Текст книги "Полторы минуты славы"

Автор книги: Светлана Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Человек в очках одними губами, без звука, прошептал «Спасибо!» и подхватил малиново-зеленое полотно сзади, за перекладину подрамника. Мелкими шажками он побежал вспять. Большая картина кренила его то вправо, то влево, но он выправлялся и снова трусил неровно и быстро.

– Эй, постойте! – окликнул его Тошик.

Незнакомец остановился, втянул голову в плечи, оглянулся. На его бледном лице отчаяние быстро сменялось паникой. Он боялся, что у него отнимут покупку!

Тошику даже неловко стало, но он все-таки спросил:

– Зачем вы этокупили? Вам что, вправду понравилось?

Незнакомец грустно сморщился, спрятал губы в бородку.

– Это очень личное, – сказал он и снова затрусил по переулку, унося в неизвестность голую Римму Сергеевну.

– Как ты мог продать свою единственную обнаженку! – возмутилась Саша, когда Тошик рассказал ей о своем приключении. – Это просто уму непостижимо! Где ты теперь возьмешь другую?

– Постараюсь восстановить по памяти, – бодро ответил Тошик. – Я смогу! Эту грымзу я как живую перед собой вижу.

Он закрыл глаза и действительно увидел за веками малиновые и зеленые круги, груди Риммы Сергеевны и злобную ухмылку Платонова.

– Сейчас же берись за дело! – потребовала Саша. – У нас где-то еще один загрунтованный холст есть.

Звонок в дверь прервал ее хлопоты и вообще надолго выбил обоих из колеи.

Правда, вначале ничто не предвещало беды – на пороге стоял Саша Рябов. Его большая плечистая фигура, как всегда, олицетворяла надежность и мощь. Однако когда он прошел в комнату и Саша с Тошиком рассмотрели его лицо, то, не сговариваясь, разом спросили:

– Что случилось?

Обычно лицо Рябова не выражало ничего. Его черты были неприметны, но правильны. Спокойный мужественный взгляд он в течение последнего года отработал на фотосессиях. Но теперь это лицо ни для каких журналов не годилось. Оно все пошло розовыми пятнами, стало растерянным и каким-то деревенским.

– Саша, на минуту, – сказал Рябов. – Тошка, сгинь.

Тошик сгинул в собственную комнату и упал на небольшой пестрый диван, с шестого класса служивший ему постелью. Сейчас диван стал короток Тошику и заметно кособочился от недетского веса хозяина. Тошик разлегся поудобнее. Он стал думать о придурке, купившем его картину, и о том, что скажет Катерина, когда узнает, что его живопись пошла нарасхват. Он вынул из кармана и положил на тумбочку заработанные чистой живописью мятые деньги. Что, Платонов, съел?

Подслушивать Тошик и не думал, однако сестра и Рябов в гостиной сами не пожелали шептаться.

– Саша, я уезжаю, – услышал Тошик голос Рябова.

– Куда? – спросила Саша без всякого любопытства.

– Домой, в Прокопьевск. Пока домой, а там не знаю... Не знаю!

– Странно. У вас семнадцатого съемки начинаются. Какой смысл уезжать на три дня?

– Саша, ты не поняла, – с нажимом сказал Рябов. – Я уезжаю насовсем. Все бросаю!

Саша не желала замечать серьезности сообщения.

– Тебя что, из сериала прогнали? – спросила она. – Это не повод для бегства. А институт как же?

– Да никак! – почти закричал Рябов. – Я все бросаю! Все кончено! Меня здесь больше нет! Я уезжаю насовсем и хочу забрать тебя. Ты поедешь со мной?

– Нет.

Она ни секунды не думала. У нее был давно готов этот ответ, давно придуман, давно сидел на кончике языка и выпорхнул легко, без усилий, сам собой.

Нет!

Саша сама почувствовала, что ответила слишком торопливо, искренне и жестоко. От этого она разозлилась и стала оправдываться:

– Что я еще могу тебе сказать? Я ничего не понимаю. Куда ты собрался ехать, зачем? Почему все надо бросить? Что случилось? Почему ты не объяснишь, в чем дело? Я что, неодушевленный предмет, чемодан без ручки, и меня можно забрать или не забрать?

– Саша!

