Текст книги "Полторы минуты славы"
Автор книги: Светлана Гончаренко
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
Что и говорить – Островский есть Островский. Старая школа, мастерство перевоплощения... Но кто такой Рябов? Лирический герой. Много мускулов. Кажется, Стас упоминал, что это молодое дарование в детстве ограбило киоск?
Тогда ссора в павильоне номер 1 должна заинтересовать майора Новикова.
Но в те дни майор, как нарочно, совсем позабыл о герое-любовнике культового сериала. Его больше занимал труп, который сгорел в краденой «Ниве-шевроле» на Ушуйском тракте. Не так давно труп еще был мужчиной не слишком выигрышного роста, 165—166 см, нормального телосложения, с выраженным плоскостопием. Мужчине не было и тридцати лет. Сыщикам еще предстояло нудное изучение анналов стоматологических клиник в поисках пациента без верхней левой четверки и с тремя пломбами среднего качества в прочих зубах.
Снова надо было проверить и данные о колебаниях и толчках в криминальном сообществе Нетска. Как в недрах вулкана, там вечно колыхалось и побулькивало, пуская пузыри, лавообразное напряжение. Случались и выбросы с шумом и брызгами. Тогда в самых непредвиденных местах города и его окрестностей обнаруживались трупы, не желавшие быть узнанными. Или гремела стрельба в каком-нибудь кафе с ласковым названием. Или взлетал на воздух уютный автомобиль хорошей марки, в котором кому-то на свою беду случилось засидеться.
Все это происходило не без причин. Все имело объяснения. Кто, кого и за что невзлюбил, было ведомо. И вот теперь кто-то, рисующий смертельные треугольники на телах, бродит по городу. Это не маньяк из подполья – маньяки не жгут машин. Тогда быть не может, чтоб никто его не знал, не видел и не имел представления, что он умеет.
Стас недовольно перечитал список самых многознающих скверных ребят – тех, что всегда в курсе, кто кому перешел дорогу. До сих пор все они только пожимали плечами, заслышав про труп в «Ниве». Удивлялись и обещали навести справки. Это было странно. Стас не знал, к кому бы еще обратиться.
И тут позвонил Самоваров.
– У меня есть эксклюзивная информация по Карасевичу, – начал он.
Стас отозвался вяло:
– Ну-ну, давай. Откуда дровишки?
– Ответь на наводящий косвенный вопрос, и сам догадаешься. Итак, оно круглое, мягкое, высотой с Монблан, внутри черемуха, сверху сметана.
– Пирог? – догадался Стас. – Мамочка Супрун опять пирог притащила?
– Именно! В благодарность за то, что ты ребенка оставил в покое. Получите, распишитесь!
– Везет тебе...
– Стас, если ты время от времени будешь названивать Тошику и говорить «ку-ку» зверским голосом, то и ты будешь обеспечен пирогами на многие годы. Любящая мать все отдаст ради спокойствия ребенка.
– Я не шантажист, и сейчас мне не до пирогов. По заводу металлоизделий чистый криминал попер – без всякой режиссерской, актерской и прочей психологии. Одни когти да зубы!
– Кстати, о зубах. Пирог стоматологички предназначен именно тебе. Ведь это ты оставил Тошика в покое.
– Сам, Колян, съешь. Мне некогда.
– Нет уж, у меня свой пирог есть, – похвастался Самоваров.
– За какие это заслуги?
– За грядущие. Я получил новое задание.
– Снова меня донимать? – подозрительно хмыкнул Стас.
– Свет клином на тебе сошелся, что ли? Нет, свет клином сошелся на Тошике. Теперь я должен заставить ребенка разлюбить Катерину Сергеевну Галанкину.
Стас даже присвистнул:
– Ничего себе дельце! И ты взялся?
– Как всегда, нет. Но ты видел эту одержимую мать! – вздохнул Самоваров. – Она почему-то решила, что я взялся. И что буду теперь как бы случайно попадаться Тошику на глаза и говорить всякие пакости про режиссершу.
– Дохлый номер! – засмеялся Стас. – Влюбленные юнцы непробиваемы. Им такие тигрицы, как Галанкина, как раз и нравятся. Правда, недолго.
