Текст книги "Полторы минуты славы"

Автор книги: Светлана Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– До чего рука серая! – пискнула Лика.

Катерина тоже не осмелилась прощупывать на этой серой руке пульс и перевернула лежащего на спину.

– Ай! Это не Федя! – снова пискнула Лика, еще пронзительней прежнего.

Да, это был не Федя. На диване лежал совершенно незнакомый молодой человек. Он был весь в черном – в черной рубашке, черных брюках и нарядно сверкающих черных востроносых ботинках. Его голова свесилась набок. Тусклыми сизыми глазами он уставился на любимый Федей портрет Шекспира, висевший на стене. Лицо незнакомца было страшно, потому что бессмысленно и неподвижно.

– Совсем серый, – задохнулась Лика. – Я же говорила, что мертвый! Я сразу поняла! Я, правда, никогда мертвых не видела. Зато видела очень много живых людей и знаю, что они такими не бывают. Только кто это? И где Федя?

Последний вопрос был больше похож на панический взвизг. Катерина немедленно толкнула дурочку в бок:

– Тише ты! Не шуми. Непонятно пока, что тут произошло. Пять утра, кругом ни души. Или, наоборот, кто-то здесь засел совсем рядом? Хватит самодеятельности! Вызываю милицию.

Лика всегда искренне восхищалась хладнокровием и решительностью Катерины. Катеринина голова с гордым носом и буйными волосами, пегими от разноцветных перекрасок, обычно была высоко поднята. Катерина знала, что лучше и что надо делать, и практически никогда не ошибалась.

Некогда Федя с Катериной учились на одном курсе. Катерина подавала куда больше надежд, зато Федя брал авантюрностью нрава и необъяснимым умением устраивать дела. На пару они бы горы свернули, но работали всегда порознь – Катерина очень дорожила своей творческой независимостью. Она ставила яркие, эффектные, парадоксальные спектакли. В них было много философского скепсиса, броских формальных находок и нагих мужских торсов – такова уж была ее слабость. Критика от всего этого приходила в восторг. Катерина только и делала, что разъезжала со своими шедеврами с фестиваля на фестиваль. Федя больше тяготел к прикладным жанрам и всяческой мелочовке: телешоу, рекламе, клипам для местных полузвезд и театрализованным именинам состоятельных клиентов.

Иногда Федю все-таки одолевал зуд сотворить нечто серьезное и показать, что он не до конца погряз в заказной текучке. Тогда, используя связи в городе и свою репутацию крепкого профессионала, который может все, он брался за постановку чего-нибудь классического. Творческие идеи при этом он беззастенчиво воровал у Катерины. Может быть, он и сам не замечал, что ворует, а может, считал такое воровство делом семейным, а потому ненаказуемым. В свой последний проект, в «Ревизора», он напустил не только Катерининых сценических эффектов. У него пошли в ход даже любимые Катериной прекрасные, юные и нагие торсы Городничего, Ляпкина-Тяпкина и прочих гоголевских персонажей. Критики не знали, как на это реагировать, а зрители, наоборот, так прямо и сказали, что Карасевич голубой.

Это мнение дошло до Карасевича, но ничуть не смутило его. Ведь он не находил ничего странного и нетрадиционного в том, что Катерину привлекают мужские тела. К тому же, работая для шоу-бизнеса, Федя усвоил, что скандальность, как ничто другое, украшает творческого человека. Так пусть же говорят!

Зато по жизни он был неколебимо гетеросексуален, а кое в каких женщин даже влюблялся. Катерину это не трогало. Супруги-режиссеры были богемны до мозга костей, очень либеральны и терпимы. Их связывала не кухня и ревность, а дружба, духовная близость и взаимовыручка. Сама Катерина всегда была окружена романами: она просто гипнотизировала любого встречного своей победительностью. Если прибавить к этому едкую, прилипчивую то ли красоту, то ли просто броскость, бесстрашную фантазию и не уставшее пока тело, то можно понять, почему ей вечно не до Фединых увлечений. Она их не только допускала, но и находила слишком пресными. Супруги жили душа в душу. Хотя виделись они далеко не каждый день, друг друга знали до печенок. Когда Лика, отворачиваясь от серолицего чужого трупа, снова заныла «Где же Федя?», Катерина сказала спокойно:

– Не стони, он у какой-нибудь бабы. Затащила его пьяненького к себе и радуется, дурында. А радуется зря: с похмелья он мерзок и на секс не способен. Да ты сама знаешь. Успокойся, не ной! Это уже сто тринадцатое его исчезновение за десять лет нашей совместной жизни.

