Текст книги "Узлы"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Где, отец, где?
– ...Один балкон на солнце смотрит, на другом всегда прохладно. Телефон дома есть у него. Иди к промтоварному магазину. Прямо напротив. Там покажут.
– Спасибо, отец. Задержусь, наверное, у них. Ничего? Можно это?
Старик открыл рот, удивленно поморгал глазами.
Только на улице Васиф понял, каким нелепым показался дежурному его вопрос. Кому объяснить, что только время вытравит привычку к определенному режиму.
Вот и промтоварный магазин. Спрашивать не пришлось. Он уверенно шел на голос Акопа, услышанный через распахнутое окно.
– Гостя позднего примете? – крикнул Васиф с порога.
– Входите! – вежливо отозвался Акоп.
– Не узнал?
– Да... Кажется, где-то видел.
– Наверное, у бэбэ.
Этого слова оказалось достаточно.
– Мама! Мама! Скорей! Посмотри, кто пришел!
Он сделал несколько шагов навстречу и остановился, не сводя глаз с сияющего лица Васифа. Вразвалочку засеменила из кухни старушка.
– Тетя Сирануш! – не выдержал Васиф, схватил легкую, морщинистую руку, подошел к Акопу. Не было обычных объятий, поцелуев, и даже тетушка Сирануш не успела всплакнуть – так неожиданна была эта встреча.
– Девять лет, – изумленно, словно все еще не веря своим глазам, произнес Акоп.
– Выглядишь ты молодцом, – Васиф хлопнул друга по могучим плечам.
– Да и ты...
– Большие университеты прошел, Акоп. Почти как Максим Горький.
"Поредели когда-то густые жесткие вихры Васифа, едва прикрывают просвечивающую лысину. Костистый какой-то стал, широкий в плечах. И скулы под глазами резче обозначились. И эта желтизна в лице. Да... Нелегкие, видать, были дороги".
"Как старят Акопа морщины на лбу. У него виски словно пеплом присыпало. Когда виделись в последний раз, крепкий был. Обмяк, отяжелел немного Акоп".
Они жадно вглядывались друг в друга, выверяя прожитое, мысленно, с горечью отмечая следы беспощадного времени.
– Да что вы стоите? Как невеста с женихом на смотринах! Садись, садись, Васиф-джан, – засуетилась Сирануш, убирая со стола стаканы с остывшим чаем. – Я сейчас, сейчас...
– Я не вижу Бахши-киши, – осторожно заметил Васиф. Кто знает, столько лет прошло, а Бахши и тогда был некрепок. Сколько ему сейчас, шестьдесят пять... семьдесят?
– Вот и отец. – Акоп заспешил к двери, подставил руку поджарому, костлявому старику. Над его сухим, темным лицом смешно топорщились пучочки белоснежных волос. И только брови, густые, черные, делали его похожим на того молодцеватого, с лихо закрученными усами Бахши-киши, что смотрел с портрета.
Васиф молча обнял старика, и тот вдруг обрадовано и как-то по-детски всхлипнул.
– Дорогой мой... Иланвурмаз... Пришел! Эх, какую совесть надо иметь, чтобы обидеть сына Быглы-ага!
Он посмотрел на Акопа с упреком, словно и тот был виноват в том несправедливом, что случилось с Васифом.
Через полчаса Васиф знал уже все о семье друга. Вопреки обыкновению, как-то легко и просто разговорился с женой Акопа, Женей, чуть медлительной, светлоглазой женщиной. Она была намного моложе Акопа, и во всем ее облике, в неторопливых движениях, в том, как она лукаво и легко подтрунивала над мужем, чувствовалась нерастраченная теплота отношений, сдержанная нежность. Это не часто сохраняется между людьми, прожившими вместе несколько лет... Васиф заметил в открытую дверь спальни, как бережно взял из рук жены Акоп уснувшую дочурку и что-то сказал негромко, отчего Женя покраснела, рассмеялась и не спеша начала поправлять волосы перед зеркалом. Впервые в жизни в душе Васифа шевельнулось что-то похожее на зависть.
– Чего ты уселся? – ворчливо обратился старый Бахши к сыну.
– А что?
– Мать догадливей, вон уже как вкусно пахнет из кухни. Соображать надо. Такой гость...
– Сейчас, отец. Найду что-нибудь.
– Не "что-нибудь", а тутовую давай!
Старик самодовольно крутнул жиденький, прокуренный ус.
