Текст книги "Узлы"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Шагая рядом с начальником, Васиф все не мог сосредоточиться на его отрывистых фразах. "Махмудов, – так назвал его Амирзаде. Уж не родственник ли этому типу из отдела кадров? А что... Похож. Такой же. Смуглый, чуть расплющенный, как у старого боксера, нос. И губы мясистые, как у Гамбера Махмудова. Похож. Только этого не хватало. Ну и везет мне..."
Спутник что-то вежливо спросил у Васифа.
– Да, да... Простите, вы не родственник заведующего кадрами?
Махмудов покосился на него.
– Двоюродный брат. Что, похож, да? Все говорят – похож.
– Очень. Как одно лицо.
Махмудов неопределенно хмыкнул. "А черт с ним. Что мне, наследство с ним делить, что ли... Бывают же и у родных братьев характеры разные. А этот – двоюродный".
– Вот эта скважина с июля прошлого года дает около сорока тонн в сутки.
– Я когда-то верил, так и будет.
– Вот видите, как любят у нас говорить – все мечты сбываются.
– Да. Главное сделали вы. А я... Просто радуюсь, что снова здесь.
Через час Васиф уже сам проверял штуцеры скважин, почти на всех диаметр семьдесят миллиметров. Почему? Хотел было спросить об этом у Махмудова, но что-то остановило его. А вдруг не так поймет, подумает, что показать хочу себя. И все-таки не сдержался:
– Мне кажется, для таких продуктивных скважин слишком велик диаметр штуцеров.
Гамза Махмудов понятливо кивнул:
– Был уже разговор об этом. Пытались уменьшить. Ничего не получилось. Большое сопротивление пласта.
– Понятно, добыча в общем растет.
– Я понимаю, что вас беспокоит.
Показалось Васифу или начальник в самом деле посмеивался в усы, прощупывая новичка.
– Хорошо. Я постараюсь отрегулировать штуцеры, – холодно сказал Васиф.
И тут же пожалел. Какого черта лезу со своими замечаниями. Мог бы сделать все без болтовни. Язык мой – враг мой.
– Желаю успеха, – Махмудов пожал плечами, – с сегодняшнего дня это ваше дело.
Дальше они шли молча, разговор не клеился.
Было уже что-то похожее, было, – подумал Васиф. – Разнобой шагов. Молчание спутника. Штуцеры.
Вспомнил.
Сураханы. Тридцатые годы. Если бы можно было выкинуть из памяти. Но такое не выкинешь. Да, в Сураханах это было. С этими же проклятыми штуцерами. Он тогда тоже проверял диаметры... Пятнадцать – двадцать сантиметров. Скважина давала шестьдесят – семьдесят тонн нефти. Забегал тогда, испугался. Знал: если выжимать из скважины сверх нормы, давление упадет. Побежал к заведующему промыслом. "Надо уменьшить диаметры, начальник!" Тот отмахнулся. Все знали – к правительственной награде представлен заведующий. С трибуны такую добычу обещал! Газеты шум подняли.
Чуда ждали. А скважины были старые, хоть и лозунги развесили на алых полотнах с такими высокими процентами, что глаза на лоб лезли. А добыча не росла. Васифа заведующий, конечно, и слушать не стал. Что тогда знал Васиф? Кипятился, доказывал, на рожон лез. Все зря. Тогда решил действовать на собственный риск.
В тот день, возвращаясь с работы, встретил секретаря поселкового Совета. Тихий такой, обходительный был человек. "Как дела, дорогой?" спросил он Васифа. Ну, Васиф ему и выложил все. Они как раз мимо одной из таких скважин проходили.
– Вот здесь. Снизил выход нефти вдвое. Теперь спокоен.
Секретарь изумленно остановился.
– Как это "снизил добычу"? Ты что, шутишь? Это... это... Да за такие дела, знаешь, никому не поздоровится. Мы боремся за каждый килограмм нефти, а он... "снизил добычу"!
– Правильно! Я уменьшил диаметр штуцеров, чтоб спасти не килограммы тонны нефти! Это практикуется и у нас, и в Америке.
Секретарь озабоченно оглянулся, пододвинулся к Васифу.
– В Америке, говоришь? А не поймут ли это как преклонение перед авторитетами буржуазной науки?
Васиф рассмеялся. Схватив секретаря за рукав пальто, подтащил к заасфальтированной площадке.
