Текст книги "Срочно требуется царь"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Впрочем, принимая во внимание положение города, это была и не базарная неделя не базарного месяца и, не исключено, что не базарного года. Кого-то этот факт мог бы смутить, но не ее.
Обозрев отходящие от площади улочки взором бывалого полководца, она выбрала одну, наиболее приглянувшуюся, и решительным и твердым шагом двинулась вперед.
Интуиция, или иные чувства, руководившие ей при выборе именно этого отростка площади, ее не обманули: квартала через четыре она увидела лавку, а рядом с ней – груженую телегу и двух неторопливых мужичков в овчинных тулупчиках, явно собирающихся в далекий рейс.
Серафима изобразила на лице простоватое любопытство и, словно стрела с самонаводящимся наконечником, устремилась к ничего не подозревающим мужикам.
– Продаете чего, ли чё ли, дяденьки?
– Не-а, опоздала, девонька, – добродушно осклабился высокий мужик. – Уже продали все. Домой собираемся.
– А бочки чё?..
– Бочки это мы на продажу брали. Хоть не новые, да добрые бочки-то. Еще лучше новых. Да не до бочек в вашем городе сейчас людям, видать. Вот, сбруя тут еще, ремни сыромятные, валенки, шубенки, да тулупов еще пять штук в рогоже завязаны – так даже доставать не стали. Всё одно не продать тут у вас. А вот свеклу, моркву привозили – лавочнику этому сбыли только так.
И высокий непроизвольно, но нежно погладил себя по груди, где за пазухой, наверняка, грелась и грела крестьянскую душу плата за сельхозпродукцию.
– И дорого взяли? – для поддержания разговора поинтересовалась Серафима.
Мужичок поменьше ростом автоматически прижал рукой подозрительно-плоский карман и удовлетворенно ухмыльнулся.
– Нормально взяли. Сколько дали – всё взяли, ничего не оставили. Знали бы – еще привезли. У нас етой овощи уродилось – косой коси.
– А из какой деревни сами будете?
– Из Соломенников, – насторожено склонив голову и прищурившись, ответил маленький. – А чевой это ты всё выспрашиваешь? Выспрашивать-то чего?
– О, как мне повезло! – восторженно заулыбалась царевна, словно более восхитительной новости она не слыхала годы и годы. – Из самих Соломенников! А можно мне с вами, дяденьки?
– Зачем? – резонно удивился высокий.
– Дак это… в работники наниматься хочу, – осветила серый день мегаваттной улыбкой, брызжущей килотоннами искренности, Серафима.
– Да ни к чему нам работники, – пожал плечами коротышка. – Нашто нам, на зиму глядя, работники? Скажи, Журавель!
– Дак я заплачу за проезд-то, – не дала Журавелю высказаться на предмет необходимости работников на зиму глядя и выудила из кармана два медяка царевна.
Мужики моментально прекратили дискуссии, переглянулись, пожали плечами и согласились.
Хоть девка и дурная: и деньги потратит, и обратно пешком придется топать, а медяк – он и в Узамбаре медяк. Ее за руки никто не тянул.
– Ну, садись, коли не передумала. На тулупы, вон, навались, да овощными мешками укройся, не смотри, что грязные. У тебя самой юбка не много чище, да и не май месяц на улице, – кивнул на готовую к отбытию телегу высокий, погрузился сам, коротышка взялся за вожжи, и колымага тронулась.
Сначала по щербатой мостовой Нового Постола, потом по дощатым настилам Старого, после – по утрамбованному проселку, мерно покачиваясь, поскрипывая и подпрыгивая на колдобинах, тащилась широкая телега в далекие неизведанные Соломенники. И так же мерно, со скрипучими смешками и подпрыгивая на ухабах, лилась речь говорливого, явно в хорошем настроении, Журавеля.
Сначала он угостил нежданную попутчицу пуленепробиваемой ириской размером с пол-ладони, от которой челюсти ее почти мгновенно слиплись, а потом завел сбивчивый, но бесконечный рассказ про лошадь свою, про жену, про дочку, про бочки, про козу, про колбасу, про моркошку, про картошку, про репку, про бабку, про внучку, про Жучку и про кошку…
– Ста-аять – человек пять! – проснулась Серафима от залихватского выкрика едва не над самым ее ухом.
