Текст книги "Узлы"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– А я вас не таким представляла... – Голос у нее был резковатый, звонкий, как у избалованной девочки.
– А каким?
– Ах, стоит ли? Вам ведь столько пришлось пережить, я слыхала. Пушистые крылышки ресниц опустились и снова взлетели к бровям. – И... я думала, что увижу вас... пос... пос... поста... повзрослевшим, – она быстро поправилась. – А вы стали еще интересней, улыбаетесь вот...
Васиф рассмеялся:
– Неужели я был таким мрачным?
– Ах, что вспоминать. Я и тогда чувствовала, что вы не такой, каким кажетесь внешне.
– Молодец, Рубаба! – вовремя вмешался Балахан. – Здорово! Вместо того, чтобы скромно дождаться комплиментов от Васифа, ты, ловко опередив его, преподносишь ему сладкие, как шербет, слова!
– А что? – Рубаба улыбнулась, и – странно – улыбка, обозначив морщинки в уголках губ, сделала ее как-то старше. – Не всегда же мужчинам говорить комплименты. Если раз в жизни сделает это женщина, крыша не обрушится. Разве я не права, Васиф?
– Спасибо, Рубаба-ханум. Хорошо, что вы пришли и сказали хоть несколько добрых слов. А то Назиля вот уже целый час ворчит на меня.
Все рассмеялись, Балахан наполнил хрустальные рюмки.
– Выпьем мы наконец или нет? Соловья баснями не кормят. Предлагаю тост за девушек! Будь здорова, жена! Счастья тебе, Рубаба!
Черные искры из-под длиннющих ресниц метнулись в Васифа. И, то ли коньяк опалил жаром, то ли теплое круглое колено Рубабы нечаянно коснулось его ноги под столом, но что-то освободило его от обычной скованности. Он все смелее поглядывал на белую, гибкую шею соседки, на чуть колышущуюся нитку жемчуга.
Рубаба держалась так непринужденно, мило, словно знала его, Васифа, давно и близко.
"Интересно, сколько ей лет? Она, конечно, моложе Назили. И привлекательней. Умное, тонкое лицо. Только эти морщинки в углах рта. Ее бледной коже идет эта оранжевая помада – как лепестки только что распустившегося мака. С ней как-то легко, беззаботно..."
После второй рюмки Васиф повеселел, он даже острил, не замечая то лукавых, то удивленных взглядов Назили. Давно он не испытывал такого удовлетворения собой, собеседниками, как сейчас рядом с этой изящной, милой Рубабой. "Интересно, замужем ли она? Почему пришла одна?" Он едва сдерживался, чтоб не вызвать Балахана из-за стола, спросить... Только не мог придумать предлога. "Как мило получается у нее это "ах!". Он почти обрадовался, когда Назиля и Рубаба вышли в кухню готовить чай и Балахан поманил его на балкон.
– Я очень рад, очень, – ты понравился Рубабе, халаоглы! – начал он с грубоватой простотой захмелевшего друга.
– С чего ты взял?
Впрочем, Васифу почему-то не хотелось возражать.
– Брось притворяться. И слепой увидел бы, какие горячие взгляды кидала она в твою сторону. Ты не хитри. Она и тебе самому приглянулась. Стоящая баба. Между нами говоря, если бы я не был женатым... И потом, она двоюродная сестра Назили. Совесть мне не позволяет смотреть на нее другими глазами. Честь нашей благородной семьи...
"Ну, пошел, пошел, если начал с благородства, теперь не остановишь, пока не выговорится".
– Слушай, у Рубабы нет мужа?
Балахан размяк, стиснул плечи Васифа.
– Саг-ол!* Это я понимаю, мужской разговор. Да будет тебе известно она свободная женщина теперь. Сво-бод-ная! – Он многозначительно поднял палец. – Был у нее муж, не девушка. Но, халаоглы, такая стоит доброго десятка неискушенных девочек. Как там у Вагифа? "Талия узкая, локоны вьются..." – Он пытался пропеть мелодию, но закашлялся и умолк.
______________ * Спасибо!
– Значит, она вдовушка? Я так и подумал – в черном платье.
– Квартира из трех комнат... Стильная мебель. А сама... Ты заметил, какая фигура? Эх, Рубаба, Рубаба! Где моя молодость...