Лика всхлипнула замерзшим носом.

– Платок у тебя есть? – заботливо поинтересовалась Катерина. – Повторяю: ничего ему никогда не делается. Он прошел через все: горел в огне, в воде тонул, получал по башке медной трубой. Валторной! Еще когда мы в институте учились, то как-то поссорились. Тогда он пробрался в медпункт и назло мне выпил зеленки. Разом восемь пузырьков! Думаешь, хотя бы икнул? Умойся, девочка, намажь губки и иди на крыльцо встречать милицию.

Она оглядела Лику, сизую в лучах рассвета, и всплеснула руками:

– Да ты вся дрожишь! Простуда – это герпес и ячмени. Тут где-то кожаный пиджак валяется, который Островский вчера облил эмульсионкой. Вон он! Высох теперь, я думаю. Надень и ступай на крыльцо.

– Я боюсь идти, – заупрямилась Лика.

– Тогда пошли вместе. Надо постоять у аллеи, помахать оттуда машине. Ведь, чего доброго, заблудятся среди развалин.

Катерина держалась невозмутимо. Но Лика заметила, что весть о Фединой смерти, пусть и сомнительная, все же произвела в ней смятение. Например, собираясь второпях, Катерина не надела на себя ни одного из тех крупных авторских украшений из камня, кости и керамзита, каких была у нее пропасть. Эти штучки, поставляемые одним неотвязным поклонником-дизайнером, считались основой Катерининого стиля. Без них она чувствовала себя более голой, чем если бы действительно была обнаженной. А теперь на ней не было ни колечка. Значит, Катерина тоже переживает. Верит в худшее, но просто не показывает виду? От этой мысли Лике снова стало неуютно.

Опергруппа прибыла минут через пятнадцать после звонка Катерины. Приехала и «скорая помощь». Вдобавок набежало немало местных – тетки с вахты на проходной и охранники фирм-арендаторов, розовые ото сна.

С милицией приехал пес Атас, овчарка с громадной мудрой мордой. Нос у Атаса тоже был громадный, черный, зернистый, как мокрая ежевика. Этот нос взволнованно дрожал и тыкался во все углы. Крутясь по какому-то неведомому следу, Атас обежал антресоли, соскочил с лестницы, ринулся в декорации. Мимоходом он больно ударил Лику хвостом по колену. Но она все равно решила погладить Атаса при случае. Она очень любила зверей.

Увы, собачье обнюхивание ничего особенного не выявило. Тогда милиция приступила к тщательному осмотру сборочного цеха, окрестной травы и кустов.

– У них тут, Станислав Иванович, гулянка была накануне, – жаловался проводник Атаса одному из прибывших милиционеров, должно быть главному здесь. – Целая толпа гудела. Который след собаке брать? Натоптано, налито, наблевано на каждом квадратном дециметре. А уходили они кто по асфальту к проходной, кто через дыру в заборе. За забором – шоссе, там следы обрываются. Возможно, и на машине уехали – скажем, на такси.

– Ладно, – вздохнул Станислав Иванович.

Его мужественное лицо сразу запоминалось: квадратный подбородок, стальные глаза, жесткий низенький ежик волос и впалые щеки. На щеках прочерчены глубокие рытвины, какие в народе называют собачьими ямками. Давно прилепившееся прозвище Железный Стас очень шло Станиславу Ивановичу Новикову.

