Текст книги "Узлы"
Автор книги: Сулейман Велиев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
Он завтракал рассеянно и все спорил, спорил мысленно с Балаханом, доказывая ему свою, выношенную в скитаниях правду.
"Я понимаю, почему ты не хочешь оставаться в городе. Тебе больно видеть успехи твоих товарищей. Вдали ты постараешься не думать об этом: тяжело чувствовать себя неудачником..."
"Да нет. Я не завистлив. Ты ошибаешься. Оставаться здесь где-нибудь в твоем управлении и подписывать бумажки? Это легко. Иной бы, может, и обрадовался. Но сколько в этом бессмысленности для меня. Прав я, прав".
"Ты не сумел создать себе нормальную, самую что ни на есть обыкновенную жизнь, а мечтаешь опять бог весть о чем. Это в твоем-то возрасте?"
"А что возраст? Нет, я прав... Где-то в Кюровдаге работает старый товарищ Акоп. Я поеду туда без всяких звонков и бумажек. У меня сильные руки и ясная голова. И я люблю эту землю. И Пакиза где-то там..."
Настроение его заметно улучшилось, с аппетитом доел он на кухне свой тава-кабаб.
В это время Зарифа окликнула его из комнаты:
– К телефону, Васиф!
Васиф взял трубку. Над ухом зарокотал чуть хрипловатый баритон Балахана.
– Как ты там, бэбэ? Как спал?
– Спасибо. А ты? Голова не болит?
– Нет. Ты, Васиф, не сердись, если я что не так сказал вчера, слышишь? Я ведь по-хорошему хотел...
– Оставь, дорогой. Мы с тобой оба вчера, наверное, тепленькие были. Спасибо тебе за деньги. За мной не пропадет долг.
– Какие деньги? Какой долг? Ты что, не протрезвел еще? Ничего не понимаю.
– Хорошо. Брось. Не с неба же свалились пятьсот пятьдесят рублей. Не хитри, Балахан.
– Клянусь тебе, бэбэ...
– Да ты, наверное, забыл. Пройдет похмелье, вспомнишь.
Трубка хохотнула. И смех этот подтвердил догадку Васифа.
– Ничего. Разберешься потом. Но с моей стороны ничего такого не было. Вообще-то мне надо было догадаться. Но кто-то опередил меня. До свидания, бэбэ.
– До свидания.
"Черт его знает, – снова засомневался Васиф. – А вдруг Балахан говорит правду?" Он решил проверить окружающих. Едва поздоровался с Рамизом, вежливо произнес:
– Спасибо за деньги.
– Какие деньги?
– Что ты вложил мне в карман.
– Что с тобой? Я только сейчас собирался предложить тебе... Есть у меня немного на книжке.
– Слушай, не морочь мне голову!
– Странный ты человек. Зачем мне отказываться, если бы я положил?
– Тогда кто же? Сам пророк открыл мне кредит, что ли?
– Не знаю. – Рамиз так удивленно его рассматривал, что Васифу стало не по себе.
– Вчера у нас было так много народу.
Васиф напряженно перебрал в памяти всех дальних и близких родственников, щедрых и скуповатых, молодых и старых. Нет, непонятно. Как запутанный узелок на ровной бечеве. Откуда, почему, кто?
3
Васиф долго вглядывался в толпу на автобусной остановке. Нет, ни одного знакомого лица. Перекинув плащ через плечо, он направился главной улицей к самому центру Али-Байрамлов, где должна быть гостиница.
Солнце печет, как летом, духота, пыль. На улице ни одного деревца, ничего похожего на тень, где бы можно было передохнуть. Дома одноэтажные, такие низкие, что в тени их едва спрячется собака. Васиф остановился, вытер платком лицо, шею. Платок стал мокрый, хоть выжимай. Мимо промчалась машина, взвихрив пыль. Даже во рту захрустел песок.
Улица привела его к старому одноэтажному дому с облезлой штукатуркой и статуей чабана на пьедестале у входа. У посеребренного чабана был отбит конец посоха, и он скорее походил на фокусника, – вот, кажется, взмахнет свободным концом палки, и из нее пестрой змейкой выскользнет лента или связанные узелками платки. Полутемным коридором Васиф прошел до комнаты дежурного. Низко надвинув на лоб каракулевую папаху, за столом дремал старик. Над босыми ногами его вились мухи, и, судя по тому, сколько мух валялось на полу, побил он их здесь видимо-невидимо.