Тошик услышал стук, шорох, скрип сдвинутого стола и грохот упавшего стула. Саша прошипела:

– Только попробуй подойди! Думаешь, я растаю, раскисну? Я Тошку сейчас позову!

Тошка сел на диване. Он давно уже перестал думать о придурке с картиной, о Римме Сергеевне и даже о Катерине. Он представлял себе несчастную, в розовых пятнах физиономию Саши Рябова. Он отлично понимал, что там, в комнате, происходит. Рябов, конечно, только что хотел обнять Сашку, а вот она его – нет. Никуда она с ним не поедет! И не пойдет. Даже до ближайшей трамвайной остановки не пойдет. Что делать – все женщины коварны.

– Я не могу тебе сказать, почему мне надо уехать, – снова забубнил Рябов своим бодибилдинговым голосом, который так и не стал актерским. – Может, потом объясню... Я в такую переделку попал! Саша, поверь, я просто не могу тебе ничего сказать!

– И не надо, раз не можешь.

– Саша!

Рябов почти плакал. Тошик знал, что сестре Саше сейчас его очень жалко. Но она не любит, когда врут и скрытничают. А Рябов темнит вовсю!

– Саша! Саша! – уныло повторял Рябов. – Не говорю ничего – значит, нельзя. Надо мне уехать, понимаешь? Я и так слишком долго тянул. Сколько мог, тянул. Раньше еще надо было... Но я тянул! Из-за тебя!

– «Из-за тебя!» «Так надо!» – передразнила его Саша. – Это, наверное, сцена из вашего сериала? Глупейший текст Леши Кайка? Нет, в жизни так не бывает. В жизни друзьям правду говорят, а не голову морочат. В жизни все настоящее!

Хлопнула входная дверь. Рябов ушел.

Саша ворвалась в комнату брата:

– Ты слыхал?

– Слыхал.

– И что ты обо всем этом думаешь?

– Что Саня влип в какую-то историю. Козе понятно.

Две пары похожих черных глаз вопросительно уставились друг на друга.

– Может, козе и понятно, но не мне, – сказала наконец Саша. – Куда это он влип? Ничего толком не сказал, только мычал. Почему он уезжает? Тут что-то нехорошее. Думаю, это с Карасевичем связано.

– С чего ты взяла?

– Они ругались, ругались, а потом ваш Федя сразу пропал.

Когда Саша рассказала, как поссорились Саша Рябов с Карасевичем, Тошик даже присвистнул:

– Ничего себе! Выглядит паршиво. Хотя я не верю, что это Санька Федю урыл. Зато вы с мамой, оказывается, все Самоварову разболтали! Со мной даже не посоветовались. А Самоваров мог, в свою очередь, майору на Сашку накапать. Майор прилип к Сашке, вот Сашка теперь и бесится.

– Ты думаешь, это майор его достает?

– Конечно. Кто ж еще? А Сашка не виноват ни в чем. Там банда, мафия! Нашего покойника – того, что на Федином диване лежал, – опознали наконец. То есть как его фамилия, до сих пор никто не знает, но выяснилось, что на съемках он у нас бывал. Помнишь, я рассказывал: какой-то тип два раза в кадр попал – в агентстве у Кутузовой и в мебельном магазине.

– Так это он, покойник? Что же ему надо было?

Тошик пожал плечами:

– А черт его знает! Тут явно какая-то банда замешана, а Санька ни при чем. Он просто туповат, вот и струхнул.

– Теперь он уедет, и вам придется переписывать сценарий, – ехидно заметила Саша.

– Точно! Ведь семнадцатого уже съемки! – ужаснулся Тошик. – Даже Лику для такого дела из психушки выпустили. Слушай, надо срочно вернуть Саньку! Сашка, ты одна этого дурака остановить можешь!

– Каким образом?

– Сама знаешь!

Тошка пришел в ужас от мысли, что над его любимым сериалом снова нависла нежданная угроза.

– Быстро поехали в общежитие! – закричал он. – Санька, может, там еще! Ты его попросишь...

– О чем? И с какой стати? Хочет ехать – пусть едет. Он взрослый человек и сам решает, что делать.

– А сериал? – взвыл Тошка. – Саша! Как ты можешь из-за своего каприза подводить всю нашу группу! И зрителей. Ты знаешь, какие письма мы получаем? Вот, например, у одной старушки нашли что-то в кишечнике. Все врачи говорят, она уже давно бы померла, если б не хотела узнать, что будет дальше с Ликой и кому достанутся деньги Островского. Ты что, уморить эту старушку хочешь?

