Текст книги "Полторы минуты славы"
Автор книги: Светлана Гончаренко
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Он набрал Катеринин номер:
– Катя! Это я.
– Ну что?
Нельзя сказать, чтобы Катерина задала свой вопрос, сгорая от нетерпения. Она тоже не надеялась на удачу.
– Его там нет, – кратко сообщил Тошик.
– Я так и думала. И куда это его занесло?
Тошик не решился сообщить ей свою версию насчет отваривания и спуска в унитаз. Вместо этого он сказал:
– Нам надо сегодня встретиться.
Проговорил он это низким, требовательным, взрослым голосом. Катерина все поняла и отрезала:
– Не надо! Не сейчас. Федя пропал. Пойми, каково мне!
Задудели гудки отбоя. Тошик положил мобильник в карман. Майский вечер только еще дозревал, слегка розовея, а все хорошее, что могло в нем заключаться, было уже кончено и похоронено.
Глава 4
Майор Новиков. САМЫЕ ДИКИЕ ВЕРСИИ
– Коля, к тебе женщина. Очень просится! Красивая брюнетка примерно твоих лет, – сообщила Самоварову Вера Герасимовна.
Она, несмотря на глубоко пенсионный возраст, до сих пор работала в музее гардеробщицей. И не перестала опекать своего протеже. Самоварова она знала с детства и считала своим долгом направлять его по верной дороге. «Твоя покойная мать всегда хотела, чтоб ты слушался моих советов. Да и отец тоже. Помнишь?» – часто говорила она.
Родители Самоварова много лет назад погибли в автомобильной аварии. Никаких распоряжений насчет того, чтоб он действовал под руководством энергичной соседки, сыну они не оставили. Отец вообще терпеть ее не мог. Однако Самоваров все-таки был благодарен Вере Герасимовне за то, что она притащила его в музей, где работала сама, и уговорила заняться реставрацией мебели.
Хуже пошли дела, когда она принялась подыскивать ему невесту. Многие годы Самоваров страдал от хитроумно подстроенных соседкой знакомств с какими-то странными девицами и тетками в разводе, которые просто погибали от желания о ком-то заботиться. Только чудом Самоварову удалось уклониться от этих забот.
Когда Самоваров без всякой посторонней помощи женился на Насте, Вера Герасимовна восприняла это как личное поражение. Она долго не оставляла надежд выжить легкомысленную, ненужно прелестную девчонку из сердца «бедного Коли» (иначе она его не называла). Коля должен одуматься! До сих пор она пыталась заменить Настю той неброской внешне, но глубоко ответственной и домовитой девушкой всего тридцати восьми лет, которую она давно присмотрела в одном знакомом семействе.
Только в последний год натиск Веры Герасимовны на ее подопечного немного ослаб. Ей стало не до чужой любви – она обрела собственную. По горячей страсти она вышла замуж за Альберта Михайловича Ледяева, бывшего концертмейстера театра оперетты, тоже вдовца.
Альберт Михайлович оказался очень слаб здоровьем. Лечение супруга поглотило все свободное время, всю энергию и помыслы Веры Герасимовны. Теперь она изводила Самоварова рассказами о скарлатине и коклюше. Эти хвори Альберт Михайлович перенес в незапамятном детстве, но они до сих пор коварно давали о себе знать. Почему-то Вере Герасимовне казалось, что бедный Колянуждается в подобных сведениях. Она показывала ему новейшие капли и гомеопатические гранулы, даже зачитывала целые столбцы из купленной по случаю медицинской энциклопедии, где находила свежие подробности неистощимого нездоровья мужа. Если в дверях мастерской мелькал ее седовласый перманент, атласный халат гардеробщицы и неизменная брошь с тремя тусклыми камушками, Самоваров знал: сейчас он узнает много нового и невеселого о бренном человеческом организме.
Лишь иногда, как сегодня, Вера Герасимовна сообщала что-то свеженькое, немедицинское.
– Что еще за женщина? – с досадой спросил Самоваров. Он не любил, когда его отвлекали в разгар работы.
– Твоих примерно лет, – повторила Вера Герасимовна.
Самоваров насторожился: моложавые голубые глаза Веры Герасимовны вспыхнули шкодливым огоньком. Именно так они обычно горели при попытках подсунуть вместо Насти более подходящую неброскую девушку.
– Очень эффектная брюнетка, – продолжила описание Вера Герасимовна. – Статная, сиреневый костюм от Шанель. В ушах, похоже, бриллианты. Довольно скромно оправленные, но немаленькие бриллианты.
– Где же она?
– Сидит у кассы. Говорит, что пришла по делу. С ней сумка внушительных размеров. Проводить ее сюда?
Самоваров задумался. От работы отрываться не хотелось, но вдруг незнакомка в сиреневом принесла что-то интересное? Многие лучшие вещи для своей коллекции он приобретал именно так, по случаю. А может, дама хочет что-то музею продать? Не исключено. Тогда почему она просится к нему, а не к искусствоведам? И почему выглядит так странно? Как правило, владельцы милых его сердцу мятых самоваров и облупленных чайников не носили бриллиантов.
– Ладно, пусть покажет охраннику сумку и поднимается сюда, – решил Самоваров.
Романтическое описание, сделанное Верой Герасимовной, полностью соответствовало действительности. У брюнетки в самом деле была в руках большая сумка. Бело-розовое, матовое, как зефир, лицо и черные глаза показались Самоварову смутно знакомыми.
– Да, я знала, вы именно такой, – улыбнулась посетительница не то Самоварову, не то своим мыслям.
Что за чертовщина! Самоваров никак не мог припомнить, где и по какому поводу он встречался с этой брюнеткой. На вернисаже? На чьих-то именинах? В Ушуйске позапрошлой зимой?
Он тревожно переводил взгляд с белоснежного лица дамы на ее черную сумку. Когда же, наконец, будет извлечена на свет предлагаемая антикварная вещь?
Брюнетка молчала и улыбалась довольно долго. Потом она сообразила, чего от нее ждут, и занялась своей сумкой – пошуршала какой-то бумагой, чем-то звякнула. Наконец выставила на самоваровский чайный стол большое блюдо.
Блюдо оказалось далеко не антикварным, а самым обычным, с толстой зеленой и тоненькой золотой каемкой. Но самое главное, на нем живописной горой высились крупные румяные пироги!
Самоваров не поверил своим глазам.
– Что это такое? – спросил он обескураженно.
– Я Нелли Ивановна Супрун, – заявила сиреневая дама. – И мне прекрасно известна ваша щепетильность. Это же не деньги! Это пироги. С курятиной, а вот те – с черемухой. Если у вас проблемы с зубами, я бы могла...
– Нет-нет-нет! – замахал руками Самоваров.
Он все еще ничего не понимал.
– Нет проблем? Это хорошо, – с сожалением сказала брюнетка. – А ведь я могла бы помочь – как вы, я надеюсь, поможете мне. Я мать! Я имею право использовать все средства! Мой сын совсем мальчик и не причастен к тому чудовищному преступлению, в котором его обвиняют, и...
– Погодите! Погодите! – обрадовался Самоваров. – Ваш сын – художник из сериала?
Так вот где видел он эту вишневую улыбку и черные кудри! Вчерашний миляга, которого приводила Настя. Конечно! Слава богу! А то Самоваров начал уже подозревать, что к нему пробралась сумасшедшая (такие случаи в музее тоже бывали), и теперь предстоит долгая и неприятная возня по выдворению ее из мастерской вместе с пирогами, сумкой и этим вульгарным блюдом.
– Да, Тоша мой сын, – призналась брюнетка Нелли Ивановна. – Все это так дико – труп, следствие...
Она очень волновалась и с трудом подбирала слова. Самоваров попробовал ее успокоить:
– Ничего страшного. Зачем бояться, если ваш сын ни в чем не виноват? Вы присядьте. Вам нехорошо?
Нелли Ивановна уселась на диван. Она с отчаянием протянула к Самоварову руки:
– Это так дико... Мне всегда удавались пироги! Кушайте! Вон и чайник у вас еще горячий. Нет, это все уму непостижимо. Я мать! Я места себе не нахожу!
– Я никак не пойму, чем могу быть вам полезен? – спросил Самоваров.
Нелли Ивановна имела странное свойство: она постоянно улыбалась. Улыбалась даже теперь, когда готова была расплакаться. Наверное, это профессиональное качество зубных врачей.
– Антон мне рассказал, что вы друг того уродли... простите, строгого майора, который занимается нашим убийством, – улыбаясь, начала Нелли Ивановна нетвердым голосом. – Его зовут Новиков Станислав Иванович. Ведь вы знаете такого?
– Знаю, – не стал отпираться Самоваров.
– Значит, это правда. Как хорошо! Тогда вы должны твердо объяснить своему другу, что Тошик ни в чем не виноват. Майор Новиков строит самые дикие версии!
– Так уж и дикие? – усомнился Самоваров.
– А какие же еще? Он, например, подозревает в убийстве администратора Марину Хохлову только потому, что она крупная женщина. Мол, она при своей силище могла нанести какие-то особенные ножевые удары. И Саша Рябов вроде бы тоже мог их нанести. Это абсурд! Да, Саша атлетически сложен, но это из-за бодибилдинга. Вид у него устрашающий, а сам мухи не обидит. Он тихий добрый мальчик. Правда, алиби нет. А с Тошиком и вовсе беда!
– Тоже нет алиби?
– Хуже! Я честно рассказала майору, что Тошик всю ночь был дома и спал, как котик. Но мне не верят! И все потому, что отыскался – как это называется?.. – ах да, мотив.
Нелли Ивановна достала из кармашка ослепительный платочек. Она сцедила в него слезу, выкатившуюся из левого глаза, и при этом продолжала улыбаться дрожащими губами.
Самоварову стало очень жаль ее. Он спросил:
– Что за мотив такой? Ваш сын знал убитого?
– Конечно же нет! Его никто не знал. Но какая-то дрянь из группы... Ах, как некстати подвернулось это убийство! Как нарочно! Я мать! Я сама почти год не нахожу себе места. Я вам все-все сейчас расскажу!
Самоваров приготовился слушать.
– Видите ли, у Тошика роман с женой Карасевича, – горестно сообщила Нелли Ивановна. – Она много старше, раскованная, чувственная женщина. В общем, вы ведь знаете, как это бывает!
Самоваров понимающе кивнул.
– Как бы я хотела, чтоб у него была хорошая девушка его возраста, а не эта бывалая сте... простите, особа... Но что случилось, то случилось. И вот какая-то дрянь из группы (вы ведь знаете эти творческие коллективы – все прекрасные люди, но, вместе взятые, почему-то образуют гадюшник)... какая-то дрянь напела майору, что жена Карасевича бросила Тошика и теперь он бесится от ревности. Вот, мол, поэтому и бросился с ножом на соперника. Того, что нашли в павильоне...
– Значит, это жена Карасевича знала убитого?
– Конечно нет! Его никто не знал!
Самоваров совсем запутался.
– Так почему же говорят, что ваш сын бросился на человека, которого никто никогда не видел и не знал? – удивился он.
– Потому что какая-то дрянь из группы напела майору про ревность! Теперь вы и сами видите, что это абсурд! – обрадовалась Нелли Ивановна.
Рассказ несчастной матери совершенно не вязался с методами работы Железного Стаса. Самоваров только пожал плечами:
– Не мог майор пойти на поводу у сплетников. На него это не похоже. Тут что-то не так.
– Как же не так, если Тошик каждый день мучается, дает показания! Ведь какая-то дрянь из группы к тому же напела... Хорошо, допустим, это как раз похоже на правду – жена Карасевича имеет кучу любовников, всех их в лицо никто не знает, так что и этот, покойный, мог быть из них. Но что Тоша, который спал всю ночь, как котик, вдруг вскочил с постели и побежал кого-то резать? Что за чушь? Вы ведь Тошу видели. Скажите, в состоянии он убить кого-нибудь?
Тоша, несмотря на ангельское румяное лицо, был и ростом высок, и в плечах широк. Сил у него хватило бы на многое. Влюбленные мальчики чего только не творят от отчаяния!
Однако никакого отчаяния в Тошике Самоваров вчера не приметил.
– Кушайте пироги! – всхлипнула Нелли Ивановна. – Если Тошика посадят ни за что...
– Да не посадят! Новиков прекрасный профессионал и честный человек.
– Все-таки поговорите с ним о Тошике! Обещайте мне!
Самоваров стал отказываться:
– Как я могу обещать такие вещи? Вашего Тошика я вчера видел впервые в жизни. В конце концов, существует тайна следствия, и я не имею никакого права в нее лезть...
– Это все ерунда, – убежденно сказала Нелли Ивановна. – Я мать! Я всюду могу лезть! Да и вы можете провести частное расследование, – я читала, как это делается. Вы найдете какие-нибудь доказательства – окурки и все такое прочее – и докажете, что Тошик спал дома.
– Как котик?
– Да! И не возвращался в этот чертов павильон. Я готова на любые расходы!
– Вы не по адресу обратились. Существуют частные сыскные агентства. Они работают по лицензии, а я никакого права не имею браться за подобные дела, – решительно сказал Самоваров.
Он начинал сердиться. Проблемы Тошика, из-за которых его снова оторвали от работы, ему порядком надоели.
– К чему мне лицензия? – отмахнулась Нелли Ивановна. – Главное, Тошик почувствовал к вам доверие. А я...
Она метнулась к своей сумке и достала оттуда бутылку армянского коньяка. Тут уж Самоваров не стерпел:
– Да что вы в самом деле!
– Это хороший коньяк, не паленый, – обиделась Нелли Ивановна.
– Я и не говорю, что он паленый. Но поймите: я не сыщик и подношений не беру.
– Этот коньяк мне ничего не стоил! В нашей клинике все услуги платные, недешевые, но пациенты все равно норовят подсунуть подарок. Как ни отпираешься, обязательно всучат, а то в регистратуре оставят. Мне цветы несут, коробки конфет, а мужчинам – коньяк. У нас все шкафы коньяком забиты. Два доктора даже спились на моих глазах. Один теперь умер, другой бомжует где-то. Так что не отказывайтесь!
Самоваров отодвинулся подальше от блюда с пирогами и коньяка:
– Я ничего этого не возьму!
– Вы знаете, я тоже, как и Тошик, сразу почувствовала к вам расположение. Я верю в вас! – как ни в чем не бывало продолжила Нелли Ивановна. – И верю, вы нам поможете. Я мать! Я сама все время думаю об этом покойнике. Вот скажите мне, куда подевался Карасевич?
– Откуда я знаю? Его ищут, – отмахнулся Самоваров.
– Плохо ищут, как всегда у нас. Не найдут, попомните мое слово! И вот что я думаю: а не убил ли сам Карасевич этого мужчину из павильона? А потом сбежал.
– За что убил? Тоже из ревности?
– Какая там ревность! Он и его жена – совершенно противоестественная парочка. Они слишком свободны, слишком доверяют друг другу, так что совершенно непонятно, кто из них с кем живет, почему и где. Это не семья! Недаром у них нет детей. Но за что Карасевич убил мужчину в павильоне, я все-таки придумать не могу. Этим должен заниматься майор Новиков вместо того, чтобы мучить Тошика. Вы так ему и скажите! Скажите твердо, даже жестко. Я мать! Мы с вами будем бороться!
Вступать в борьбу со Стасом Новиковым Самоваров не собирался. Однако ни коньяк, ни пироги вернуть в сумку Нелли Ивановны он не сумел. Для этого пришлось бы подраться с убитой горем матерью.
После ее ухода Самоваров долго не мог приняться за работу. Уже два дня ему морочат голову каким-то глупым кудрявым мальчишкой! Он ругал себя за излишнюю деликатность – надо было просто на глазах Нелли Ивановны выкинуть ее подношения в окошко. Тогда бы она унялась! Теперь швыряться пирогами было уже поздно, и Самоваров позвонил Стасу Новикову.
Последнее время он виделся со Стасом нечасто. Дружили они давно, с тех самых пор, как вместе учились в школе милиции. Нелли Ивановна, подобно многим другим, считала майора Новикова монстром – Железный Стас любил напустить на себя суровый вид. Он находил, что это дисциплинирует окружающих. Но за маской мрачного мизантропа скрывался...
Ерунда, ни от кого Стас скрываться и не думал! Создатели книг и фильмов почему-то внушили публике, что грубоватость несокрушимых героев – лишь броня, маска, а за ней прячется застенчивая нежность. Возможно, где-то и водятся такие двуличные молодцы, но Самоварову они не попадались. Вот и майор Новиков в душе не был ни мягким, ни ранимым, ни трепетным. Нет, мужественные люди обычно не страдают раздвоением личности! Железный Стас был строг, тверд и безжалостно справедлив всегда и ко всем без исключения. Он столько на своем сыщицком веку повидал дрянных людей, что именно их и считал типичными представителями человеческого рода. Хороших людей он очень ценил. Среди приятелей он знал их наперечет и потому был надежным другом.
Жил Стас скудно, по-спартански. Его собственная квартира досталась неверной жене. Только для красного словца говорилось, что она сбежала. На самом деле она неторопливо собрала все мало-мальски стоящие домашние вещи, да еще и вывезла к своему торговцу содой два мебельных гарнитура. В Нижневартовск она отбыла не раньше, чем продала хорошую двухкомнатную квартиру – свое прежнее семейное гнездо. Стас остался гол как сокол и поселился в малосемейке.
Это жилище майора Новикова ничуть не изменилось со дня переезда, который случился девять лет назад. Все так же была вкривь и вкось расставлена мебель, собранная в качестве гуманитарной помощи друзьями и руководством. Она попадалась на пути озадаченных гостей в самых странных местах, будто нарочно преграждая путь. Какие-то картонные коробки с вещами до сих пор так и стояли неразобранными.
Единственным верным сожителем Стаса был знаменитый кот Рыжий. Рыжий очень походил на хозяина твердостью духа и неприхотливостью в быту. Это было крайне некрасивое, длинномордое худое животное. Стас говорил, что у Рыжего, как у англичанина, два профиля, но ни одного фаса.
Целыми неделями Рыжий мог обходиться без забот хозяина. Он легко и ловко ловил мышей. Их в малосемейке всегда было множество. Соседи Стаса боролись с пакостными грызунами давно и без всякого успеха. Они посыпали, натирали и окропляли все углы изощренными, наповал бьющими средствами. Но то, что было губительно для живности в Шанхае, Гамбурге и даже Новомосковске, совершенно не действовало на серых уроженцев малосемейки. От ядов местные мыши худели, лысели, меняли походку, но никак не изводились. Вот этих-то, чуть ли не цианидом притравленных, мышей Рыжий и пожирал. Причем пожирал без всякого вреда для своего спартански стойкого организма. А Стас кормил своего друга так, как эскимосы кормят лаек-маламутов – юколой, то есть мороженой рыбой. Эта рыба была единственным продуктом питания, который в его морозильнике водился всегда. Кошачьи сухарики и тушенки Стас презирал – изображенные на их упаковках мягкомордые коты-паразиты были противны ему.
– Стас, заходи сегодня ко мне в мастерскую, – пригласил Самоваров друга по телефону. – Тут вот какая беда: в одной зубной клинике спиваются врачи. Им каюк, если их запасы коньяка не уничтожим мы с тобой. Одна бутылка уже у меня.
– Ага, ты пьянствуешь на рабочем месте тайком от жены! – обрадовался Стас. Он не верил в семейные идиллии.
Самоваров тоже засмеялся:
– Еще не начал. Давай вместе! Говорят, коньяк хороший, не паленый.
– Что, халтурка подвернулась? Отреставрировал какому-то олигарху очередной антикварный стульчак?
– Не угадал! Я получил взятку от некоей Супрун Нелли Ивановны. Слыхал такую фамилию?
Стас даже крякнул:
– Только не это! Красавица мамашка оболтуса из сериала? Не говори о ней! Это бешеная самка носорога! Она мне до чертиков надоела. Представь, умоляла меня прекратить следственные действия. При этом пыталась вставить мне насильно какую-то единственную в мире санфаянсовую челюсть. И даже целых три челюсти, только бы я не трогал ее сыночка.
– А что, сыночек серьезно нашкодил?
– Вряд ли. Но с тыла меня не возьмешь! Не люблю я всей этой возни: подарочков, подходцев, улыбочек и слез, как из ведра.
– Она мать, стало быть, права, – назидательно сказал Самоваров.
– И ты туда же! – возмутился Стас. – Она что, просила меня подпоить, чтоб я все-таки нарушил свой служебный долг?
– Нет, подпоить предполагалось меня. И подкормить пирогами. Взамен требуется алиби Тошика. Один пирожок, с курятиной, я попробовал – вроде бы без стрихнина. Ты хоть обедал сегодня?
Стас фыркнул:
– Пирожком меня не купишь! Я не медведь из сказки про Машу. Но чай все-таки завари!
Стас любил бывать у Самоварова, особенно в мастерской. Дома у друга нежная и чуждая Настя смущала сурового майора. Но тут, в музее, в стоялой блаженной тишине бывшего генерал-губернаторского дворца, он чувствовал себя хорошо, спокойно и уютно. Сам он уюта не знал, не любил засиживаться на месте, не умел обустраиваться и тихо радоваться покою. Ходил широким тяжелым шагом, больно жал приветствующую руку, засыпал мигом, как убитый. В его квартире пахло голыми стенами, табачным дымом, Рыжим. Из общего коридора тянуло маргариновым чадом.
А в мастерской у Самоварова ароматы стояли сладко-терпкие, нежные, из другой жизни. «Чем это?» – тянул обычно носом с самого порога Стас. «Лаком», – отвечал Самоваров. Стас нюхал бутылочку с лаком и говорил: «Нет, это не то! Даже не похоже. Пахнет у тебя, Колян, позапрошлым веком, разогретым до комнатной температуры».
Зимой у Самоварова всегда было тепло, а летом прохладно. Это Стас тоже ценил.
Когда к вечеру он, как и обещал, заехал к Самоварову, прохлада мастерской оказалась кстати. За день он измотался и вспотел до полного отвращения к себе. Он даже не стал сразу пить ни коньяка, ни чаю, а ждал, пока остановившееся наконец, погруженное в лень и полутень тело не остынет и не успокоится.
Он развалился на широком самоваровском диване, неторопливо огляделся и заметил:
– Ого, вон сундук у тебя новенький!
– Из экспозиции принесли на плановую чистку, – отозвался Самоваров, звеня чашками в мойке. – Только не сундук это, а бюро.
– Пускай будет бюро. А вот часы те же, знакомые. Только чего-то они тикать стали громче.
Самоваров засмеялся:
– Ничуть не громче! Просто ты у нас чересчур нервный стал.
– Психом станешь, Колян, не то что нервным. Затык! Непролазный затык какой-то! Только разобрались с карманниками из Тамбова (целый десант их прибыл!), на тебе, труп! – на заводе металлоизделий. Тут телевидение замешано – значит, шум, треск, дым столбом. Труп до сих пор не опознан, режиссер Карасевич пропал без следа. Губернатор взял под личный контроль его розыск. Тоже мне меценат!
– Вы что, режиссера подозреваете в убийстве? – спросил Самоваров.
– А черт его знает! Может, он сам по себе пропал. Он ведь и раньше исчезал, как-то раз даже на три недели. Ходок! Причем широко известный.
– И вы пошли по его следам? Я имею в виду, по его бабам?
– Куда же еще! – вздохнул Стас. – Пошли, конечно. Теряем время, кучу людей заняли. А он, поди, у какой-нибудь новой, никому не известной подружки залег. Сегодня покажем его физиономию по телевизору: пусть пенсионеры-общественники потрудятся. Ой, до чего не нравится мне вся эта компания – актрисы, операторы, ревнивые сопляки в черных кудрях! Не пойму даже, с какого боку им этого покойника прилепить.
– А что?
– Да из криминала он. Нигде у нас не числится, вроде бы ничего за ним нет. Но по виду, возможно, браток. Очень средней руки, зато в крутых наколках. Мне сказали, азиатский стиль – что-то индонезийское. Может, приезжий?
– Из Индонезии? – изумился Самоваров.
– Черт его знает! Но что не деятель культуры – ясно.
– А если это кто-то из наших творцов с криминалом связан? – предположил Самоваров.
– Проверяем. Девочек особенно – вдруг прицепился какой-нибудь крутой поклонник таланта. Но пока ничего. И Карасевич этот, как на грех, пропал – то ли убрали его, как свидетеля, то ли сам набедокурил и смылся, то ли загулял... Личность он чересчур маститая, и губернатор нас достал! Я весь в мыле.
Самоваров налил коньяку в широкие рюмки-тюльпаны.
– Это что за баловство? Стопки давай, – запротестовал Стас.
– В стопках ты аромата не распробуешь.
– А чего его пробовать? Аромат известный – клоповый. Ты пирожки подвинь, те, что с курятиной!
Стас энергично заработал челюстями. Мужественные желваки заиграли на его впалых щеках.
– Вкусно!
– Представь, каковы они были с пылу с жару. Мне еще тепленькими достались, – сказал Самоваров. – Кстати, эта зубодерша – женщина одинокая.
– Угу, в курсе. Веселая вдова! И готова удавить меня ради своего кудрявого сынка. Так что, Колян, не лезь со своими намеками. На баб у меня иммунитет – минимум на полгода.
– Из-за химии, да?
Этой зимой Стас как раз пережил один из своих безнадежных романов: какая-то школьная химичка, на вид вполне приличная женщина в очках, вознамерилась женить его на себе. Стас сопротивлялся вяло. Дело дошло даже до генеральной уборки в малосемейке. Платяной шкаф с середины комнаты химичка задвинула в самый дальний угол. От этого Стасу начало казаться, что его ограбили, и он подолгу искал утром рубашку. Спартанское ложе Стаса облеклось новыми простынями в сиреневый семейный цветочек. Дело ладилось!
Одно было плохо: Рыжий и химичка с первого взгляда невзлюбили друг друга. Война между ними началась сразу, и не на жизнь, а на смерть. Рыжий жестоко царапал руку потенциальной хозяйки при любой попытке погладить его несимпатичную клиновидную голову. Ночами он гадким голосом завывал под почти супружеской кроватью. Это случалось всегда в самые патетические и жаркие моменты. А однажды он утащил химичкину норковую шапку под диван и там обсосал ее, превратив в омерзительный мокрый ком.
Химичка не осталась в долгу. Она неустанно чернила Рыжего в глазах хозяина. Стас даже начинал ей верить, особенно когда сушил полотенцем обсосанную шапку. Но пришел день, когда Стас невзначай увидел, как его избранница со злобной усмешкой пнула Рыжего в поджарый бок.
Стас немало повидал в жизни жестокого и страшного. Но все-таки он был глубоко уязвлен. Собственную свою душу он вдруг представил в виде этого рыжего жилистого существа, жалко пискнувшего от прикосновения враждебной женской ноги в плюшевой тапке. Это было оскорбительно. Это было гадко. Это было нестерпимо.
– Химию я давно сдал на три с плюсом и забыл, – сказал Стас Самоварову, и не было грусти в его серых бесстрашных глазах.
– Тогда, значит, никаких забот, кроме трупа на заводе? И пропавшего режиссера? – улыбнулся Самоваров.
– Что, мало? Да это хуже всякой бабы! Вот после твоих пирожков я ведь не домой пойду, а на проклятущий завод металлоизделий. Получили мы ордер на обыск фирмы «Сомерсетт», которая склад там арендует.
– Это там труп нашли?
– Нет, труп был в цехе поблизости. А рядышком, в райских кустах сирени, стоит домок-теремок, бывшая техническая библиотека. Там и хранятся товары «Сомерсетта» – судя по документам, лекарства и перевязочные средства.
– Ну и что там может быть интересного? – пожал плечами Самоваров.
– Не знаю пока. Вроде бы фирма как фирма, но все-таки одна странность у нее есть. Как только стало известно про труп, все заводские арендаторы всполошились и зашевелились: кто штат охранников увеличил, кто сторожа нанял, кто вообще убраться хочет подальше от подозрительного места. И только у «Сомерсетта» ноль реакции. Тихо у них, как в могиле. Понимаешь, совсем тихо. Нет их!
– Может, они еще ничего не знают? В командировку уехали или что-нибудь в этом роде?
– Все поголовно? – усмехнулся Стас. – Тогда они очень далеко уехали, в свой родной Сомерсетт. Кстати, что это такое?
– Кажется, что-то в Англии – графство, что ли. А может, остров? Нет, скорее побережье.
– Ты всегда у нас был очень умный и эрудированный, – похвалил друга Стас. – Англия, говоришь? Хорошо. А чем Англия славится? Туманами. Как и наша фирма! Юридический адрес у «Сомерсетта», естественно, липовый. Даже улицы такой нет – Садово-инвентарной. Садомазо какое-то, не находишь? Конечно, может, это вполне невинные жулики. Повтори-ка, что слово «Сомерсетт» значит?
– Я же говорил – графство. Нет, побережье... Не помню! В Англии это.
– А если не в Англии? – допытывался Стас.
– Тогда в Штатах. Или Канаде.
– Балда! Там все Сомерсеты с одной «т», а наш-то с двумя! – торжествовал Стас. – Составлено слово из фамилий учредителей – Сомов, Ермаков и Сеттуев Арслан Сосланович.
– Лихо! – улыбнулся Самоваров. – Где же теперь эти трое?
– Бес их знает. Сгинули! Паспорта у них вроде бы подлинные были, наши, нетские. Во всяком случае, о потере документов никакие лопухи с соответствующими фамилиями пока не заявляли. Правда, по месту регистрации никогда наши бизнесмены не проживали. А прописаны они все вместе, кучно, в одной развалюшке. Это в частном секторе, и живут там три древнейшие карги. Младшей восемьдесят два. Слух, зрение, память у всех троих, как на подбор, – нуль. Никаких Арсланов Сослановичей никогда, говорят, в глаза не видали. Так что склад в технической библиотеке – единственная наша зацепка. С чего это вдруг сомерсеттовцы попрятались, как думаешь?
– Шума не хотят, вот и затаились, – предположил Самоваров.
– Или вообще дали деру. Может, они не причастны к убийству, а где-то по своей коммерческой линии нагадили? Может быть. А может, и нет. Кабы знать! Вот если мы теперь... Ого, твои часики бьют! Точно шесть? Они не врут? Тогда мне пора. Все, еду!
Стас неохотно поднялся с дивана. Самоваров собрал пироги в пластиковый пакет и протянул другу, бесприютному сыщику.
Тот великодушно оттолкнул сверток:
– Себе оставь. Ведь вкусные!
– Домой мне их нести, что ли?
«Почему бы не домой? Жена у тебя красотка, а готовит-то не очень», – подумал Стас, но пакет взял.
От двери он повернулся и назидательно сказал:
– Колян, так и быть – пироги я съем. Но ты смотри, не подавай никаких надежд этому черноглазому художнику. Пара воспитательных пинков ему не помешает. Сколько можно держаться за мамину юбку!
Из всех возможных скоростей этот водоворот выбрал самую мучительную, самую медленную, выматывающую, смутную – ту, от которой больше всего кружится голова. На каждом витке боишься ухнуть в бездну, а погружаешься только самую малость. Это значит, что вертеть тебя будут еще долго, и сердце снова противно и трусливо будет ныть. И дух будет так же спираться, и темнота так же пятнисто будет плыть в невидящих глазах. Без конца, без конца...
Федя Карасевич набрал в грудь побольше воздуха, чтобы не очень мутило, и приоткрыл один глаз. В узкой кривой щели меж дрожащих век заблестело что-то розовое. Федя охнул. Опять это? Нет! Не надо больше! Ему опять то же самое снится!
Однако если это сон, то можно и не зажмуриваться. Федя перестал моргать, немного потерпел резь в глазах, и пространство вокруг него потеряло форму воронки. Оно понемногу стало складываться в зловещий параллелепипед неизвестно чьей розовой спальни. Спальня помнилась отлично: обои в атласную крапинку, зеркало, противный ковер телесного цвета. Неужели он дожил до навязчивых кошмаров?
Федя собрался снова обрушиться в больной сон, но вдруг услышал звук. Нестрашный такой, тихий звук. И совсем рядом! Что это – шелест? шевеленье? чей-то выдох?
Изумление придало Феде сил. Минуту назад он был не в состоянии открыть разом оба глаза, а теперь приподнялся на локте и даже смог энергично осмотреться. Тогда-то он и увидел ее.
Позже Федя сам удивлялся, до чего точно смог предугадать ее по цвету помады и обоев, по форме выбранных ею кресел, по кружевному белью и белокурому волоску, опутавшему зубья расчески. Наконец-то воплотившись, она стояла перед ним – сама Мерилин Монро!