– Мне номер. Или... место, – обратился он к старику. Тот сдвинул на лоб папаху и с интересом оглядел приезжего.
– Надолго?
– Пока не устроюсь на работу. Пока не найду квартиру.
Старик покачал головой, зачмокал губами:
– Веселый человек ты, наверное.
– А что? Тесновато у вас, да?
– Повернуться негде. С тех пор, как нашли здесь нефть, едут и едут со всех концов. А о гостинице никто не думает. Как резиновый мешок. Только записочки тащат: "Помести"... "Устрой"... "Обеспечь"... Счастье твое, что один утром выехал. Повезло, считай.
Васиф усмехнулся:
– А я везучий. Мне всегда везет.
Шаркая остроносыми калошами, старик привел его к угловой, крайней по коридору, комнате.
– Вот. Занимай ту койку, у окна.
Через полчаса Васиф снова был на улице, хотелось поближе познакомиться с районным центром. Впрочем, на это потребовалось не много времени. Здесь, на главной улице, располагались почти все учреждения – отделение банка, прокуратура, райисполком, райком партии. В конце улицы густо переплелись кронами старые клены и акации. Парк, – догадался Васиф. Он немного посидел в тени и отправился дальше. Аллея вывела его прямо к берегу Куры. Спустился поближе к воде, сел в уже припаленную солнцем траву, зажмурился. И сразу ушли, отступили все тревоги последних дней. Только журчанье воды, стрекот кузнечиков, горячее дыханье ветра. На том берегу гортанно, протяжно запел чабан. Васиф сорвал листик мяты, растер в ладони, понюхал.
Разве не к этому шел он все трудные годы, не об этом мечтал под посвист сибирских ветров, когда окоченевшими руками грел ростки лука, чудом проклюнувшиеся в вечной мерзлоте... Как помнился ему там этот горячий аромат выжженной солнцем степи, полынная горечь трав. Случалось, во сне пил мутноватую, такую вкусную куринскую воду.
Теперь он на родине. Но странное дело, во сне он часто видит себя вдали от этих трав, от родной земли. Просыпался и вздыхал облегченно, всей грудью, вбирая знакомые с детства запахи.
Когда он впервые увидел Куру? Кажется, в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Ну да, их, комсомольцев техникума, послали в Сабирабад на хлопок. Первая в жизни самостоятельная поездка.
Каждое утро тогда он бегал к Куре, чтобы здесь, вдали от людей, написать письмо Сейяре. В наивных, восторженных стихах он жаловался на то, что не может донести до нее Кура тепло его руки, тоску его и радость. Как давно это было... Первая юношеская влюбленность. Потом он почти не вспоминал о ней, А если и вспоминал, то без боли. А теперь... Сколько дней он носит в себе ненаписанное и неотправленное письмо Пакизе.
Он закрыл глаза и так четко увидел вдруг ее улыбку, прядь шелковистых волос на плече.
"Что ты здесь делаешь?" – спросил он.
"Я пришла, чтоб ты не забывал, что я есть. Я пришла помочь тебе..."
"Не бойся. Я сильный. Со мной ничего не случится. Только все не забываются обидные слова Балахана: "Кто в сорок только ползать начинает, первые шаги на краю могилы сделает". Я не смерти боюсь, другого. Вдруг уже ничего не сумею..."
"Не смей так думать. Я верю в тебя..."
Где-то недалеко деловито, коротко гуднул паровоз. Васиф откинулся, подминая сухую, колючую траву. "А небо какое синее!... И гудок". Как добрая примета, как пульс жизни. Он всегда любил этот звук. Много лет назад вместе с группой бакинских комсомольцев его послали на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Что он тогда знал о жизни? Все было понятно, просто и ясно, как жеребенку, для которого весь мир – трава и солнце да теплое вымя матери. Все было, как в песне, – чувство движения, аккомпанемент колес и гудок паровоза, – он мчал вперед сквозь рассвет и ночь. И там, впереди, была Москва. В сорок первом его мобилизовали, и опять поезд, перестук колес, гудки. Только уже не пассажирский вагон был, а солдатская теплушка, и песни были другие... Поезда, поезда! Что только не начиналось в его жизни с поездов!..
