Текст книги "Белый кот"
Автор книги: Светлана Полякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
– Последнее время у меня вообще такое чувство, что я никуда не вписываюсь, – призналась Женя. – Может, на меня кто-то серьезно обиделся там, наверху?
– Кто это мог там наверху прогневаться? – нахмурилась Люська. – Президент, что ли?
– При чем тут он-то, Боже мой! Нет, на меня прогневались высшие силы… И начали надо мной издеваться… Сначала муж бросился в чужие объятия. Потом трупы пошли…
– Косяком, – рассмеялась Ольга.
– Тебе этого не понять. Ты ко всему привыкла…
– Ну да. Я привыкла… Мужа я нашла в чужих объятиях так давно, что почти не помню трагических подробностей… В ментуре тоже поработала, так что и на убиенных насмотрелась… Ничего, Дженька, привыкнешь, как я.
– А мне вот ни с чем не повезло, – загрустила Люська. – Муж ни в чьи объятия на моих глазах не погружался. Он меня старается своим занудством извести… Целыми днями он объясняется мне в любви и отвлекается от этого занятия только на работу. Трупы тоже я могла увидеть только в кино. Не жизнь, а омут какой-то. Все так тихо, что кажется, моя жизнь неправдоподобно сложилась как-то. В общем, не удалась! Единственное развлечение – наблюдать с интересом за чужой удавшейся жизнью и принимать в ваших развлечениях посильное участие…
– Да какие твои годы, Люсинда, – утешила ее Ольга. – Все еще будет. Какой-то-там ветер тебя разбудит… Потерпи немного, наблюдая за чужой интересной жизнью. Может, пригодится тебе наш страдальческий опыт…
– Особенно мой, – печально проговорила Женя, подумав, что трезветь ей совсем не нравится. Ясность мысли, которая теперь снова возвращалась, имела неприятный привкус явного похмелья, и сколько бы Женя отдала, чтобы вернуться в тихую, размеренную жизнь! Или снова напиться? Чтобы все забыть, смешать собственные воспоминания с реальными событиями, перетасовать, как колоду карт, и вытянуть ту, которую надо!
«Как бы я не спилась от всех этих жизненных неурядиц», – подумала она.
– Чего-то я по омуту тоскую, – призналась она.
Обе подруги испуганно посмотрели на нее.
– По какому еще омуту? – поинтересовалась Люська. – Ты что, собралась в омут головой кинуться?
– Да нет, – отмахнулась Женя. – Я по той жизни, которую ты омутом называешь, тоскую. До чего это хорошо – сидеть себе дома, смотреть телевизор, иногда прогуливаться с котом! И никаких идиотских потрясений!
Она посмотрела мечтательно в окно. Там, в ночной тишине, нормальные люди спали, и завтра их ожидала такая же, нормальная, жизнь.
А что завтра ожидает ее, Женю?
«Да, судя по моему печальному опыту, ничего хорошего, – сама себе ответила Женя. – Дай Бог, чтобы хуже ничего не приключилось…»
* * *
Александру впервые за последнее время снился сон.
Нет, ему часто виделись сны, но только все из разряда кошмаров. Сначала и этот сон показался ему таким же – рев машины, перекрывающий завывания ветра, и одинокое темное шоссе…
Пока он не понял – это его машина. Он за рулем. Его маленький болид с отчаянной яростью взрезал ночную темноту, на космической скорости мчался вперед, опровергая все законы бытия, так и норовя взлететь…
И он был за рулем.
Его охватили страсть и радость, как в былые времена, когда играть с судьбой казалось ему единственным смыслом жизни. «Так я испытываю настоящее чувство, – объяснял он Тане. – Только так я могу понять остроту бытия… На лезвии, понимаешь? Иначе – спячка…» «И я тоже спячка?» – обижалась Таня.
Теперь Таня стала сном. И другие сны он запретил себе видеть. Только ее…
Теперь его смыслом жизни стала вечная боль.
И вот пожалуйста, он во сне снова испытывает счастье, он уносится прочь, твердо зная – и в этом его стремительном движении заключен смысл.
С веселой яростью он мчится по этому одинокому шоссе, сам одинокий и не испытывающий от этого ощущения никакой боли.