– Вот хватай свою старушку и гони с ней к Рябову. На пару умоляйте его остаться. А я никуда не пойду, – отрезала Саша.

– Ты стервоза! Как все женщины! Вы все стервозы!

Этого Саша стерпеть уже не могла. Она схватила ковровую диванную подушку, очень тяжелую и колючую, и принялась лупить ею по Тошиковой кудрявой голове и по его злому румяному лицу.

– Что ты понимаешь в женщинах, букашка! – приговаривала она, уворачиваясь от брата, который норовил отнять подушку. – Ты малолетний дурак! Ты ничего в жизни не видел, кроме своей режиссерши! Которая уморила собственного мужа!

– Не-е-ет! – заорал Тошик. – Она не морила! Он сам пропал! А ты зато Рябова динамила! Ни минуты не любила! А теперь бросила! Ты еще хуже!

– Кого я хуже?

– Ее! Катерины! Катерины!

– А она кого бросила? Она тебя бросила? Вот гадина! Когда? – кричала разъярившаяся Саша.

– У нее тромбонист какой-то есть! И доцент из Автотранса!

– Какая гадина! Гадина, гадина!

Саша последний раз, уже по инерции, замахнулась подушкой и стукнула по Тошкиной спине, согбенной несправедливостью мира и несчастной любовью. Тошик больше не защищался.

Саше стало очень жалко брата. Неопределенное, но безграничное отчаяние в одну минуту их помирило. Сейчас они стали еще больше походить друг на друга – оба растрепанные, подавленные, с хлюпающими носами. Сашин нос разбух от внезапных слез, а Тошиков – от удара подушкой.

– Что же мы теперь делать будем? – спросила Саша.

Тошик встал решительно, по-мужски.

– Пошли быстро к Рябову, – скомандовал он.

Саша покачала головой:

– Как ты не понимаешь, что это глупо! Санька требует, чтобы я ехала с ним. Ты что, хочешь, чтоб я очертя голову куда-то бросилась за этим странным парнем? Чтоб я бежала из города?

– Нет, конечно. Что ты, Саша! – испугался Тошик. – Но тогда я не знаю, что можно сделать.

– Ты всегда был несообразительный. А я вот сейчас подумала: почему бы нам не посоветоваться с Самоваровым?

– Зачем он нам нужен?

– Как зачем? Ты же сам его расхваливал! Пусть Самоваров расскажет своему другу майору, что Сашка ни в чем не виноват и его подозревают зря. Майор поверит, оставит Рябова в покое. Результат: Рябов остается и продолжает сниматься в твоем ненаглядном сериале. Просто, правда?

Саша не стала напоминать Тошику, что они с Нелли Ивановной уже пускали могущество Самоварова в ход, и потому Тошик очищен от всех подозрений милиции. Но говорила она очень убедительно. Тошик задумался. Когда он думал, всегда ковырял в носу пальцем, несмываемо вымазанным краплаком.

– Это мысль, – согласился он наконец и хотел что-то добавить, но тут в дверь снова позвонили.

– Сашка! – шепотом возликовал Тошик. – Он вернулся! Саш, задержи его здесь чем угодно. А я, так и быть, быстренько смотаюсь к Самоварову. Я все придумал! Мы позвоним сюда от него гробовым голосом, будто бы из милиции, и скажем, что гражданина Рябова никто ни в чем не подозревает. Ты только продержись минут сорок, не упускай его!

– Какая глупость! – тоже шепотом возразила Саша. – Кто поверит в такой дурацкий спектакль?

– Рябов поверит. Ты сама говорила, что он тупой.

Звонок повторился. Так и не сговорившись, Саша с Тошиком бросились открывать. Но беглый Рябов не вернулся.

– А, конкурирующая фирма! – разочарованно протянул Тошик.

На пороге стоял Женя Смазнев, пятнадцатилетний подросток с очень длинными руками и ногами и необыкновенно маленькой бритой головой. Одет он был в форму какой-то португальской футбольной команды. На его спине – неудобочитаемое громкое имя, а на лице – полная растерянность.

– Чего тебе? Говори, Жека, по-быстрому, а то я ухожу, – строго потребовал Тошик.