И еще запомнились гудки под Иркутском в Маркове, там леса дремучие вокруг. Идешь ночью, мороз градусов сорок, аж кедры трещат. И вдруг – нет тропы. Пропала. Занесло. Или завалило рухнувшим деревом. Тычешься, как слепой. Тут тебя страхом зажмет. Вспомнишь о тех, кого находили потом здесь под снегом... "Нет, – думаешь, – нет! Выйду. Кровь из носу, а выйду!" И тут вдруг спасительный гудок! Заводишко механический – две-три мастерские всего. Вот там договорились, как кто из рабочих не придет к вечеру, завод – гудком сигналит – на него и шли. Нет, есть что-то крепкое, неумирающее в гудках.
Васиф сел в траве, смахнул соломинки с головы, прислушался. Поезд. Тот же самый, наверное, что вез его с Пакизой из Москвы. Вскочил, пробежал берегом к железнодорожному полотну. Издали увидел уже на последнем вагоне табличку – "Баку – Ереван".
Из парка он выходил в час перерыва. В аллеях на скамьях заметно прибавилось народу. В замызганных белых куртках налетели мороженщики.
– Стой, – Васиф преградил дорогу одному из мальчишек. – Где здесь контора промысла?
– Иди обратно, к автобусной остановке. Там увидишь домик деревянный. И тут же заорал так пронзительно, что Васиф отскочил: – Мороженое! Мокрый, холодный, сладкий!
Контора промысла размещалась в деревянном финском домике. Вокруг понатыканы ивовые деревца. Разыскал дверь с табличкой "Отдел кадров", вошел, поздоровался. Никто не ответил. Над самым большим столом надпись от руки: "Начальник отдела кадров Махмудов". За столом человек газету читает. Странный такой – голова как тыква, без шеи, прямо к туловищу приставлена. Над ушами седые пучки когда-то кудрявых волос.
Васиф усмехнулся, вспомнив нечто похожее, талантливо и остро написанное Физули. О том, как поэт пришел хлопотать о пенсии. Поклонился чиновникам, сказал "Салам". Но те и головы не подняли. Только буркнул кто-то недовольно: "Твой "салам" еще не деньги".
– Здравствуйте, – еще раз сказал Васиф.
Человек, читавший газету, и бровью не повел. Из угла, где быстро строчила машинка, на него с любопытством посмотрели две молодые женщины – и та, что печатала, и та, что диктовала.
– Товарищ начальник, – он шагнул впритык к столу. – Я насчет работы к вам.
– Откуда? – Махмудов раздраженно отложил газету.
– Из Баку. Здесь – в гостинице пока устроился.
– Специальность?
Начальник задавал вопросы, не глядя на Васифа. В его манере разговаривать, не поднимая головы, сквозили пренебрежение, самоуверенность. Васиф с трудом сдерживал возмущение.
– Знаете ли, я здесь...
– Короче. Профессия?
– Я геолог.
Махмудов поднял голову. Глаза у него оказались неожиданно светлые, рыжеватые. Посмотрел, как водой холодной плеснул.
Худощавая девушка в сатиновой спецовке подошла ближе.
– Товарищ Махмудов, на нашем участке как раз нужен геолог. Может, его к нам?
Махмудов даже не посмотрел в ее сторону.
– Не лезь. Иди, занимайся своими замерами.
Тонкое, нервное лицо девушки вспыхнуло. Однако ее ничуть не смутил тон начальника.
– Вы что, запретите мне говорить?
Она дерзко усмехнулась Махмудову.
– Только не здесь. Надо соблюдать этику.
– "Этика". – Девушка фыркнула. – Какая тут у вас этика!
Махмудов повернулся к ней всем туловищем:
– Что пристала? Парень тебе понравился, что ли?
Девушка не ответила, молча ушла в угол к машинистке. Васифу она не понравилась, чувствовалась в ней сдержанная злость. Таких языкастых девчонок он всегда сторонился.
Махмудов пожевал губами и уже мягче спросил Васифа:
– Диплом с собой? Покажи.
– Диплом? Да, да. Я еще не успел получить копию. Я на днях зайду в институт.
– А-а-а, – начальник равнодушно махнул рукой. – Вот тогда и придете.
– Я работал здесь! Девять лет назад работал...
Махмудов снова зашелестел газетой:
– Да? Могу взять рабочим. Пока не принесешь диплом.