«Настоящий сыщик, фактурный, даже немного чересчур, – подумала, глядя на него, Лика. – Вот бы уговорить его сняться в нашем сериале! Там как раз пойдут скоро эпизоды с криминальными разборками, а Федя хотел...»

Тут Лика вдруг вспомнила, что Феди с нею нет. Где он, неизвестно, и никто не знает, что будет дальше и станут ли снимать еще какие-то эпизоды. От этой неизвестности Лике стало так страшно, что она наконец зарыдала в голос, трясясь всем телом и разбрызгивая слезы. Катерина оттащила ее в сторонку.

Между тем выяснилось, что потерпевший, который измарал своей кровью Федино пальто от Армани и желтый диван, скончался пять-шесть часов назад. Умер он от ножевого удара в сердце. Но вообще-то ударов было три – одинаково мощных, глубоких и составивших правильный равносторонний треугольник.

– Ого, – сказал на это Станислав Иванович и радостно улыбнулся своими собачьими ямками. – Неужели почерк?

– Может быть, – согласился другой милицейский чин, помоложе. – Во всяком случае, явно профессионал работал. Орудие убийства не обнаружено. Порезали бедолагу прямо на месте – крови нигде больше нет, а диван забрызган. Если бы тело перенесли откуда-то, тут не натекла бы такая лужа, зато были бы следы крови в других местах.

Пока Катерина отпаивала Лику минералкой, оставшейся на столе после вчерашнего веселья, опергруппа толклась в затоптанном и замусоренном Федином кабинете. Недавних следов и отпечатков всевозможных пальцев тут было множество.

Мертвый незнакомец в черном, покуда его не увезли, все так же пристально смотрел поверх суеты на портрет веселого лысого Шекспира. Кто такой этот незнакомец, было неведомо. Во всяком случае, Катерина с Ликой его не знали и в один голос утверждали, что вчера покойный вместе со съемочной группой не пировал. Помимо ран, на его груди обнаружились и татуировки, причем не вполне канонические – какие-то звери да драконы. Диковинные цветные звери расползлись по всему телу покойника, поэтому с особыми приметами проблем у него не было. Станислав Иванович распорядился обойти всех татуировщиков города Нетска (их и было-то всего трое) и узнать, что этот зоопарк значит и кем сработан. Братки из криминала ведь тоже сейчас экзотикой балуются. Может, убитый из их компании?

Кто этой ночью законно и открыто пребывал на территории завода, выяснилось быстро. Станислав Иванович получил на проходной следующий ответ:

– Сперва телевизионщики гуляли. Начали днем, часа в четыре, разошлись к полуночи.

– Что, так рано угомонились? – удивился Станислав Иванович.

– Так у них съемка ночная была. Накануне – той еще, позавчерашней ночью. Кто ж больше суток на ногах продержится, к тому же выпивши? После телевидения остались только охранники: ВОХР и четверо ребят от фирм, которые арендуют здесь склады. Все божатся, что сидели неотлучно на рабочих местах.

Железный Стас вышел из цеха, закурил. Зловонная рваная лента дыма двинулась и поплыла туда, где стеной стояла трава и дремуче колыхались нестриженые кусты. Особенно много было сирени, готовой вот-вот зацвести – из бутонов-бусин ни один еще не глянул округлым крестиком цветка, но грозди густо серели среди темной листвы.

– Дикие места! И дикая гулянка, после которой на диване остался труп. Бытовуха, скорее всего, – пробормотал сыщик.

Он вернулся в сборочный цех. Там свидетельницы, Лилия Горохова и Екатерина Галанкина, отвечали на неизбежные вопросы. Станислав Иванович слушал их рассеянно: обе дамы в сотый раз повторяли, что ничего не знают и никого не подозревают.

Вдруг старшая из них, Галанкина, большеглазая, с пестрой сине-рыжей шевелюрой, изменилась в лице. Она даже вскочила со стула.

– Мне надо сделать один звонок, – вскрикнула она.

– Закончим – сделаете, – ответил милиционер, записывавший ее показания на мятой бумаге абсолютно неразборчивым почерком.

Галанкина взвилась:

– Но это очень важно! Еще неизвестно, когда и чем мы кончим!