Акоп вскочил, удивленно поморгал глазами. В этот миг он показался Васифу таким же застенчивым увальнем, каким был в школе.
– Ну чего ты?
– Сейчас. Что-что, а бутылка "московской" всегда найдется. Тутовую как-нибудь потом добудем. Тебе вообще никакой бы не надо, отец, с твоим здоровьем.
– Давай тутовую!
– Не надо ничего, дядя Бахши, – вмешался в разговор Васиф. – Я рад, что вижу вас здоровым, бодрым.
– Ну, ну... Это само собой. До ста лет, будь спокоен, доживу. Я дело свое знаю, – старик совсем разошелся, – а вот молодежь пошла хлипкая, нерасторопная. Тутовой водки, видите ли, он найти не может. Мы, старики, запасливей.
Он улыбнулся, встал и, расправив плечи, хитро подмигнул Васифу. Нет, годы не тронули его неиссякаемою жизнелюбия, задорного стремления подразнить "мальчишек". Да и весь он был похож на старое, высохшее дерево с узловатыми, выщербленными, но крепкими еще ветвями.
– Я сейчас. Вы у меня сейчас посмотрите! И засеменил из комнаты.
Акоп понятливо хмыкнул. Сирануш замахала руками в ответ на немой вопрос Васифа.
– Такой же! Все такой же, каким был в молодости, – гордый. Удивлять людей любит. Все шутки шутит.
– А что? Значит, душой молод, – заметил Васиф. Бахши вернулся и с гордостью поставил на стол глиняный кувшин в белесом налете паутины.
– Вот. Двенадцать лет хранил.
– Мама же сказала, – улыбнулась Женя. – Подумать только. Двенадцать лет!
– Дорогой Васиф, бог свидетель, берег как зеницу ока в подвале среди инструментов. Все боялся: попадется на глаза Акопу, вмиг разделается. А чем бы тогда я встретил дорогого гостя?
Тем временем Женя со свекровью успели заставить стол шипящей глазуньей, колбасой и маринованными баклажанами – коронным блюдом тетушки Сирануш.
– Садитесь, садитесь. Это только закуска, дорогой, – обратилась Сирануш к Васифу. – Настоящий пир устроим завтра.
Бахши терпеливо ждал, пока Акоп наполнит бокалы. И наконец, строго оглядев близких, сказал:
– Я хочу рассказать интересную историю этой водки. Ты, наверное, не знаешь, Васиф. Она приготовлена из вашего тута. Было у твоего покойного отца дерево. Плодородное на редкость, урожая не соберешь. Он, бывало, смотрит, как мальчишки облепят ветви, и говорит: хоть бы ты, Бахши, что-нибудь придумал... Пропадает сколько. Ну я и набрал однажды ведер десять. А потом дома два кувшина водки сделал. Отец твой покойный не пил ведь... Но я его один раз заставил. Это когда заболел он малярией. Сколько ни лечили, не помогало. И вот взял я, налил в пузырек этой водки, пошел к больному. "Слушай, говорю, Быглы-ага, большие деньги я отдал за это редкое лекарство. Сам профессор сказал: примешь – как рукой лихорадку снимет. Только надо сразу. Раз – и все". Отец твой поморщился. "Не надо, говорит, температура уже падает". – "Что ты, Быглы-ага, – говорю. – Эта проклятая болезнь так просто не оставляет человека. И потом, я столько заплатил! Обижусь". Он поверил. Одним глотком ахнул. И слезы из глаз. А сам мне кулаком машет. Тут хмель его окрутил. Протрезвел, смотрю, не разговаривает со мной. Потом помирились. Но сколько я ни просил, он больше не стал пить. И однажды я разозлился, пристал к нему: "А на свадьбе сына ты что, тоже молоком будешь тосты запивать?" Он подумал и говорит: "Вот этой твоей тутовкой, от которой глаза на лоб лезут... Только, при условии, что ты будешь тамада". Вот поэтому я так хранил эту бутыль. Кувшин цел, а отца твоего нет среди нас... Бахши прослезился, поднял бокал.
– Слава богу, зато ты здесь, Васиф. Сердце мое ныло все эти годы. А сейчас будто занозу вынули. Недаром, значит, берег я эту бутыль.
Они чокнулись.
– Спасибо, дядя Бахши. Двенадцать лет – целая жизнь. Я не знал тогда, почем фунт лиха. А сейчас... Спасибо вам.