– Хорошо. Могу рабочим. Согласен. Но я хочу вам объяснить...
– Э-э-э... К чему этот бесполезный разговор. Что ты еще будешь объяснять? Вон возьми анкету, заполни. И автобиографию напиши. Больше меня ничего не интересует.
Через полчаса Васиф положил перед начальником и анкету и автобиографию. Тот долго жевал губами, перекатывая за щекой кругляшок монпансье.
– Так... Высшее образование – да... Награды – да... Ученая степень нет. Нет. Нет. Нет... Одни "да-нет"... Почему я должен верить тебе на слово? А кто знает, имеешь ли ты высшее образование? Или эти награды? Вот принесешь диплом... А пока только рабочим. Ясно?
У Васифа набрякли кулаки. На лопатках взмокла рубашка. "Надо сдержаться. Надо... Он в чем-то прав. Я не могу, не должен уйти отсюда ни с чем". Медленней, тише стучит в углу старенький "ундервуд". Девушка с нервным лицом кусает губы. Вот-вот бросится на защиту.
– Хорошо. Оформляйте рабочим. Но мне показалось, что и с рабочим надо говорить по-человечески. Что вы узнаете обо мне по этой анкете?
– О, ты, кажется, начинаешь учить меня? Не советую. Да откуда ты вообще взялся, демагог такой? Откуда родом?
Зазвонил телефон. Махмудов что-то буркнул в трубку, но через секунду голос его переливчато зазвучал всеми оттенками почтения. Он даже вскочил с кресла и продолжал разговор по телефону стоя.
Васиф, забывшись, забарабанил пальцами по столу. Даже сесть не предложил "начальничек". Поделом тебе. Говорил же Балахан... Один звонок, несколько деловых слов – и не надо было бы стоять перед этим чванливым чинушей, терпеть его хамство.
Махмудов в последний раз улыбнулся в трубку и осторожно положил ее на рычаг. "Ты еще здесь?" – спросили его холодные глаза.
– Значит, вам некогда говорить со мной? Хорошо. Я пойду к управляющему. Может, он...
– Он скажет то же, что и я, – почти весело отрезал Махмудов и заложил за щеку прозрачное монпансье.
В дверях его догнала девушка-замерщица.
– Успокойтесь. Этот Махмудов совсем зарвался. Правильно вы с ним, правильно.
Васиф прошел мимо, ничего не ответив.
Кабинет управляющего промыслом он нашел быстро. Стремительно проскочил мимо секретаря и распахнул дверь. У окна стоял высокий, наголо выбритый пожилой мужчина. Темные проницательные глаза под густыми выгоревшими бровями. Под тенниской острые худые плечи, а впадины под ключицами такие глубокие, что кажется, налей воду – не прольется.
Это и был сам управляющий Амир Амирзаде. С неожиданной легкостью обернулся он на шаги Васифа, пошел навстречу. Надо было толково рассказать все, объяснить цель своего прихода, но вместо этого у Васифа вырвалось злым упреком:
– Где вы нашли такого начальника кадров? Кто ему позволил так...
Он не успел договорить, как почти следом ворвался Махмудов. Васиф понимал: нельзя спускать тормоза, надо поспокойней. Но уже не мог.
– Вот он... Явился. Опередить меня торопится!
Амирзаде поморщился:
– Не кричите, не на базар пришли!
– Да что вы меня учите, как мальчишку?! – снова сорвался Васиф. – Сам знаю, куда пришел!
– Замолчите! – Амирзаде шлепнул рукой по столу, звякнул стакан с карандашами.
– А-а-а, и вы... Видно, стоите друг друга! Начальнички!..
– Что? Сейчас же покиньте кабинет!
Васиф швырнул на стол анкету с автобиографией и вышел, хлопнув дверью...
Махмудов налил воды из графина, подвинул стакан к Амирзаде.
– Успокойся, дорогой. Теперь сам видишь, что мне приходится терпеть. Таких типов не только близко подпускать нельзя, судить надо! Я этого так не оставлю.
Амирзаде махнул рукой на дверь, опустился в кресло. На скуластом обветренном лице его выступили красные пятна.
Через полчаса Махмудов вернулся и положил перед начальником каллиграфически исписанный листок. Амирзаде быстро пробежал глазами ровные строчки. "... Васиф Гасанзаде... начальника отдела кадров Махмудова публично... управляющего промыслом Амирзаде... должен понести ответственность за хулиганскую выходку..."