– А что за звонок? – поинтересовался Станислав Иванович.

– Личный. Это не имеет никакого отношения к случившемуся здесь. Но если я не позвоню, может пострадать человек, – ответила Катерина.

Ее глубокому проникновенному голосу не верить было нельзя.

Станислав Иванович подумал.

– Ладно, валяйте, – наконец согласился он. – Только имейте в виду: совершено тяжкое преступление, обстоятельства выясняются. Поэтому конфиденциальности я вам обеспечить не могу.

– Да к чему мне ваша конфиденциальность, – небрежно махнула рукой Катерина.

Она закинула ногу на ногу и достала мобильник.

– Нинель, детка, – сказала она после довольно продолжительной паузы, во время которой неведомая Нинель, должно быть, сначала не могла, потом не хотела проснуться. – Да, это я... Не важно, где я. Далеко от дома, вырваться не могу... В общем, сходи, Нинуша, к Ворониным и возьми у Вадика запасной ключ от нашей квартиры. Откроешь дверь... Ой, да я бы и сама лучше Вадика сгоняла, но ему ведь и четырнадцати еще нет!.. Да, как Джульетте. Ни к чему ему такие впечатления утром, перед школой особенно... Так вот, откроешь дверь и иди прямо в спальню. Там на кровати лежит некто Зверев – ты его видела. Доцент из Автотранса, с бородкой... Да-да-да, который вчера ведро хризантем принес. Он самый! Хризантемы там же, в спальне, можешь их себе забрать. За труды! Войдешь... Только не удивляйся, ладно? Ты не дитя. Зверев, который там лежит, прикован наручниками к кровати... Нет, и ногами тоже. Он давно уже лежит. Понимаешь, меня из дому сорвали – потом расскажу зачем. Долго объяснять... Естественно, он голый лежит – какой же еще? Не хочешь – не смотри, да и не на что особенно. Но от наручников все-таки его освободи, он уже намучился...

На антресолях бывшего сборочного цеха установилась звенящая тишина. В ней золотым яблочком раскатывался Катеринин голос. Милиционер, составлявший протокол, залился бурым румянцем от макушки до галстука. Катерина же говорила абсолютно спокойно:

– Ключи от наручников у меня в халатике, в кармане. Или на столе? В общем, найдешь! Замочек смазан, отопрешь довольно легко... Что? Руки или ноги сначала? Да какая разница! Начнешь, с чего попросит. Если замок будет заедать или еще что не так пойдет – звони мне на мобильный. Можешь помассировать его, ты умеешь. Затек весь, должно быть, с головы до пят... Так кто же знал, что так выйдет? Мне позвонили, я выскочила как угорелая, про него совсем забыла... Ну, пока, у меня тут еще дела. Бай-бай!

Катерина сделала мобильнику воздушный поцелуй и перевела невозмутимый взгляд на багрового протоколиста:

– Итак? На чем мы остановились?

«Да, будет нам тут возни», – подумал Станислав Иванович, расхаживая по павильону. Ситуация не сулила спокойной работы – к криминальному трупу припуталась съемочная группа сериала. Это же целая толпа!

Сыщик телевизор смотрел редко и сериалов не любил. Когда он переключал каналы, «Единственная моя» ему иногда попадалась, но он тут же поспешно уходил на футбол или беседы про диких животных.

Только однажды чуть было не досмотрел до конца одну сцену из знаменитого сериала. Это получилось у него совершенно случайно. В тот раз на экране маячила актриса Горохова (надо же, как раз она и обнаружила сегодня труп!). Горохова долго, с перерывами на рекламу, динамила какого-то француза. У Станислава Ивановича выдался тогда свободный вечер, ни футбола, ни зверей, как назло, в программе не было. Он решил дождаться конца сцены, тем более что Горохова уже расстегивала блузку. Судя по физиономии, француз был сильно пьющий. Он увлек Горохову на кровать чудовищных размеров. Там он затеял настолько длинный разговор о неукротимом сексуальном желании, охватившем его, что Станислав Иванович заснул прямо на диване с тарелкой макарон в руках. Проснулся он, когда по экрану уже бежала пестрая огненная рябь и пронзительно дудел сигнал отбоя.

