым. Или долго тренироваться. Чтобы таковым тебя считали… И избавиться от души. Это сложно. Для этого надо отличаться особенным характером. У тебя, по счастью, я такого характера не вижу… – Он отпустил ее руки и сказал: – То, что сейчас с тобой происходит, описывал еще Гёте. Ты просто прошла земную жизнь до середины. Оказалась в лесу. Наш, местный, лес вообще дикий. Чащоба какая-то. С лешими и кикиморами. Наверное, поэтому ты почувствовала себя маленькой девочкой и тебе показалось, что в этой чащобе страшно. Надо двигаться, Женя. Надо идти дальше, преодолевая страх. Возвращаться нельзя. Свет – он там, на другом конце чащи.
– Ты священник? – спросила она.
Он удивленно посмотрел на нее и рассмеялся.
– Нет, – покачал головой. – Я… Просто, как и ты, однажды оказался в темной чаще. Куда более темной, поверь мне на слово… И выхода оттуда не было, по крайней мере мне так казалось сначала. Я даже собирался там остаться, в кромешной этой тьме. Пока не понял, что сие есть проявление слабости. Надо идти. И я начал двигаться в сторону света, сначала медленно, едва-едва. Потом шаги стали увереннее, и однажды я встретил тебя, и ты все время падала…
Женя не выдержала и тихонечко засмеялась.
– «Кто же летает… в такой гололед… на каблучищах», – вспомнила она чьи-то слова из своего сна. И удивилась – тогда, в тот момент, жизнь казалась ей невыносимо страшной и не хотелось смотреть вперед – потому что впереди была та самая чаща, населенная монстрами. А сейчас ей казалось, что это был такой светлый, такой сладостный миг! Может быть, он прав – и оглядываться назад стоит только в тот момент, когда ты почувствуешь, что уже прошел страшный отрезок пути?
– Ну, во всяком случае, ты держалась на ногах куда хуже меня, – улыбнулся он.
– Я и сейчас куда хуже стою, – призналась Женя. – Хотя, оглянувшись назад, я вдруг обнаружила, что совсем и не была такой несчастной, какой казалась себе тогда…
Подняв глаза, она встретилась с его взглядом и запнулась, замолчала, потрясенная новым ощущением – ей казалось, что его взгляд проникает в самые тайные, скрытые уголочки ее души… И вслед за взглядом туда прокрадывается его душа… Теперь она уже там, вместе с Жениной душой… Отчего-то ей стало не по себе, даже немного стыдно, и она снова испугалась – вдруг он это поймет? Поймет, что ей нравится?
– А сейчас? – спросил он, не убирая своего взгляда.
– Что – сейчас? – так же тихо переспросила Женя, прекрасно понимая, что он имеет в виду. «Просто оттягиваю трусливо момент откровенности», – недовольно подумала она.
– Сейчас тебе кажется, что ты несчастна?
– Нет, – призналась она скорее себе, чем ему. – Сейчас мне так не кажется… Сейчас мне… странно. И хорошо.
Он успокоился. Его взгляд потерял напряженность. Теперь он был совсем близко от нее – Женя понимала, что сейчас непременно должно что-то произойти, важное для них обоих, и боялась этого. Боялась так отчаянно, подсознательно понимая, что нет ничего важнее и слаще, чем это недавнее слияние душ. Боялась разрушить это великое чудо, превратить происходящее в обыденные, обычные, банальные действия…
Она отпрянула. Он поймал это ее движение и тут же взял себя в руки. Вернее было бы сказать – он отошел от нее душой, и Жене стало обидно.
– Я ничего о тебе не знаю, – прошептала она. – Ничего… Кто ты?
Он ничего не ответил, только усмехнулся молча.
– Нет, правда…
– Я и сам не знаю, кто я. Мне кажется, большинство людей не смогут дать тебе на такой вопрос вразумительного ответа.
– Но ты же не относишься к этому большинству.
– Напротив. Я к нему отношусь…
Женя вдруг поняла, что она идет по опасному пути. Еще минута – и они рассорятся.
– Прости, – сказала она. – Я не хотела тебя обидеть.
Он промолчал.
Она встала:
– Наверное, мне пора…
Ей было обидно. Ее душили слезы. «Вот так, – думала она. – Все одинаковые. Все красивые и мудрые слова ведут к одному и тому же результату. И когда ты пытаешься уйти от этого самого «результата», получается, что ты…»
– Женя, – позвал он ее, – я…
Она остановилась.
– Это я, кажется, тебя обидел. Пожалуйста, прости меня. И… не уходи. Я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать. Все.
Она обернулась. Ей хотелось сказать ему все, что сейчас было у нее в голове, сердитое, обиженное «я» рвалось наружу. Но остановилась. Вернее сказать, Женю остановили его глаза. Они были такими больными, одинокими и несчастными, что Женя подумала – ему-то, оказывается, еще хуже в этой чаще. Еще страшнее…
– Нет, – покачала она головой. – Ты сам мне расскажешь все, что посчитаешь нужным. Потому что иначе получится, что я пытаюсь открыть… вон ту дверь. – Она показала на забаррикадированную дверь, и он напрягся.