– Слушай. – Амирзаде поднял на Махмудова усталые, уже спокойные глаза. – А может, не стоит?
– Нет. Таких надо учить, чтоб на всю жизнь запомнил.
– Сумасшедший какой-то. Кто он? Откуда? Почему такой взвинченный? Ты говорил с ним?
Махмудов развел руками, с видом мученика поднял глаза к потолку.
– Разве он дал мне слово сказать? Наседал, как бешеный пес. Нет, нет. Я этого так не оставлю. Пусть отсидит недели две... Это тоже метод воспитания. Сейчас я дам машинистке. Пусть напечатает в трех экземплярах. И ты, Амир Расулович, пожалуйста, подпиши. Нечего с такими церемониться. Не зря говорят: доброта хуже воровства. Вот тебе на голову и садятся...
Управляющий промолчал. Сбычившись, Махмудов пошел к двери.
Амирзаде подвинул к себе рулон с чертежами, развернул, укрепил концы кусками породы. К ногам упала брошенная странным посетителем анкета. Он поднял ее, вчитался, разыскал лист с автобиографией. И чем дальше читал, тем ярче разгорались пятна на впалых щеках. "Нехорошо получилось. Человек столько лет был лишен возможности заниматься своим делом. Рвался сюда за тысячи километров. Родное тут все ему. А я... Выслушать человека и то толком не смог. Еще этот со своим актом... Ни черта я тебе не подпишу".
Он схватился было за телефонную трубку.
"Да, но он орал на тебя как бешеный".
Отдернул руку, зашагал вокруг стола.
"А если бы с тобой, с тобой, Амирзаде, стряслось такое? Может быть, Махмудов сам довел? Не нравится, как он гнет спину здесь, в кабинете... Что стоит вывести из равновесия такого вот издерганного человека? Хорошо, если в нем еще вера в людей жива. Легко ранить такого, а вот помочь... в тридцать семь лет начать жизнь сначала... А что, если бы с тобой так?..."
Из окна ему было видно, как мерно клюет носом качалка. Ни одного человека рядом, а буровая работает. Тридцать пять лет назад он, Амир Амирзаде, впервые пришел на промысел учеником мастера-тартальщика. Хилый был. Из колодца выползал чуть живой. Тут же на вонючей, скользкой земле растягивался, хватая ртом воздух. А случалось, таких мальчишек вытаскивали из колодца мертвыми. Не выдерживали... Помнится, его уволили с работы за то, что он не поздоровался с управляющим. Сколько потом рабочие ходили на поклон к хозяину... Не помогло. Вышвырнули, как щенка. Злой был управляющий и мстительный, как див. Он, Амир, тогда клялся, что до смерти не забудет этой обиды. Что ж, выходит, забываться стало? Да, да. Однажды забыл, однажды и сам наломал дров, стыдно вспомнить. В плохом настроении был, сорвал на пареньке одном. Уволил ни за что ни про что.
Потом он сам искал этого парня. Того и след простыл. Наверное, в село к себе вернулся. Столько лет прошло, а как камень на душе. Память жестока. Может, к лучшему, что жестока. И вот сегодня...
Он старательно разгладил мятую страницу автобиографии. Словно рука его могла расправить рубцы на живой этой судьбе.
Вошел Махмудов, льстиво заглянул в лицо.
– Ты забываешь о своем повышенном давлении. Из-за всяких крикунов заболеть можешь. Вот, – он положил перед ним отпечатанный акт с витиеватой собственноручной подписью, – я подписал. Прошу... – Он протянул авторучку.
Амирзаде внимательно прочел акт и, изорвав в мелкие клочки, швырнул в корзину.
– Что вы делаете?! Это подорвет ваш авторитет. О происшествии уже знают подчиненные!
– Пусть!
– Может быть, он вернулся и извинился?
Амирзаде вскипел:
– Какого черта это вас так беспокоит? Он оскорбил меня. Я как-нибудь переживу. Это, во-первых. А во-вторых, вы знаете, что ему пришлось пережить?
Махмудов усмехнулся.
– А при чем тут мы?
– Кто знает, Махмудов... Может, именно мы "при том"...
– Ну, знаете... Я отказываюсь понимать.
– Придет время, поймете. Он один из тех, кто начинал этот промысел. Ты, Махмудов, знал об этом.