«Чепуха на постном масле», – вынес приговор сериалу недовольный телезритель Новиков. Он выразился бы и покрепче, если бы во время сна выпустил тарелку из рук. Но у него была мертвая хватка и цепкие тренированные пальцы. Макароны уцелели, только безнадежно остыли.

Сейчас он повторил свою фразу про постное масло. Однако имел в виду уже не сериал, а нынешнее убийство. Правда, само-то убийство, по его мнению, как раз было нормальное – острым режущим предметом и, очевидно, по пьяни. Нехорошо было то, что случилось оно в съемочном павильоне популярного сериала. Теперь внимание прессы обеспечено! С ходу начнут трезвонить и врать напропалую.

Еще ему очень не понравилась Катерина, которая приковала какого-то мужика к кровати. И остатки пиршества под портретом Шекспира тоже не понравились. Особенно была противна пицца, опрокинутая на мягкий стул начинкой вниз.

Станислав Иванович еще раз прошелся по павильону, осмотрел декорации. Ага, вот она, кровать того французского алкаша! Стоит себе до сих пор за перегородкой. Тоже выглядит не слишком аппетитно: вся в золотых завитушках, а кругом пыльный цех, хлам какой-то валяется. На противоположной стенке красуется старая надпись «Человек славен трудом!». Масляным суриком по кирпичу мазали, не стереть.

«Сумасшедший дом! – хмыкнул Железный Стас. – И орава деятелей искусств. Поневоле вспомнишь заковыристые случаи из практики Кольки Самоварова».

Глава 2

Федор Карасевич . НЕЗНАКОМЫЕ БЕРЕЗЫ

Утро только разгоралось, а расследование убийства в бывшем цехе давно уже шло своим неспешным ходом.

Три бабки из вневедомственной охраны завода и четверо охранников частных фирм сразу попали в свидетели преступления. «Пока только в свидетели», – бросил майор Станислав Иванович Новиков так сухо, что семеро душ дружно ушли в соответствующие пятки.

Показания взяли у всех – охранники и охранницы ночь напролет были неподалеку и могли что-то видеть или слышать. Однако не видели и не слышали они ничего!

Это звучало неубедительно. Ведь вохровки клялись, что в полночь и даже чуть позже не спали. Напротив, они пили чай, ели ошпаренную кипятком корейскую лапшу с куриной отдушкой и разговаривали. Тема обсуждалась вечная: пороки близкой и дальней родни. У всех трех было множество родственников, один другого вреднее, и беседа шла живо. Здания проходной бабки не покидали, незнакомца, проникшего на территорию завода, чтобы получить удар в сердце, не видели и не пропускали. Что до припозднившихся членов съемочной группы, то бойцы заводской охраны ничего необычного в этом факте не находили. Бывало, телевизионщики и всю ночь в павильоне просиживали – такая уж у них работа. Вы видели, как в последней серии Евгений похищает Александра? И уже в пятый раз? Вот какая работа – не позавидуешь. Трудная, часто ночная! Однако порядок есть порядок: все сериальные работники имеют пропуска и отмечаются в журнале. Вот он, журнал, пожалуйста: и входы их все тут, и выходы записаны!

Пухлый журнал немедленно поступил сыщикам для изучения. Никакого труда это изучение не составило: журнал оказался заполненным очень аккуратными почерками, каким давно уже не учат. Записи были в полном порядке. Вахтерши на проходной, совсем как мальчик из рассказа про честное слово, свято выполняли свои привычные обязанности. Вот только никому это теперь уже не было нужно. Но сказывалось прежнее строгое воспитание: охранницы отмечали пропуска входящих, хватали за полы незнакомцев и поднимали страшный гвалт, когда какой-нибудь нахал пробовал пролезть на священную территорию бывшего завода без необходимой бумажки.