– Там ничего нет, – проговорил он едва слышно. – Теперь там ничего нет. Когда-то было. А теперь там… стало спокойно. По крайней мере там спокойно, пока ты рядом со мной…
Ирина курила молча, изящно, откинувшись на спинку кресла. Панкратов невольно подумал, что Ирина великолепно вписывается в роскошную машину. И вообще она вписывается в роскошь. Вспомнив Женю, он вынужденно признался самому себе, что Женя всегда почему-то становилась напряженной. Как будто ее этот стиль страшил. Нет, она пыталась соответствовать образу, но почему-то всегда при этом казалась несчастной и немного обманутой.
Они уже подъезжали к Ирининому дому, когда она все-таки нарушила молчание.
– Такое ощущение, что ты все время нас сравниваешь, – усмехнувшись, проговорила она, выкидывая окурок. – Надеюсь, в мою пользу…
Он ничего не ответил.
Только наблюдал украдкой за ее длинными пальцами с немыслимыми ногтями – почему-то подумалось, что маникюрное искусство достигло небывалых высот, в то время как все остальные виды искусств явно притаились, спрятались на дне… Или потихоньку превращаются в разновидности маникюрного. И живопись, и литература, и… Впрочем, эти мысли поняла бы Женька. Ирина только высоко вскинет свои выщипанные бровки и презрительно засмеется. Она так и сделает, можно не сомневаться… Протянет насмешливо: «Панкратов, как же ты атавистичен бываешь иногда». Научное слово, вычитанное где-то, когда-то или услышанное и взятое в лексикон.
Ирина. Шедевр маникюрно-парикмахерско-косметологического искусства. Другие виды искусств отдыхают. Им просто нечем насытить этот профиль-барельеф. Использовать же сей образ можно лишь в рекламе.
Почему он рядом с ней? Или сам уже тихо перешел в ряды поклонников рекламы?
– Приехали, – сказала Ирина. – И слава Богу… Ты сегодня особенно скучен.
Она вышла из машины. Он тоже.
– Пока, дружочек, – сказала она, касаясь губами его губ. – Искренне надеюсь, что вечером ты придешь в себя. Проснешься. Станешь наконец-то живым, нормальным человеком. Пока…
Она двинулась к подъезду, не оборачиваясь, той самой походкой, о которой мечтают все девицы подросткового периода, уже не знающие, что на свете было какое-то другое искусство, кроме парикмахерского.
Он смотрел ей вслед, и ему больше всего на свете сейчас хотелось поехать к Женьке.
Это было невозможно.
Это было совершенно невозможно.
Легче было мечтать о полете на Луну, чем о Женькиной квартире в другом конце города.
Он вздохнул, провожая вместе с Ирининой фигурой свои глупые мечты, сел в машину, лакированное свидетельство его состоявшейся по общим понятиям жизни, и тронулся в сторону центра.
* * *
«До чего глупо, – думала Ольга. – Сколько еще мне надо бестолково морозить тут несчастный организм?»
Дом стоял, не подавая никаких признаков жизни. Надменный, как его обитатели. И неприятный, как его обитатели…
Сигарет в пачке почти не осталось. Ольга достала последнюю и в сердцах швырнула ее в урну, стоящую неподалеку.
Закурив, пробормотала себе под нос:
– Нет, слежение за объектом самое неблагодарное занятие. Особенно когда не знаешь, как твой объект должен выглядеть. Только и известно о нем, что блондинка, ноги длинные и собой хороша…
Возле дома в этот момент остановилась машина. Оттуда вышла девица. С длинными ногами. Блондинка. Правда, Ольга бы поспорила с утверждением, что эта блондинка чрезвычайно хороша собой. «Для того, чтобы определить ее реальную красоту, надо сначала ее хорошенько умыть», – решила она.
Девица остановилась, облокотившись о дверцу. Ольге показалось, что рассеянный ее взор уперся как раз в нее, и она невольно подалась назад, приняв равнодушную позу – сижу-курю, «примус починяю», и до вас мне нет никакого дела.
Она даже отвернулась, продолжая следить за дамочкой боковым зрением. Но тут появилось сопровождающее лицо, и сердце Ольги тревожно забилось. Ей захотелось срочно раствориться, исчезнуть, убежать отсюда быстрее, пока он не посмотрел в ее сторону.
«Панкратов», – констатировала она про себя очевидный факт.
Чертов урод. Появляется всегда не вовремя…
А если…
Она отвернулась. Теперь происходящее на авансцене событий совершенно скрылось из виду. Когда она обернулась, внушив себе, что ничего страшного не происходит, собственно, даже если чертов Панкратов ее увидит, она всегда найдет, что ему соврать, было уже поздно. Дева, прекрасная собой, уже открыла дверь особняка, поговорила с охранником – по ее быстрому взгляду назад Ольга догадалась, что он ей в данный момент стучит на нее, – передернула недоуменно плечиком и скрылась из виду.