– Смотрите! Вот это, допустим, труба, по которой поднимается нефть, он ткнул конец ржавой проволоки в нефтяную лужицу и присел на корточки.
Видимо, оба они, тыкая пальцами в асфальт под ногами, представляли забавное зрелище.
– Эй! Что вы тут, клад нашли, что ли? – окликнул Васифа знакомый бурильщик.
– Нет, дорогой. Занятие по техминимуму. Спасаю честь научных авторитетов, – откликнулся Васиф.
Он не успокоился до тех пор, пока не объяснил бывшему зоотехнику принцип работы штуцера.
Уже прощаясь с Васифом у развилки дороги, секретарь помотал головой:
– Смотри – будь осторожен. Как бы чего другого не подумали люди...
И снова штуцеры. События повторяются, есть в них какая-то злая похожесть.
Не должно быть. Время не то. Не может быть, не может...
– Вы что-то сказали? – спросил Махмудов, обернувшись.
– Нет, нет. Кто это стоит там, у будки?
Человек в стеганке обернулся, прищурил светлые и без того узкие глаза, неуверенно пошел навстречу.
– Узнаешь?
Он стянул кепку, и над высоким лбом вздыбилась тугая копна волос.
– Мустафа?
Они молча обнялись. Махмудов терпеливо ждал в стороне, постукивая веткой по трубам, сваленным у стен будки.
– Я сейчас! – обернулся Васиф к Махмудову. – Знакомьтесь, Мустафа, сын Мустафы, – представил он друга.
– Значит, и вы друг Мустафы?
– Во-первых, он наш.
– Ничего подобного, он наш.
Мустафа и Гамза Махмудов улыбнулись, переглянувшись. Васиф понял и смутился: они-то ведь давно работают вместе.
– Смешно, да? А я его столько времени не видел! В Раманах еще мальчишками дружили. В городе жили по соседству. И здесь, в Кюровдаге, встречались – я тогда на заочном учился, – скороговоркой объяснил он Махмудову.
– Ну, вы тут поговорите, я пошел.
Обняв Васифа за плечи, Мустафа повел его в будку.
– Подожди, я сейчас машину вызову.
– Кто у вас тут гаражом командует? – спросил Васиф.
– Не знаешь? Он тебя еще возил. Лазым...
– Смотри! Мне здорово повезло! Все друзья оказались рядом.
– Тебя только не хватало. И ты пришел. Теперь нас не согнешь. Сила! Он поднял большой палец правой руки.
– Девять лет назад этот парень подсмеивался надо мной. Я, бывало, размечтаюсь о будущем Кюровдага, а он ворчит: "Так говоришь, как будто в этой забытой богом степи все уже есть, только завгара не хватает". Выходит, прав я был...
– Хороший парень. Машины любит и знает. И звать его Лазым – нужный человек.
Васиф оглядел комнатушку – промазученные скамьи, рассыпанные по дощатому столу костяшки домино, чайник на плите. Все знакомое, родное до боли, от прокуренрых, захватанных занавесок до портрета Ленина – кто-то пристроил к раме пушистую сосновую ветку.
Под окном просигналила машина.
– Поехали! Я тебе сейчас устрою экскурсию.
Надо отдать должное, Мустафа оказался отличным гидом. Он рассказал Васифу о перспективах газа в химической промышленности. О том, что в республике намечено производство каучука из этилового спирта.
Мустафа волновался, рассказывая, торопился выложить все. И о матери своей, об общих знакомых, и о поездке в Москву на выставку нефтяной промышленности.
– Представляешь? Нейлоновые, капроновые платья... Меховое пальто. Думаешь, из хлопка или шерсти, да? А обувь из кожи, да? Нет. Все из газа! А мех знаешь какой, от настоящего не отличишь! Своими руками трогал!
"Эх, где сейчас старый чабан? – подумал Васиф. – Его бы на эту выставку".
– Прости, я заговорил тебя, да? Целую лекцию выдал. А ведь от тебя это. Когда-то, признаюсь, ты мне казался фанатиком. Заболел я Ширваном, теперь сам могу часами говорить! Ну, извини.
– Что ты! У тебя здорово получается. Сразу видно секретаря парторганизации. Не ошибся? Ну, вот видишь.
– Стоп! Приехали!
Отпустив машину, Мустафа свернул к неказистому дощатому бараку.
– Я живу здесь. Прошу...
Васиф протестующе поднял руки.
– Спасибо. Я как-нибудь... Я завтра зайду.
– Почему завтра?