– Мне кажется, я его видел, – промямлил Женя, глядя в потолок.

– Кого это его?

– Покойника. С дивана. Только тогда он не в пальто Карасевича был, а в капюшоне, как на видике. И живой.

– Не гони! Никакого видика ты не смотрел. Откуда про капюшон узнал?

– Так все же говорят! Мне Дима, осветитель, сказал.

Тошик испытующе уставился на Женю. Он считал, что прислушиваться к словам этого недалекого щенка не стоит. Где Жека мог встретить человека в капюшоне? А впрочем...

Мать Жени по договоренности с Мариной Хохловой снабжала съемочную группу горячей пищей. Свою стряпню она поставляла вполне цивилизованно, в одноразовых мисочках и тарелках. Особенно ей удавались супы, гуляши и пловы. Все это в павильон часто приносил Женя. Нелли Ивановна находила в продукции Жениной мамы избыток жиров, чеснока и перца и недостаток всего остального. Поэтому она нагружала Тошика домашней едой в пакетах и даже в кастрюльках, часто подкармливала и всю группу.

Женя рассказал, что в роковой день накануне вечеринки именно он подменял мать на поставке обеда. Он и приволок в сборочный цех свои сумки с гуляшами.

Однако в тот раз в кулинарном поединке побелила Нелли Ивановна. Когда Женя явился в павильон, съемочная группа уже навалилась на окрошку. Саша как раз побежала приглашать к столу Карасевича с Рябовым (и услышала, как они ругаются). Творцы сериала дружно отказались от гуляша.

В подобных случаях Женя с сумками, пахнущими подливкой, должен был рысью бежать в ближайший подземный переход. Там у его матери было полно благодарных клиентов. В обеденное время она собственноручно разносила свои мисочки и стаканчики подземным торговцам. Отвергнутые гуляши можно было реализовать еще до того, как они остынут.

Получив в павильоне номер 1 от ворот поворот, Женя не сразу стал действовать по привычной схеме. Ему очень нравилось чувствовать себя причастным к знаменитому сериалу. Он покрутился среди декораций, прослушал интересные профессиональные разговоры и несколько пряных анекдотов в исполнении народного француза Островского. Он даже отхлебнул конкурирующей окрошки. Заметив это, Нелли Ивановна строго напомнила ему о гастрите, стынущих гуляшах, сыновнем долге и почти взашей вытолкала на улицу.

Почему-то в тот день Жене особенно не хотелось бежать в подземный переход. Он посидел на бетонных плитах у входа в павильон, разнежился на солнышке – впервые за неделю оно показалось из-за туч. Вся территория завода пропахла горькой черемухой. Зацвели яблони. Трава в те несколько дней, что Женя здесь не был, поднялась почти до его голенастых колен. Приятно было хрустеть сочными новыми и старыми хрупкими стеблями и прислушиваться к веселому гомону в павильоне.

Женя поставил сумки под яблоню, обогнул угол цеха. Он хотел было заглянуть в павильонное окно, поглядеть на едоков окрошки и, может быть, подслушать какой-нибудь прикольный анекдот. И тут Женя увидел...

– Он за углом стоял, под деревом. Не слишком высокий такой мужик, но крепкий. Вроде бы курил. Мне в окошко заглядывать стало неудобно, я взял сумки и пошел в переход, – закончил Женя свой рассказ.

– Если ты его видел, почему ничего не сказал в милиции? – строго спросил Тошик. – Может, ты только сейчас это все придумал!

– С чего бы я стал придумывать? Просто Дима вчера сказал мне, что убитый с дивана и есть человек, который был на видео. Фотографию мертвеца мне тоже показывали, страшную такую: рот вроде слегка открыт, а глаза глядят непонятно куда. Я смотреть не мог, до того противно! Я ж не знал...

– А сегодня вдруг прозрел?

– Так Дима рассказал, что покойник несколько дней на съемках терся, высматривал чего-то и ходил в ветровке с капюшоном. Вот я и вспомнил! Тот, под деревом, тоже был в ветровке и в капюшоне!

– Опиши подробно мужика и его ветровку, – потребовал Тошик.

– Ветровка такая серебристая была, – объявил Женя страшным голосом. – Капюшон с веревочками, а вот тут полоса черная и какая-то блямба.