Панкратов же так погряз в собственных мыслях или воспоминаниях о бурной ночи, проведенной с этой красоткой, что на Ольгу никакого внимания не обратил, а сел в машину и поехал себе прочь.
Ольга осталась наедине со своим недоумением, и ее беспокоил теперь один-единственный вопрос: «А что, если Панкратов появляется везде совсем не случайно?»
– Да уж, загадочный ты наш, – прошептала она, поднимаясь, чтобы немного размять ноги. – Интуиция мне подсказывает, что какая-то связь между вами и этими убиенными господами наличествует. Придется заняться тобой всерьез…
Она достала новую сигарету – чисто машинально размяла ее и застыла, пораженная следующим открытием или догадкой.
Эта девица.
Грудь у нее и в самом деле помещалась в одежде с таким трудом, словно ей было проще и свободнее без одежды.
Это та самая.
Ольга аж губу прикусила, ругая себя отчаянно за то, что не сообразила этого сразу. Та самая, которая была у Панкратова в тот день. В ту самую ночь, когда Женька наивно притащилась скрасить любимому Новый год.
Теперь Ольгу буквально затопило чувство радости. «Ага, – думала она, – кобелина чертов. Вот сейчас раскопаю все твои грязные тайны, и окажется, что квартиранта убил точно ты. Радости-то будет… Или твоя драгоценная Мессалина. Радости станет еще больше…»
Она схватила трубку, нажала кнопку и стала ждать.
– «Простите, никак не могу сейчас вам ответить, – услышала она голос Панкратова, записанный на автоответчик. – Оставьте сообщение после сигнала…»
Да, вспомнила Ольга, Панкратов сейчас за рулем. Он ведь педант, он не любит заниматься двумя делами сразу. Он законопослушный. Он выключает мобилу, когда за рулем…
– Панкратов, это Оля, – сказала она. – Пожалуйста, когда освободишься, перезвони мне на мобильник. Дело, дружок, весьма важное.
Она нажала «отбой» и наконец-то закурила, продолжая смотреть на новорусскую фата-моргану, за стенами которой, как теперь казалось Ольге, спрятались ключики к разгадке Женькиных «бесовских обстояний».
Женина рука была в его ладони, и она подумала: «Как это странно, словно он ее хранит, мою ладонь…»
Удивленно подняв глаза, она встретилась с его взглядом. Он точно ждал ее реакции и – боялся. Что она, Женя, сейчас выдернет свою руку. И уйдет. Растает.
– Там тени, – тихо проговорил он. – Тени, которые я сам сохранил, не спросив разрешения у… – Он запнулся, и ей показалось, что в его глаза снова вошла боль.
Женя испугалась – ей совсем не хотелось, чтобы она там была. «Нет, – сказала она этой боли, – теперь в его глазах должно быть мое место. Так же как и в моих глазах вместо страха и отчаяния должен поселиться этот человек».
Повинуясь внезапному порыву, она дотронулась пальцем до его губ, призывая хранить тайну дальше. Тайна была чужой. А он – этот человек – теперь стал ее.
– Не надо дальше, – попросила она. – Мне кажется, сейчас не стоит говорить о том, что было. Потому что…
Теперь замолчала она, посчитав дальнейшие слова, рвущиеся с губ, самонадеянными.
«Потому что сейчас рождается счастье…»
А почему она в этом так уверена? Откуда она вообще взяла, что оно должно родиться? Как говорил Мандельштам своей жене – «кто вообще обещал тебе, что мы непременно должны быть счастливы?».
– Мы оба не договариваем, – рассмеялся он. – Как будто нам не хватает мужества договорить.
– Или уверенности, – кивнула Женя. – Уверенности в том, что это надо сказать…
– Говорить надо всегда. Потому что можно не успеть…
– Но ведь можно услышать в ответ совсем не то, что хочется, – возразила Женя.
– Все равно. Главное – это сказать. Потому что тени – это бывшие люди. И мы станем тенями… Так и не договорив.
– Я боюсь, – призналась Женя. – Боюсь пока.
– Чего ты боишься?
– Ошибиться, – едва слышно проговорила она, уже чувствуя, что совершила ошибку. Именно этих слов говорить не стоило. Лучше бы она рискнула!
Он дернулся как от удара, выпустив ее руку.
– Ошибиться… – повторил он, и она ощутила, как отходит все дальше его душа, еще секунду назад бывшая такой близкой – ближе не бывает.
Она сделала шаг в его сторону и попросила:
– Дай мне время… Пожалуйста, мне очень нужно время. Я не могу так быстро.
Он ничего не ответил.
Она смотрела ему в лицо, пытаясь поймать его взгляд, чтобы своим взглядом остановить его душу, заставить поверить – ей же надо совсем чуть-чуть времени…
– Я поставлю чайник, – сказал он слишком спокойно и буднично.
Она поняла, что совершила ошибку. Может быть, роковую. Может быть, она только что своей неуверенностью спугнула очень важное. Очень большое. «Слишком большое для моей маленькой жизни…»