Опершись о перила, Балахан мотал головой, покряхтывал, бормотал что-то невнятно.
Хотелось Васифу сказать: "Мужчине, идущему в дом жены, даже двери узки..." Да что возражать хмельному? Как он сразу не догадался о причине столь настойчивых приглашений? И стол накрыт не для случайного гостя, видно, готовились. И, наверно, вещий сон Назили, о котором она так и не успела рассказать, связан с этой гостьей. Что ж выходит? Не Балахан ли совсем недавно старался втолковать ему смысл любимой своей пословицы: "Кто в сорок только ползать начинает, первые шаги на краю могилы сделает..." А теперь сам торопит, собственными руками "счастливую" судьбу родственнику строит. То теплое местечко в городе подыскивал, работу полегче, поденежней. А теперь очаровательную вдовушку сватает. Интересно, во имя чего он так старается? Балахан не из тех, кто по простоте душевной добро творит, нет, не из тех.
Однако догадки эти не испортили настроения Васифу. Он вернулся в комнату, любезно улыбаясь Рубабе, и даже подсел к ней на диван.
– Чему вы улыбаетесь? Наверное, Балахан рассказал вам новый анекдот?
– Разве можно рядом с вами оставаться мрачным? – сам удивляясь своей смелости, ответил Васиф.
На самом деле он улыбался, вспомнив информацию, прочитанную в газете, где остроумно комментировалось одно из зарубежных "Бюро услуг": "Вдова 35 лет, блондинка, рост 165 сантиметров, с музыкальными способностями, ищет друга жизни. Желательно не старше 50 лет, умеющего управлять автомобилем..." В случае удачного союза фирма получает соответствующий процент за услугу. Любопытно, какую плату потребует Балахан за этот торжественный стол, за прелесть божественной Рубабы?
– Халаоглы! Чему смеешься?
– Да так. Один случай вспомнил.
– Расскажите сейчас же! – капризно попросила Рубаба. – Обожаю смешные случаи.
Будто невзначай она коснулась локтем Васифа.
"Черт меня дернул, вот и выкручивайся, юморист несчастный. Ведь ни одного анекдота не вспомнишь сейчас, как назло. Выручай, мудрый Насреддин!"
– Пожалуйста, расскажу. Как-то у Моллы Насреддина спросили: "Сколько тебе лет"? – "Сорок". Через десять лет снова поинтересовались возрастом... Молла, недолго думая, отвечает: "Сорок!" Когда же его уличили во лжи, он не растерялся. "У настоящего мужчины, говорит, всегда должно быть одно, твердое слово".
Все недоуменно переглянулись. Назиля принужденно улыбнулась. Васиф и сам почувствовал, как неудачно сострил. Банальный, затасканный фельетонистами анекдот.
Но даже и этот конфуз не испортил ему настроения. Женщины заговорили о модах, их не на шутку волновал слух о том, что юбки в новом сезоне обещают быть значительно короче. А крепдешин, кажется, устарел.
"Никогда не думал, что могу вести такую фальшивую игру, – думал между тем Васиф, прислушиваясь к обрывкам мелодии из приемника, у которого возился Балахан. – Похоже, что я стараюсь понравиться своим родственникам. Может, это и неплохо? Собственно, что они мне дурного сделали? Пожалуй, Балахан от чистого сердца устроил знакомство с Рубабой, желая счастья. Почему бы и нет? Сколько можно ловить журавля в небе? Какого черта таскаюсь я за Пакизой, когда рядом сидит очаровательная женщина и мягкие ее локти обещают так много, касаясь моей руки. Что я нашел в Пакизе?"
Заныло вдруг, беспокойно застучало сердце. Улетучилась бездумная легкость опьянения, уступив трезвой ясности внутреннего самоконтроля.
"Расхрабрился, – подумал иронически. – Ну попробуй выкинь из головы, забудь, зачеркни имя ее. Что, помогли тебе пламенные взоры из-под накрашенных ресниц?"
Балахан поймал Москву, мелодичный бой кремлевских курантов. Васиф будто только и ждал этого, вскочил, деловито посмотрел на часы.
– Полночь. Хороший гость не должен ждать, пока хозяева начнут зевать. Разрешите проводить вас? – обернулся он к Рубабе.
Многозначительно переглянулись женщины.