Женя начертил пальцем на собственной груди и полосу, и блямбу.

– Похоже, – неохотно согласился Тошик.

Он видел обе картинки с призрачным незнакомцем, а Жене-то их не показывали. Между тем и полоса, и блямба на ветровке действительно были!

– Все, Жека, ты теперь свидетель, – решил Тошик. – Давай говори, как выглядел сам мужик.

– Откуда ж я знаю? Я на него не глядел!

– А на блямбу глядел?

– Да! Я подумал, классная курточка. И все! Я ведь только из-за угла вылез – и сразу обратно. Неудобно стало... Решил, что этот мужик – из соседней фирмы, что в маленьком домике за кустами. Вышел он покурить, а я тут чего-то под окнами ползаю. Неудобно ведь! Я и ушел в переход. Теперь вот думаю: он и не курил вовсе, а только так стоял, чего-то выглядывал. Мне Дима говорил...

Тошик оборвал его:

– Хватит трепаться! Ты все это должен рассказать...

– В ментовке? Не буду! – заныл Женя. – Мама говорит, что в ментовке любого затаскают еще и дело какое-нибудь нераскрытое повесят!

– Ты и маме про блямбу ляпнул?

– Нет! Она просто так всегда говорит. У них в переходе каждый день заварушки. Вот она тамошним девчонкам и говорит: не связывайтесь с ментами. Да я не видел ничего! Никуда не пойду! Вот к вам зашел посоветоваться, а вы меня подставить хотите. Забудьте! Ничего я не видел!

– Дурак ты, – заключил Тошик.

Тут подала голос Саша:

– Женька, не отпирайся, ты многое видел. Главное, человека с блямбой живым видел и незадолго до его убийства. Да еще возле того места, где убийство произошло! Этот человек что-то высматривал на съемках, добрался до павильона, и там его...

– А-а-а! – испуганно застонал Женя.

На его непропорционально маленьком и худом лице остались одни выпученные глаза.

– Ты чего? – удивился Тошик.

– Его же убили, мужика этого! Я мертвых боюсь. Вдруг и меня убьют? Зачем только я вам признался! Сидел дома, думал, и так кому-нибудь рассказать захотелось... А вот теперь...

Разумная Саша тут же нашла выход для свидетеля, который боялся мертвых.

– Мы с Тошкой сейчас как раз идем к одному человеку, – сказала она. – Он не из милиции, но вроде того, и в подобных вещах разбирается. Вот его и спросишь: то, что ты человека в ветровке видел, важно или нет?

Женя поартачился, но все-таки признал, что свой секрет все равно выболтал. Теперь ему не помешает дельный совет! Решили идти втроем.

Самоваров был очень удивлен, когда в его мастерскую ввалилась такая странная группа визитеров. Он опасался, что явится вслед за ними и мама-стоматолог с пирогом. Поскольку он ничего не делал (и не собирался делать), чтобы отвадить Тошика от Катерины Галанкиной, получение нового пирога или бутылки поставило бы его в двусмысленное положение.

Но вскоре он понял, что заботы у его гостей нешуточные.

Женя Смазнев, пока плелся за Тошиком по улице, все время канючил, что ему пришьют дело, что теперь он не уверен, видел ли кого-то в тот день под деревом, что покойник все равно скончался и Женины муки не пойдут ему впрок. У дверей музея он окончательно перетрусил и отказался идти дальше.

– Не будь тряпкой, – посоветовал Тошик. – Ты принял решение. Когда на что-то решишься, потом уже не так страшно, по себе знаю. Я вот продал сегодня свою картину. Два дня ее писал – можно сказать, полотно года. Просмотр на носу, без этой работы мне пара по живописи светит. Но я решился! Продал! И не жалею.

– А продал почем? – заинтересовался Женя.

– Пять кусков, – небрежно бросил Тошик.

– Не хило! – одобрил Женя.

В ценах на живопись он не разбирался, но счел в уме, сколько мисок гуляша надо ему снести в переход, чтоб получить такие же деньги.

– Может, и мне заплатят? – вздохнул он. – За сведения. Или, наоборот, чтоб я молчал...

– Ты и в самом деле дурак, – сморщила носик Саша. – Тошка, тащи его по лестнице!