Бахши не стал возражать, когда Васиф в третий раз наполнил его бокал. Но Акоп строго посмотрел на отца.
– Хорошо, хорошо. Нечего на меня коситься. Сам знаю, что делаю. А за сердце ты не бойся. Когда человеку весело, болезнь даже из сердца уходит. В такое время оно не остановится, будь спокоен. Стучит, как станок-качалка. Такой день! Единственный сын друга нашелся. Сын Быглы-ага! Эх, что вы, мальчишки, понимаете? Быглы-ага... За ним рабочие в огонь и в воду шли. Он был настоящим человеком. Два лица не имел. И врагам и друзьям прямо в глаза смотрел. Во время армяно-мусульманской резни мы уцелели только благодаря дружбе с ним. В своем доме прятал он меня, очень рисковал. Если бы не он, давно мне в земле гнить. Братьями нас называли. А он мне роднее брата был. Все вы обязаны ему своей жизнью. И я, и ты, Акоп, и дети твои, и Женя.
– Отец, а Женя при чем тут? – рассмеялся Акоп.
– Молчи. Не смей шутить над этим! – гневно накинулся на сына Бахши. Ты лучше скажи: почему до сих пор не искал, не нашел Васифа?
Акоп чуть покраснел, сжал кулаки под подбородком.
– Что? Молчишь?
– Это было невозможно, отец.
Из-под густых бровей старика трезво и зло сверкали прищуренные глаза.
– Невозможно, говоришь? Скажи честно – струсил.
В последнее время старик стал резковат, как-то беспощадно прям в оценках. Вспыхивая, он быстро остывал и виновато заискивал перед обиженными. Переглянувшись с женой, Акоп поторопился заговорить с другом. Незаметно отставив в сторону пустой бокал отца, он поднялся, снял со стены фотографию в рамке.
– Слушай, Васиф, мне иногда кажется, суеверным я стал. Помнишь? Это мы в пионерском лагере снимались. Я потом увеличил сам. Вот, веришь, только недавно смотрел на карточку, вспоминал друзей, Жене рассказывал. Пятеро не вернулись с войны. И ты пропал где-то. А сегодня ты "воскрес". Ну, не чудо, скажи? Почему именно вчера мы здесь, вот за этим столом, вспоминали тебя?
– Вчера и я о тебе думал, Акоп.
– Что ж, выходит, есть от сердца к сердцу невидимая связь? А Мустафу помнишь?
Акоп показал на круглоголового, большеротого мальчишку в тюбетейке.
– Конечно. Как же не помнить "сына революции"? Где он сейчас?
– Здесь, здесь! Секретарь парткома! Мастером работает. Вот обрадуется твоему приезду!
Васиф поднес фотографию поближе к свету, вгляделся в смеющиеся лица мальчишек с пионерскими галстуками поверх безрукавок. Только этот большеротый парнишка серьезен, досталось ему тогда от вожатого – на Шахдаг решил один влезть, волю проверить. Эх, Мустафа, Мустафа – "сын революции".
Отец Мустафы был известным в стране революционером. Шесть лет на поселении в Сибири прожил вместе с политзаключенными. А вернулся – снова начал борьбу. Жена у него была русская, Нина. Она телефонисткой работала. Красивая была у них любовь, говорят. Правда, не пришлось им пожить. Убил его двоюродный брат Абдулали, – хорошо заплатили ему заводчики за голову бунтаря. А через несколько месяцев у Нины родился сын. Она отдала ему самое ценное, что у нее оставалось, – славное имя мужа. Мальчика, как и отца, назвали Мустафой. Нина продолжала дело мужа до самого установления советской власти в Азербайджане. А маленького Мустафу с детства прозвали "сыном революции".
– Все вспоминаешь? – спросил Акоп. – Хорошо, что достойный человек получился из Мустафы. Тянутся к нему люди. Правда, злые языки брешут, что такое отношение из-за дяди. Дядька вроде большой пост в Москве занимает. Известный человек. Но сам Мустафа... Если спросишь об этом самом дяде, буркнет: "Не знаю". И все. Я, конечно, понимаю его. Не из тех Мустафа, что рады сидеть под крылом родственника. Своими силами живет человек. Это честнее, чем прохлаждаться в тени чужого дерева.
– Давай выпьем за Мустафу! – предложил Васиф.
Акоп наполнил бокалы.
– А мне? – несмело спросил старик.