– Еще рано, что с тобой, Васиф? – начала было Назиля, но Рубаба поднялась, взяла сумку.
Васиф помог ей одеться и, терпеливо выждав, пока Балахан истощит запас игривых намеков, распрощался с хозяевами. И только на улице, подставив прохладному ветерку разгоряченное лицо, облегченно вздохнул,
– Какая милая пара, – первой нарушила неловкую паузу Рубаба. – Теплый гостеприимный дом.
– Да, очень, – Васиф крепко прижал к себе руку Рубабы, а когда они вошли в тень густых деревьев, погладил ее пальцы.
Острые ноготки по-кошачьи царапнули его. В горле Васифа вдруг стало сухо-сухо, как бывает при высокой температуре. Он хотел отнять свою руку и не мог. Захотелось сжаться в комок, чтобы целиком уместиться в ее мягкой ладони. Колдовство какое-то, – думал он, вдыхая аромат ее волос, щеки. А что, если сейчас, в эту минуту, когда губы его тянутся к кончику ее уха... Что если увидит Пакиза? Пусть, пусть, пусть!
У старинного двухэтажного здания Рубаба замедлила шаги.
– Вот мы и дома!
"Мы... дома". Васиф попытался освободить свою руку, но Рубаба тесней прижалась к нему, он локтем ощутил ее упругую грудь.
– А может быть, после сытного ужина мы выпьем крепкий чай с лимоном?
Ноги Васифа стали совсем ватными, Рубаба мягко, но настойчиво потянула его в подъезд, и он послушно поплелся за ней.
– Подождите... Так неожиданно...
Рубаба выпустила его руку, рассмеялась.
– Неожиданно? Вы что, никогда не провожали женщин? А может быть, вы не любите... крепкий чай?
"Что ты стоишь как столб? Иди, иди за ней. Другого такого случая не будет. Во имя чего ты живешь как святой? Ангелы и то, говорят, грешат, а ты боишься позволить себе... Ждешь, когда позовет Пакиза? Не позовет она. К черту Пакизу! Рядом прелестная живая женщина".
В темноте площадки щелкнул замок.
– Ну как, рискнете? – уже с нескрываемой насмешкой спросила Рубаба.
Васиф чуть отступил от двери:
– А может быть... Не хочется причинять вам беспокойство.
"Если бы дело кончилось чаем... Но не для этого так настойчиво зовет она".
– Не поздно ли, Рубаба-ханум?
Он снова взялся за ручку двери.
Рубаба рассмеялась недобро как-то. И Васиф понял, что, если сейчас, сию минуту он не решится войти, эта дверь навсегда захлопнется за ним. Рубабе, видно, надоело. Отстранив руку Васифа, она резко толкнула дверь и первая вошла в переднюю. А что ему оставалось делать? Истуканом стоять на пороге? Странно, но как только он вошел в ее квартиру, почувствовал облегчение – так слабодушный человек с тайной радостью отдается воле более сильного: действуй, решай, сними с меня ответственность.
Рубаба прошлась по квартире, включила лампы торшера, придвинула к дивану журнальный столик.
– Устраивайтесь поудобней. Конечно, у меня не так шикарно, как у Балахана, но я не жалуюсь. Ах! Счастье не в богатстве. – Ее голос донесся откуда-то из-за шторы. Васиф обернулся, успел заметить обнаженное плечо, сверкающую пестроту халатика. Через несколько секунд она вышла к нему совсем другой, уютной, домашней, даже резковатый голос ее стал мягче. – Простите, я заболталась. Сейчас приготовлю чай.
Васиф плюхнулся на широченный диван, обхватил рукой подбородок, с любопытством оглядывая комнату. Все говорило о том, что хозяйка обладает не только хорошим вкусом, но и ни в чем не нуждается. Ни одной размалеванной статуэтки на пианино. В дорогом серванте не столько хрусталя, сколько керамики. Пушистый ковер под ногами, приемник на тонких ножках, охапка свежих цветов на столе.
Так хотелось лечь, растянуться. Он заставил себя встать, пройтись до окна... Здесь, в теплой комнате, его окончательно развезло. Стены, предметы – все плыло перед глазами, то увеличиваясь до гигантских размеров, то совсем исчезая в тумане. Вернулся к дивану, подпер руками тяжелую голову и словно провалился куда-то.