Вот так, ведя Женю под белы руки, они и появились у Самоварова. Уют мастерской, ее странные ароматы, часы с маятником и тугим медным боем, диван на собачьих лапах и прочие диковины понравились Жене. Они затмили в его сознании и вывернутые глаза на снимке покойника, и даже страх, что пришьют дело. Он довольно толково описал человека под деревом и его ветровку с блямбой.

– И ты решил, что этот человек вышел покурить из соседнего здания? – спросил Самоваров.

– Ну да, – ответил Женя. – Теперь вот думаю, что он и не курил, потому что черемухой пахло, а сигаретой нет. Но он стоял так, как стоят курящие мужики. И дверь в том домике была открыта. Точно была!

– А лица мужика ты, значит, не запомнил?

– Зачем мне его лицо? Вот курточка у него была классная. И машина в аллейке стояла неплохая.

– Машина? – переспросил Самоваров. – Что за машина?

– Бумер. БМВ, – вдруг пояснил Тошик.

– Ты что, тоже эту машину видел? – удивился Самоваров.

– Не слепой! Видел. К ним, к фирме этой, обычно фургоны, «газели» и всякая шелупонь подъезжает. У хозяина – белый «кореец», «хюндай». А тут вдруг синий бумер прикатил.

Самоваров только руками развел:

– Ну, братцы, озарение нашло на вас сегодня! Какой-то прорыв в памяти. Давайте-ка сначала разберемся с бумером...

Саша во время Жениных признаний неслышно сидела в уголке, как она это умела. Но когда дело дошло до каких-то бумеров, она сразу вскочила:

– Тошка, чего ты всякую ерунду несешь? Бумер, «кореец»! Мы тут время теряем, а он, может, уже едет.

– Кто едет? Откуда? – не понял Самоваров.

– Да Саша же Рябов! Мы зачем к вам пришли? Надо, чтоб вы со своим другом майором Сашке сказали, что он ни в чем не виноват. Вы же можете! Майор вас послушает! Тогда Сашка может никуда не ехать, а спокойно продолжать сниматься в сериале.

Самоваров разочарованно покачал головой. После первой встречи он было решил, что Саша спокойная и рассудительная девушка, а она, оказывается, такая же запальчивая фантазерка, как и ее мать.

– Погодите! – сухо сказал он. – Вы что-то путаете. Нет у меня никаких собственных, карманных майоров. Я никому не могу внушать совершенно мне непонятные мнения о чьей-то невиновности. Я не могу влиять ни на чьи съемки в сериале.

– Не можете? – возмутилась Саша. – А как же тогда Саша? Ведь он уедет! Он говорит, что случилось что-то такое, что он должен бросить все и бежать. Что-то такое нехорошее с ним произошло, что он никому об этом рассказать не может. Вы считаете, это пустяки?

– Не пустяки, – помрачнел вдруг Самоваров. – Похоже, вы правы: надо поспешить к Рябову, поговорить с ним. Жаль будет, если мы опоздаем.

Глава 11

Снова Катерина. ТРЕБУЕТСЯ ТРУП!

Общежитие театрального института помещалось в дряхлом краснокирпичном особняке о двух этажах. Говорят, в старину особняк принадлежал образцовому приюту. Генерал-губернаторши приезжали сюда по праздникам и привозили детям подарки – конфеты, орехи и штопальные грибки.

Поверить в такое предание было легко. Снаружи домик выглядел славно – веселые помидорного цвета стены, парадный вход, двери которого безвозвратно заколочены еще при сиротах. Зато внутри царила скудная прямизна линий. Длинные коридоры пронзали дом навылет. Они были ровны, гладки и унылы, как честная бедность.

Теперешние насельники сиротского дома, как могли, скрашивали его скучное нутро. Конечно, отменить мертвенно-салатную окраску стен или побороть коридорный сумрак студенты были не в силах. Зато для слуха они устраивали настоящий пир. Прохожий уже за квартал понимал: с этим домом творится что-то неладное. В нем громко хохотали, музицировали, что-то зубрили и с жаром по пятьдесят раз подряд повторяли известные стишки про Сашу, что шла по шоссе.

Самоваров отвык в своем музее от громких звуков. Переступив порог общежития, он поежился. Когда спросил у вахтерши, дома ли Рябов, а та даже головы не повернула, он понял, что сила голоса у него рыбья. Сам себя не услышал. Подобное случается в кошмарных снах, когда не можешь издать ни звука, несмотря на все горловые усилия.