Глаза ее распахнулись, и узрела она почти над собой хмурую черную конскую морду.
Морда недовольно раздула ноздри, оскалила длинные желтые зубы и коротко всхрапнула.
– Но, балуй, бусурманское племя! – сурово попрекнул морду тот же самый залихватский голос. И тут же деловито продолжил:
– Чего везем, чего прячем, жить хочем?
В неярком свете ноябрьского полдня поверх недовольной морды сверкнул изогнутый породистый клинок.
– Чё рассялись, мужичьё! Давай, вываливайся! – поддержали его не такие лихие, но так же брызжущие воодушевлением голоса слева и справа. – Карманы, пазухи выворачиваем, помощи не ждем! Разбойники!.. Ограбление!.. Ну, наконец-то!!!
Серафима, стараясь не выдать не приличной моменту дикой радости, отвернулась, поднесла пальцы к губам, чтобы подать условный сигнал под названием «свист» следующей в глубоком тылу группе поддержки и… не смогла открыть рот ни на миллиметр. Ириска!!!!!!
Свирепые, отчаянные, а временами просто жуткие, быстро сменяющие друг друга и соответственно озвученные гримасы девушки под мешками заставили отшатнуться даже лошадь. И привлекли внимание ее пассажира.
– Ой… А чё это, девка-то у вас бесноватая, что ли? – с опаской отодвинулся он подальше вместе с седлом.
– Да нет, здоровая в городе вроде была… – упустил шанс воспользоваться единственным оружием устрашения Журавель.
– Это ты ее, атаман, лошадём своим заморским напугал, – завистливо заржал кто-то впереди. Один тут, один там, двое слева, один справа. Пятеро. Счастливое число.
Минуты через три-четыре-пять максимум Спиридон с гвардейцами будут тут и без моего посвиста, и нас можно будет поздравить с почином. Значит, надо просто продержаться три-четыре минуты. Минуты две из которых уже прошло.
– В бочках чего везем? – посчитал ниже своего достоинства реагировать на комплимент атаман, и перенаправил внимание на мужиков. – В мешках? Под досками чё спрятали?..
Острым концом сабли он поддел шапку мужичка пониже, и та слетела в замерзшую грязь.
– Не спи, лапоть, шевелись, доставай добро, а то за ней и голова покатится!..
– А, могеть, у них и нетуть ничего? – с сомнением глянул на атамана горбоносый грабитель в новой барсучьей шапке.
– Да как так нетуть, – передразнил его всадник. – Всё у них есть! Я этого длинного жука знаю – он в Соломенниках чуть не первый богатей: у него две коровы, овец десяток, да дом на два этажа!
– Там не два этажа, там чердак с окошком! – возмущенно поднял голову Журавель и тут же получил кулаком в ухо.
– Поотпирайся мне еще тут, куркуль! Червень сказал «два», значит два!
– А две коровы – разве много?! – не унимался обиженный не столько кулаком, сколько несправедливостью мужик.
– Много! – нагло заржал атаман. – У меня-то вообще ни одной нет!
– Кончай болтать! Кажь добро, пока цел! – злобно сверкнув единственным оком, замахнулся на него мечом другой разбойник. А на девицу в телеге обратил внимание высокий блондин в черном валенке. Или в сером лапте – смотря с какой стороны посмотреть.
– А ты чё тут развалилась, как на печи? – состроил зверскую рожу и продемонстрировал огромную шипастую палицу он. – Вылазий, отдавай чего ценного есть! Деньги, кольца, серьги, еще чего?
Царевна, печально мыча и не спуская с физиономии выражения безнадежного кретинизма, неуклюже выкопала себя из-под мешков и тяжело перевалилась через край телеги на землю. Минута?
Не прекращая бессловесно жаловаться на жизнь, она повернулась лицом к возу и стала один за другим брать мешки, которыми укрывалась, и тщательно и очень медленно выворачивать их, долго вытрясая каждый перед окружившими ее двумя бандитами. Те провожали каждое ее движение алчными взглядами, словно ожидая, что вот-вот из мешка посыплется доселе незамеченное несметное мужиково богатство.