– Вы уснули? Или все еще решаете: пить вам чай, или... неудобно?
Белое пятно с блестящими черными точками поколыхалось совсем рядом и стало лицом Рубабы.
– Нет, что вы! Просто задумался.
– О чем, если не секрет? Расскажите! Вообще о себе расскажите.
– Чего вы еще не знаете обо мне, Рубаба? Разве Назиля вам не все рассказала, прежде чем состоялась наша "случайная" встреча? А вот о вас я ничего не знаю, совсем ничего.
– Ах, – взмахнула рукой Рубаба. – О чем мне рассказывать? Что я видела в жизни? Горе одно. Домохозяйка, одним словом.
– Такие глаза не имеют права быть несчастными.
Васиф взял ее руки в свои, приложил к своему пылающему лицу. Рубаба вздохнула, теснее прижалась к нему.
– Сама не знаю, почему мне так хорошо, так спокойно с вами, – острые коготки скользнули по его шее.
В висках буйно застучала кровь. Что за странный у нее халат, ни одной пуговицы...
– Нет, нет, рас-скажите, – забормотал он. – Я хочу все знать.
"Что за чушь я несу? Зачем мне ее исповедь? Колени ее как два круглых яблока. Провалиться мне, если я когда-нибудь встречал такие колени".
– Это совсем неинтересно. Сплошная трагедия. Первый муж был бездарной тупицей. Не от мира сего. Ничего не сумел добиться в жизни. И пил. Жутко пил. Второй муж... Он был на двадцать лет старше. Мы прожили несколько лет. Измучил он меня ревностью. А сам только своим промыслом бредил. Разошлись мы, устала я с его приступами возиться. Язва желудка у него. Дочка с ним живет...
"Сейчас она вспомнит третьего... четвертого... Пятого..."
Васиф жадно, залпом выпил стакан крепкого, успевшего остыть чая и почувствовал, что трезвеет. Еще звенит колокольчик в висках, но уже появилась способность видеть себя, все вокруг как бы со стороны.
– Судья во время развода говорит: "Иска на раздел имущества не поступало, благородный у вас муж". Так всем кажется. А он потом холодильник у меня просил. Дай, говорит, мне только холодильник. Жарко у нас в Небит-Даге. Так я ему и дала! Дура, что ли?!
"Дрянь, дрянь, дрянь, – стучало в висках. – Ну, встань, скажи ей в глаза, что дрянь. Старый, с язвой желудка.... Ему молоко свежее надо. И девочка с ним. Полный дом оставил, а ты, дрянь, холодильник пожалела! Дрянь, какая дрянь!"
В эти минуты Васифу показалось, что вся утварь в этом доме, роскошная мебель, дорогая посуда и коврики на стенах говорят ему: "Пока не поздно, уходи отсюда!"
Чувство отвращения, чувство омерзения потушили страсть Васифа...
Он скрипнул зубами. Рубаба оторвалась от его плеча.
– Вам что, плохо? Вот лимон. Я провожу вас в ванную....
– Не надо, спасибо. Я должен идти.
Рубаба вскочила.
– Пойдете и вернетесь? А то можно просто на балконе постоять. Я буду вас ждать.
Васиф стянул свое пальто с вешалки, сказал не оборачиваясь:
– Не ждите, не стоит. На рассвете мне уезжать.
И когда он вышел на улицу, сейчас же почувствовал облегчение, как будто спасся от волка, могущего разодрать его на части.
Уже на улице он сунул два пальца в рот, умылся под краном в каком-то чужом дворе и зашагал по пустынным улицам к площади "Азнефти". На горизонте гасли последние звезды. От причала уходили в предрассветный туман буксировщики с дневной сменой нефтяников. В стеклянных будках на перекрестках клевали носами дежурные регулировщики. Тяжело переваливаясь, проехал мимо крытый грузовик, и сразу вкусно запахло теплым, поджаристым чуреком. Хлеб повезли. Хлеб людям.
И этой дряни тоже. Что она сейчас думает там, в своей розовой квартире? Может быть, смеется над ним... А черт с ней, пусть думает что хочет. А вообще-то, расскажи кому-нибудь, не поверят. За психа посчитают. "Так и ушел? И... ничего?" Да, представьте себе, так и ушел. Если бы она еще не начала рассказывать автобиографию... Про холодильник бы не говорила... Как будто в кресло напротив сел третий... Вошел неслышно и сел. Немолодой, усталый, с нездоровым блеском в глазах.