Махмудов, привстав, впился глазами в листок с автобиографией.
– Такие люди для нас на вес золота.
– Но почему он не обратился в "Азнефть"?
– А почему бы ему не обратиться прямо сюда? Эх, пришел бы прямо ко мне, не было бы этой нелепой истории.
– У него нет диплома. И вообще вид у него...
– Вид, говоришь? Тебе модного костюма с галстуком не хватает? Одежда не та, да? У человека, как говорится, дом обрушился, а ты "вид", "диплом"... Что? Нет у нас, скажешь, бездельников с дипломами? Сначала звонок из министерства, а потом является этакий хлюст, духами от него пахнет. Сам не раз слыхал, как ты кланялся трубке. "Баш уста*. Встретим... Обеспечим". Эх, ты... Иди, иди, Махмудов.
______________ * Будет сделано.
– Не смею возражать. Но советую согласовать с начальником отдела кадров "Азнефти", прежде чем брать его. Посмотрим, что там скажут.
– Не беспокойся. Если надо будет, я и с министром поговорю. Я отвечаю за это. А тебе настоятельно советую разыскать этого Гасанзаде.
– Мне? – плечи Махмудова приподнялись почти до ушей.
– Не мне же!
Никогда еще начальник не позволял себе говорить с ним, Махмудовым, так резко. Странно. Что он там вычитал, в этой скупой автобиографии? Странно.
На всякий случай Махмудов пожал плечами:
– Иду. Ваша воля. Кто имеет право не выполнить приказ управляющего?
4
Уже смеркалось, когда Васиф вернулся в гостиницу. Не зажигая света, растянулся на старом, продавленном диване, закрыл глаза. Сквозь тонкие стены было слышно, как шумно ужинают, смеются в соседней комнате. В коридоре простужено бормотал репродуктор.
Не вставая, протянул руку за графином. Глотнул прямо из горлышка. Вода была теплой, чуть солоноватой.
Ну что? Устроился? Ехал, волновался... Как мальчишка, радовался встрече с Курой. Стихи вспомнились. И на тебе! Как бы посмеялся сейчас Балахан. Нет, не должен он смеяться. Никто не должен. Нельзя раскисать. Надо бороться. Никто не принесет ему удачу, как шербет на серебряном подносе. Надо бороться за счастье.
Вскочил, вытащил из чемоданчика бумагу, сел к столу писать заявление. Слова рвались на страницу обидные, злые. Нет, так нельзя. Надо спокойней. Снова начал. Но пыл остывал, уступая тупой усталости. Не привык писать жалобы. Бросил ручку, снова растянулся на диване. В ушах все звучал раздраженный голос Амир-заде: "Уходите отсюда!" А куда? Куда идти – не скажете, товарищ начальник?..
Мог ли он думать, что так встретят его на родине? Одни очень недвусмысленно дали понять, что поздновато ему начинать... Другой просто выставил за дверь.
В общем, "Беррегите нерррвы!", как говорит попугай Балахана.
Так мне и надо! Умные люди говорили: "Оставайся в Маркове". Куда там... Спешил в родные края, дурень. Думал, меня здесь ждут с нетерпеньем.
Васиф вспомнил поселок Марково, где работал коллектором. Прочные бревенчатые срубы на берегу Лены. Говорят, что поселение это основал триста с лишним лет назад уральский землепроходец Кирюшка Марков. Так, видимо, это и было, – недаром почти все местные жители носят фамилию Марков. Васиф внимательно приглядывался к ним. Ему нравились их прямота и цельность, нравилось, с какой гордостью говорят они о родном крае. В первые же дни Васифу поспешили рассказать, что здесь бывал Чернышевский. И Гончаров после путешествия на фрегате "Паллада" также заезжал сюда. Однажды как-то Васиф забрел в поселковый клуб. Там старый коммунист, тоже, кстати, Марков, Василий Матвеевич, рассказывал о прошлом, об империалистической войне, о том, как после демобилизации он жил в Баку, работал на промыслах.
После выступления Васиф подошел к старику, они разговорились.
– Как звали твоего отца? – спросил Василий Матвеевич.
– Аббас Алиджан.
– Наверно, встречал, а по имени не помню. Ты извини.
– У него усы были большие. Его все так и звали – Усатый ага.