В это время двое других пеших грабителей были заняты перетряхиванием всего содержимого телеги вместе с крестьянами.
– Как следует ищите! Эти бараны деньги так хоронят, что нормальному человеку ввек не догадаться! Доски поднимайте, доски! – мучительно переминаясь в красном седле, командовал атаман, похоже, больше привыкший сидеть на стуле, чем на лошади, и готовый с превеликим удовольствием в любую минуту этого коня променять на самую неудобную табуретку. Но атаман верхом на табуретке и атаман верхом на коне – две вещи, сравнению даже не поддающиеся, и поэтому он терпел. Ноблесс оближ…
– Да давай их порешим к веряве! – отшвырнув в придорожную поросль последний валенок, раздражено воззвал к несправедливости толстогубый и толстомордый разбойник. Второй злобно махнул огромным кулаком и попал Журавелю в скулу. Мужик, не проронив ни звука, кубарем отлетел под ноги своей лошадке. Драчун заржал.
– Знаю я ихнего брата! Сдохнут, а не скажут, где деньги! Ищите, ищите!.. – сквозь стиснутые зубы ожесточенно процедил атаман. Еще две минуты?
Жестом фокусника, готовящегося достать из развернутого носового платка договор со швейцарским банком, царевна повернула заплатанную рогожу так, эдак, сикось-накось, и еще раз – в обратном порядке.
– Чё ты пылишь, дура, чё пылишь?!.. – не выдержал разбойник с мечом и свирепо рванул из рук царевны седьмой, но не последний мешок. – Ценности давай!
Его соратник в это время был занят протиранием кулаками запорошенных мелкой землей глаз под подобающий аккомпанемент слов и выражений.
Серафима неспешно и со вкусом промычала «сам дурак» и принялась за следующий номер программы – загадочные жесты руками. Еще минута. НУ ГДЕ ИХ НОСИТ?!..
– Чё ты мне тут граблями машешь, чучело! – продрал, в конце концов, замусоренные очи обладатель палицы и сразу же перешел к операции возмездия. – У-у-у, убил бы!..
«И что тебе мешает?» – издевательски и абсолютно безнаказанно промычала жертва, но бандиту провокации и не требовались.
– А ну, снимай тулуп, идиётина! Чё под низом прячешь, кажи! – ухватил он ее за воротник и попытался запустить руку за пазуху. Ах, так…
Скорбно сморщившись, царевна затрясла головой, прикрыла грудь руками и несколько раз потыкала пальцем в кусты.
– Чеканутая, а стешняется, – загоготал меченосец. – Иди, она тебе покажет, чего прячет! А потом и я погляжу! Жертва энергично закивала и замычала в неистовом одобрении.
Воодушевленный таким поворотом событий, разбойник ухмыльнулся, подхватил с телеги палицу для солидности и, не выпуская воротника из кулака, потащил добычу в укрытие. Оказалось, что прятала Серафима засапожный нож.
Но, вопреки данному обещанию, разглядывать его бандит не стал, потому что, едва скрывшись из виду многозначительно гогочущего товарища, быстро и тихо перешел в лучший из миров.
Нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу и заинтересованно поглядывающий в вечнозеленые и вечноколючие заросли меченосец к удивлению своему увидел, как из-за веток выглянула сумасшедшая девица в расстегнутом тулупе, начала было призывно разматывать свою юбку странной конструкции, успешно дошла до третьего витка и вдруг пропала.
Это таинственное исчезновение явно требовало дополнительного разбирательства, тут же решил он, беззаботно оставил меч на телеге, и уверенной поступью направился в умелые руки поджидающей его Серафимы.
– Э-э-эй, куда это они все? – ревниво прекратили выворачивать карманы угрюмо нахохлившихся побитых полураздетых мужиков двое пеших разбойников. – Чё это они там делают?!
– Ищите, ищите! Я сам погляжу! – обрадованный возможности если не развлечься, то отвлечься от нелегкого труда грабителя, атаман объехал телегу, остановился у куста и пару раз махнул по веткам кривой саблей, осыпая землю дожем хвои. – Козяпка, Обкунь, кончай возиться, вылазь!
Из-за кустов донеслось протяжное мычание, сопровождающееся странной возней.