По старческой подслеповатости иногда они не узнавали даже знакомых. Они долго вертели и ощупывали пропуска, сличали живые лица с фотографиями, обработанными льстивым компьютером, и всегда находили их непохожими. Сомнительных посетителей они изгоняли в отдел кадров для установления личности. Вот почему даже работники завода часто пользовались не центральным входом, а дырами в заборе. Кто и когда пролезал в дыру, установить было нельзя, зато преодолевшие турникет проходной оставили свой вечный след в вахтовом журнале.

Если неусыпные вахтерши хотя бы одарили сыщиков этим документом, то от частных охранников проку не было никакого. Все четверо честно признались, что спали на рабочих местах. Почему бы, собственно, и не вздремнуть? Завод металлоизделий – местечко тихое. Обстановка домашняя, по ночам никто не ходит. Гладкие, спокойные, невыразительные лица охранников и их замедленная речь вроде бы подтверждали, что поспать они не дураки. Репутацию и прошлое они имели безупречные, равно как и вахтерши. На одежде миролюбивых парней в камуфляже, а также на кушетках, где они спали, не удалось обнаружить никаких следов крови или борьбы.

Таким образом, пока никто не мог сказать, как неизвестный попал в цех, чтобы стать там трупом. В бетонном заборе завода нашлось не меньше дюжины проломов, дыр и перелазов. Для удобства проникновения они были оборудованы специально подложенными камушками, обломками бетона и досками. Ко всем дырам вели давно утоптанные тропинки. Обнаружился даже боковой, никем не охраняемый автомобильный выезд.

Александр Леонидович Горохов, замдиректора, подъехал к заводу почти одновременно с милицией – его вызвала по телефону дочка Лика. Патриархальный уклад жизни на территории бывшего флагмана советской индустрии он объяснял спецификой переходного периода. Те объекты, где что-то мало-мальски ценное еще было, стерегли частные охранники, которых содержали сами фирмы-арендаторы. Из прочих цехов все было давно украдено. Бдительных вахтерш с проходной администрация не увольняла из чистой гуманности. К тому же их грозные лица, выглядывающие из стеклянных будок, вкупе с тугими нержавеющими турникетами создавали предприятию солидный имидж. Александр Леонидович похвастался, что вневедомственная охрана совместно с частной добились того, что руины завода не стали пристанищем бомжей и сбившихся с пути подростков.

– И вот в последние годы к нам пришла долгожданная стабильность, – сообщил Александр Леонидович протокольным голосом. – Наши пустующие производственные помещения постепенно обретают вторую жизнь. Их все чаще и охотнее арендуют не только под склады. Например, в прошедшем квартале у нас нашли приют керамическая мастерская и бюро занятости инвалидов «Альтаир». Недавно к нам поступило еще несколько многообещающих предложений. На будущий год запланированы работы по ремонту забора и благоустройству территории. Предприятие только-только начало подниматься с колен – и вдруг труп. Обидно!

Да, как ни обидно, труп был – безымянный труп с тремя ранами в груди. Никто пока не признался, что видел живым этого человека. Стрижка под нолик, черные одежды с абсолютно пустыми, явно обчищенными карманами, атлетическое татуированное тело и грубое плосконосое лицо боксера – все это явно не принадлежало ни заводскому труженику, ни местному фирмачу-арендатору. К тому же эти две немногочисленные категории граждан были лично известны охранникам и замдиректора Горохову. Не был покойный и членом съемочной группы. Оставалось ждать, пока знакомые или родственники не хватятся молодца в черном и не заявят в милицию. Надо просмотреть и базу данных на криминалитет и на без вести пропавших...

Но теперь майора Новикова больше всего заботила съемочная группа. Хотя убитый нисколько не походил на деятеля культуры, труп его нашли не просто на территории павильона, а прямо в режиссерском кабинете. Между тем павильон был не только заперт, но и опечатан бумажкой с росписью директора группы. Эта бумажка до сих пор была на месте и невредима.

Замдиректорская дочка Лика Горохова вошла через запасной вход, сделанный во въездных воротах цеха. Один ключ от этой двери был у нее, а другой преспокойно хранился на вахте, как и ключ от главной двери, запечатанной бумажкой. Следов взлома замков не было. Стекла прокопченных окон цеха все до единого остались целы.

Майор понимал, что начать надо с проверки слезливой Лики. Все-таки она зачем-то притащилась на завод в пятом часу утра и обнаружила труп. Лика рыдала, как заведенная, и говорила бессвязно. Но судя по всему, она действительно ночью была дома и подъехала на своей очень заметной трехдверной «тойоте» только в 4.47 утра, что отметили в журнале бдительные вахтерши. Согласно тому же журналу, последние участники вечеринки ушли в 0.39 и официально сдали ключ от главного входа в цех. Сделал это оператор Ник Дубарев, абсолютно трезвый.

Когда группа майора Новикова вплотную взялась за участников вечеринки, картина стала вырисовываться многофигурная, но зыбкая. Хорошо еще, что веселилась вчера не вся группа в полном составе, а лишь ее цвет, костяк, источник творческих импульсов.

Однако и с этими избранными ясности не было. Расходились они вчера в разное время, через разные выходы, включая дыры в заборе и перелазы. Сегодня многие от переутомления ничегошеньки не помнили из вчерашнего. Железный Стас выделил-таки десять самых активных участников вечеринки и решил заняться ими в первую очередь. Эти люди были ему интересны по разным причинам. Список получился такой:

1. Лилия Горохова (в титрах и для друзей Лика), актриса. Увезена папой домой в 21.10. Потом зачем-то вернулась и обнаружила труп.

2. Ник Дубарев, оператор. Не пьет совсем. Ушел с последней группой коллег через проходную, сдал ключ от павильона номер 1 на вахту в 0.39.

3. Островский Олег Адольфович, народный артист России, исполнитель роли сластолюбивого француза. Ничего не помнит. По свидетельству вахтерш, ушел вместе с Дубаревым – вернее, был им унесен.

4. Галанкина Екатерина Сергеевна, жена режиссера-постановщика Карасевича. Уехала вместе с Дубаревым и Островским в одном такси, которое было вызвано к проходной.

5. Карасевич Федор Витальевич, режиссер-постановщик. По уверениям жены, основательно напился и был оставлен в собственном кабинете отсыпаться. Она видела, как дверь запирали. В такси вместе с Островским Федора Витальевича не взяли, так как в пьяном виде в машинах его всегда зверски рвет (прежде уже бывало множество конфузов). Для восстановления здоровья, ясности сознания и памяти Карасевич должен был беспробудно спать до сегодняшнего полудня. Вместо этого он исчез, а на его диване под его пальто оказался неизвестный труп. Найти режиссера по известным адресам пока не удавалось. Жена предполагала, что он у какой-нибудь бабы, но объяснить, как он пробрался сквозь запертую дверь с бумажной пломбой, не могла.

6. Хохлова Марина Петровна, администратор группы. Очень сильно выпила, но дверь опечатала недрогнувшей рукой. Ее подпись на пломбе-бумажке тверда и несомненна. Хохлова уехала в другом такси, которое пришло к проходной одновременно с машиной, вызванной Дубаревым.

7. Рябов Александр Юрьевич, актер, исполнитель лирической роли верного жениха героини. Вице-чемпион России по бодибилдингу. Уехал в собственном автомобиле в 22.39. Не пьет, стало быть, может что-нибудь припомнить.

8. Супрун Антон (отчества почему-то никто не смог назвать), художник-постановщик. Выпил изрядно. Уехал в 22.39 вместе с Рябовым.

9. Кайк Алексей Аарвович, сценарист. Выпил в меру. Ушел одним из последних, в 23.40.

10. Кутузова Надежда Анатольевна, хозяйка модельного агентства «Смэш моделс», исполнительница роли второго плана. Удалилась вместе с Кайком. Эта пара тоже вызвала такси к проходной и отправилась на квартиру к Кутузовой – вохровки слышали очень нескромный разговор на эту тему в 23.40, когда Кайк с Надеждой застряли в турникете на выходе.