Но Акоп только нахмурился. И Бахши, вздохнув, что-то ворчливо стал выговаривать жене.
– А этого узнал? – Акоп ткнул пальцем в красивого крепыша, что сидел, прижавшись плечом к руке пионервожатого.
– Еще бы! Балахан! Улыбается – рот до ушей. Шустрый был такой, помнишь?
– Ладно. О нем не стоит.
– Почему ты так? Просто счастливым, как говорится, в рубашке родился.
– Ну, счастливым его не назовешь, – Акоп нехорошо усмехнулся.
– Почему?
– Ты что? Не знаешь историю его женитьбы?.. Назиля ему проходу не давала. Сам знаешь, мужчина видный. Это сейчас живот отрастил. А тогда был парень, – девки сохли. Он и не смотрел в сторону Назили! Кого только она к нему не посылала. И родственников, и подруг. И вдруг – мы ушам не поверили женится! Женится на Назиле! Оказывается, он сватов в тот день послал, когда началась война. Отец же Назили тогда в военкомате работал! В общем, цели он своей достиг. Вот ты и четверо, кто не вернулся, вшей в окопах кормили, а Балахан новую квартиру отделывал. Поднимался тесть, тащил зятя. А ты говоришь: "В рубашке родился Балахан". Ну, хватит. Говорить о нем не хочу. Васиф поднялся.
– Не говори плохо о нем. Неприятно мне слушать. Все у тебя какое-то черно-белое. Плохой – хороший.
Акоп тоже встал. Руки его беспокойно заметались по столу, дотрагиваясь то до одного, то до другого предмета.
– Ах, тебе не нравится? А ты заметил, как он моргает глазами, когда произносит сладкие слова? Заметил? Вот каждое такое мигание – ложь, слышишь?
Васиф вспыхнул.
– Нет, нет. Дай договорить. Уж я – то его хорошо знаю. Одна история с алмазным долотом чего стоит. Алмазное долото – дефицит. Без него нет скоростного бурения. Как оно нужно было нам здесь в Кюровдаге! Я специально ходил к Балахану, доказывал. Если б ты видел, как он меня встретил в своем кабинете! Золотые горы обещал! Я вернулся успокоенный, заверил товарищей будет! Время идет – ничего. Ни долот, ни Балахана. Надо мной подсмеиваться начали. Ну мы с Мустафой пошли в ЦК. Сколько бумаги одной на докладные извели. Справились. Добились. Прислали нам долота эти. И вдруг звонок Балахан. С тебя, говорит, бахшыш. Просьбу вашу выполнил... Ну? Как тебе это нравится? На самом деле палец о палец не ударил. Просто учуял, куда ветер подул, и тут же примазался.
– Не знаю, не знаю, Акоп. – Васиф взял себя в руки, погасил вспышку. По-разному говорят о нем. Я вот с ним целую ночь провел. О многом говорили. И на другой день от чужого человека узнал, что матери моей, которая голодала в войну, умирала долго, трудно, только один Балахан помогал. И что бы ты ни говорил, этого я до конца своей жизни не забуду. Не обижайся, Акоп. Такое не зачеркнешь. И учти: сам-то он промолчал, ни словом не обмолвился.
Акоп вяло опустился на стул, махнул рукой:
– Говори что хочешь. Все равно... Впрочем, – он оживился, – верю. Помог. И что промолчал, верю. Но ты пойми. Он поможет только там, где человек не мешает его карьере. Матери твоей он помог. А вот товарищу, который готовится защитить ученую степень, он будет всовывать палки в колеса из страха, что тот в чем-то переплюнет его, Балахана. И так осторожно, не жалея улыбки и сладких слов при встрече, за спиной будет гадить. А вот устроить кого-нибудь на бесперспективную должность – пожалуйста! Путевки в дом отдыха – пожалуйста! Тут он выложится. Чтоб только закрепить мнение: "Ах, Балахан душа-человек! Чуткий, заботливый". Посмотришь – действительно милый человек. Любезный, секретарша платочек уронит – не поленится нагнуться. С вахтером за руку... Про здоровье детей спрашивает. Как тут сопли не распустить? А сердце у него гнилое. Знаю, знаю! Ты готов ему все простить! Как же! Твой дорогой халаоглы!
– Акоп! Я прошу тебя...
Васиф поморщился. Тягостным стал разговор. Он вдруг почувствовал, что устал, устал от сомнений, от попытки разобраться в том, что изменилось здесь в его отсутствие, от неустроенности и ожидания.
Акоп, видимо, что-то угадал в накатившей на товарища меланхолии.
– Хорошо. Молчу. Поживешь, сам увидишь.
Васиф посмотрел на часы.
– Пора... Вон женщины ваши на кухне дремлют. Сбежали от нашего спора. Отдохнуть и тебе пора.
– Ты с ума сошел! Мы не виделись столько лет!
– Меня не пустят в гостиницу!
При слове "гостиница" старый Бахши встрепенулся, постучал по столу костяшками пальцев. – Ты что? Хочешь обидеть дружбу, которую еще деды начали? Да кто тебе позволит в гостинице жить? Слава богу, на квартиру не жалуемся. Дюжину гостей разместим, если надо...
Васиф понял, что возражать не имеет смысла. Акоп распахнул перед ним дверь в маленькую комнату, похожую на номер в гостинице, – кровать, тумбочка с настольной лампой, узкая этажерка с книгами.
– Устраивайся. А с завтрашнего дня у тебя начнется новая жизнь. Пойдем вместе к нашему управляющему, я познакомлю вас.
– Не трудись. Познакомились мы уже. Хуже не могло получиться. Я не сказал тебе там, за столом. Не хотел настроение портить...
Васиф коротко рассказал о случившемся. Акоп задумался.
– Да, нескладно вышло. Ясно. Махмудов виноват. Ну ничего. Увидим. Завтра давай двинемся к Амирзаде. Он поймет. Стоящий человек.
– Ничего себе "стоящий человек", если...
В соседней комнате зазвонил телефон.
– Тебя, – приоткрыв дверь, шепотом позвала мужа Женя.
Васиф сквозь дремоту рассеянно прислушивался к обрывкам разговора.
– Да, да, – бубнил, прикрывая трубку ладонью, Акоп. – Да, здесь. А если завтра, Махмудов? Ну хорошо. Давай. Нет, не спит еще.
Васиф в одних носках подошел к телефону. Уж не в милицию ли вызывает Махмудов? Как неудобно перед друзьями.
– Откуда он узнал, что я здесь?
– Искал тебя долго. В гостиницу уже сбегал. – Акоп положил трубку, зевнул, потянулся.
– Что хочет от меня этот негодяй? Какого черта, ночью покоя не дает?
Акоп покрутил ладонью перед носом ощетинившегося Васифа.
– Э-э-э! О чем думаешь, джан? Человек бегает – хвост трубой... Извиниться перед тобой хочет. А ты заранее в бутылку лезешь.
– Из-ви-нить-ся?..
– Да, представь себе. Управляющий сказал – найди хоть под землей...
Они снова вернулись в маленькую комнату, подталкивая друг друга тумаками, как расшалившиеся мальчишки.
– Слушай, я ничего не соображаю. Откуда другим ветром потянуло? Знаешь, не привык я, чтоб так легко распутывались мои узлы. У меня их уйма, и один другого сложнее.
– Что удивительного? На дворе у нас тысяча девятьсот пятьдесят шестой год. И потом, я ж тебе говорил, управляющий стоящий человек. Это точно. Вспыльчив, правда. И еще эта лиса Махмудов рядом вертится, мутит.
– Давно Амирзаде здесь?
– Сразу после того, как тебя не стало, пришел. Несколько месяцев назад мы его на пенсию проводили. И что ты думаешь? Тосковать начал, худеть, давление поднялось. Плюнул на порошки свои и пошел в министерство. На прежнее место и вернулся. Работяга – поискать таких. Лентяев терпеть не может.
– А ты сам где сейчас?
Акоп напыжился и, выпятив живот, важно прошелся по комнате.
– Не шути. Главный инженер конторы бурения. Как? Авторитетно выгляжу?
Васиф рассмеялся.
– Вы все еще под началом Нефтечалинского треста?
Акоп брякнулся на кровать рядом.
– Вот в этом пока все по-прежнему. Но поговаривают, что скоро отделимся. Новый трест организуют. Ты же знаешь, от Нефтечалов сюда больше восьмидесяти километров. Какое руководство на таком расстоянии? Наши новые участки дают больше нефти, чем все старые промыслы Нефтечалов.
– Здорово!
Однажды Васиф получил двойку по алгебре за сумбурный, но, как ему казалось, принципиально новый способ решения задачи. Возвращая контрольные работы, учитель вызвал его к доске. Васиф блестяще доказал свое решение. И, зачеркнув двойку, учитель вывел Пятерку под столбиками цифр. И, подумав немного, написал: "Исправленному верить".