– А-а, вот оно что! Так бы и сказал. Усатого я хорошо помню. Как же, как же. Так ты его сын?
Васиф рассказал старику о своих злоключениях.
– Какая специальность у тебя? – спросил тот.
– Геолог.
– А у нас работаешь кем?
– Коллектором. Диплома со мной нет. Понимаете...
– Понимаю, понимаю. Пойдем-ка, голубчик, ко мне. Посидим, поговорим, может, и придумаем что-нибудь.
Васиф стал было отнекиваться, но старик и слушать не хотел, затащил к себе, угостил знаменитыми сибирскими пельменями, бражкой. Василий Матвеевич внимательно слушал, время от времени покрякивая и сочувственно качая головой.
Хлопнула дверь, и вместе с клубами пара в комнату ввалился Андрей Васильевич Марков – главный геолог промысла. Он несколько удивился гостю, но не подал виду, поздоровался, сел к столу. Старик косо посмотрел на сына.
– Ты почему это человеку работу по специальности не даешь? Опытный геолог, а работает тут коллектором.
Андрей положил себе пельменей.
– Но у товарища нет диплома...
– А я бы всем бакинцам от рождения давал диплом, – они прирожденные нефтяники.
– Хорошо, хорошо, отец, в ближайшее время разберемся.
– Да уж разберись, будь добр, – старик нахмурил густые брови, – не забывай, Андрюшка, не из господ ты, из рабочих в начальники вышел. А у рабочего человека во всех краях вроде бы родня есть. Отец его, друг мой, в Баку был, за рабочее дело стоял. Так что не чужой Васиф нам.
Через несколько дней, когда Васиф уже работал геологом, старик Марков пригласил его поселиться у них в доме.
– Я человек прямой, финтить не люблю. Общежитие – это, конечно, хорошее дело. Но между общежитием и семейным домом пока что разница большая.
– Но ведь я стесню вас! Неудобно...
– Ничего. Если стеснять начнешь, выгоню.
– Ну, хоть скажите, сколько платить вам?
Василий Матвеевич прищурился:
– Сколько платить, говоришь? А сколько бы ты с меня брал, если бы я в Баку у тебя поселился? Васиф смущенно опустил голову.
– Вот то-то и оно! – Старик хлопнул его по плечу. С этого дня в доме Марковых стало одним человеком больше.
Василий Матвеевич, несмотря на свои семьдесят лет, сохранил все зубы, и в густых рыжих волосах его только кое-где поблескивала седина. Ходил он легко, не по-стариковски, и ни минуты не мог оставаться без дела, У себя во дворе он построил парники и в лютые сибирские морозы выращивал там огурцы, помидоры.
Он чем-то напоминал Васифу отца: такой же беспокойный, увлекающийся, прямой до резкости. Так же, как у отца, вспыхивал суровый взгляд старика, стоило ему заговорить о чем-то своем, важном. Несмотря на большое различие в возрасте, Васиф чувствовал себя с ним непринужденно, свободно. Жена Василия Матвеевича умерла лет пять назад. Васиф спал со стариком в одной комнате.
Андрей Марков приходил домой поздно, усталый, хмурый. Ему было не до разговоров. Частенько его вызывали и ночью на разведывательные скважины. Зато сынишка его, Сережа, очень привязался к дяде Васе, как он называл Васифа. Мать каждый вечер с трудом уводила его спать. Да и то лишь после того, как Васиф давал честное слово, что завтра будет еще рассказывать про далекую-далекую страну на берегу синего Каспийского моря, про город Баку, где нефтяных вышек столько, сколько лиственниц в тайге.
Однажды Васиф обещал Сереже, что ко дню его рождения, двенадцатого ноября, обязательно пошлет ему из Баку подарок. Только с условием, что Сережа никому не скажет. Пусть это будет их тайной.
Васифу нравилось у Марковых. Нравилось смотреть, как в морозный безветренный день медленно падают крупные хлопья снега. Замерзшая Лена, бесконечная тайга за ней – все это дышало покоем и силой. Васиф часто ходил в лес вместе с Василием Матвеевичем. Нужно было нарубить дров, потом на санях перетащить их к дому, потом еще пилить и колоть на мелкие поленья. Нелегкая работа! Но как приятно было смотреть на ровный штабель дров, золотистых, пахнущих смолой, лесом.