Васиф поднял воротник пальто и побежал навстречу первому, еще пустому автобусу.
Какое грустное зрелище – старый пустой автобус... В толчее незаметно, да просто в голову не придет разглядывать, например, обивку сидений, сдавленных, как сельди в бочке, пассажиров. А сейчас пустой, обнаженный до гвоздиков, вбитых в ребристый пол, автобус походил на одинокого холостяка, он еще хочет, еще пытается выглядеть по-молодому, бравым, – ссадины на боках замазаны нежно-голубой краской, крылья над скатами вовсе новые. Но здесь, внутри, в тусклом свете сохранившихся лампочек, надсадно кряхтят переплеты рам, а заплаты на сиденьях пришиты грубо, неумело, не в цвет, и выщербленный пол облеплен накрепко присохшей глиной.
Васиф не сразу увидел кондукторшу – какой-то темный ком на первом сиденье. Нащупал мелочь в кармане, подошел, а она спит. Укутанная платком так, что лица не видно, в спецовке поверх теплого пальто, привалилась к спинке сиденья, съежилась и спит. Сумка на коленях подрагивает.
Немолодая, наверно, молодые редко идут в кондукторы. Поднялась, наверно, часов в пять, добиралась пешком до парка ночными улицами. И вот последние несколько минут до первых пассажиров... Пусть спит.
"Женщины созданы богом для утехи мужчин, – любит говорить Балахан в интимных беседах с друзьями. – Пропустишь красотку – позор тебе, папаха от стыда с головы свалится". Можно считать, что сегодня ночью он, Васиф, потерял папаху. И уж если начистоту, не первый раз теряет. Среди немногих женщин, которых он знал, были и хорошенькие, были и гордые, попадались и сломанные жизнью, такие, которым "все равно"... Проходил угар, остывала страсть, уступая душевной пустоте, тайному чувству стыда за какие-то обязательные и неискренние слова, за заведомый обман, о котором в глубине души чаще всего знают оба, и мужчина и женщина, разыгрывающие видимость любви. Одни это делают грубо, другие подслащивают пошлость с привычной легкостью.
Почему же ему, Васифу, так скверно бывало потом, когда, поостыв, вспоминал случившееся – неуют случайного ночлега, стиснутый женский рот, неловкую торопливость прощания. Может быть, с Рубабой все не так получилось бы – эта с цепкими коготками. Но все равно... Чем старше, тем реже отзывается сердце на призыв самых обольстительных глазок. Тем острее тоскует по чему-то неизведанному.
Такой уж он, переделываться поздно, не выйдет.
Знал он до войны одного отличного инженера, человека неподкупного, честного, самолюбивого. Но человеческая жизнь не похожа на ровную асфальтированную дорогу. Тяжелое испытание сломило гордость. Остался страх уцелеть любыми средствами. Иначе он не мог бороться за жизнь, не все могут. И вот теперь, встречая его, поседевшего, заискивающе заглядывающего в лицо каждому старшему по должности, Васиф с болью замечает, как насмешливо переглядываются товарищи за спиной подхалимствующего инженера. А старик уже не чувствует, не понимает, как жалок в своем новом, отталкивающем обличье.
Нет, лучше оставаться таким, какой ты есть. Переделываться в ловеласа, бабника в угоду тем, кто мерит достоинство мужчин количеством любовных побед, поздно, да и смешно, – голова вон седеет.
Автобус выкатился на площадь и остановился у кромки бульвара. Васиф поднялся, пошел к задней открытой двери.
– Гражданин, а билетик?!
Смущенно оглянулся, разжал ладонь с приготовленной монетой. Из-под темного платка на него в упор смотрела девушка лет двадцати. Сонные синие глаза, припухший детский рот, ямочка на пухлых розовых щеках....
Извинился, отдал ей деньги.
– Доброе утро! Вы так сладко спали, я не хотел...
– Ладно уж. Билетик, билетик возьмите! – строго окликнула она его, направившегося было к выходу, и зевнула протяжно, со стоном, прикрыв ладошкой розовый рот.