Вот и сейчас будто кто-то отодвигает, зачеркивает пережитое, размашисто и уверенно предписывая ему, Васифу, "исправленному верить".
– Что ты сказал, Акоп?
– Я говорю, конечно, с тобой тогда поступили сурово, как со многими. Спасибо, цел остался. Но Кюровдаг жил, строился... Вот завтра, если поедешь, сам увидишь, как изменился район. Строится тепловая электростанция открытого типа. Уникальная! Первая в Европе! Филиал нефтяного техникума открылся.
– Потеснили, значит, колхозников? Не протестуют?
– Да как тебе сказать... Важным экономическим центром становится Али-Байрамлы. Ничто не стоит на месте – закон диалектики. А хлопку и отарам промышленность не мешает. Наоборот, вот поставили хлопкоочистительный завод, колхозники довольны. Вроде свое предприятие. Ну, спи. Знаешь, я очень рад, что ты сюда вернулся. Я рад. А ты?
Заснул Васиф или просто не хотел отвечать? Акоп выключил свет и осторожно прикрыл за собой дверь. В спальне что-то сонно бормотала детвора.
5
Это было давно, девять лет тому назад. В один из первых приездов на Ширванскую равнину он впервые близко увидел джейранов. Стройные животные, заметив Васифа, крупными скачками бросились в заросли, – как золотистая молния сверкнула перед глазами.
"Почему эти джейраны бегут от меня? – подумал тогда Васиф. – Я же не сделал им ничего худого. Совсем за другим охочусь..."
Медленно брел он вдоль каменистых холмов, вглядывался в естественные срезы пластов, иногда брал в ладонь сухие комья, растирая их пальцами, принюхивался. Отмечал в блокноте вехи "биографии" здешней земли, ее особенности. И шел дальше.
Совсем недалеко протекала Кура, но места эти, вежами лишенные живительной влаги, были бесплодны. Пересохшими от жажды губами впитывала степь и говорливые весенние ручейки, и лужицы после дождя. Клевер да пырей вот и вся флора Ширвана, где паслись колхозные отары. Чем южнее, тем больше плешины голой выжженной земли, тем чаще, как бельма, пятна соли. То, что не успевало выжечь солнце, слизывал горячий ветер.
Местность эта только в середине прошлого века привлекла внимание ученых. Одним из первых отметил на геологических картах землю Ширвана основоположник кавказской геологии Абих. В начале двадцатого века здесь впервые разбили палатки исследовательские экспедиции Андрусова, Бауэрмана. Наконец в тысяча девятьсот тринадцатом году нефтепромышленники заложили на Мишовдаге две первые буровые, но ни одна из них не дала ни капли нефти. И все-таки наиболее смелые предположения были высказаны Чарноцким, он работал здесь в тысяча девятьсот тринадцатом году, потом восемь лет спустя снова вернулся в Ширван. Только в тридцать восьмом году пробурили первые структурные скважины.
Вот тогда-то и началась на земле Ширвана "геологическая" биография Васифа. Война помешала... С какой жадностью он вернулся сюда в сорок пятом, еще в армейских сапогах, в гимнастерке. Однажды – он часто потом вспоминал об этой встрече – они как раз готовились к бурению разведочных скважин. С рюкзаком за плечами Васиф возвращался с участка, куда вот-вот должны были подвезти оборудование. Где-то за холмом пела свирель, лениво тявкали собаки. Васиф поднялся на пригорок и увидел стадо овец. Под тенью чахлого куста отдыхал чабан, – это он выводил грустную и какую-то бескрайную, как сама степь, мелодию.
Васиф спустился с пригорка и направился к пастуху. Чабан улыбнулся, привстав навстречу, и -Васифа поразили его зубы – крепкие, один к одному, как на рекламе лучшего зубного порошка. Темное лицо все в глубоких морщинах – лицо старого, выросшего под степным солнцем человека.
– Здравствуй, отец!
Глаза чабана с живым интересом обшарили Васифа. Он подвинулся, уступая кусочек тени.
– Добро пожаловать. Почему я тебя раньше никогда не встречал? В этих местах нет человека, чей отец или дед был бы мне неизвестен. Ты, наверное, приезжий?
– Верно. Из Баку я.
– Из Баку? Вот оно что! – В глазах его вспыхнуло беспокойство. – Зачем пожаловал? К добру ли?
– К добру, думаю, – серьезно ответил Васиф. – Геолог я. Нефть здесь ищем.
– Вон оно что! Так бы и сказал сразу. Нефть, значит, ищешь... Я уже знаю, вы здесь землю дырявите, трубы опускаете. Сын говорил. Недавно из армии вернулся. К вам на работу тянется. Как, по-твоему, хорошо это? – Он придвинулся ближе к Васифу, заглянул в лицо. – Прадеды наши и деды от земли кормились. Отары пасли. А он на сторону идет. К добру ли? Кто знает о нефти? Кто видел эту вашу нефть? Труд сына пропадет даром.
– Есть, отец, нефть. Точно есть.
– Э-э-э – Увидеть мазут еще не все. Чего много слов на ветер бросать. Я помню, еще во времена Николая к одному хозяину пришел человек, назвал себя инженером... – Старик долго раскуривал трубку. Когда он втягивал воздух запавшими щеками, резче обозначались широкие скулы, темные впадины висков. Наконец он выдохнул густую струю дыма, удовлетворенно зажмурился. – Пришел, значит, и говорит: под твоим хлебным полем море нефти. Целая гора денег бери сколько хочешь. Буровую только надо поставить. Ну, хозяин чуть не спятил от радости. Дал деньги. А инженер пробурил метров десять, привез тайком нефть в мехах, слил в скважину. Хозяин увидел, совсем потерял голову. Четыре барана зарезал, пир устроил. А инженер – никакой он не инженер был мошенник, еще денег просит. Хозяин последнее не пожалел, отдал. А тот, не будь дурак, взял деньги и скрылся. Был такой случай у нас, был. – Старик выбил трубку, сказал глуховато: – Ты не думай, что тебя обидеть хочу. Просто к слову пришлось. А в общем, честно сказать, не верю я... Шума много, а толку на медяк.
– Как вам объяснить? Есть наука... Люди, которые научились видеть далеко под землей.
– Вон оно что! – Старик зацокал языком, покачал головой. – Я слышал, что есть люди, которые знают и то, что делается на небе. Но они хоть видят небо, луну, звезды... А как можно видеть, что делается там, под землей? – Он ткнул трубкой себе под ноги. – Не верится что-то... Помню, я был еще мальчишкой, на верблюдах привезли сюда в степь всякие машины. Ковыряли бедную землю, да так и ушли ни с чем. А это знаешь сколько денег стоит, везти на верблюдах инструменты?!
– Время идет. Неглубокие скважины нам для опытов нужны были. Сейчас глубокие начнем бурить. Есть здесь нефть, есть. Через несколько лет не узнать будет этих мест. Город вырастет.
– Дай бог! – Старик тяжело вздохнул, что-то буркнул приткнувшейся у ног собаке, и она, вильнув хвостом, послушно затрусила по полю, с лаем сгоняя отбившихся от отары овец. – Сын вот вернулся из армии, Поспорили мы с ним вчера. Я сказал, смотри, не найдешь нефть – ничего не получишь к свадьбе. А будет нефть – большой шашлык за мной. Сколько хочешь гостей зови! Так я ему сказал.
– Ну, можете уже сейчас баранов откармливать. Выиграет сын.
– Дай бог.
– Конечно, дай бог, как говорится. Но Ширванскую равнину изменят люди. Знаменитое место будет.
Упрямая уверенность Васифа удивила чабана. Он не по возрасту легко поднялся, сдвинул на брови папаху.
– Эх, дорогой мой... О чем говоришь?.. Одни ядовитые змеи живут здесь. Мы привычные, а ты смотри берегись.
Он вытащил из хурджина большую пиалу и пошел к овцам. Васиф смотрел ему в спину, уже тяжеловатую, но все еще прямую, смотрел и представлял, как ловко еще вскакивает он в седло, как пружинисто, ровно пройдет при случае десятки километров и этими вот большими, жилистыми руками помогает овцам при окоте. Чабан скоро вернулся, протянул пиалу Васифу:
– Пей, сынок. Вы там в городе привыкли к кипяченому. Сырое молоко полезнее.
Васиф приник к чаше, да так и не оторвался до последнего глотка.
– Спасибо. И правда, вкусное у вас молоко. Ничего, здесь и нефть будет отличная. Вот увидите.
Пастух покачал головой, но спорить не стал.
– Хорошо говоришь ты. Но... пока нефтью и не пахнет, а ты уже прибыль считаешь.