Чужие голоса из-за стен были куда гуще. Кто-то оглушительно читал Пастернака. Кто-то наверху не только пел, но, судя по ровному топоту и летящим с потолка хлопьям трухи, еще и плясал. Кто-то за ближайшей дверью громовым, нечеловеческим сопрано выводил что-то итальянское. К сопрано прислушивалась, не замечая Самоварова, вахтерша. Она одобрительно улыбалась и одним глазом посматривала на старорежимный черно-белый телевизор, где беззвучно пререкались гости какого-то ток-шоу.

Тошик не стал тратить времени на вахтершу. Он и без нее отлично знал расположение общежитских: покоев – мальчики жили на первом этаже, девочки на втором. У Рябова он прежде бывал, потому уверенно двинулся по коридору. Вахтерша сонно улыбнулась приличному Самоварову, красивой Саше. Только странная фигура Жени Смазнева, переодетого португальским футболистом, вызвала слабое движение ее тонкой брови, будто она услышала фальшивую ноту.

– У Саньки свои собственные хоромы, – кричал Тошик Самоварову, одолевая своим молодым голосом и топот, и сопрано.

Он быстро шагал мимо солидных сиротских дверей и пояснял:

– Санька тут звезда! Его комната последняя по коридору, самая тихая, – герой должен жить в комфорте. Посмотрим! Если заперто, значит, успел смыться.

Дверь Рябова заперта не была и легко распахнулась от Тошкиного пинка. В скромной комнате звезды мебели было немного: кровать под цветастым мексиканским покрывалом (как сказал Тошик, спонсорским, с камвольной фабрики), шкаф, стол со стулом, тумбочка, какие-то спортивные железки. На стенах дежурно поблескивали рекламные плакаты с мясистыми мужчинами. Из всех мясистых Самоваров узнал одного Шварценеггера.

Звезды сериала «Единственная моя» в комнате не было.

– Где его носит? – пожал плечами Тошка.

Самоваров распахнул шкаф. В его утробе на перекладине меланхолически покачивались пустые проволочные плечики. Больше там ничего не было.

– Все! Упорхнула птичка, как говорят в вашем сериале! – весело сказал Женя Смазнев.

Саша посмотрела на него с осуждением и присела на мексиканское покрывало.

– Уехал! – вздохнула она.

Самоваров подошел к столу, оглядел аскетический мусор на нем: скомканную газету, бутылку из-под минералки, тарелку с хлебными крошками. К краю тарелки был прислонен, торчащий стоймя, чтоб сразу заметили, конверт. В конверте было нечто, адресованное А. Супрун. Хотя Тошкино имя тоже начиналось с буквы «А», Самоваров протянул конверт Саше:

– Это вам, я думаю.

Саша схватила конверт, криво разодрала его сбоку и извлекла письмо, написанное на листке из блокнота.

– Вот, читайте! Он уехал, – сказала Саша и протянула листок в пространство, неизвестно кому.

«Саша, я тебя люблю, – писал главный герой сериала вялым школьным почерком. – Мы теперь вряд ли увидимся. Вспоминай меня! Нашу скамейку за гастрономом!! Я пропал. Не обижайся, если я был дурак».

«Да, поэтическое послание, ничего не скажешь! – подумал Самоваров. – И он хотел, чтобы Саша – прелестная умная девушка – поехала с ним. Интересно, давно ли он смылся?»

Самоваров вышел в коридор и направился к вахтерше. Та до сих пор наслаждалась сопрано.

Самоваров вежливо спросил:

– Извините, вы не скажете, давно ли Рябов вышел?

– Сашенька Рябов? – расплылась вахтерша в улыбке. – Он ушел минут сорок назад. Или даже больше. Скорее все-таки чуть-чуть больше. Как раз показывали прогноз погоды – представьте, завтра будет такая же жара! – И она кивнула на телевизор.

– Он был с вещами? – поинтересовался Самоваров. – В смысле, с сумкой, с чемоданом?

– Конечно, с сумкой! Он ведь на съемки поехал. Вы, наверное, знаете, он играет главную роль в сериале «Единственная моя». Такой талантливый мальчик!

– Мухи не обидит, – вспомнил Самоваров слова Нелли Ивановны.

– Что вы сказали?