Васиф замялся – знал, у Мустафы дети, неудобно как-то с пустыми руками. Мустафа понял.
– Оставь, не на банкет зову. Свои люди. Не зайдешь – обижусь.
Он взял его за руку и потащил за собой. Жил Мустафа тесновато. Жена, двое детей, все в одной небольшой комнате: На стенах самодельные полки для книг. Три металлические кровати, старинный, под самый потолок шкаф. В углу торжественно поблескивал полированный новый приемник, рядом детский велосипед. На столе, заставленном всевозможным инструментом, стояла незаконченная модель планера, под чугунным утюгом досыхали крылья. Пахло подгоревшим столярным клеем, резиной.
– А ну, изобретатели! Расчистить взлетное поле! – весело скомандовал Мустафа.
Мальчик лет семи и девятилетняя девочка осторожно принялись за уборку. Планер перекочевал на одну из кроватей, а крылья вместе с утюгом – на приемник. Ни мать, ни отец не вмешивались в суету ребят. Видно, здесь умели уважать дело каждого, независимо от того, большой он или маленький. Расчистив "взлетное поле", дети с помощью матери быстро превратили его в умело сервированный стол, ничего не забыли, вплоть до салфеток, С застенчивой улыбкой входили они в комнату то с тарелками, то с вымытой зеленью. Васифа тронуло, с какой радостной готовностью помогали они матери, как исподтишка поглядывали на занятого разговором Мустафу – все ли сделано как надо, доволен ли отец...
Васиф мысленно увидел себя ровесником этого смуглого, синеглазого "изобретателя". Нет, он был другим, неловким и застенчивым. Стоило прийти гостю или незнакомому человеку, Васиф предпочитал отсиживаться в темном углу или под кроватью. Никакие уговоры не могли заставить его сесть за стол со всеми вместе. Как сердилась и смущалась мама, когда его подолгу уговаривали в гостях выпить хоть стакан чая, взять яблоко или печенье. И потом уже, будучи взрослым, он все не мог до конца избавиться от застенчивости. От людей, конечно, уже не прятался, но и сейчас далеко не всегда приходило чувство внутренней легкости, раскованности.
А здесь, в темной комнатушке Мустафы, в лукавой перестрелке ребячьих глаз, ему вдруг стало удивительно спокойно.
Схитрил Мустафа, звал просто "перекусить", а на самом деле здесь все было готово к приему дорогого гостя, "запланирован" даже шашлык из осетрины, который великолепно приготовила Наргиз.
"Наверно, Акоп предупредил", – подумал Васиф.
– Давно не ел такой рыбы. Спасибо, спасибо, хватит, – он сделал попытку отодвинуть свою тарелку, но Наргиз и слушать не стала.
Мустафа снова наполнил бокалы вином.
– Что ж, просто грешно не выпить... Такая рыба!
– Кушай, дорогой. Не хватит, сам на Куру пойду, принесу еще.
Жена рассмеялась, достала откуда-то из-за шкафа голубой сачок для ловли бабочек, протянула Мустафе:
– Вот тебе и сеть!
Как выяснилось, в доме всегда посмеиваются над Мустафой, когда речь заходит о рыбе. На книжной полке у Мустафы хранится целая серия "методических пособий" рыбаку-любителю. На шкафу – набор удочек, накидок, даже высокие резиновые сапоги. Вот только рыба не ловится. Чем больше инструкций читает Мустафа, тем незадачливей рыбацкое его счастье.
– Один раз папа принес ма-а-аленькую рыбку! – серьезно заметила Сона. И вытянула перед собой мизинец.
– Рыболов-теоретик! – рассмеялась Наргиз, подвигая мужу наршараб густую острую подливу из сока граната.
А Мустафа, шлепнув по спине давящегося от смеха сына, сконфуженно пробормотал:
– Ничего. Я еще завалю вас рыбой.
Выпили, разговорились. Как ни хотелось Васифу вспоминать прошлое, не мог он отмалчиваться с Мустафой. Вкратце рассказал обо всем и не сразу заметил внимательный, настороженный взгляд за спиной приятеля.
– Дядя, – не сдержался Гюндюз, – а в Севастополе, когда вы воевали, вам орден не дали?
Мустафа с женой переглянулись, нахмурились. Васиф притянул мальчишку, обнял за острые худенькие плечи.
– Орден, говоришь?..
– У папы знаете сколько орденов? И здесь и здесь, – он хлопнул себя ладошкой в грудь. – А у вас?
– Долго рассказывать. Нет у меня сейчас орденов! Где-то в сейфах лежат мои ордена. Но... верь мне, – он заглянул в лицо Гюндюзу, – трусом я не был.
– Иди, друг, иди, – Мустафа проводил сына за дверь, вернулся к столу. А если не ждать, пока их тебе на золотом подносе принесут? Нужно обратиться в республиканский военкомат, в Москву... Надо же что-то делать!
– Не стоит. Не буду никогда я выпрашивать награды... И не морочь себе голову моими заботами.
Васиф поднялся. Наргиз сердито дернула мужа за рукав, тот обернулся удивленно. Она опустила глаза, покраснела и как-то порывисто встала рядом с Васифом.
– Не умеем хитрить. Вы не сердитесь на Мустафу за этот разговор. Нет у него такой привычки в душу человека лезть. Просто любит вас. Ждал, много рассказывал мне про вас. Поэтому заговорил об этом... А вам больно, вижу. Я уже ему всю ногу отдавила. Он спрашивает и спрашивает. Пожалуйста, не уходите так... сразу.
Искренность ее порыва, какая-то размашистая прямота обезоружили Васифа. Отступило накатившее было чувство одиночества. Он оглянулся. Мустафа возился над патефоном. В комнате зазвучала нежная жалоба тоскующей Нигяр. Васиф поближе сел к столику с пластинками, задумался. И никто не спрашивал его больше ни о чем. Он слушал и не противился светлой грусти, проникающим в сердце зовам любви.
– Нравится? – шепнула Наргиз.
– Очень. Сколько раз там... я мысленно слушал эту мелодию. Устанешь рубить стволы, привалишься к кедру спиной, закинешь голову. Облака за ветви цепляются. Небо чужое какое-то, серое. А где-то в тебе Нигяр поет.
– О чем вы там шепчетесь на диване? – ворчливо спросил Мустафа. Хочешь, я "чабани" поставлю? Со-на! Где Сона? Давай.
По комнате разбежалась, рассыпалась дробь нагары*. Тонкие смуглые ноги девочки ворвались в быстрый ритм. Вот на лету она схватила, нахлобучила на голову старую ушанку брата, лихо взмахнула свежеобструганной палкой.
______________ * Нагара – бубен.
Мустафа, отбивая ладонями такт, толкнул плечом Васифа:
– Видал дочь?! Гроза всех здешних мальчишек. Планеры делает. На кукол не реагирует. А пляшет как, а?!
Он и сам не выдержал, выскочил в узкий круг, замер перед дочерью, раскинув руки, как большая, приготовившаяся к рывку птица. Лихо сверкнули глаза девчонки, так же грозно поднялись плечики. Вдруг присела, замахнулась палкой под ноги отца, он ловко перескочил раз, другой. И вот уже оба пошли по кругу в суровом ритме старинного мужского танца. Васиф видел, как вздрагивали кудри девочки, как напрягались маленькие бицепсы. Казалось, каждая клеточка ее существа отзывается, вибрирует под воинственные звуки бубна.
Это было редкое, удивительное зрелище – отец и дочь танцевали на равных, одинаково страстно и серьезно, и даже Наргиз, подавшись вперед, сидела напряженная, взволнованная.
Но вот девочка замерла перед Васифом, натянутая как струна, вскинула вверх руки-крылья и пошла вкруг него боком, грациозно пригнувшись. Под ситцевым платьем резко обозначились худенькие лопатки.
Васифу очень не хотелось портить танец. Но не мог он, не мог не ответить на вызов девчонки... Скинул ботинки, оттеснил плечом Мустафу и пошел за ней послушно, напряженно.
Около шестой буровой впервые зацвел куст сирени. Розоватые грозди тяжелели, наливались голубизной вопреки горячему ветру, пыли, жгучим лучам солнца. Надо было видеть, с какой любовью ухаживали нефтяники за этой первой в степи сиренью. Даже поток глинистого раствора, что выходил из скважины, отвели подальше. Специально канаву рыли. В жару, когда вяло опадала листва с куста, делились с ним последним запасом воды. В небольшую тень забегали отдохнуть и, прикрыв глаза, жадно вдыхали нежный, странно беспокоивший аромат, – он подавил даже запах нефти и теперь, к великой гордости нефтяников, царствовал безраздельно над всеми привычными запахами.