– Поверь, отец, не зря считаю. Многие тайны этой земли мы уже разгадали. Вулканы начали исследовать. Особенно нас интересует Гыздаг.
– Гыздаг? Гыздаг давно успокоилась. Еле дышит, как больная старуха. Хоть и называется "Девичьей"...
– Нас интересует лава последнего выброса.
– Ну что ж... Вы, молодые, по-своему хозяйничаете. А для нас Гыздаг последнее пристанище дочери чабана. Так рассказывают старики.
– Какой дочери чабана?
– Разве не знаешь легенду о Гыздаге? – спросил вдруг чабан. Он уселся на траву, набил трубку самосадом. – Слушай. Старики говорят, что девушка, чьим именем названа гора, была удивительной красоты, что, когда весной она приходила в степь, цветы раскрывались ей навстречу, сами тянулись к ее рукам. Трава, примятая пробежавшими джейранами, поднималась ей навстречу. Здесь однажды встретил ее бекский сын. Много красавиц погубил распутник и теперь вот увидел крестьянскую девушку, красивую, как утренняя заря. Почувствовала она неладное, побежала через степь, и, защищая ее, мягкая трава превращалась перед молодым беком в колючки. Ветер с силой обрушил на преследователя тучи песка, но и это не остановило злодея. Из последних сил карабкалась девушка по склону горы, сердце вот-вот выскочит. Но он быстрее бежит, еще немного – схватит за косы. Взбежав на крутой утес, она бросилась вниз. Обагрились кровью острые выступы скал. Разгневанная гора с грохотом раскололась, поглотив бекского сына. С той поры дымятся ее склоны, а иногда плеснет из трещин горячей лавой. Народ назвал гору Гыздагом – Девичьей горой.
Старик умолк, прикрыв глаза сухими, темными, как жухлый лист, веками, не поймешь, дремлет или смотрит в далекое далеко.
– Спасибо за рассказ, отец, – поднимаясь, негромко сказал Васиф. Похоже на легенду о Девичьей башне. Послушаешь красивые, сказки, а за ними горькое, такое безрадостное прошлое наших женщин.
Вдалеке залились лаем собаки, чабан насторожился.
– Ну... Да будет легким твой путь. Будем живы – встретимся. Рад буду увидеть тебя на свадьбе сына. Придешь?
– Конечно. – Васиф поднялся, взвалил на плечи рюкзак. – И я рад, что с вами встретился. Спасибо за молоко. А до свадьбы сына, наверное, совсем недалеко.
Он пожал чабану руку и ушел по едва заметной тропе.
Погода тем временем неожиданно изменилась. Небо низко нависло над степью серой громадой туч. Под ударами шального ветра волнами заколыхалась трава, кланялись красные головки мака. Васиф ускорил шаг, с досадой прикидывая, сколько еще не успел сделать. По разгоряченному от быстрой ходьбы лицу зашлепали тяжелые капли. Во что бы то ни стало надо было спасти от дождя образцы породы. Васиф тяжело побежал к поселку нефтяников. На рюкзак он накинул свой плащ, бежать было неловко. Пока добрался до машины, промок до нитки.
Выскочив из кабины, шофер помог Васифу закинуть в кузов тяжелую ношу, набросил ему на плечи свою новую всю в "молниях" щегольскую куртку. Он, видимо, хорошо выспался – на его чуть припухшем лице розовела вмятина от баранки. Красив был Лазым, красив броской восточной красотой. Горбоносый, с хищными тонкими ноздрями, он очень нравился женщинам: чувствовал это и при случае говорил о любви в мужской компании грубо, пренебрежительно, тоном бывалого сердцееда. И только Васиф знал, как поспешно ретировался он в кабину, стоило какой-нибудь сельской обольстительнице заговорить с парнем. Его красноречие мгновенно иссякало, и сам он превращался вдруг в обыкновенного неуклюжего мальчишку.
В работе же Лазым был честным, покладистым парнем, машину любил самозабвенно, и старенький "газик" в его руках легко брал самые, казалось бы, невероятные препятствия. Но из города он всегда уезжал неохотно. На Васифа смотрел как на фанатичного чудака. "И чему человек радуется, всякий раз отправляясь в захолустье?" Нет, Лазым любил город, энтузиазм Васифа казался ему просто блажью. Одни сельские дороги чего стоят – щербатые, размытые дождями и горными потоками.