В длинные зимние ночи, когда за окном выла вьюга, Васиф и старик Марков любили коротать вечера под неторопливый мужской разговор.
– Ты послушай, послушай меня, – Василий Матвеевич начинал издалека. – Я вижу, приглянулись тебе наши края, понимаешь ты красоту сибирскую. Значит, сердце у тебя для здешних мест подходящее. А новую жизнь надо на новом месте начинать. Чистый ты перед людьми и перед богом. Ну чего тебе в Баку ехать? Сам же говорил, отца-матери нет уже. Может, баба у тебя там или девка, по которой сердце болит?
Васиф качал головой:
– Нет... Люди подумают: "Если не вернулся – значит, в самом деле виноват". Нехорошо.
– Умный так не подумает, а дураку мало ли что может в голову взбрести, да тебе какое дело?
"Прав был старик! – Васиф скрипнул зубами. – Ох, прав. Настоящие люди там, в Сибири, а здесь такие, как Махмудов и Амирзаде. А может, вернуться в Марково? Нельзя. Скажут – сбежал. Нет, я останусь здесь и добьюсь своего..."
Васиф вышел в коридор, поплескался под рукомойником, потом долго ворочался на диване, пытаясь уснуть, но сон не шел. Давила духота, раздражало жужжание мух и пьяные голоса за стеной. Кто-то, явно подражая Рашиду Бейбутову, запел вдруг про глаза, что похожи на звезды.
А глаза Пакизы на звезды не похожи. Глаза Пакизы как черные солнца. Темные, теплые, все понимающие глаза. Вот кто ему нужен сейчас – Пакиза. Сидела бы, рядом, а он бы выкладывал, что на душе... Пусть бы она молчала, пусть только слушала. А что, если написать? Может быть, ей покажется это странным, навязчивым... Все равно. Она поймет.
Выкатилась из-за деревьев, запуталась в ветвях жаркая, как только что вынутый из тендира чурек, луна. Неутомимо трещали цикады. За стеной давно храпели, угомонившиеся соседи. А он все строчил, щуря глаза под засиженной мухами лампочкой.
"... Пусть не покажется странным. Может, и вовсе не встретимся больше. Но что-то осталось после тех трех быстро пробежавших в дороге дней, когда рассказывал Вам свою невеселую историю. Вы просто слушали. Доброе Ваше молчание как-то согрело меня. А потом Вы заговорили очень простыми словами. Иногда сердились, спорили... Не со мной, а с обидой моей на людей. Я поверил. Поверил, что будет в жизни что-то такое большое, чего еще не было. И вот сейчас мне снова, как хромому костыль, нужны Ваши слова, голос. Просто уверенность, что Вы где-то рядом и я еще увижу Вас. Не смейтесь, пожалуйста. Не в веселый час сел я за это письмо. Похвалиться пока нечем, – с работой не получается. Как только устроюсь, напишу Вам свой адрес. И буду ждать ответа, очень ждать..."
Запечатав конверт, Васиф оделся. Хотелось сейчас же, сию минуту отправить письмо. Он вышел, заторопился к почтовому ящику. Завтра утром оно уйдет в город. Только завтра.
Он посмотрел на часы. Десять уже. А возвращаться в гостиницу не хотелось. Почему бы сейчас, именно сейчас не разыскать старых друзей? Правда, не так хотелось ему прийти к товарищам, не так. Хорошо бы прийти без тяжкой ноши на плечах, без сомнений, не тащить за собой тень неудач. Начнут сочувствовать, ворошить старое, чего доброго, возьмутся устраивать его дела... Нет, прав Балахан. Нелегкий у него характер, вот уже и друзей примеривает, как праздничное платье. А разве заслуживают Бахши и Акоп такого недоверия?
Надо пойти. Надо. Но куда?
Он вернулся в гостиницу. Достал из чемодана припасенные плитки шоколада, разыскал старика дежурного.
– Отец, просьба к тебе. Есть у меня здесь где-то друг, Акоп Багдасаров. Давно не виделись мы. Может, случайно знаешь, где живет?
Старик сдвинул с бровей каракулевую папаху, прищурился.
– Багдасаров, говоришь? Чем занимается?
– Инженер он.
– Инженер, говоришь? – Бусины четок быстрей задвигались в пергаментных пальцах. – Знаю. Раньше он жил здесь, рядом. Теперь у него хорошая квартира. Один балкон...