10
К утру дождь перестал. Редкие голубые бреши среди все еще тяжелых облаков весели засветились в непросохших лужах. Но дороги размокли, приходилось ехать очень медленно. И все-таки ровно в восемь Васиф постучал в дверь кабинета Амирзаде. Пустовало еще место секретарши у зачехленной машинки. А в пепельнице Амирзаде уже несколько окурков.
– Садись, садись. Хорошо, что пораньше пришел. Я, знаешь, сплю плохо! А в постели нежиться не умею. – Он нервно закурил. – Я долго думал над твоим предложением о закачивании воды в соседние с девятой скважины. Кое с кем посоветовался. Заманчиво. И по идее давление должно упасть. Но дело, между нами говоря, рискованное.
Васиф насторожился:
– Без риска ничего не добьешься.
– А если и это не поможет?
– Тогда... Можете уволить меня с работы. Как профессионально непригодного.
– Ну, к чему ты, – Амирзаде недовольно фыркнул. – Есть, между прочим, в тебе такое: чуть что – горячку пороть. Брось это, не маленький.
Он поднялся.
– Ну... Быть по-твоему. Действуй. Я – "за"!
Васиф впервые увидел, как улыбается начальник.
Говорили, что он вообще не улыбается, не умеет. По-стариковски сморщилось вдруг худощавое лицо, под набрякшими веками спрятались глаза. Только рот с зажатой папиросой оставался таким же – жестковатым, молодым, сурово стиснутым. Уходя, Васиф благодарно, крепко пожал длинные прокуренные пальцы начальника.
– Чуть не забыл... У тебя там все в порядке? Послезавтра из министерства сам начальник отдела пожалует. Родственник твой... Балахан.
Нехорошо, неспокойно было Васифу после возвращения из города. Ходил сам не свой, вспоминая щедрый ужин халаоглы, знакомство с Рубабой, круглые, как яблоки, теплые ее колени, горячее дыхание на своих губах. Кажется, ничего особенного не случилось. Сам пошел к Балахану. Сам вызвался провожать Рубабу... Все сам!
Балахан и Назиля искренне взялись устраивать его судьбу. Так принято между родственниками. Почему же осталось такое чувство, словно коснулось его что-то нечистое? Коснулось и оставило след.
Потом, правда, закрутили дела, забываться стали подробности той ночи. И вдруг: "Начальник отдела из министерства едет... Родственник..." Что ему надо? Неужели злой рок навсегда связал его с человеком, от которого не уйти, не скрыться? Не до него сейчас. В девятую скважину закачали воду, но пока никакого результата – нефти все меньше. Дело это новое. Надо ждать, ждать, ждать. Приезд Балахана может испортить все – мало ли что может прийти в голову "представителя министерства".
Балахан недолго колесил по промыслу. Не вынимая рук из карманов макинтоша, он обошел участок, спросил, где живет новый геолог, и велел шоферу ехать в поселок.
Когда в дверь постучали, Васиф читал газету.
– Гостя примешь?
Васиф уже знал о приезде Балахана, поэтому и ушел пораньше в общежитие, будучи уверен, что халаоглы здесь его искать не будет.
Добросовестно изобразив радость, пошел навстречу гостю:
– Добро пожаловать! Каким ветром? – Он попытался улыбнуться.
– Наш мальчик здесь живет? – тоном нежного брата спросил Балахан.
– Кажется, здесь.
– Рад ли он гостю?
Стараясь попасть в игриво-сюсюкающий тон, Васиф пропищал мальчишечьим голосом:
– Смотря по какому делу пришел...
Балахан скинул макинтош и, поколебавшись, перекинул через спинку кровати. Под грузным телом гостя скрипнул тонконогий стул.
– По делу девятой буровой. Что ты там еще надумал?
Игра кончилась, как ни старались оба продлить шутливое представление. После напоминания о буровой места для шутки не осталось. Васиф скис, насупился. Как спорить с Балаханом? Ведь пришел он с позиции начальства, а сам давно порвал с практикой, многого просто не знает. Уперся в одно: "Так никто не делает! Скважина не рентабельна... Васиф торопится, слишком большую ответственность берет на себя! Как с ним спорить? Как доказать, что кто-нибудь всегда должен делать так, как до него никто не делал?"