Буровая стояла на крайнем участке первого промысла. Васиф часто заглядывал сюда. Но не благоухание же сирени привлекало геолога...
Фактически то, что притягивало его сюда, не входило в круг его служебных обязанностей. Его дело сдать буровую. И все-таки, делая крюк, он приходил почти ежедневно, озабоченный, отдыхал в тени сирени и, кажется, ни разу не увидел красоты ее цветенья. Один из бурильщиков как-то заметил Акопу, кивнув в сторону геолога:
– Стоит ли класть повязку на здоровую голову?
– Не спеши с выводами. Этот человек знает, что делает. Сейчас ему дороже всего эта буровая. А то, что ходит, приглядывается, – пусть.
Васиф и впрямь стал здесь совсем другим человеком. Ни одного воскресника не пропустил, даже эту будку строил вместе со всеми, потом еще штукатурить помогал. Когда рыли неглубокий фундамент, натолкнулись на каменную глыбу. Как ни бились, не удавалось сдвинуть с места вросший в землю ноздреватый валун. Подкапывали вглубь, пытались разбить кувалдами – все зря.
Однажды у камня остановилась Сима, замерщица, постучала каблуком ботинка, зачем-то нагнулась, покачала головой.
– Смотрите, осторожней. Тут обязательно змеиная нора есть. Змеи делаются злые, если растревожить их.
Вокруг рассмеялись: "Нашла чем пугать". А Тазабей, которого хлебом не корми, дай только поспорить, вышел вперед, прошелся вокруг камня.
– А что... Кому смешно, пусть на деле докажет свою храбрость. Ну?
Шутки стихли. Как завороженные следили за Васифом, – он, не обращая внимания на разговор, шарил под камнем, рукой прощупывал его границы.
– Вас, товарищ геолог, наверное, интересует возраст камня? – не без ехидства спросила Сима. – Вы, геологи, ничего вокруг себя не видите, кроме, как у вас называется, "данных"...
– А что здесь еще интересного? – сухо отозвался Васиф.
Сима на секунду смутилась, но ей явно доставляло удовольствие поддразнивать этого замкнутого человека.
– Как что? Валун. Лучше бы взяли кувалду да помогли рабочим. Или вы змей собираетесь изловить? А?
Васиф выпрямился, стегнул девушку взглядом. Однако промолчал, сдержался, – она так мило улыбнулась ему. Наверное, померещилась ему насмешка... Да к тому же есть доля правды в ее словах. Почему бы ему не испробовать свои силы. Он спокойно обернулся к Симе:
– Ну и язычок у вас, не хуже змеиного может ужалить....
Он поднял кувалду и, кивком попросив рабочих отойти, размахнулся. Камень, гулко охнув, раскололся на две половины. Их выкорчевывали ломами, лопатами, наваливались всей тяжестью на подсунутые под камень поленья.
– Спасибо, геолог! Здорово ты его...
Сима как премию выдала – одарила его такой откровенно нежной улыбкой, что Васиф покраснел, спрятался за спины рабочих. Напрасно поднималась она на носки, пытаясь высмотреть его в кругу людей, возившихся у расколотого валуна.
Каждый день заезжал Васиф на почту в Али-Байрамлы, но ответа из института, куда обратился с просьбой выдать копию диплома, все не было. Сегодня, приехав в город, он рассказал об этом Балахану. Тот недовольно покачал головой:
– Почему раньше молчал? В институте был?
– Был. Ждал. Секретарша говорит, нет ректора, и все.
Балахан нажал какую-то кнопку, придвинул к себе телефон.
– Соедините с ректором индустриального института. Алло? – Голос его стал густым, сладковатым, с чуть слышимыми интонациями интимности. – Да, да!.. Учился вместе со мной. Вполне проверенный. Да, да... Прошу вас, не затягивайте.
В тот же день Васифу выдали копию диплома, и он успел сдать документы в отдел кадров Министерства нефтяной промышленности. Уже сбегая по ступенькам громоздкого, мрачноватого здания, он подумал, что надо поблагодарить Балахана. Кто знает, сколько бы тянулась эта волынка.
Он вернулся на третий этаж, но Балахана не было.
– Совещание в Совмине, – не глядя, бросила секретарша с капризным, под густой челкой лицом.
Васиф, не спросив разрешения, придвинул к себе один из городских телефонов.
– Алло? Кто говорит? – пропела трубка. – Это я, Васиф.
– А-а-а, здравствуйте.