Вся эта разнообразно талантливая компания – кроме Карасевича, который как в воду канул, – была снова собрана воедино. Майору Новикову удалось это сделать лишь к четырем часам дня. Участники вечеринки, которые накануне последними покинули павильон или были трезвее остальных, поначалу устроились в заводоуправлении. Они должны были вспомнить как можно больше подробностей вчерашнего рокового вечера.

Беседы шли туго. Сначала майор пытался беседовать с каждым из сотрапезников поодиночке. Однако творческие работники вчера чересчур «оторвались», как юношески задорно объявил народный артист Островский. Они настроились на блаженный отдых после долгого напряга съемок (как сказал тот же Островский) и так болели после вчерашнего, что несли полную околесицу.

Железный Стас понял: полезной информации от них нынче не добьешься. Не могло быть речи и о том, чтобы везти их в морг глядеть на труп. Они и без того все были зеленые, многих подташнивало. Между тем время шло, следы стыли.

Тогда Станислав Иванович решил: надо опросить всех прямо на месте вчерашнего пиршества. Там легче будет установить, кто что вчера делал и что видел. Заняться этим следует побыстрее, пока свежие впечатления и мелкие подробности не стерлись из памяти свидетелей за ненужностью, как крошки со стола. Вчерашнее всегда легче припомнить, чем дело недельной давности, но с каждым часом детали блекнут и исчезают из вида, заваленные свежим мусором сегодняшней суеты.

Члены съемочной группы, которых в конце концов свезли в бывший сборочный цех, наверное, часто смотрели детективы по телевизору: они сами стали рассаживаться по вчерашним местам. Споря и грохоча стульями, они никак не могли восстановить нужную мизансцену. Вечернее солнце озаряло их мятые невеселые лица и вспыхивало радужными искрами в невозможной шевелюре Катерины Галанкиной. Яркий свет и резкие тени делали остатки вчерашнего пира очень неаппетитными – полупустые бутылки, усохшие ломти пиццы, кофейные чашки, пятна на бумажной скатерти, тарелку, где вчера были соленые огурчики, а сегодня стояла противная бурая лужица с укропным зонтом посередине. Большая муха, должно быть прошлогодняя, недавно пробудившаяся от зимней спячки, кружила над столом. Она непрерывно и страстно гудела и никак не решалась выбрать угощение.

Первым делом Железный Стас достал несколько фотографий потерпевшего. Покойник был представлен в формате обычного делового снимка и выглядел неплохо. Только бессмысленное, вялое выражение его лица и неживой взгляд настораживали. Женщины чувствовали неладное, ежились и ни в какую не узнавали мертвеца.

Впрочем, страшно стало не всем. Например, Олег Адольфович Островский долго и по-доброму разглядывал фото.

– Вы знаете этого человека? – спросил Станислав Иванович.

– Конечно! – широко улыбнулся Островский и поднял на майора свои глаза – мудрые, водянистые, сплошь в кровавых прожилках. – Знаю, еще бы. Только он ведь давно умер!

Железный Стас оживился:

– Умер? Давно? В каком это смысле «давно»?

– А в прямом! Лет уж тридцать, как скончался. Это Лино Вентура.

– Кто-кто, простите?

– Лино Вентура, звезда французского кино, – уверенно сказал Олег Адольфович.

– Ну вы хватили – звезда! – отмахнулся от него майор. – Да еще и французская. А если это наш соотечественник?

– Какой к черту соотечественник! Что я, Лино Вентуры не видал?

Майор начал сердиться:

– Давайте все-таки допустим, что это неВентура!

– Скажете тоже! А кто это тогда, по-вашему? Жерар Депардье?

Островский, давно игравший француза и поднаторевший в парижском произношении, слово «Депардье» выговорил так сочно, картавя и загоняя голос не в носоглотку даже, а куда-то в уши, что майор ничего не понял. Островский снисходительно повторил мудреную фамилию. Кто-то из группы пересказал ее более привычными звуками.