– Я сказал «спасибо». Спасибо вам большое! Извините...

Самоваров вернулся в комнату Саши Рябова.

– Ваш друг уехал, – сообщил он. – Сказал, что на съемки.

Тошик возмутился:

– Какие съемки? Это он сам съемки семнадцатого нам сорвал!

Вся компания побрела к выходу. Сопрано все еще голосило. Плясуны, репетировавшие этажом выше, немного присыпали голову Самоварова известкой.

– Фу, жара какая! Африка! – сказал Тошик на крыльце и сдвинул со лба влажные кудри.

Он был прав. Май сошел с ума. Обитая жестью дверь и красные стены общежития раскалились, выдыхая почти печной жар. Солнце явно досадовало, что скудный полумрак сиротского дома недоступен ему.

– Кто знает, куда мог податься Рябов? – спросил Самоваров.

– Домой. Он сам мне говорил, – вспомнила Саша.

– А дом у нас где?

– В Прокопьевске. Он оттуда родом.

– Ясно! Тогда расходимся по домам и принимаем холодный душ.

Оставшись один, Самоваров первым делом добрался до ближайшей тени. Тень была молодая, несплошная, тополиная, зато в ней пряталась одинокая скамейка. Из-под тополя несло пролитым пивом, вокруг было насеяно ведра полтора подсолнечной шелухи, но дело отлагательства не терпело. Самоваров, уселся на скамейку, достал мобильник, собрался набрать номер Стаса. Сизый экранчик телефона остался мертвенно тусклым. Разрядился, негодяй!

Времени на технические манипуляции не было. Самоваров снова побрел к сиротскому особнячку.

Вахтерша встретила его недоуменным поднятием бровей. Самоваров напустил на себя официальности. Достал из кармана и развернул веером музейный пропуск, паспорт и даже два проездных – за прошедший апрель и текущий май. Также он показал бездыханный мобильник и попросил поговорить по телефону, стоявшему перед вахтершей на столе. Дело, подчеркнул он, большой важности и абсолютно не личное.

Вахтерша кивнула с пониманием.

– Конечно, говорите, – сказала она. – Сколько угодно! Вы в музее тоже на вахте служите? Нет? А кем? Вы реставратор? Как интересно!.. Говорите, говорите! У меня к вам даже просьба будет: вы тут посидите пару минуток, я отлучусь. Только на пару минуток! Если кто-то придет, спросите к кому.

– И задержать до вашего прихода?

– Зачем? Пускай идут!

Получив столь странную инструкцию по вахтерскому делу, Самоваров расположился за казенным исцарапанным столом. Вынул мобильник, воткнул в розетку зарядное устройство и наконец потянулся к увесистому старомодному телефону. Чтобы слышать не только сопрано, но и гудки, пришлось заткнуть пальцем не занятое трубкой ухо.

– Стас, ты с Рябовым говорил или нет? – спросил он с ходу.

Стас не сразу понял вопрос:

– С каким это Рябовым? Ты о чем, Колян?.. А, Рябов! Это наш мистер Мускул? Нет, еще не говорил. Не до него пока.

– А зря! Мистер-то сбежал.

– Как? Куда? Зачем? – изумился Стас.

– Трудно сказать. В общежитии наврал, что уехал на съемки, а сам смылся в неизвестном направлении.

– Может, на выходные рванул куда-то, отдохнуть?

– Нет, именно смылся, – с нажимом повторил Самоваров. – Так сказал любимой девушке Саше Супрун.

– А, черные глаза, пирог с черемухой! – вспомнил Стас.

– Точно! Черным глазам он не врет. Он им заявил, что влип в историю и теперь все должен бросить – включая главную роль в сериале. Пустился в бега, а Саше предложил ехать с ним вместе.

– И она согласилась?

– Она девушка с головой – никуда не поехала, а ко мне прибежала. Но даже она не смогла добиться от Рябова, в какую же историю он влип. Только долдонит, что говорить об этом нельзя. Ну, пусть и не говорит. И так ясно – в съемочной группе приключилась только одна история.

– Думаешь, Карасевич все-таки на нем? – насторожился Стас. – Они поссорились, и...

– Возможно. Есть у меня еще кое-что новенькое: твой загадочный труп в капюшоне, еще полный жизни, незадолго до вечеринки околачивался у павильона. Топтал там траву-мураву.