– Мать не желает ждать ни минуты. И я, как мать, должен броситься ей на помощь.
– Знаешь, ты только одним способом можешь заработать свой пирог, – вдруг оживился Стас.
– Как это?
– Если отобьешь у сопляка его режиссершу. Дерзни, Колян!
– А может, лучше тебе самому дерзнуть? Пироги-то тебе нужней, ты на пути к гастриту. А я человек семейный! К тому же сейчас соблазнять Галанкину неэтично – у нее полно проблем. Она ведь почти вдова. Что-нибудь слышно про ее мужа?
– Глухо. Как в воду канул. А ты что, нарыл что-нибудь? К чему про пироги заговорил? Какая еще у тебя эксклюзивная информация?
– А вот какая. От пирогов я, как честный человек, отбрыкивался, и вдруг в непринужденной светской беседе мама Супрун сообщает интересную штуку. Оказывается, днем, накануне своего исчезновения, Карасевич в пух разругался с актером Рябовым. Помнишь, кто это такой?
– Еще бы! Здоровенный качок. Нем как рыба: ничего, мол, не пил, и тем не менее ничего не видел и не слышал. Имеет репутацию тупицы.
– Присмотрись к нему получше, – посоветовал Самоваров. – В тот день он требовал у Карасевича какие-то деньги – то ли прибавку к зарплате, то ли что-то другое. Карасевич сначала отказал, потом согласился. При этом заявил, что никуда Рябова не отпустит и о чем-то (о чем, не знаю!) молчать не станет. Разговор Рябова и Карасевича шел на повышенных тонах.
– И их застукала мамаша Супрун? Ну, эта и сочинит – недорого возьмет. Фантазии у нее хватит на сотню братьев Стругацких, – усомнился Стас.
– Ссору слышала не мамаша, а ее красавица дочь.
– Невеста Рябова?
– По моим наблюдениям, не совсем невеста, – сказал Самоваров. – Мать и дочь меня обе посетили – дочка помогала тащить пироги. Серьезная девица. Сначала ничего говорить не хотела из дружеских чувств к Рябову. Потом мамочка уломала ее признаться. Слышала девчонка немного, но считает, что ссора была.
– Час от часу не легче! – вздохнул Стас. – Не хватало мне только актерских дрязг! Согласен, Рябов внешне напоминает бульдозер. Ему вполне по силам и Карасевича пришибить, и прирезать нашего неопознанного молодца с дивана. Но учти, у него есть алиби! Сначала он отвозил нашего любимого Тошика домой, а потом отправился к себе в институтское общежитие. Там его видели и слышали и сожители, и дежурная.
– Всю ночь они, что ли, за ним наблюдали?
– Можно и так сказать. Правда, комната у Рябова, как у восходящей звезды, отдельная, но никуда он ночью не выходил – к нему приятель из родного Прокопьевска зашел. Приятель был проездом. Утром он отбыл, но всю ночь друзья вдвоем сидели, детство вспоминали, пили чай, выходили в сортир и прочее. Чему есть свидетели. Так что алиби у Рябова, увы!
– Вот незадача, – с сожалением сказал Самоваров. – А я тебе помочь хотел, версию подбросить – ранее судимый актер (он ведь в самом деле судимый? за грабеж ларька, кажется?) в порыве необузданного гнева... Ну да ладно! Дарю последнее, что имею: ты, наверное, знаешь, что в этом дурацком сериале, кроме главных героев, есть второстепенные.
– Снова актерскую психиатрию подсунуть мне хочешь? – возмутился Стас.
– Как раз наоборот! Эти второстепенные все как один настоящие. Ты сам видел: идет скрытая реклама бани, и настоящий директор бани играет директора бани. В этой настоящей бане парится вымышленный персонаж – скажем, француз, который раньше Ленина играл, – и нахваливает местный сервис. И владелица модельного агентства настоящая, как ты знаешь...
– Не напоминай мне о ней! – проскрежетал Стас, вспомнив Надю и Зузю. – Такая стервоза!
– Сам не отвлекайся! Я тебе хочу сказать, что среди настоящих моделей, рестораторов и маникюрш в сериале вскоре должны были появиться настоящие бандиты. Или бандосы, как называет их Тошик. Карасевич собирался их найти и уговорить сниматься.
Стас очень удивился:
– Зачем ему настоящие бандиты? В драмтеатре артистов полно! У многих жуткие рожи.
– Рожи рожами, но у Карасевича принцип – чтоб все было по-настоящему. Говорят, подобных натуральных сериалов нигде больше нет. Это их фишка. Ее придумал сам Карасевич. Он хотел славы и получил ее – его показали в программе «Время».
– Так ты клонишь к тому, что Карасевич напоролся на настоящих братков и что-то у них не срослось? – догадался наконец Стас.
– Никуда не клоню. Я просто сообщил тебе творческие планы пропавшего режиссера.
– Ты все-таки его ищешь? По просьбе несчастной вдовы? Слушай, Колян, ты столько дел нахватал, скоро нам нечем будет заниматься! – фыркнул Стас.
– Не ерничай! Никого я не ищу. Однако попадаются под руку всякие странности. Что с ними делать, не знаю. Может, ты пристроишь их к делу?
Глава 9
Инженер Тормозов. СИРЕНЬ ЦВЕТЕТ
Те несколько дней, когда земля обязательно становится раем, уходили. Мир скучнел, потому что весна отцветала. Горы облетевших лепестков носил ветер. Их мели и сгребали дворники. Было бы дело в Японии – всех охватила бы неизъяснимая грусть. Но жители Нетска не ценят быстро вянущей бренной красоты. То, что слишком быстро и само собой приходит и уходит, не стоит ни забот, ни слов.
Суровый и практичный город Нетск! Здесь влюбленные юноши не дарят своим подружкам даже самых скромных букетов. Пацан с цветами в глазах окружающих выглядит полным олухом. Иначе откуда бы взялось презрительное словечко «ботаник»?
А может, юноши не знают, что девушки имеют какое-то отношение к цветам. Да и откуда им знать? В любом фильме, даже с очень большим бюджетом, красавицам никаких букетов никто не подносит. Самые романтические сцены там всегда происходят в ресторанах, за накрытыми столами. В одних фильмах счастливые актерские лица освещаются парой свечек, в других просто люстрой – но обязательно стоят перед влюбленными большие, в ширину их плеч, тарелки. На тарелках лежит что-то жареное в окружении кудрявого гарнира. Без слов становится ясно, что путь к сердцу девушки лежит через ее вместительный желудок!
Немного пожевав, романтический герой фильма, как правило, достает из кармана коробочку. Когда героиня открывает коробочку, ее глаза лезут на лоб. Она испускает придушенный крик «Waw!», будто сроду не знала, что в таких коробочках продаются кольца.
Нетские девушки быстро научились говорить «Waw!» – и придушенно, и громко. Они говорят это даже в тех случаях, когда никаких коробочек им не дают. Понятно, что все нетские романтики давно перекочевали с лунных лужаек в рестораны, кафе и котлетные.
И все-таки в Нетске есть множество цветочных лотков и магазинов. Букеты тут дарят, и часто дарят, но вовсе не из любви. Наоборот, цветы полагаются тем, кто вызывает страх, трепет и почтение, – учительницам, докторам, процедурным сестрам, недовольным начальницам и дамам из жилконтор, от которых зависит получение справок или визит не самого пьяного сантехника. Нетский этикет диктует: надо нести всем этим категориям лиц практичные тюльпаны. Тюльпаны лучше облечь в хрусткую, яростно бликующую фольгу или целлофан с напечатанными на нем бантиками. Из кулька с тюльпанами должны свисать локоны пластиковой стружки кислотных тонов.
Существуют цветы и для других случаев. Порочные бурые розы и бледные лилии зловещих размеров выбирают неверные мужья для ревнивых жен. Часто именно появление подобного букета внушает опытной жене первые скверные подозрения. И подозрения сбываются стопроцентно! Сколько несчастные мужья ни засыпались на букетах, они снова и снова, будто зачарованные удавьим оком собственной совести, тащат в дом дьявольские цветы.
Роскошные цветочные композиции тоже в ходу. Обычно они бывают высотой в человеческий рост. Состоят они из целого леса желтых или белых роз на метровых стеблях и могучей, будто сошедшей с картины Шишкина, коряги. Коряга увешана нежными орхидеями и тинными бородами мха. У ее подножия теснятся голландские розы, твердые, как яблоки. Или несгибаемые нарциссы. Или звездообразные хризантемы, горько пахнущие ранней могилой. Все это великолепие сидит в обширной корзине или в изысканном вазоне, куда, наверное, для округления цены, приткнуто всегда что-то эксклюзивное – то соцветие кокосовой пальмы, то пучок чесночных головок.
Композиции делают дипломированные флористы и адресуют состоятельным бизнесменам. Почему-то сложилось мнение, что состоятельные бизнесмены обязательно будут покупать композиции на корягах. А раз мнение сложилось, то они и покупают. Бизнесмены дарят коряги и вазоны всем подряд и по разным поводам – женам (вместо демократичных роз с лилиями), любовницам, заезжим поп-звездам, нужным чиновникам любого возраста и пола, партнерам по бизнесу, а также губернатору в дни рождения, Независимости, Конституции, Примирения и Согласия.
Те жители Нетска, которых принято называть простыми, покупают цветы лишь на похороны. Коряг они не берут вовсе, а майское яблонево-сиреневое буйство к цветам не причисляют.
Но есть в Нетске несколько десятков людей, которые считают весеннее цветение своим профессиональным праздником. Это художники-реалисты. Пока представители более актуальных направлений томятся в своих душных мастерских, эти высыпают в скверы с этюдниками – козявки из художественных школ, пенсионеры-любители и несколько настоящих живописцев, членов Союза, в бородах, с французскими, щетинка к щетинке, кистями и голландскими красками.
Прохожие всегда дивятся серьезным лицам художников и их странному инвентарю. Многие останавливаются посмотреть. Козявки смущаются, а пенсионеры и бородачи тут же предлагают желающим купить полюбившееся творение.
Когда впервые, спасая Тошика, его родные с одним этюдником на двоих оказались на улице, им было боязно. У Нелли Ивановны дрожала белая рука с кисточкой. Никогда этого не случалось, когда та же рука орудовала бормашиной. К Саше сразу же подошел какой-то никуда не спешащий дед с сизым пупырчатым носом. Он долго разглядывал Сашину живопись и вдруг злобно гаркнул «Мазня!», приманив этим еще несколько зевак. Несчастная Саша в слезах спряталась за ближайшим табачным киоском.
В теперешнем сезоне мать и дочь были уже опытными художницами. Они почти не стеснялись прохожих и умели выбирать выгодные мотивы. Нелли Ивановна в своей клинике напрашивалась работать во вторую смену, потому что полюбила эффекты утреннего освещения. Более уравновешенной Саше неплохо давались архитектурные пейзажи, и она почти освоила перспективу. Поэтому Тошик мог все свое время посвящать любимому сериалу и – увы! – Катерине Галанкиной. Катерина взялась продолжать постановку, пока не отыщется муж. Тошик подновил и подкрасил эротичную спальню француза Трюбо. Спальня могла понадобиться в любую минуту – Лика Горохова готовилась к выписке из клиники.
Вот уж нигде так долго не цвел и не благоухал май, как вокруг психиатрического диспансера на Луначарского! Черемухи и яблонь-ранеток разрослось там видимо-невидимо. Но главным чудом больничного сада была сирень. Ходили легенды, что эту сирень в незапамятные времена насадил какой-то знатный, безуспешно лечившийся на Луначарке сумасшедший, чуть ли не сын генерал-губернатора. Это, конечно, полнейшая ерунда. В генерал-губернаторские времена и помину не было ни о каком Луначарском, не говоря уж о дурдоме. Судебная палата размещалась тогда в знаменитом желтом строении.
Другая городская легенда гласила, что сирень со всего света свозил в сад психушки известный летчик Шкальников – уроженец Нетска, соперник Чкалова. Якобы тут, в клинике, содержалась его возлюбленная, девушка умопомрачительной красоты. Была она совершенно не в себе – кричала совой и глотала чайные ложки. Летчик Шкальников поклялся ей навсегда остаться одиноким. Каждую весну он приезжал в Нетск и стоял под окнами любимой дни и ночи напролет. Цвела сирень. Прекрасное лицо глядело на него из-за зеленого больничного стекла и грубых решеток. Так продолжалось из года в год.
Красивая, убедительная легенда. Однако всем известно, что Шкальников был счастливо женат четыре раза на артистках московских театров, а в Нетске в сознательном возрасте побывал лишь однажды, и то пролетом в Анадырь. На аэродроме встречался он тогда не со спятившей возлюбленной, а с партийно-хозяйственным активом области.
Нетские краеведы время от времени публиковали в газетах и другие легенды, еще неправдоподобнее этих двух. Нельзя ведь поверить в дивный сиреневый сад, возникший без всякой романтической причины!
Окна Ликиной палаты выходили именно сюда, в сказочные кущи. Сирень очень разрослась в последние годы. Она стала похожа не на кусты, а на приземистые кривоногие деревья. Выглядели они довольно неприглядно – всегда, кроме той единственной майской недели, когда поверху, по молодым ветвям, они обливались цветом.
Сиреневая листва черновата – как будто нарочно для того, чтобы цветы в ней ярче горели. Обычной, меленькой, бледной сирени на Луначарке не водилось. Зато много было белой – цветки-кресты, гроздья-снежки. Встречалась и розовая. Лика заметила, что, отцветая, розовая сирень блекнет, светлеет, а темно-лиловая, наоборот, чернеет. Имелся в саду один редчайший, неправдоподобный куст – густо-пурпурный. О сиреневой всех оттенков и говорить не приходится.
Лепестки у всех сиреней тоже были разные – у какой-то овальные, у другой круглые или остренькие, с нежной бороздкой посередине. Лика хорошо их рассмотрела, потому что была в клинике на особом положении. Ей иногда даже позволяли побывать в сиреневом саду. Прочие больные глазели на цветущее чудо с высоты второго этажа, не ближе. Они гуляли в скучных и липких тополиных аллеях позади пищеблока.
Лика наслаждалась в саду своими привилегиями. Она горстями ела пятилепестковые сиреневые цветы в предвкушении неминуемого счастья. Она здесь не видела перед собой постылых лиц медперсонала. Даже цветочные воры в сирень не проникали – и оттого, что ограда была крепка, и оттого, что боялись. Почему-то считалось, что доктора на Луначарке тоже сумасшедшие. Они якобы подкарауливают смельчаков, забравшихся в сад, утаскивают в свое страшное желтое здание и делают там лоботомию. Потому-то сиреневый сад и оставался всегда прекрасным, нетронутым и заповедным. Только жар-птицы в нем недоставало!
Глядя из окна своей палаты вниз, на цветные пучки и брызги, Лика постепенно выздоравливала. Во рту ее было горько от сиреневого счастья. Она начала воображать себя сумасшедшей возлюбленной летчика Шкальникова. Внизу, в розово-лиловых дебрях, ей часто виделась высокая мужская фигура и мужское белое лицо, обращенное в ее сторону. Это вовсе не было лицо давно покойного летчика – его портрет, висевший в школьном коридоре, Лика отлично помнила. У летчика были щеки бесконечной ширины и бритый череп.
Нет, лицо стоявшего в сиренях было узко, темноглазо и возбужденно-страстно. Оно принадлежало Федору Карасевичу!
Всякий раз, обнаружив это, Лика вздрагивала. Ее мысли начинали бежать рваной неправильной цепочкой: это не Федя? Это Федя! Федя мертв! Это не Федя мертв! Федя исчез! Возможно, Федя мертв! Мертв!
Мертв! От этого слова мужское лицо в ветвях сразу серело, истаивало, а мужская фигура оказывалась скрещением сучьев и теней. «Может, я в самом деле схожу с ума? – ужасалась Лика. – Или меня накачали какой-то дрянью? Или оконное стекло плохо промыто? Нет, я актриса, и это мои фантазии. Я столько пережила, что теперь ничего мне не страшно!»
Исчезновение Феди и попадание в клинику стало нешуточным испытанием для Ликиной пылкой души. Но она поняла, что страдать не так больно, как она думала раньше, и ей захотелось сыграть настоящее горе. Теперь она знала, как это следует делать: как надо сидеть, не суетясь, сцепив руки, как смотреть в сторону, ничего не видя, как надо плакать дурным непослушным голосом. Она запросилась домой: в первой же серии нового блока у нее должна быть сильная сцена, как она и просила.
Требовать для себя сильных сцен ее научил Олег Адольфович Островский. Спевшись, оба в один голос пожелали открытых чувств и непричесанных страстей.
В ответ сценарная группа во главе с Кайком насочиняла им всякой ереси. В новом блоке Трюбо должен узнать, что у Лики-модели есть сын, которого она зачем-то всячески скрывает. Кайк сам ничего про этого сына до прошлой недели не знал – вот и пришлось придумать, что ребенка таили от посторонних глаз. Порочный Трюбо начинает шантажировать Лику. Он грозит всем раззвонить о существовании новосочиненного мальчика.
В благодарность за свое молчание зарвавшийся француз требует от Лики физической близости. Но Лика страстно и верно любит героя Саши Рябова (хотя настоящая Лика Горохова никак не могла представить, как можно страстно любить эту бетонную глыбу). Модель колеблется и страдает. Вот что хотела бы теперь сыграть Лика!
То, что заготовила сценарная группа для следующих серий, тоже играть хотелось. Лика наконец должна была отдаться сластолюбивому французу. Минут через двадцать экранного времени у нее бурно начинали проявляться те признаки беременности, что всегда бывают у сериальных героинь, – глубокие обмороки, неодолимая слабость, затяжное лежание на диване.
Этой беременностью ловкий Леша Кайк убивал целую кучу зайцев. Так, он знал, что гинекологические клиники и кабинеты сразу бросятся предоставлять сериалу рекламные деньги и натуру. Надо только пропустить Лику через душевные метания между мини-абортом, абортом в день обращения и трудными родами в окружении новейшей техники и ласковых рекламодателей.
Хорошо было и то, что новорожденный сможет вполне законно унаследовать миллионы Трюбо. В последнее время интерактивные зрители чересчур уж стали наседать с вопросом, когда же Лика получит большие деньги. Миллионы француза не давали публике покоя. Пора было прибирать их к рукам. Самого Трюбо Леша предлагал вскорости прибить в криминальной разборке или укокошить в автокатастрофе. Это уж как зрители решат!
Все было бы хорошо, но, как выражался Кайк, оставалась в сюжете еще одна головная боль. Ее звали Саша Рябов. Надо же было этого древообразного героя вознаградить за многосерийные страдания и хоть как-то оправдать его пребывание на экране?
Это было сложно. Беременность от француза тут совершенно не годилась. Маринка Хохлова даже стала упрекать Лешу в том, что историю он придумал грязную и неправдоподобную и выпутаться из нее приличному человеку невозможно.
Кайк только цинично усмехнулся. Он сказал, что на спор сочинит такой финал – комар носу не подточит. И ведь выиграл поэт на этом деле у Маринки бутылку коньяку!
Конечно, то, что Кайк придумал, было довольно фантастично. Однако зрители до смерти любят неестественные сюжетные ходы. Они, конечно, обрадуются, когда узнают, что отцом тщательно скрываемого старшего сына Лики является не кто иной, как Саша Рябов. Лика узнает об этом с не меньшей радостью!
Для этого на первый взгляд невозможного финта оказалось достаточно вставить в сценарий Ликины воспоминания. Оператор Ник Дубарев даже придумал, как их снять – в зыбкой романтической манере, в синеватой цветовой гамме. Мол, в самой ранней юности, случайно заблудившись в клубах густого тумана, девушка случайно переспала с каким-то незнакомцем. Дело было в Центральном парке, в полнейшей темноте. Молодые люди друг друга в лицо не запомнили и разбежались.
Далее Леша использовал беспроигрышный и любимый народом ход: этой же ночью к Лике из армии возвращался жених. На радостях Лика переспала и с ним. Наутро жених шел работать шофером (здесь можно будет дать рекламу какой-нибудь автобазы). Устроившись на автобазу, жених должен моментально попасть под колеса тяжелого грузовика (реклама нового отделения реанимации в областной больнице, а также салона похоронных принадлежностей).
У Лики начинаются головокружения, обмороки и лежание на диване. Она думает, что зачала дитя от парня с автобазы. Но на самом-то деле зачала она от парня из парка (реклама платного зооуголка, комнаты ужасов и карусели «Сюрприз», расположенных в ЦПКиО)!
Мальчик рождается страшно похожим на Сашу Рябова. Он тоже тянется к спорту (реклама школы ушу и гольф-клуба). Все думают, что сходство случайное, но не тут-то было! В финале предполагалась генетическая экспертиза (реклама кабинета платной диагностики) и свадьба вдоволь настрадавшихся героев (море всяческой рекламы и полное материальное благоденствие съемочной группы).
Леша свой коньяк выиграл вполне заслуженно. Его сюжетные виражи всех привели в восторг. Лишь Катерина Галанкина нашла их безвкусными. Но ей всегда было трудно угодить. Леша нагло заявил Катерине, что вкус у него как раз отменный: он один к одному стащил сюжет у Пушкина, из «Метели». Все как у классика, только он назвал вещи своими именами и закруглил ситуацию!
Лике сценарий понравился. Она устала от своего горя, и ей хотелось играть горе чужое. Чем будет больше горя, тем лучше! Она горячо, до дрожи желала переспать с незнакомцем в городском парке и потом не помнить его лица. Она была согласна зачать младенца от Олега Адольфовича и получить миллион. Она повеселела и совсем была готова отправиться домой.
Но разноцветная сирень под окном, недавно пробудившая ее к жизни, теперь зачем-то удерживала от решительного шага в эту самую жизнь. Оторваться от призрачной надежды было трудно. Темная, с белым лицом, высокая фигура среди ветвей каждый день мучила и обманывала Лику. Даже здесь, в желтом доме на Луначарского, от любви к Феде она никак не могла излечиться. Тяжкий, странный, ноющий жар в ее груди никак не остывал. Федя все время был где-то рядом. Лика слышала его дыхание, знакомое покашливание и даже смех. Все это странным образом доносилось откуда-то издали, чуть слева. Она даже смутно видела его силуэт сквозь стены и сквозь молочные стекла смертельно белых дверей. Он был рядом!
Она знала, что это невозможно. Но ее любовь теперь уже совсем отделилась от нее и, независимо от ее желаний, творила свои собственные чудеса и фокусы. Отец, испугавшись этих фокусов, увез Лику домой. Почти насильно увез. Сирень осталась увядать без нее.
Майор Новиков вообще никогда не смотрел на сирень и прочую зелень. Некогда ему было – дело об убийстве на заводе металлоизделий сдвинулось с мертвой точки. Оно задышало! Пришло из Владикавказа сообщение, что бизнесмен Сеттуев, подаривший сгинувшему братству «Сомерсетт» неграмотное окончание, три дня назад побывал у своих родителей. Правда, он скрылся ровно за восемнадцать минут до прихода милиции, но все-таки оказался не призраком, а реальным, жизнерадостным коренастым брюнетом без особых примет. Его фамилия в самом деле была Сеттуев. Он очень любил отца и маму. Стало быть, домой он неминуемо вернется, а прочее – дело техники.
Очертания жестокой криминальной свары, которая могла привести к мертвым телам и горелым автомобилям, тоже стали вырисовываться. Прошел слух, что местный авторитет Кеша Серебро наезжает на каких-то залетных. Кеша был фигурой не самого высокого полета, и его красивая кличка прозаично восходила к его красивой фамилии Серебров. Кеша, как и Сеттуев, – тоже не призрак, не тень отца Гамлета в капюшоне. С Кешей работать можно!
– Понимаешь, Серебров пасет в городе аптечный бизнес. Все тропки таки ведут к этому чертову «Сомерсетту», – говорил Стас Самоварову, развалясь в музейной мастерской на знаменитом полуантикварном диване.
Диван этот хоть и напоминал большое корыто, но был на редкость удобен. Он воплощал для Стаса самоваровский рукотворный уют. В свое время Самоваров спас этот предмет мебели от унылой медленной смерти на одном заднем дворе. Шел дождь, и изгнанный из чьего-то дома диван выглядел жалко. Его обивка была сплошь в клочьях и текучих воробьиных белилах. Из сиденья, ощерившись, торчали бессильные пружины.
Ни малейшей художественной ценности диван не представлял. Он был сварганен каким-то местным умельцем во времена нэпа, хотя крутой выгиб спинки взывал к тени маркизы де Помпадур. Кривоватые крепкие ноги дивана носили следы грубой резьбы. Они замышлялись как львиные, с пятью пальцами и даже завитком шерсти под коленом. «Не львиные, а собачьи!» – посмеялся Самоваров, но все-таки перевез диван в свою мастерскую.
После починки и обивки из него получилась смешная, но уютная вещь. Все посетители мастерской усаживались именно на диван, хотя водились у Самоварова и другие раритеты – настоящие венские (из Вены!) стулья и кленовое полукресло с тучным серпом и молотом на спинке (по преданию, именно в этом полукресле сиживал нарком Каганович в дни, когда инспектировал Нетский железнодорожный узел).
Стас, бывая у Самоварова, всегда восседал именно на диване, вольно раскинув усталые руки и ноги. Сейчас он пил чай с куском черемухового пирога Нелли Ивановны. Пирог Самоваров специально сберег для друга в холодильнике.
– И все-таки нехорошо, что труп завернулся в это чертово долгополое пальто, – размышлял вслух майор.
Он куснул пирога и запятнал свою мужественную щеку сладкой сметаной.
– Пальто ведь Карасевича, – продолжил Стас. – Куда Карасевич без пальто делся? Той ночью довольно холодно было.
– А труп в пальто вы наконец опознали? – поинтересовался Самоваров.
– Нет пока, хотя он с головы до пяток разрисован татушками. Не у нас его кололи, залетный какой-то. Да у меня мешок целый неопознанных рож! Вот хотя бы тот хмырь в капюшоне, которого засняли на видео. И в агентстве он торчал, и в мебельном магазине. Зачем? Никто его не знает, никто во время съемок его не заметил.
– Может, это все-таки случайный покупатель? Затаился за шкафом – любопытно ведь на съемки поглазеть.
– Да никого с улицы не пропускали! И торговый зал, когда свет и камеры ставили, тоже проверяли. Никого там не было! Пусть даже этот любопытный в шифоньере прятался, а потом вылез – как он в агентстве потом оказался, где его снова никто не заметил?
– Ты же говорил...
– Да, одна девица вроде бы его видела. Говорит, он там кому-то кивнул. Девица глупая как пробка, но хочется ей верить. Кабы не она, я бы заподозрил, что этот тип в капюшоне – привидение, – признался Стас.
– Даже так?
– Я слышал, привидения никто не видит, зато на пленке остаются от них всякие пятна и разводы.
Самоваров изумился:
– Ты что, в мистику поверил? С каких пор?
– Да не верю я ни во что! Просто изображение нечеткое, ни черта не видать. Одна дамочка из агентства – стерва, натерпевшаяся от мужиков, – это видео глядела. Представь, она своим наметанным глазом по силуэту определила – парень из криминала. Я пересмотрел запись и согласился: наш клиент. Зачем же он таскался за съемочной группой? Неужели в сериале гниль какая-то завелась? Этого только не хватало! – Стас недовольно отхлебнул чаю и вздохнул.
– А ты попробуй бодибилдингиста Рябова напряги, – посоветовал другу Самоваров. – Все-таки он судимый. Вдруг именно через него Карасевич хотел выйти на настоящих бандосов и снять их в своем сериале?
Стас согласился:
– Знаю, и Рябовым надо бы заняться, и многим другим. Но руки не доходят! Рябов сейчас ведет образцово-показательный образ жизни. Я на всякий случай запросил, где сейчас те ребята, что вместе с ним когда-то колбасу из ларька воровали. Чем черт не шутит?.. Хотя, скорее всего, это совсем уже другая история. И кроме типа в капюшоне, по сериалу ничего добыть не удалось.