– Извините, Назиля-ханум, я не узнал вас сразу. Как вы живете?
– Спасибо. Однако вы могли бы справляться об этом почаще!
– Где Балахан? Не знаете? Пожалуйста, передайте ему, – диплом я получил. Все в порядке. Хотел поблагодарить его, если бы не он...
– Заходите к нам, Васиф. А что? Нет, заходите. Сами всё и скажете ему... Он сейчас вернется. С минуты на минуту. Не заставляйте женщину долго просить вас...
– Да, но... Мне надо вернуться ночным поездом.
– Какие пустяки! – рассмеялась Назиля. – Уедете завтра утром. Слава богу, машина есть.
– Но...
– Никаких "но". Если не придете, мы с Балаханом обидимся.
– Хорошо. Иду.
Добрался он быстро, на такси. Впуская его в дверь, Назиля удивленно и как-то беззастенчиво разглядывала гостя. Как он был не похож на того увальня в серой шинели, каким запомнился ей в первый день знакомства. Перед ней стоял невысокий, стройный мужчина в элегантном темно-синем костюме. Под белоснежным воротничком сорочки модно, широким узлом, повязан галстук. И эта седина на висках... Нет, что-то неуловимое преобразило этого простоватого человека.
– О-о-о, Васиф!.. – простонала она своим низким красивым голосом. – Как вы изменились! Честное слово, встреть я вас на улице, не узнала бы. Вы не представляете, как я рада!
Она повела его в гостиную, на ходу отбирая у него толстую папку. Вгляделась в тиснение серой кожи, спросила вдруг резко:
– Серая папка? Что в ней? Почему серая?! Ах, вы тоже привыкли уже таскать папку, как типичный бюрократ.
– Документы же некуда...
– Да, понимаю, – она как-то брезгливо швырнула папку на диван. – Просто не люблю я эти папки. Каждый завмаг сейчас носит. Не поймешь, где управдом, а где ученый. И почему серая? Не подходит к костюму.
– Я понимаю, вы хотите сказать, что эта папка скорее подошла бы к старой солдатской шинели. Да? – Он поклонился ей с нарочитой покорностью и посмеиваясь. – Обещаю учесть. В следующий раз постараюсь подобрать костюм под цвет папки. Но и вы... обещайте мне не напоминать о прошлом.
– Садитесь, садитесь! – Назиля подвинула ему кресло и села напротив, вытянув длинные, стройные ноги в тонких чулках.
– Ну как дела? Вас, наверное, уже заметили, не обошли вниманием?
– Не жалуюсь. Дело не в этом. Просто жизнь стала полной смысла. Я ведь люблю свое дело. И не боюсь сказать, что... – он слегка запнулся, счастлив.
Назиля уже без кокетства взглянула на него, будто кто-то стер с лица ослепительную улыбку, постоянную готовность чем-то восхищаться, и оно стало вдруг проще, беспомощней.
– "Люблю, счастлив"... – повторила она слова Васифа. – Раньше и я так думала. Но жизнь все решает по-своему. Ведь и вы, наверное, считаете меня очень счастливой женщиной. А сколько подруг не скрывают своей зависти. "Ах, как ты устроилась! Тебе так повезло!" Кто знает, что у Балахана нет времени голову почесать. Мы не видимся иногда целыми днями. И бывает, – она нагнулась к Васифу, влажно блеснула глазами, – бывает, ненавижу все это. Комнаты, ковры, сервизы. Места себе не нахожу. Все думаю, думаю...
Она заговорила вдруг нервно, отрывисто.
– Нельзя быть средним в жизни. Нельзя, чтоб в тебе поровну замесили жадность и добро. Иногда думаешь о себе: я неплохой человек, я не делаю никому дурного, а что пользы? Дурного не делаешь, но видишь, как делают это другие. Видишь и помалкиваешь! И совесть твоя делается как резиновая перчатка. На любую руку... Нет, так долго нельзя...
О чем она? – думал Васиф. Что это ей вздумалось говорить вдруг о таких высоких материях, как совесть, долг, характер?.. Неужели за этим гладким, безмятежным лбом могут ворочаться такие сложные мысли? Просто намолчалась тут одна в своей полированной клетке. И вот теперь изливается. А вдруг они не поладили с Балаханом? Нехорошо мне ее жалобы слушать.
– Вам бы, наверное, на работу лучше устроиться. А так... Одной, конечно, скучновато.
– На работу, – Назиля поморщилась. – Ну... Служить под чужим началом? Потерять свою свободу? Я и без того немного... Ну, как бы вам объяснить... Кокетливая улыбка вновь заиграла на ее оживившемся лице. – Замужество вообще лишает нас, женщин, свободы.
– Я бы этого не сказал.
Васиф украдкой посмотрел на часы – надо бы к тете успеть.
– Как? Вы разрешите своей будущей жене работать?
– Конечно.
– А может быть, вы уже приглядели невесту? Если не секрет...
– Нет, не успел.
Назиля погрозила ему пальцем. Только сейчас Васиф заметил, что она слегка косит, но это не портит ее, наоборот, придает какую-то прелесть живому, изменчивому лицу. "Странно, – подумал он. – Какая-то непостижимая смесь жеманства, фальши с искренностью. Ведь явно ограниченный человек, откуда же это стремление разобраться в житейском лабиринте? Говорит со мной так, будто всю жизнь мы знали друг друга. То на "вы", то на "ты".
Назиля, видимо, по-своему истолковала задумчивость Васифа. Закинула ногу на ногу и будто не заметила, как высоко откинулась пола халата.
Васиф поднялся, отошел к окну.
– Где же Балахан?
– Подожди, придет, никуда не денется. Тебе скучно со мной? Я не умею занять тебя? Да? Ах, что проку в пустых разговорах. Давай лучше закусим.
– Спасибо, я недавно ел.
– Тогда выпей немножко. Настроение поднимется.
– Дождемся Балахана.
Она захлопотала у серванта, словно боялась, что он уйдет и она снова останется одна с надоевшим попугаем, с собственным отражением в зеркале, которое она так любила разглядывать раньше.
– Ничего не будет, если без него выпьешь, мир не рухнет. Эх, Васиф, хороший ты человек, но есть в тебе что-то такое...
Она поставила перед ним вазу с яблоками, хрустальную стопку, бутылку армянского коньяка. И, конечно, забыла начатую фразу.
– Извините, Назиля-ханум. Не могу один.
– Ну рюмочку! За мое здоровье. И откуда в тебе все эти старомодные приличия? Вот Балахан совсем другой. Вполне современный человек. Ты думаешь, я уверена, что он сейчас на совещании в Совмине? Эх, Васиф... Наивная душа. Я бы тебе рассказала одну историю... Да боюсь, на ногах не устоишь от удивления.
– Расскажите, – он прошел за ней на кухню. Назиля опустила голову, все в ней выражало колебание: приподнятые плечи, бегающий взгляд, рука, бездумно ввинчивающая в стол хрустальную стопку.
Даже под слоем пудры было видно, как побледнела вдруг Назиля, жалко, виновато улыбаясь Васифу.
– Нет, не сейчас. Сейчас нельзя, невозможно.
Ему стало не по себе. Какие признания застряли в ее горле? Что это всерьез или игривость скучающей женщины? А может, она относится к нему с нежностью сестры? Но он-то, Васиф, не может смотреть на нее иными глазами. Для него Назиля – будь она даже писаной красавицей – была и останется женой двоюродного брата. Сам черт не разберет этих женщин. Не поймешь, не уловишь грань между искренностью и притворством.
– До свидания. Я пошел, – крикнул он ей уже от двери. – К тете должен успеть. Оттуда позвоню Балахану.
Назиля вышла следом на лестничную площадку, болтая как ни в чем не бывало:
– Будете в городе, заходите, непременно заходите к нам. Считайте, что наш дом – ваш дом.
Она протянула ему розовую ладонь. Теплые, нежные пальцы тихонько погладили его руку.
– Непременно, – почти прошептала она.
Сбежав по ступенькам, Васиф обалдело помотал головой. Только руки коснулась – как пламенем обожгла. Вот тебе и жена халаоглы... Счастлив ли он с ней?
Кто знает...
Ночевал он у тетки. Здесь уже привыкли к его неожиданным наездам, улеглось и волнение первой встречи. Все вошло в колею. И случалось, тетушка Зарифа так же ворчала на Васифа, как и на остальных членов семьи. Может быть, поэтому из всех домов, где встречали и провожали его обязательной фразой "наш дом – твой дом", именно здесь ему было легко и непринужденно.
Но в последнее время, когда, казалось, судьба перестала подбрасывать ему испытания, когда работа целиком поглотила все помыслы и не было повода сомневаться в успехе, он вдруг затосковал.
Каждый раз, приезжая в город к тетушке Зарифе, он к вечеру вдруг стал исчезать из дому. Причем делал это, как мальчишка, несмело, смущаясь от неизбежного вопроса: "Ты куда, Васиф?"
– Не знаю... Так, пройтись, я скоро вернусь, – отвечал он, ненавидя себя за проклятую стеснительность, за нелепые, будто извиняющиеся слова.
Часами простаивал он в темных углах улицы, прятался за столбы и в тени подъездов, наблюдая за пассажирами четвертого автобуса. И каждый раз, когда приближалась машина, сердце его начинало так стучать под ребрами, словно готово было выскочить. Раньше он понятия не имел, откуда приходит и куда уходит автобус номер четыре. Это его просто не интересовало. А теперь он весь маршрут и все остановки знал не хуже регулировщиков. И если случалось на улице встретить эту машину, он, как доброго знакомого, провожал ее взглядом, пока она не скроется за поворотом.
"Осел, – думал он о себе. – Почему тебе кажется, что ты, дожив до седых волос, должен отчитываться за каждый шаг? Старческое любопытство тетки кажется тебе едва ли не ответственностью за твою судьбу... Осел... А сам-то ты знаешь, куда тебя вынесут ноги в этот дождливый вечер? Знаешь, отлично знаешь! Это как наваждение. Если бы тебе наглухо завязали глаза, ты, как слепая собака, придешь к той же остановке на проспекте Нариманова. Ты будешь торчать здесь до последнего автобуса. Будешь умирать и воскресать от каждой встречной, отдаленно напоминающей Пакизу. Будешь стыдиться водителей и кондукторов, которые наверняка уже приметили тебя. Где ты, Пакиза?"
Неужели его величество случай, воспетый и превознесенный романистами, не распахнет однажды створки автобуса, не вынесет в потоке пассажиров ту единственную, которая подарила муку и радость ожидания. Как чуда ждал он случайной встречи в этом огромном городе.
Он научился издалека различать приближение автобуса номер четыре по звуку мотора, узнавать в лицо многих пассажиров этого маршрута. Ему иногда казалось, что и они знают его тайну – сколько можно прятаться за газету?
Как-то Васиф допоздна, до последнего рейса простоял на остановке около дома Пакизы. Ее не было ни в одной из машин. Может быть, Пакиза приехала на такси? Кто знает...
"Эх, Васиф, Васиф! Не видать тебе, наверное, Пакизы, как собственный затылок. Но ты сам приговорил себя к ожиданию.
Где ты, Пакиза?
Сколько можно ждать тебя, Пакиза?
Эх, Васиф, Васиф, – подсмеивался он над собой, – сколько мук приносят робость и гордость. И почему ты вместо того, чтобы торчать этакой неотъемлемой достопримечательностью перекрестка, не можешь просто постучать в ее дверь? Почему? Вот в кармане адрес и телефон... Впрочем, однажды он позвонил. "Алло? Я слушаю, – теплый голос Пакизы прозвучал, казалось, совсем рядом. – Алло... Кто это?"
Почему он промолчал тогда? Не нашел слов? Или вдруг показался нелепым, ненужным и этот звонок и ожидание? Не ему принадлежала ласковость ее голоса, не ему. Наверное, не его звонка ждала она у телефона.
В следующий свой приезд он позвонил в институт. "Она на лекции... Через полчаса..." – ответили в деканате.
"Сегодня обязательно! Сегодня! – решил Васиф. – Так дальше продолжаться не может". Он почти бегом добрался до остановки.
В последнее время один вид автобуса номер четыре вызывал в нем тоску. Вон, остановился и отошел. Поравнявшись с Васифом, машина фыркнула, выпустив струю отработанного газа, будто в насмешку: "Огонь давно погас, бедняга, но ты тешишься его теплом!" С какой-то беспощадной неумолимостью шли и шли мимо тяжело припадающие на один бок автобусы. Нет... Нет... Снова нет. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Васиф обернулся. Немолодой лейтенант милиции почти не скрывал своего подозрительного любопытства. Васифу стало не по себе. Дожил, уже милиция приглядывается. Может, думает, по карманам шарю в толчее. Он поспешил уйти, не дождавшись очередной "четверки". Шел и боялся оглянуться. Шел и клял себя, набирался решимости остановить первое встречное такси, убраться подальше от этой улицы, остановки, от любопытных взглядов. Но пока теплилась в душе хоть маленькая надежда...