Он знал: хотя бы во сне он их встретит. Он не может их не встретить…
«Я знаю, Господи, что Ты обещал суд каждому, – шептал он горячими губами. – Но Ты милосерден… А эти двое не заслуживают снисхождения».
И он их увидел. Белый «лэндкрузер» с двумя белыми блинами лиц в окне с разинутыми от ужаса ртами. Казалось, машина не движется. Стоит на месте…
Он усмехнулся. Он знал, что сейчас их лица, рассыпятся на мелкие осколки и эти двое превратятся в тени, бесцельно бродящие по земле, не находящие покоя…
Плевать.
Он уже был близко, очень близко и вдруг увидел одинокую фигуру на обочине. Тонкая женская фигурка – «и почему эта женщина так похожа на ребенка, словно и есть дитя?».
Женщина метнулась, и снова он ее увидел, выдохнув с облегчением – ему показалось, что она сейчас попадет под колеса, непременно, таким резким было ее движение. «Черт, о чем она думает?» Она выпрямилась, прижимая теперь к груди что-то огромное белое… Он скорее догадался, чем увидел, – какое-то животное. Кот, собака… Кот?! Она рисковала жизнью из-за кота?
«Белый, как Тобиас», – подумал он, и его сердце наполнилось нежностью и немного страхом, что с ними обоими что-то может случиться. Откуда пришла эта мысль, он не знал. Родилась в изгибах сознания, выплеснулась и заставила остановиться – резко, так, что он чуть не ударился о лобовое стекло.
Он почувствовал, что снова придется повременить с местью. Потому что он вдруг ощутил опасность, огромную опасность – для этой женщины, еще не осознавая, откуда, от кого, зачем.
Он искал ее сегодня, не понимая, зачем он приехал туда, а потом сам испугался – не стал заходить в ее дом…
«Люди, которых ты любишь, погибают…»
И все-таки…
Надо, чтобы он был с ней рядом. Он должен ее найти и просто стоять с ней рядом. Он не станет ее любить. Просто будет рядом…
Чтобы снова не произошло непоправимое…
Он долго не мог заснуть. Никогда еще его так не раздражало чужое дыхание рядом. Она подчиняла его себе даже во сне. Ее рука лежала на его руке, цепкая, не терпящая движения против. «Стоит мне шелохнуться, – подумал он, невесело усмехаясь, – и ее длинные ногти вцепятся в мою кожу…»
Он попытался это сделать – так, для практического опыта, – она так и сделала. Сонно вздохнула и сжала пальцы, усилив хватку…
«Но мысли-то мои она вот так уцепить не сможет, – невесело усмехнулся Сергей. – Я все равно буду думать о Женьке… Глупой Женьке. Уходящей в неизвестность – зачем, куда, почему… Ах да. Из-за нее».
Он почти с ненавистью посмотрел на Ирину. И тут же испытал укор совести – во сне Ирина была похожа на ребенка, безмятежного, невинного. Даже ее обычное, властное, выражение теперь смыл сон.
И все-таки это была ее идея. «Я приеду, мы отпразднуем вместе Новый год… Бедняга, Сереженька, ты же не можешь сидеть один, раз твоей жене приспичило в такой неподходящий момент отсутствовать…»
Его раздражение против Женьки тогда усиливалось благодаря ее словам. «И в самом деле, у тебя есть муж, у мужа есть неприятности, и вообще – почему она решила отметить Новый год в этой чертовой Москве? Скучает по родственничкам? Так ведь ее родители сами переехали в Москву, никто их не гнал отсюда».
Он снова злился все больше и больше, подсознательно связывая эту злость именно с Ириной, ее присутствием. Словно она была так переполнена этим чувством, что невольно заражала окружающих.
Когда они познакомились, она казалась совершенно другой. Обиженной, страдающей… Она все время говорила, что замерзает в этом жестоком, холодном мире. Она говорила о себе как о птице с подбитым крылом. И в самом деле напоминая птицу. Только иногда, смотря на ее профиль, он ловил себя на том, что птица-то хищная. Не ласточка. Не стриж… А кондор какой-то.