Начался спор холодновато, вежливо. Но через полчаса разгорячились, наговорили друг другу дерзостей. Первым опомнился Балахан, поднялся, брезгливо оглядел комнату, тускло освещенную керосиновой.лампой:
– Эх, Васиф, Васиф... Ну и пещеру ты себе добыл. А ведь квартиру мог уже иметь. Я ведь давно предлагал. Мне это ничего не стоит, пару звонков, и все. А ты... Сначала у этого... своего армянина... Как его? Акоп, что ли? Потом сюда. Потолок вон сырой. Из окна дует... Что я, должности своей лишился бы, выхлопотав тебе ордерочек?
– Не надо, Балахан. Ни к чему начинать снова этот разговор.
Заметив, что Васиф нахмурился, Балахан заговорил другим тоном:
– Конечно, я понимаю, и такая берлога имеет свои прелести. Тем более для холостяка, – он похлопал Васифа по спине.
Васифу вдруг вспомнились резкие, запальчивые слова Акопа о Балахане. Если все, что говорил Акоп, правда, то с халаоглы порядочный человек и разговаривать не должен. Васиф еще больше помрачнел. Но надо было что-то говорить, не стоять же так каменным истуканом.
– Какой прок в холостяцкой жизни? Не вижу ничего хорошего. И комната у меня, прав ты, совсем не дворец.
Балахан многозначительно пошевелил бровями, прикрыл поплотней дверь.
– Нет прока, говоришь? И комната плоха? Если так, какого дьявола ты ломаешься, когда тебя знакомят с молодой красивой женщиной? Такой лакомый кусок упустил! – Балахан молитвенно закатил глаза, чмокнул губами щепотку пальцев. – Такую женщину! Что тебе после этого сказать? Мямля ты...
Васиф вспыхнул.
– Как хочешь называй. Мямля так мямля. Только бы аферистом не прослыть.
Балахан выругался беззлобно, снова уселся на кровать.
– Эх и нудный ты человек! Иногда ломаю себе голову: как относиться к тебе, что сделать для тебя, чтоб ты был доволен? Может, ты обижен за то, что давно не навещал тебя? Но вот я своими ногами пришел, пусть не как брат, как гость. Ты еле-еле улыбку выжал, вроде и смотреть не хочешь! На что обижен? Чем недоволен? Какие-нибудь мелочи? Смотри, братец. – Голос Балахана утратил приятную бархатистость. – Трудная минута придет, позовешь меня, знаю, позовешь.
Каждое слово хлестало Васифа, особенно это покровительственное "братец". Чувствовал, не зря приехал Балахан именно в тот момент, когда заварилось дело с девятой буровой. Думалось лихорадочно, трезво, и впервые со времени возвращения стало обидно: "Что ж ты, Балахан, не отвечал на письма нежнолюбимого "братца" все эти годы? Я так немного просил – копии служебных характеристик и килограмм лука. Больше десяти писем я написал тебе оттуда. Что же ты молчал? А сейчас требуешь почтительного гостеприимства? Сейчас, когда руки опускаются от неудач. Молчи, Балахан, молчи".
– Ты знаешь, как я люблю тебя! Может быть, мысленно упрекаешь меня за то, что не помог тебе в те трудные годы? Один аллах знает, с каким риском для себя я пытался это сделать... Сердце мое было с тобой. Ты никогда не следуешь добрым советам. Помнишь, когда ты еще собирался в Кюровдаг... Я просил тебя, не бери на себя ответственность, не лезь в драку. Умей жить так, чтоб за тебя это делали другие. Что у тебя за характер?! Я так и знал, так и знал...
Васиф решительно встал, прервал Балахана:
– Зачем, скажи, пожалуйста, ты сюда пожаловал? Кто постарался, чтоб всю эту историю с девятой буровой раздуть в "чрезвычайное происшествие"? На всякий случай запомни: чужими руками я не способен жар загребать. Ни в драке, ни в чем-либо другом.
Балахан оттянул галстук, оглянулся на дверь.
– Да ты пойми... Здесь есть люди, которые не любят тебя. Только и ждут, чтобы зацепить на чем-нибудь. Я пришел к тебе, как к родному человеку. Ты пойми мое положение. Если бы ты не был мне двоюродным братом, другое дело. Я бы не так требовательно отнесся к твоему эксперименту. Разговорчики могут начаться нехорошие. А тут еще история со штуцером...