– Оглохли, паразиты? – сердито рявкнул атаман, явно не склонный поощрять непослушание в рядах, рубанул ни в чем не повинное зеленое насаждение и направил коня вперед.
И тут же из-за кустов в сторону трофейного скакуна полетел в вихре тесьмы и кистей, рассыпая искры, пылающий фиолетовый шар.
Конь взвизгнул в панике, отпрянул, смятенно взвился на дыбы, и вдруг рванулся вправо и понесся по лесной дороге так, словно зловещий кусок портьеры преследовал его на всем скаку.
И оставил позади себя в корявой колее красное седло, кривую саблю, лук в позолоченном колчане со стрелами, и ошарашенного, оглушенного, ошеломленного седока.
Но не успели оставшиеся грабители прокомментировать сиё забавное и ожидаемое уже три дня явление, как из-за кустов, без тулупчика и без юбки, но в мужских штанах и сапогах, выскочила сумасшедшая девка, перемахнула через беспомощно возящегося на земле атамана и запрыгнула на телегу.
Почуяв недоброе, позабыв про побитых, полуголых мужиков, разбойники дружно схватились за палицы.
– Эй, ты куда?!
Их любопытство было тут же удовлетворено: в руке девахи сверкнул оставленный Обкунем меч.
– Ах ты, зараза! – взревел толстомордый. – Ну, ты у меня щас получишь! Клёшт, обходи ее сзади!..
Но какую бы стратегию оставшиеся бандиты не избрали, воплотить они ее все равно бы не успели: неравный бой закончился скоро и болезненно. И даже возвращение в вертикальное положение атамана не уравняло шансы: к тому времени, когда он точно определился, что перед ним сражаются не девять человек, а трое, двое из них уже лежали под телегой обезоруженные, а его драгоценной персоной азартно занимались так и недограбленные до конца крестьяне.
Но, как бы увлеченно ни подошли к своей задаче мужики, через двадцать минут уже все трое изрыгающих проклятия грабителей были крепко связаны новыми сыромятными ремнями, телега и ее груз собраны заново и готовы к продолжению пути.
– Чем бы им рот-то заткнуть? – поискал глазами вокруг коротышка.
– А ессё у тебя… дятька Фуравель… ивишки ошталишь? – вернулся тут дар речи к Серафиме.
– Точно, девонька! – согласно хмыкнул мужик и полез в дорожную сумку. – Понравились?
– Шлов… нет…
– Это я приспособился сам делать. Жена у меня шибко говорливая… Но сладкое любит.
– Хитрый ты мужик, дядька Журавель, – рассмеялась царевна и утерла рукавом тулупчика липкие губы.
– Сметливый, – криво улыбнулся опухшей физиономией высокий крестьянин.
– А чего ж вы, если такие сметливые, деньги этим… не отдали? Лучше, что ли, чтобы они… вот так вот вас?..
– Ну, во-первых, не на них работали, – начал загибать пальцы коротыш, которого звали Цапель. – Во-вторых, они бы всё одно не поверили, что мы им отдали всё…
– Да деньги-то мы бы им, может, и вручили… – многозначительно прищурился Журавель. – Только денег-то у нас и не было. А вот чего другого им подарить – так это нет уж, накося выкуси, душегубское отродье.
– Но вы же морковку продали, и свеклу? Разве не за деньги? – недоуменно уставилась на него Серафима.
– Раньше и тебе бы, девонька, не показали, а сейчас, так и быть, скажем наш секрет, – заговорщицки оглянулся на навостривших уши бандитов низкорослый мужичок.
– Смотри, – благоговейно проговорил Журавель, отвернулся и почти через минуту извлек откуда-то из дебрей своего костюма белую латунную цифру восемь. – Чудо… Поглянь-ка… Так жмешь – светится… А так – тухнет… А еще другая загогулька есть – так от той тепло, как от печки, только извиняй, я уж ее тебе не покажу – больно хорошо спрятана.
– И у меня такие же, – гордо сообщил Цапель. – Шибко весчь пользительная, и всего за три мешка моркови и три – свеклы! Вот повезло, так повезло!.. Дома народ пачками ходить глазеть будет! Обзавидуется, продать попросит, ан нет, не тут-то было. Самому надоть.
– Три мешка – это тьфу, – горячо подержал его Журавель.
– Не три, а шесть, – поправила его Сенька.
– И шесть мешков – это тьфу, – не уступил высокий мужик. – Главное – польза.
– И что, вправду всем такие… загогульки… иметь бы хотелось? – медленно, с расстановкой уточнила царевна.
В голове ее также медленно и с расстановкой стал зарождаться очередной гениальный план.
– Ясен пень – всем! – хмыкнул коротыш.
– Потому что, какой же… – начал говорить и испуганно осекся Журавель. – Скачут!.. По дороге скачут!..
– Опять смертоубийство начнется! – побледнел Цапель и нерешительно потянулся к хозяйственно погруженной на воз разбойничьей палице.
– Если это скачут те, на кого я думаю, то начнется обязательно, – зловеще сообщила всему Белому Свету Серафима, но, вопреки угрожающему заявлению, меч в руки не взяла, а вместо этого вперила их в бока и встала в боевую стойку жены, встречающей среди ночи подгулявшего супруга.
Пятеро всадников и один конь без седла в поводу галопом вылетели из-за поворота и едва не затоптали замершую в ожидании развития событий компанию.
– Вашвысочество!..
– Серафима!..
– Прости!..
– Заблудились!..
– Там развилка была!..
– И телега тоже проехала!..
– А пока спохватились, что это не ваша…
– Пока разобрались…
– Она вообще пустая была…
– Старика со старухой напугали…
– А что у вас тут случилось?! Серафима, словно дивясь необъяснимому, хмыкнула и покачала головой:
– Вы ни за что не догадаетесь…
* * *
А вот и их резиденция, век бы ее не видеть, а потом еще два с половиною.
Серафима перевела вороного коня шатт-аль-шейхской породы под красным седлом с рыси на шаг, вытянула шею, выглядывая охранника у ворот, в чьи обязанности входило эти самые ворота не только охранять, но и открывать особо важным персонам вроде нее, но безрезультатно.
Минуту спустя она с сожалением вспомнила, что парнишка на воротах был отправлен добровольцем в охототряд Лайчука, после чего почетная обязанность открывания ворот царства Костей номер один возлегла на плечи того, кому это было больше всех надо. И сейчас больше всех это было надо ей.
Вздохнув и философски пожав плечами, она спешилась перед огромными кованными решетчатыми створками и стала в быстро сгущающихся ноябрьских сумерках играть в интересную игру «найди на ощупь на той стороне решетки два острых конца проволоки и размотай ее».
Отделавшись всего тремя уколотыми пальцами и обогатив фольклор страны Костей на несколько вычурных выражений, она всем телом налегла на правую створку, уперлась в булыжник ногами, поднатужилась-поднапружилась…
Несмазанная, наверное, лет десять железяка, ревматически обвисшая на перекошенных ржавых петлях, недовольно скрежетнула спросонья и со скрипом подалась.
Проделав проход в чугунном заграждении равный по ширине самой толстой части вызволенного из разбойничьего плена караканского коня и ни сантиметром меньше, Сенька провела, чтобы не сказать, протиснула его во двор, и хотела уже было закрывать границу городской управы на замок, как вдруг от уличной стороны пустой будки часового отделилась темная зловещая фигура.
И, размахивая длинными, болтающимися на ветру рукавами и тяжело пританцовывая, двинулась к ней. Рука царевны застыла на полпути к рукоятке меча.
– Спокойной вам ночи, приятного сна! Желаю увидеть осла и козла! Осла до полночи, козла – до утра! Спокойной вам ночи, приятного сна!.. – дребезжащим тенорком продекламировал незнакомец на ходу, приближаясь к ней замысловатыми зигзагами.
Серафима, позабыв про ворота, тихонько хохотнула, склонила голову набок, и стала ждать продолжения культурной программы вечера. Та не замедлила последовать.
– Эката, мэката, чуката, мэ. Абуль, фабуль, гуманэ. Экс, пукс, пуля, пукс – нау! – восторженно сообщил неизвестный и сделал попытку закружиться на одной ноге вокруг своей оси.
Но то ли ось неожиданно сместилась, то ли ноги его были уже не те, что лет –сят назад, но странный гастролер, не завершив и половины оборота, покачнулся, сделал безуспешную попытку удержаться вертикально по отношению к земной поверхности, и не смог.
Царевна сообразила, что падение номером предусмотрено не было, и поспешила прийти артисту на помощь.
С мостовой двора из бесформенной кучи заплатанного тряпья, служившего ему одеждой, на нее жалостно глянул сухонький лысый дедок с грязной спутанной пегой бородёнкой.
– Ты кто таков будешь-то? Откуда?
– Кальмары привыкли умирать молодыми, – сдержанно и скорбно сообщил он куда-то в пространство сразу, как только его единственная зрительница наклонилась над ним и протянула руку.
Но помощь принял и, кряхтя и охая, перевалился сначала на бок, потом встал на колени, и только после этого, опираясь нее всем своим весом пера, поднялся, покачиваясь, на ноги.
– По пустыне раскаленной караван идет огромный… – сразу затянул он с подвываниями, едва заметно покачиваясь в такт, но царевна не дала ему углубиться в приключения шатт-аль-шейхского суперобоза.
– Как хоть звать-то тебя, старче? – с невеселой усмешкой поинтересовалась она, в глубине души не очень рассчитывая на ответ. По крайней мере, адекватный. Но, к своему удивлению, его получила.
– Я – голуб сизокрылый, – старик оставил на время стихи в пользу прозы и несколько раз взмахнул руками, иллюстрируя сказанное.
На птичку получилось похоже не слишком, скорее, на огородное пугало, приготовленное на выброс, но царевна не стала придираться к мелочам.
– Ты имеешь в виду, голубь? – уточнила она.
– Нет, я имею в виду голуб, – не уступил тот. – Дед Голуб моё имечко нареченное. Городской блаженный я.
– И чего тебе здесь надо, птица певчая? И впервые за десять минут дедок не нашелся сразу, что ответить.
Он безнадежно вздохнул, ссутулился, понурил голову и, наконец, проговорил:
– В городе говорят, что вы детишек бездомных к себе берете… Кормите, поите, угол предоставляете, где голову преклонить… Так я подумал: старый, он всё одно что малый… Дома у меня нет. Родных тоже. Работник из меня уже никакой. Раньше хоть на базаре подавали – горбушку ли сухую, картошину ли гнилую – всё пропитание… А теперь людям самими плохо живется. Да и базара уж несколько месяцев как и в помине нет. У одних торговать нечем, у других – платить. Терпел, терпел я… Да уж чую – кончается мое терпение. Вместе со мной… А деваться мне некуда. Серафима усмехнулась.
– Для блаженного что-то уж ты больно здраво рассуждаешь, орел. Самозваный сумасшедший виновато потупился.
– И блаженный из меня – тоже как из соломы кочерга… На голодное брюхо какое ж блаженство? Голова ясная-ясная, как бокал хрустальный… И только одна мысль в ней… Ни за что не догадаешься, какая… Так что, осталось мне только его добросердечному высочеству из Лукоморья пожалиться. Но уж если и он откажет…
Дед смолк, не договорив, вытянул откуда-то из глубин своего клифта носовой платок в заплатах, протер глаза и тоненько высморкался.
«Его добросердечному высочеству из Лукоморья для полного счастья и гармонии сейчас не хватает только городского сумасшедшего. Для пары. Рыбак рыбака…» – вздохнула царевна, потянула за повод коня и сочувственно похлопала по костлявому плечу утонувшего в омуте отстраненного безмолвия старичка.
– Эх, ты… Голубь шизокрылый… Симулянт.
– Я не симулянт, я лицедей, – нарушил молчание чтобы обидеться, дед.
– Какая разница? – искренне удивилась она и махнула рукой в сторону парадного управы. – Пойдем, орнитоптерий… Угол тебе искать, питье и пропитание. Как заказывал. Куда тебя еще девать?
Чтобы в добавок в детскому дому основать еще и дом престарелых, одного экспоната было маловато, да это и не входило в планы Серафимы.
А, поскольку, по личному признанию Голуба старый и малый – одна сатана, то и разместить его, по крайней мере, для начала, она решила в детском крыле.
Под неодобрительный взгляды матушки Гуси со помощницами она передала отставного блаженного в санобработку дядьке Дяйтелу, единственному мужику в их команде, подхватила насупленных женщин под ручки и вывела в коридор.
Едва за ними захлопнулась дверь, как, не дожидаясь приглашения высказаться, с видом наседки, под крыло которой пытаются засунуть хорька, возмущенно вскипела матушка Гуся.
– Ваше высочество! Так ить нельзя же так! Совсем нельзя так никак!
– Это почему? – остановилась и непонимающе нахмурилась Серафима.
– Так ведь вы ж его к дитям нашим поселить хотите, а он есть ни кто иной, как псих сумасшедший! Они ж его задразнят! Загоняют! Замордуют!
– А вы на что?
– А что мы его – защищать должны супротив наших ребятишков? Да ить он же ненормальный!
– Норма – это всего лишь аномалия, поразившая большинство, – примирительно пожала плечами она и торжествующе оглядела ошарашенные лица женщин – очевидно, пораженных новизной предложенной концепции.
Спеша встретиться с Иваном и Находкой, она не стала дожидаться начала философского диспута на эту тему, и с пулеметной скоростью протараторила заключительную часть представления нового постояльца:
– Значит, зовут его дед Голуб, он лицедей, и будет жить, есть и пить здесь, с детьми, потому что он тоже сирота и больше деваться ему некуда. Вопросы есть? Нет? Ну, я поскакала!..
Воспитательницы проводили взглядами, наполненными глубокой задумчивостью удаляющуюся вприпрыжку фигуру и, за неимением поблизости другого авторитета, обернулись к матушке Гусе.
– А кто такой… «лицедел»?..
Вихрем домчавшись до парадной лестницы, царевна подхватила оставленный и стены мешок с дареным благодарным крестьянством новеньким овчинным тулупчиком и парой валенок и, перескакивая через две ступеньки, заторопилась наверх.
– Стой, Серафима! Давай, помогу!
– Кондрат? – обернулась она. – Ты откуда здесь?
– Курьером пришел, мясо доставляли, – устало улыбаясь, вслед за ней по гладким серым мраморным ступеням поднимался гвардеец. – Только что сдал. Завтра в шесть обратно. И тут Сеньке в голову пришла очередная гениальная мысль.
– Слушай, ты у Находки уже был? Солдат смутился.
– Н-нет… еще…
– Понятно. Тогда сразу второй вопрос. Когда в последний раз ты ей что-нибудь дарил? Кондрат на мгновение застыл, потом встревожился:
– А ей что-нибудь нужно? Что ж она сама не сказала? Я бы…
– Тоже понятно, – хмыкнула царевна. – Ничего ей не нужно. Ей нужно твое внимание.
– Да? – поразился солдат.
– Да, – заверила его Серафима.
– А… ты ничего… не путаешь?.. Именно… мое?..
– Нет – на первый, и да – на второй вопрос. И по сей простой причине вот это всё хозяйство, – она развязала и протянула мешок парню, – ты сейчас пойдешь и преподнесешь ей. В подарок. От своего имени. И не вздумай впутывать в это дело меня. Третий тут лишний.
– Что это? – заглянул он с подозрением и нерешительно сунул руку вовнутрь, и подозрения его только усилились, когда пальцы мягко коснулись чего-то большого и лохматого.
– То, что больше всего надо любой девушке. А именно, еще один медведь, – озорно ухмыльнулась Сенька. – На, держи. Можешь посмотреть. И, кстати. Раз уж ты к Находке идешь, скажи, чтобы она… когда вы наговоритесь, я имею в виду… шла в кабинет Ивана – поговорить надо на тему государственной важности. И сам, если не слишком устал, можешь подходить. Ладно?
– Л-ладно… – рассеянно кивнул гвардеец, озадаченно разглядывая обновки «соломенниковского от кутюр».
– И запомни. Подарки женщинам надо дарить даже тогда, когда им ничего не надо, – мудро изрекла на прощание она и налегке поскакала дальше.
* * *
Дверь в спальню без предупреждения отворилась, и в проеме возникли очертания двух фигур. Один – дядька Дяйтел со свертком нового постельного белья в руках, а второй…
– Народ! Новенького привели! – первый заметил входящих Снегирча.
Непроницаемая куча-мала ребятишек, склонившихся в несколько ярусов над чем-то завлекательным на полу, моментально рассыпалась на составляющие, и в сторону гостей как по команде повернулись четыре десятка любопытных лиц. Четыре десятка ртов приоткрылись, готовые выкрикнуть приветствие новому или старому приятелю, потом приоткрылись еще больше, и еще больше, и еще…
– А… это… он – новенький? – первым пришел в себя Кысь и неуверенно, словно подозревал взрослых в какой-то непонятной, но ехидной и неумной шутке, ткнул пальцем в деда Голуба.
– Он самый и есть, – дядька Дяйтел с кривоватой усмешкой кивнул в сторону ничуть не заробевшего старика. – Спать он будет вон на той кровати в углу. А звать его…
– Да знаем мы, как его звать! – снисходительно выкрикнул лопоухий мальчишка из задних рядов. – Это же дурачок постольский, его все знают!
– Умалишенный!
– Чокнутый!
– Ну, значит мы с вами, ребятушки, одинаковые, – светло улыбнулся дед Голуб, просияв ликом и лысиной, взял из рук Дяйтела одеяло, простыню и подушку, и стал неспешно пробираться меж кроватей к указанному месту упокоения старых костей.
– Это почему мы одинаковые? – обиделся лопоухий. Остальные насторожились.
– Да это потому, что не тот настоящий дурак, кто дурак, а тот настоящий дурак, кто дураку это скажет, – ласково глянул на мальчика дед, подмигнул лукавым глазом и вдруг удивленно остановился на полшаге.
– А это что тут у вас такое на полу валяется?
– Не валяется, а лежит, – сурово поправил его Кысь. – Видишь ведь, под ней моя подушка подложена. А на полу она затем, чтобы всем хорошо видно было. Книга это из потайной библиотеки. Иван-царевич Лукоморский разрешил под мою ответственность на ночь взять, картинки поглядеть.
– Ты, дед, такую, поди, в жизни не видал! – хвастливо задрал нос лопоухий.
– Такую, может, и не видал… – пробормотал Голуб. – А что за книга-то такая знаменитая?
– «Приключения Лукоморских витязей»! – тоненьким, но гордым голоском отвечала девочка с короткими косичками. – С цветными гравюрами!
– Надо же, – уважительно покачал головой старик. – Слыхать про такую – слыхал, а читать не доводилось. Толпа малышни благоговейно притихла.
– Так ты… правда… читать умеешь? – недоверчиво прищурился на него Снегирча.
– Умею, – со скромным достоинством подтвердил дед. – А хотите, я вам почитаю?
– ХОТИМ!!! – взорвалась спальня фонтаном восторженных воплей и подушек.
И когда взволнованные воспитатели во главе с дядькой Дяйтелом через пару минут прибежали во всеоружии разнимать предполагаемую потасовку, пока она не переросла в смертоубийство, то к величайшему своему изумлению застали они гробовую тишину, прорезаемую только негромким надтреснутым завораживающим тенорком деда Голуба:
– …"Да не за то мое сердце болит, краса-девица Милорада Станиславовна, что отринула ты меня неглядючи, а за то оно страдает-плачется, что считаешь ты меня головорезом бесчувственным, а у меня ведь душа нежная, натура ласковая. Я за всю свою жизнь пичуги малой не напугал, мухи не обидел», – говорил королевич Елисей, с укоризной покачивая головой. Голова принадлежала давешнему синемордому урюпнику…»
Когда через три часа голосу деда Голуба уже не мог помочь даже заботливо вскипяченный и заваренный Мыськой травяной чай, бестселлер века был аккуратно закрыт, застегнут, завернут в простыню Кыся и с почестями уложен на подоконник.
А старик, наконец-то, дошел до своей кровати, сопровождаемый восторженной ребятней.
Стелить постель ему не пришлось – за него всё старательно, хоть и косо, сделали его почитатели.
– Ложись, ложись, деда, – стащила с его ног опорки Воронья.
– Спи, отдыхай, – дал тумака его подушке, чтоб стала попышнее, Векша.