Нет, черты ее лица тут были ни при чем. Нос был маленький, слегка вздернутый. И сама Ириночка была беленькая, кудрявенькая – с ангельским лицом. Это сейчас она перекрасилась. А в ту, первую, их встречу все так и было.
Дело было не в лице. В глазах. В выражении глаз, которое появлялось, когда ее никто не видел.
Хищное и властное.
Она словно злилась на весь мир за то, что он отказывается ей подчиниться. И на самого Господа Бога за то, что ее судьба не совпала с ее личными планами. Однажды она проговорилась. «Меня так часто унижали», – сказала она, и он спросил: «Как?» Она промолчала. Потом проговорила: «Есть люди, которые меня унижали. Как – я не могу тебе сказать, потому что ты тоже захочешь меня унизить, я знаю…»
Может быть, поэтому она и стала хищницей, решил он, по привычке начав оправдывать ее.
Женька – другое дело. Она всегда парила над землей, касаясь ее поверхности лишь слегка – кончиками пальцев ног, как воздушная балерина. Как ветер…
Ее просто невозможно было унизить. Для этого надо было сначала сломать ей крылья…
Сломать крылья.
Он почти подскочил, пронзенный внезапной мыслью – жестокой, грустной, обжигающей.
– А если я это сделал? – шепотом проговорил он, вглядываясь в темноту. – Если я сломал ей крылья?
Ему стало так больно от невыносимого чувства вины, что захотелось вскочить и убежать, раствориться в этой темноте. Потому что – он чувствовал это – это была правда.
Если Женькины крылья сломались, виноват в этом только он.
– Вы виноваты, Евгения Александровна, вы… Вы убили Исстыковича. И Костика тоже вы…
Жене хотелось закричать, заплакать, опровергнуть все эти обвинения, которые выдвигала ей эта маленькая вредная особа, но горло не слушалось ее. Она только могла беззвучно открывать рот в безумной и тщетной попытке проговорить хотя бы слово: «Почему я, зачем я, с чего вы взяли, что я?»
Слава Богу, все это только ей снилось, но говорят, сны с четверга на пятницу снятся исключительно вещие, и – кто знает? А если это вещий сон?
– Женька, проснись!
Кто-то тряс ее за плечо, избавляя от последних впечатлений сна, – Жене почему-то показалось, что она рыба, с которой этот противный сон счищают, сейчас слетит последняя чешуя, и она окажется снова в таком родном, таком реальном мире…
– Чего это ты так орала? – спросила Люська. То есть сначала спросил рот на расплывающемся еще Люськином лице, а потом уже появились Люськины встревоженные глаза. – Прямо так орала, что я подумала, тебе снится, что ты попала на пир каннибалов… И с тебя как раз сдирали твою нежную шкурку…
– Каннибалы были, – сделала попытку улыбнуться Женя, – одна…
Но слова снова замерли на губах, еще не готовые вырваться наружу, стать обычными, стройными.
Она вдруг поняла, что ей отчаянно хочется исчезнуть, спрятаться, потому что все происходящее с ней продолжалось наяву и никуда от этого факта не уйдешь. Исстыкович с ее адресом. Костик, навечно уснувший на полу ее квартиры. Панкратов, которого теперь в ее жизни нет, он растаял в чужих объятиях…
И все это было страшно.
Так страшно, что дурацкий сон показался просто дурацким, потому что реальность-то была куда более страшной…
– Тебе воды принести? – спросила Люся.
– Да не шепчите вы, – раздался Ольгин голос. – Странные какие-то… Сначала орут так, что перепонки закладывает, а потом интеллигентно шепчутся… Интересно, есть ли хоть кто-то в этой девятиэтажке, кого не разбудили ваши вопли?
Она встала, потянулась.
– И чего там приснилось-то, Женька? Что муж вернулся?
– Нет, – покачала она головой.
– Неужели может быть что-то страшнее?
– Мне… – Женя сглотнула комок, образовавшийся в горле, и хрипло проговорила: – мне приснилось, что меня обвиняют в убийствах!
Ольга остановилась, глядя на Женю с испугом и состраданием. Потом повернулась к Люське.
– Все, – мрачно констатировала она. – Ее психика не выдержала страшных испытаний. Наша Евгения поехала крышей…
– Это ж только сон, – возразила Люська. – Может, еще ничего? Во сне, сама знаешь, какая хренотень может присниться… Мне однажды снилось, что я жена нефтяного магната. Я тоже так орала, как Женька. И вообще проснулась в холодном поту.
– Знаешь, если человек о чем-то долго думает, ему это обязательно снится. И получается, что Женька считает убийцей себя…
– С какой стати? Она бы, наверное, помнила, что кого-то убила.
– А если ей кажется, что это деяние она выполнила в состоянии аффекта? В беспамятстве?
– Как в кино, что ли? Мы бы знали, что у нашей Женьки бывают такие состояния… Но я ничего подобного в ней не замечала. Разве что когда она вышла замуж за Сергуню… Впрочем, в те времена мы все так затмевались…
– Да прекратите же! – не выдержала Женя. – Я понимаю, что вы спросонья не можете понять происходящего! Вы что, еще не проснулись? Я никого не могла бы убить! И с какой стати? Я вообще не знаю, кто такой Исстыкович этот!
– Мы этого не говорили, – терпеливо возразила Ольга, и Женя подумала: вот, пожалуйста, у них такие лица, как будто ее, Женю, только что уличили в серьезном заболевании. – Мы только думаем, что ты зациклилась на проблеме, которой в принципе не существует. На самом деле только идиот может подозревать тебя…
– Значит, эта следовательница – полная идиотка…
– Тогда надо самим попытаться выяснить, что за птица этот Исстыкович, – спокойно и решительно проговорила Люська. – В конце концов, ты, между прочим, детектив…
– Ну какой я детектив? – невесело рассмеялась Ольга. – Таких, как я, сотни две на один гектар… Тут нужен настоящий сыщик… А я так, приставка бездарная.
– Каждый человек склонен себя недооценивать, – сказала Люська. – Мне кажется, что в принципе сыщик сидит в каждом любопытном человеке, если у него есть к тому же склонность к анализу… Так что нам придется напрячь эти самые способности. Даже маленькие… Потому что лично я не доверяю родной милиции. Не могу с собой ничего поделать. Если им нужно что-то там для отчетности, они все благополучно на Женьку свалят и будут рады, счастливы и довольны…
– Выбери одно определение.
– Нет, одного им не хватит…
– Может быть, они все-таки не такие монстры? – испуганно спросила Женя. – Хочется все-таки надеяться, что им тоже не чужды простые человеческие чувства.
– Надежда, конечно, хорошее дело, – усмехнулась Люська. – Тем более что умирает последней… Только я бы «в нашей солнечной стране» не стала предаваться ненужным иллюзиям.
Женя начала испытывать и на самом деле тревогу, тем более что Ольга была с Люськой согласна, а уж она-то знала!
– Что же, мне совсем не на что и надеяться даже? – спросила она и удивилась тому, что голос стал хриплым, а горло пересохло.
– Почему не на что? На себя. На нас. Согласись, это уже неплохо…
Люська встала, взяла блокнот и решительно заявила:
– Так, девы… Приступаем к боевым действиям. Сначала надо все хорошенько распланировать, распределить обязанности… Итак, с чего начнем?
Он думал, что она спит. А она следила за ним через прикрытые ресницы, стараясь дышать ровно, сонно. «До чего любопытно, – усмехнулась она про себя, – люди, когда они думают, что ты их не видишь, снимают маски… Вот, например, сейчас. Он посмотрел на меня с ненавистью… Или мне только показалось?»
В принципе ей всегда казалось, что ее ненавидят. Что ей просто-напросто завидуют – это понятно… Ирина видела себя в зеркале. Она прекрасно понимала, что внешность имеет решающее значение. Если Бог не дал другого оружия, что ж… и это пойдет… Конечно, не вечно ее лицо будет таким хорошеньким. Уже сейчас ее ангельское личико начинает меняться. Но не будет она сейчас думать о плохом, не будет. Главное – все ведь удачно складывается. Вот он, ее приз. Даже внешне приятен – первый ее муж, признаться, был лучше обеспечен, но уж урод-то был, хуже не встретишь! А этот…
В конце концов, Сережа Панкратов красив, умен… И с женой так все удачно сложилось. Она уже собиралась сама напрячься, а эта гусыня появилась на пороге в нужный момент.
Таких, как Женечка, Ирина всю жизнь ненавидела. Так что никаких мук совести она и не думала испытывать. Потому что она, Ирина, и так натерпелась в жизни, больше не хочется. И заплачена ею за грядущее счастье такая плата, что не дай Бог, поэтому оно, это счастье, просто обязано свалиться на нее.
И дело совсем не в будущем. Слава Богу, Стык обеспечил ей будущее. И квартира будет ее. Осталось только немного подождать… Шикарная квартира, с той самой ванной, ручки золотые, гидромассаж и все такое… Нет, она просто хочет быть счастливой. «Чертово счастье, ты меня слышишь? Ты обязано…»
Обязано-то обязано, но только кто знает, что ее ожидает? Может, новый подвох?
Ирина даже похолодела от этой дурацкой мысли, потому что подвохи ожидали ее на каждом шагу. «Нет уж, – усмехнулась она про себя. – Откуда я знаю, сколько еще достопочтенный сэр Панкратов собирается вспоминать свою драную кошечку, может, он еще бросится к ней, полный великой любви, – и та простит, такие всегда прощают! Что тогда? Все усилия в прах? Снова разбитое корыто?»
Ирина не может этого позволить, никак не может! В конце концов, на что ей дана голова, разве не затем, чтобы обеспечить себе наконец-то нормальную, спокойную жизнь?
Вот сейчас он стоит и смотрит на ночную улицу, черт бы его побрал. Сквозь прикрытые ресницы он кажется таким красивым, что у Ирины перехватывает дыхание. Его профиль в полумраке, слегка освещенный тусклым уличным светом, кажется совершенным. Она сжала кулачки под одеялом, боясь привлечь к себе внимание. Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас встать, подойти к нему, обнять, утопить в своей любви-страсти… «Ты просто не знаешь, что такое любовь», – вспомнила она слова своего давнего друга. Приятеля – так будет вернее. Значит, она и про дружбу ничего не знала.
А кто в этом виноват? Ей, Ирине, Бог не показал, как она выглядит, любовь. Познакомил только со страстью…
К Панкратову она испытывала страсть, и это уже было вне правил. Обычно она ограничивалась чисто математическими расчетами. Кто может обвинить ее в том, что она заботится о своем будущем? Что, есть люди, которых оно совсем не заботит? Как те лилии, что не прядут? Так ведь это она лилия… А о будущем не заботятся только такие жалкие лохушки, как эта Женечка.
Женечка, Женечка…
Она не сомневалась в том, что он сейчас думает о ней. Только о ней. Везде царила Женечка, растворялась в воздухе, улыбалась со всех картин, дышала в каждом порыве ветра…
Женечка, которой он тем не менее изменил, однажды увидев Ирину, а значит, она оказалась сильнее…
«Но почему же сейчас мне так больно, точно он… изменяет в данный момент мне?!»
Глава восьмая
Лиза должна была встретиться с Панкратовым в десять утра.
Она чуть не проспала после долгой бессонной ночи, и когда прозвонил будильник, попыталась избавиться от него, накрыв подушкой. «Пожалуйста, еще пять минут…»
– Лиза! – Мать стучала в ее дверь.
– Сейчас, – простонала Лиза. Глаза наотрез отказывались открыться.
– Лиза, уже восемь пятнадцать…
«Боже, – подумала Лиза, почему-то обвинив во всем несчастную Женю Лескову. – А эта корова наверняка спит… Ночью прекрасно спала и сейчас тоже дрыхнет. Сладким сном. Женщина-ребенок. В принципе я тоже могла быть такой».
Подумав, она решила, что нет, не могла. Неинтересно.
Она встала, отправилась в душ и некоторое время стояла под теплыми струями, просто так. Просыпалась…
Почему-то она снова вспомнила Женю, и Женя с утра мирно валялась в джакузи. Не стояла под банальным душем, а наслаждалась жизнью в шикарной ванне. А потом она будет два часа пить кофе и думать, чем ей заняться. «Может, она от безделья рехнулась, – с ненавистью подумала Лиза. – И убивает всех от нечего делать…»
Она влезла в свой строгий костюм, быстро выпила растворимую гадость под именем «Нескафе», чмокнула мать в щеку и вылетела на улицу.
Настроение у нее стало немного лучше, она даже простила природе серость и слякоть, более подходящие ранней весне, чем зиме.
«Чего я к ней привязалась, к этой Евгении Лесковой? – подумала она. – Она мне ничего не сделала… Каждый, в конце концов, живет так, как ему предначертано судьбой. Она никому не мешает. Может быть, Каток и прав. Я ей просто завидую. А зависть – гаденькое чувство. С завистью надо бороться».
Она с трудом влезла в переполненный автобус, но даже это не смогло испортить ее настроения.
Лиза сама удивилась тому, что где-то глубоко в груди поселилось ни с того ни с сего радостное предчувствие, маленькая птица с радужными крылышками. Что-то должно сегодня случиться. Что-то хорошее. Она тихо рассмеялась – как в юности, когда и такого вот предчувствия хватало для того, чтобы чувствовать себя бесконечно счастливой.
– И пусть себе лежит в своей джакузи с чашечкой кофе и размышлениями, чем ей сегодня себя занять, – пробормотала Лиза, пытаясь справиться с глупой улыбкой, – мне это совершенно не мешает.
Словно в ответ водитель автобуса включил радио.
– «Вот так мое пытают сердце, воспламеняют нежным взглядом…»
От старой песенки Лизе стало совсем хорошо.
Она вышла из автобуса и направилась вниз по улице, удивляясь тому факту, что даже гололед не может испортить ей сегодня настроения.
И самое загадочное – откуда оно все-таки взялось, и почему, и что это за предчувствие?
Будильник прозвонил в восемь утра. Бессонная ночь сказалась на Жене. Голова болела, веки опухли, точно она сутки плакала, лицо было белым.
– Ну и рожа у тебя, Шарапов, – проговорила Люська, такая же бледная, с растрепанными волосами. – Душ я принимаю первая.
У Жени не было сил сопротивляться. Она кивнула и пошла на кухню. Чайник засвистел сразу.
– Я его только что вскипятила! – крикнула из ванной Люська.
Ольги уже не было. Это было странно – Женя хорошо знала подругу. Та и в хорошие времена не вставала раньше девяти. «Красивая девушка, – любила говорить она, – должна много спать и много есть. Цитата. «Корабли в Лиссе», Александр Степанович Грин». Что же сейчас заставило «красивую девушку» нарушить незыблемое правило?
– Люсь, где Ольга?
– Слушай, я ничего не слышу…
– Где Ольга? – повторила Женя громче.
– Не слышу…
Ладно, махнула рукой Женя. В конце концов, чем скорее Люсинда покинет душ, тем быстрее прояснит ситуацию. И тем скорее Женя сможет сама проснуться…
У нее была совершенно невыносимая привычка – пить кофе она могла только после обряда умывания. Только после душа. До этого кофе казался ей отвратительным и никакого удовольствия не приносил.
Она добрых пятнадцать минут слонялась по кухне, подогревала чайник и думала о ночном разговоре. Сейчас все это казалось глупым, и Женя даже покачала головой, грустно усмехнувшись – ничего у них не выйдет. Три идиотки, вообразившие себя детективами…
Утро было серым, небо нависло над землей так низко, что Жене показалось – она никогда не сможет выйти на улицу, потому что небо как раз в это время соприкоснется с землей и поглотит ее, Женю. Хотя какая разница – итак поглотит… В Ольгиной квартире на последнем этаже.
Выйти ей надо. Она должна сегодня увидеть Александра…
Зачем? Потому что… потому что…
Она не знала. Наверное, потому, что он помогал ей забыть кошмар происходящего.
Она засыпала коту корм, потрепала его по шерсти – он только потянулся во сне, недовольно приоткрыв глаз.
– Так… Тебя уже накормили, – поняла Женя. – Теперь мы хотим спать. Ладно, Кот. Паршивец. Изменник…
На пороге появилась Люська, замотанная в Ольгин халат.
– Какие же вы огромные бабы, – недовольно проговорила она. – А душ, кстати, гадкий… Холодный.
– Ты нарочно говоришь, – сказала Женя. – Чтобы я туда не спешила. Потому что тебе скучно пить кофе в одиночестве…
– Догадливая… Только душ и в самом деле холодный… Плохо живут частные детективы, скажу я тебе. Хуже даже, чем фрилансеры. Вот я, например, фрилансер. Живу от гонорара до гонорара. Слушай, кстати, как ты думаешь, из меня не выйдет психоаналитика?
– Выйдет, – засмеялась Женя. – Психоаналитиком может стать каждый, обладающий способностью выслушать и дать какой-нибудь совет. Даже глупый.
– Главное, чтобы в доме была кушетка, – кивнула Люська.
– При чем тут…
– Ты, Лескова, темная. Ты не смотришь фильмы. Там всегда пациент валяется на кушетке… И рассказывает, какие у него проблемы. Типа расслабляется…
– Ладно, я все-таки пошла под душ, – сказала Женя. – Только где Ольга?
– Ушла, – кратко сообщила Люська и налила кофе.
– Это я и сама поняла. Куда ушла?
– Выяснять, кто проживает на Мамонтова, – сказала Люська. – Иди принимай свой душ. А то мне придется пить такое количество кофе, что здоровье мое пошатнется.
Женя не могла понять, как душ связан с Люськиным здоровьем, но все-таки послушно отправилась в ванную.
Она пустила воду, зажгла колонку. Встала под душ и вскрикнула. Вода в самом деле была холодной. Ветер, поняла Женя. Во всем виноват ветер. Он просто задувает колонку, дом-то старый…
Ну и ладно, подумала она. В конце концов, для здоровья очень даже полезно. Именно прохладный душ.
Много времени, правда, она провести под таким душем не смогла, зато почувствовала себя очень бодрой и окончательно проснувшейся.
Она долго чистила зубы и только спустя еще пятнадцать минут появилась пред Люськиными очами.
– Ну как? – осведомилась та, наливая ей горячий кофе. – Взбодрилась?
– Д-да, – проговорила Женя, кутаясь в халат. – Как же она тут живет?
– Это, друг мой, и приоткрывает нам завесу над тайной – как нашей Олечке удается так сногсшибательно выглядеть? Во-первых, постоянная борьба с собой. Сила воли воспитывается идеально. Тебе так хочется горячую воду, а колонка-то старая! Приходится смириться. Во-вторых, холодная вода весьма полезна для кожи и жизненного тонуса. Не зря же все врачи рекомендуют прохладный душ. Кстати, она там торчала почти час. Значит, привыкла уже и вполне комфортно там себя чувствует…
Женя наконец-то согрелась и с удивлением поняла, что на самом деле чувствует себя так хорошо, как будто спала всю ночь, прекрасно выспалась и никаких невзгод за своими плечами не тащит. Она ощущала себя так, словно выкупалась в море, свежей, бодрой, и – счастливой…
– Надо обязательно завести себе колонку, – решила она. – Старую.
– Не стоит, – возразила ей Люська. – Просто пускай холодной воды побольше… Вдруг тебе захочется иногда понежиться под горячим душем? Кстати, я тоже отправляюсь по делам. Так что ты целый день обречена на одиночество. Опять погрузишься в депрессию?
– В каком смысле?
– Тебя можно одну-то оставить?
– Можно, – сказала Женя. – Слушай, я и в самом деле даже душевно чувствую себя гораздо лучше, чем вчера.
– Я всегда говорила, что иногда маленький дискомфорт может помочь выползти из депрессии, – удовлетворенно кивнула Люська. – Пожалуй, я все-таки стану психоаналитиком. Нельзя допустить, чтобы моя светлая голова служила только трем людям. Тебе, мне и Ольге. Пусть все человечество порадуется.
Она допила кофе и встала.
– Мне пора, прости, дружок…
– А ты куда?
– Любопытство сгубило кошку, – назидательно молвила Люся. – Кстати, о кошках – не забудь покормить кота. Если соберешься уходить, запри дверь. И оставь записку, когда вернешься. Но лучше бы ты посидела дома…
– Я подумаю, – пообещала Женя.
Люська помахала ей рукой и удалилась.
Женя послонялась по комнатам без дела, включила телевизор. Тупо пощелкала пультом – ей не везло, по всем каналам показывали сплошную рекламу. От рекламы Женю подташнивало, и она подумала: Люська бы непременно объяснила такое Женино неприятие «классовой ненавистью». То есть Женю раздражала не сама реклама, а то, что «агрессивное меньшинство» так упорно продолжает навязывать остальным свой стиль мышления.
Она выключила телевизор и села в кресло. Какое-то время она сидела, мрачно уставившись в одну точку, а потом прошептала:
– Нет. Я так не выдержу. Вернется мое дурное настроение. Нет. Мне надо выйти на улицу. Мне надо прогуляться. Мне надо…
Она не договорила. Кот проснулся и теперь смотрел на нее внимательно, точно подсказывал ей продолжение фразы.
– Да, Кот. Мне надо пойти к нему… – Усевшись перед котом на корточки, она продолжала убеждать саму себя в правоте: – Он же может черт знает что подумать. Я пропала. Меня нигде нет. А вдруг он услышит про труп в моей квартире? Подумает, что это меня убили… И вообще мысли появятся ужасные. Нет, Кот, я не могу этого допустить! Он ведь мне тоже помог, правда? Значит, я должна… Мне необходимо…
Она больше не могла найти слов для более-менее связных оправданий. Поднялась и начала одеваться – немного лихорадочно, точно боялась собственной решимости и одновременно – возможности отступления.
Потом подлетела к коту, снова присела на корточки и прошептала:
– Только ты не подумай чего, Кот… Я в него и не думала влюбляться! Слышишь?
Кот только недоверчиво зевнул ей вслед.
* * *
Дом на улице Мамонтова Ольга проискала тридцать минут. Когда она отправлялась на «дело», она была уверена, что быстро найдет его – адрес-то есть, домов там не много, так что какие проблемы?
Оказалось, что нумерация домов, как на вокзале, начиналась «с хвоста поезда». Ольга прошла до самого конца – так далеко, что ей начало казаться, еще немного – и она выйдет за черту города. «Рукой подать до Чардыма, – рассмеялась она про себя. – Сейчас сяду в автобус и поеду на родную дачу».
Впрочем, дом выделялся в череде одинаковых многоэтажек. Он был трехэтажным. И элитным…
Очередная попытка дизайнера совместить несовместимое. При изящных эркерах – кладбищенская железная дверь. Чахлые деревья, вынужденные изображать английский сад. Ограда же вызывала стойкие ассоциации со стариной с одним «но». Она была лишена изящества. И скорее напоминала железный забор в питомнике для элитных собак.
Ольга присвистнула от неожиданности. Этого она предвидеть никак не могла.
– Черт, – пробормотала она. – Эк все усложняется!
Одно дело войти в обычный подъезд обычного дома для простых смертных, и совсем другое – попасть в святая святых нуворишей, с домофоном, закрытой дверью и загороженным двориком.
Район был отдаленным, спальным, и кому пришло в голову возводить здесь эту маленькую крепость – Ольга не могла даже представить.
Она прошла мимо, этого дворика-шале несколько раз, тщетно поджидая появления хотя бы одной живой души. Бесполезно.
То ли в этом бунгало не водились живые души, то ли все живые души еще спали.
Даже на службу никто не спешил.
Узнать, кому принадлежит нужная квартира, Ольга посему в данный момент не могла. Устав от бессмысленных шатаний и, самое главное, от явной безнадежности ситуации, она опустилась на скамейку рядом с соседним домом – нормальным, обшарпанным и потому понятным и родным, – так, чтобы загадочный замок не выпал из поля зрения, и достала сигареты.
«Ну и домик, – подумала она. – Может, там призраки живут… Выходят только в полночь».
Она закурила и начала размышлять, как ей туда попасть. Вряд ли жильцы обрадуются визиту частного детектива. Докурив, она все-таки решила рискнуть. Подошла снова к железным воротам. Так и есть – рядом с воротами тусовался охранник, хмурый и ленивый.
– Простите, – начала Ольга. – Мне нужна квартира номер двенадцать.
– Кто вам нужен?
Он рассматривал ее неприветливо, с плохо скрываемым раздражением.
«Ха, – усмехнулась Ольга. – Знать бы имя того, кто мне нужен».