– Значит, родственные связи ставят тебя под удар общественного мнения? Верно я понял?
Балахан даже не смутился:
– Не беспокойся, дорогой.
– А мне нечего беспокоиться. Не чувствую за собой никакой вины.
– Дай бог, как говорят. Что-нибудь придумаем. Хотел тебя предупредить, в конторе мне придется говорить с тобой совершенно официально. Сделай одолжение, не обижайся.
Васиф заметался по узкой комнатушке.
– Одолжение!... Делай как знаешь, только перестань проявлять свою родственную заботу. И... давай не будем об этом.
Усилием воли он взял себя в руки. Как больной, глотнувший усыпляющий наркоз, начинает считать, Васиф заставил себя вспомнить то единственное, чем чувствовал себя обязанным Балахану: "Он не оставил мою мать... он не оставил мою мать..."
Балахан замолчал, обхватил руками голову. И Васиф почувствовал, что Балахану действительно придется что-то решать. Знал и то, что весь этот шум исподволь готовил Гамза, он-то и "просигналил" Балахану. Возможно, если эксперимент не удастся, Васифу придется искать другую работу. Нo совесть его чиста. Он не сделал ничего преступного.
Балахан поднялся, заставил себя улыбнуться.
– Я пришел к тебе с открытой душой. Ты не хочешь понять... Что делать... Как говорится, если родственник родственнику мясо сгложет, кости не выбросит. Я все сделаю для тебя, что в моих силах. До свидания, дорогой.
Он вышел, устало волоча за собой макинтош.
В эту ночь Васиф не сомкнул глаз. На совещание он пришел раньше всех, болезненно морщась от головной боли. Но Амирзаде отложил начало совещания на час.
– Так будет лучше, – объяснил он Васифу, задумчиво поглаживая лысину. Нервничаешь? Что с тобой? Я, например, спокоен.
И нервно забарабанил по столу длинными, костистыми пальцами.
Спустя час кабинет начальника едва вместил всех участников совещания. Васиф взглядом отыскал Балахана. Тот сидел рядом с начальником участка, отдохнувший, гладковыбритый.
Амирзаде предложил первым выслушать Гамзу.
Солидно откашлявшись, тот почти процитировал свой письменный рапорт о "крупной технической ошибке", допущенной геологом Гасанзаде. Нагнетание воды в ближайшие к девятой буровой скважины – дело рискованное, опасное, не опробованное. Странно, но товарищ Амирзаде, вместо того чтобы оценить его, Гамзы, бдительность, не поддержал... Тем самым способствовал подрыву авторитета Гамзы Махмудова.
– Простите, разве я неверно говорю? – тихо, вежливо обратился он к Амирзаде.
– Совершенно верная информация, – буркнул Амирзаде, глядя на него сквозь облако табачного дыма. – Я отверг ваше мнение и, к сведению товарищей, продолжаю стоять на своем.
Балахан обвел собравшихся удивленным взглядом, словно призывал в свидетели неслыханной дерзости.
Те, кто выступил после Гамзы, высказывались более осторожно, избегая каких-либо конкретных суждений. Балахан, зорко наблюдая за Амирзаде, отметил немаловажную деталь: вопреки обыкновению, управляющий промыслом не перевел телефон секретарше, отвечал лично на каждый вызов. "Интересно, чего он ждет? Может, звонка сверху? Надо бы и мне подождать..."
Но воздерживаться дольше было неудобно; похоже, мнение собравшихся зашло в тупик. Надо что-то сказать. Присутствующие явно ждали его авторитетного слова.
– Товарищи! Мы не ради пустых слов собрались сюда, – энергично начал Балахан. – Как ни печально, сегодня придется строго спросить, а если надо, и... наказать тех, кто взял на себя... в общем, затеял это темное дело. Я имею в виду Амирзаде или вот... Васифа. Правда, еще Ленин сказал: "Не ошибается тот, кто ничего не делает". Но ошибка ошибке рознь... – Он запнулся, глубоко вздохнул. – Все вы, наверное, знаете, что Васиф мне родственник. Но тем строже я спрошу с него. Как говорится, дружба дружбой, а служба службой...
Если до сих пор Васиф терпеливо слушал все, что говорилось о его работе, тут он не выдержал, крикнул с места:
