Текст книги "Сачлы (Книга 3)"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Они снова двинулись. Приглушенный расстоянием гул Акеры походил на монотонную песню. До реки было более полукилометра.
"Он взял безрукавку специально для меня,– думала Рухсара.– Какой молодец!"
Ей было и неловко, и в то же время приятно, что о ней позаботились. Пожалуй, больше приятно, чем неловко. Она ощущала, как к сердцу ее подступила теплая волна, порожденная чувством признательности к Хосрову.
И девушке вдруг вспомнился день, когда ее вызвал к себе на допрос следователь прокуратуры Алияр...
Она, униженная, оскорбленная, растерянная, сидит, как преступница, на табурете посреди комнаты, а он, следователь Алияр, плешивый, неприятный, с серым, испитым лицом, блудливыми, маслеными глазками, задает ей вопросы, стучит костяшками пальцев по столу, одергивает ее, покрикивает на нее, называет ее то "гражданкой Алиевой", то "обвиняемой" – допрашивает ее. Затем он вызывает "свидетелей" ее "преступления" – больничного завхоза Али-Ису и исполняющую обязанности заведующего райздравотделом Гюлейшу Гюльмалиеву, которые "изобличают" ее, а в действительности клевещут, льют на нее всякую грязь и в конце концов подписывают акт, где говорится, что "...секретарь исполкома Абиш Алепеш-оглу по ночам тайно гулял с Рухсарой Алиевой, она же Сачлы..." и что "...во время любовной игры Абиш порвал шелковую кофточку Рухсары..." и так далее и тому подобное. Она оправдывается, говорит, что все это ложь,– ей презрительно смеются в лицо, издеваются над ней, оскорбляют ее... Сломленная, повергнутая в отчаяние, она плачет – над ней продолжают измываться, ей грозят обыском, да еще при участии понятых... Она начинает умолять Алияра, просит не ходить к ней домой, не производить обыска (ведь кофточка действительно порвана и лежит в ее чемоданчике под кроватью; та самая кофточка, которую разорвал на ней пьяный Гашем Субханвердизаде, когда она отбивалась от него в его доме), в отчаянии протягивает к следователю руки, признается: "Да, кофточка порвана, но я не знаю никакого Абиша!" Алияр ехидно ухмыляется, заявляет ей: "Оставим на время вопрос об Абише в стороне!.. Вы, гражданка Алиева, безусловно, виновны в лживых показаниях, вы хотели направить следствие на неверный путь, вы пытались обмануть представителя государственной прокуратуры... Вас следовало бы арестовать, но я отдам вас на поруки, если кто, конечно, согласится поручиться за столь лживое, коварное существо!" И тогда стоящий у двери Хосров, вызванный затем, чтобы сопровождать следователя в больницу для произведения обыска в комнате "гражданки Рухсары Алиевой", неожиданно вступается за нее: "Готов взять баджи на поруки!" Алияр выходит из себя, пытается запугать молодого человека, отчитывает: "Занимаемая тобою должность не дает тебе такого права, к сожалению... Вы обязаны преступников привлекать к наказанию, а не выпускать их на свободу!" Хосров продолжает защищать ее, возражает следователю: "У меня есть гражданские права. А кто преступник – еще надо доказать! Весь город любит Рухсару-ханум, верит ей, люди толкаются, чуть не дерутся, чтобы попасть на прием к ней". Затем взбешенный следователь звонит по ее просьбе жене Мадата Афруз-баджи, и та тоже присоединяется к Хосрову в его заступничестве за нее...
Рухсара вспоминала это, как кошмарный сон. К горлу ее подступил комок. Не так уж давно все это было. Девушка сказала тихо, но с чувством:
– Знаете, Хосров, я вам очень благодарна!.. Очень признательна! И не только за эту безрукавку... До конца моих дней буду помнить то, что вы сделали для меня...
Хосров, тотчас поняв, что имеет в виду девушка, негромко отозвался:
– Напрасно вы благодарите меня, Рухсара. Тогда там, в кабинете Алияра, я не сделал для вас ничего особенного. Каждый честный человек поступил бы точно так же на моем месте.
Рухсара, взволнованная неприятным воспоминанием, перебила его:
– Поймите, Хосров, вы, как друг, протянули мне руку помощи в трудную для меня минуту!.. Может быть, самую трудную в моей жизни, когда я, можно сказать, тонула, шла ко дну, захлебываясь и пуская пузыри...
Хосров почувствовал, как сердце в его груди приятно замерло, а затем сильно заколотилось.
– Честное слово, Рухсара-баджи, вы переоцениваете мой "подвиг"! – сказал он, пытаясь за шуткой скрыть свое смущение и невольную радость.
– Нет, нет, нисколько не переоцениваю! – продолжала девушка горячо.– Вы, Хосров, не дали мне разувериться в людях!.. Вы встали на мою защиту в тот момент, когда многие от меня отвернулись...
Молодой человек мягко возразил:
– В этом я никак не могу согласиться с вами, Рухсара. Вы говорите: многие от вас отвернулись. А назовите мне этих многих! Кто они, конкретно? Ну, называйте!..
– Гюлейша, например...– ответила Рухсара, не задумываясь.
– Первая распутница в городе! – бросил с презрением Хосров.– Все это знают. Извините меня, конечно, Рухсара, что я так говорю об этой женщине, но я не могу не быть откровенным с вами. Будь сейчас Гюлейша здесь, я сказал бы ей в лицо то же самое. Такие, как она, только позорят весь женский род! Просто надо радоваться, что она вас невзлюбила, что вы с ней оказались, как говорится, на разных полюсах... Волчица потому и воет на луну, что луна светлая!.. Как вы, Рухсара, можете переживать оттого, что не пришлись по душе ей, дрянной, грязной особе?.. Кроме того, не забывайте: это Гюлейша видела и видит в вашем лице угрозу своему благополучию. Она, я уверен, не перестает ни на минуту думать: "Завтра меня лишат заведования больницей, поставят на мое место этот бакинский кадр – Рухсару Алиеву!" Надеюсь, Рухсара, Гюлейшу Гюльмалиеву вы уже сами давно раскусили и отлично понимаете без моих разъяснений, почему она клеветала на вас.
– Ну, допустим,– согласилась Рухсара.– А Али-Иса?.. Почему он оказался с Гюлейшой заодно, почему подтвердил ее ложь и клевету? Как он мог так подло врать?! Ведь он – старик, стоит одной ногой в могиле!..
– Али-Иса – трус! – произнес с усмешкой Хосров.– В народе про таких говорят: труслив, как заяц, блудлив, как кошка, хитер, как лиса! Он всегда держит нос по ветру. На его глазах из районной больницы выдворили многих молодых врачей, приехавших в наш город по назначению. У нас это называется: подвязать ведро к телеге. Это делал Беюк-киши Баладжаев, не без помощи все той же Гюлейши. Али-Иса, когда требовалось, помогал им. Так было при прежнем секретаре райкома. Но времена меняются! Али-Иса же пока еще не понял этого.Хосров помолчал, думая о чем-то своем, затем сказал внезапно резко, будто обращаясь к кому-то: – Ничего, скоро этому придет конец!.. Очень скоро!..
– Но вы все-таки объясните мне, Хосров, почему этот старик лгал? спросила возмущенно Рухсара.– Что его заставляло? Что я ему сделала плохого?.. Ведь он завхоз, он не может бояться, что я займу его место!
– Этого Али-Иса не боится,– согласился Хосров.– Он боится другого: дрожит за свою шкуру! – Снова в голосе молодого человека прозвучали гневные нотки.
– Не понимаю вас, Хосров. При чем здесь шкура этого старика? Вы говорите загадками.
Некоторое время они шагали молча. Позади размеренно цокали подковы коня по каменистой дороге.
– Все очень просто, Рухсара... – Хосров опять помолчал.– И в то же время все довольно сложно, вернее – запутано.
– А вы объясните мне, Хосров! – попросила девушка.– Пожалуйста!
Снова наступила долгая пауза. Хосров словно прикидывал в уме, что он может сказать Рухсаре, что не может: нельзя. Наконец заговорил:
– Понимаете, Рухсара, у этого Али-Исы, как говорится, рыльце в пуху. Еще давно, до революции, он владел большими отарами овец, имел табун лошадей, держал пастухов. Словом, был богатенький. Теперь боится, что ему это припомнят. Кроме того, он, как завхоз больницы, не совсем чист на руку. Понимает, что ему в любой момент могут дать по шапке, выгнать с работы. А кто его может поймать?.. От ревизоров Али-Иса до сих пор благополучно откупался. Но вот есть один человек, с положением, ответственный работник района, так сказать – отец города, которого этот старик боится, как шайтан – заклинания... Хитрая лиса, услужливый пес, угадывает желания этого человека и действует соответственным образом.
Рухсара заволновалась:
– Кто же этот человек?!
Она остановилась и обернулась к Хосрову. Он тоже остановился. Молча в упор смотрел на нее. Чуть хмурился.
– Ну, так говорите же!.. Я жду, Хосров!.. Кто этот человек?
– Гашем Субханвердизаде...
– Подлец! – вырвалось у Рухсары.– Негодяй!.. Как только таких земля держит?!
Они снова двинулись. Бежали минуты – молодые люди хранили молчание. Хосров первый нарушил его:
– Да, Рухсара, я согласен с вами: Субханвердизаде – подлец! Но он подлец не только потому, что так считаем мы с вами... Дело в том, что...– Хосров осекся, спохватившись, что не может, не имеет права открыть Рухсаре, как бы ему ни хотелось, все, что ему известно о Субханвердизаде, о подозрениях Гиясэддинова, о том, чем сейчас занят их отдел. Он сказал тихо: – Извините, Рухсара, давайте не будем говорить об этом человеке, хотя слово "человек" и не очень подходит к нему!
– Он хотел опозорить меня! – со слезами в голосе воскликнула Рухсара.– Я не могу этого забыть!..
Хосров сказал:
– Он хотел опозорить вас, а опозорил сам себя, Рухсара! Сам себя высек!
– Из-за него я отрезала свои косы! – Девушка всхлипнула.– Он – чудовище!..
– Ничего! – спокойно и ласково отозвался Хосров.– Вам идет короткая стрижка. Честное слово! А косы ваши рано или поздно опять отрастут... Да успокойтесь вы, Рухсара!
Девушка выдавила из себя глухо:
– Из-за этого человека я хотела лишить себя жизни... Думала: оболью себя керосином и...– Она не договорила. Опять они долго молчали. Хосров глубоко вздохнул:
– Знаю, Рухсара. Вы даже и керосин приготовили, поставили бутылку на окно... А я ее стащил у вас...
– Вы?! – Рухсара, изумленная, снова остановилась на дороге.– Так это сделали вы, Хосров?
– Да, я,– простодушно признался молодой человек. Затем начал торопливо объяснять: – Понимаете, в чем дело, Рухсара... После того, как вы ушли от следователя Алияра, я вошел к нему в кабинет и чуть не придушил этого сукиного сына. При вас я сдерживался, не мог вмешаться... Все-таки я был на службе... Поймите: Алияр – следователь прокуратуры, я тоже – сотрудник милиции. Мы оба, так сказать,– официальные лица, находились при исполнении своих служебных обязанностей. Вы же были лицом посторонним, как у нас говорят... Словом, при вас, Рухсара, я не мог ничего сказать этому типу. Но, когда вы ушли, я выложил ему все, что думал о нем. Он испугался, что я ударю его,– удрал из кабинета, побежал жаловаться Субханвердизаде. Я же пошел в ГПУ к Балахану, который тогда замещал Гиясэддинова. В это время они уже оформляли меня к себе на работу, мои бумаги со дня на день должны были прибыть из Баку. Ну, пришел к Балахану, рассказал ему все, чему был свидетелем в кабинете Алияра, высказал свои соображения по этому делу, объяснил ему, в каком вы были состоянии... А Балахан мне так сказал: "Слушай, Хосров, ты уже почти наш сотрудник! Вот тебе мое первое задание: сегодня и завтра не спускай глаз с девушки, установи за ней, за ее домом наружное наблюдение. Дело серьезное!.. Если, как ты утверждаешь, в этом деле замешаны бесчестные люди, они могут не остановиться ни перед чем... Словом, ты мне отвечаешь за девушку головой. Я позвоню в милицию Хангельдиеву, скажу, что ты занят у меня. Иди!" Короче говоря, Рухсара, бутылку с керосином забрал с подоконника я... Так, на всякий случай...– Хосров говорил сбивчиво, он был немного смущен.– Извините меня, Рухсара, но мне было дано задание... В армии я служил на границе, там у нас так: командир приказал– умри, но сделай... Кроме того, Рухсара, я и сам очень боялся за вас... В те дни вы ходили такая удрученная... Глядя на вас, мне плакать хотелось... На второй вечер у вашего дома дежурил сам Балахан. Наутро он вызвал меня и распорядился: "Наружное наблюдение снимаем!" Но я сам, по своей воле, опять весь вечер и всю ночь дежурил у вашего дома. Не сердитесь, пожалуйста, за это. Иначе я не мог, Рухсара... Так мне было спокойнее. Все равно я не уснул бы у себя дома... В те же дни стали известны подробности вашего дела. Оказывается, Кеса подсматривал в тот момент, когда вы были у Субханвердизаде и ставили ему банки. Кеса видел, как вы съездили Гашему по физиономии, когда он попытался пустить в ход руки. Кеса проболтался об этом Тель-Аскеру, а Тель-Аскер – всему свету. Теперь об этом знают многие. И за это люди нашего городка уважают вас еще больше, Рухсара! Люди признательны вам не только за то, что вы лечите их и их детей, но также и за то, что вы проявили стойкость, не побоялись дать отпор высокопоставленному мерзавцу. Вы же сами знаете, Рухсара, как больные люди добиваются попасть на прием именно к вам!.. Вот вам и ответ на ваши неоправданные слова о том, что многие от вас отвернулись!.. Чепуха!.. Это ваша мнительность!.. От вас отвернулись только те – и их единицы,– от кого отвернулись вы сами! Это – Гашем Субханвердизаде и его прихлебатели: Гюлейша, Али-Иса, Алияр... Кто еще?.. Вот и все ваши недоброжелатели, Рухсара, раз, два – и обчелся! – Хосров весело засмеялся.Весь город, Рухсара, любит вас!.. Неужели вы не замечаете, с каким уважением люди на улице смотрят на вас, как почтительно здороваются с вами?..
Рухсара шла рядом с Хосровом и чувствовала, как теплые слезы тихо бегут по ее щекам. Но это были приятные, радостные слезы.
Может быть даже, в эту минуту она почувствовала себя счастливой. Немудрено!.. После стольких безрадостных дней...
Она нужна людям!.. Оказывается, люди все видят, все знают!.. Люди понимают ее, любят и ценят!.. Она не зря живет!..
Значит, жизнь все-таки прекрасна! Снова прекрасна!..
Да, в эту минуту Рухсара была по-настоящему счастлива.
Говорят, беседа коротает дорогу.
Вскоре молодые люди добрались до родника, что находился в семи километрах от города. Хосров предложил Рухсаре немного передохнуть здесь. Девушка отказалась, заявив, что еще не устала и что им надо торопиться. Они напились вкусной, совсем не холодной воды и снова двинулись в путь.
Скованность у обоих прошла. Откровенный разговор неожиданно сблизил их. Рухсаре стало даже казаться, что она знает этого доброго, немного сурового и в то же время пылкого молодого человека давно – почти всю жизнь.
Дорога пошла слегка в гору, затем опять начался спуск. Шум Акеры сделался еще глуше, потом совсем пропал. Дорога все больше и больше забирала влево, и наконец они вступили в довольно просторную долину одного из притоков Акеры.
Дорога, идущая по косогору, начала петлять. Слева был откос, поросший можжевельником, справа – склон крутой скалистой горы, тоже в можжевеловых зарослях. Речка тускло поблескивала в лунном свете далеко внизу, слева, то приближаясь, то удаляясь от них; порой, когда дорога делала особенно большую петлю, она совсем исчезала с их глаз. Шум ее был едва уловим.
Молодые люди шли довольно быстро. Иногда, когда дорога спускалась под уклон, они настолько ускоряли шаги, что Сакил даже начинал трусить за ними рысцой.
– По-моему, стало теплее,– заметила Рухсара.– Вам не кажется, Хосров?
Он объяснил:
– В долине Акеры, с которой мы расстались, всегда гуляет ветер, там дует, как в печной трубе. А здесь горы защищают нас от ветра.
Рухсара поймала себя на мысли, что ей приятно и спокойно идти рядом с Хосровом. Она украдкой поглядывала на него... Ладный, сильный!.. Мужественный, красивый профиль! И в то же время было в его лице что-то мягкое, девичье...
"Что со мной происходит? – подумала девушка.– А как же Ризван, моя любовь к нему?.."
За все время пути она только сейчас впервые подумала о нем.
Мысли Рухсары вернулись к прошлому. Она начала думать о Ризване. Вспомнился его приезд в городок...
"Как нехорошо он разговаривал со мной тогда!.. "Вы – неверная!.. Очевидно, вы из тех, кто кидается из объятий в объятия!.." Эх, Ризван, Ризван!.. Ты ничего не понял, ничего не хотел понимать... Эгоист!"
И сама же попыталась оправдать Ризвана:
"Да, но ведь, говорят, ревность слепа. А кто ревнует – тот любит. Чем сильнее любовь, тем сильнее ревность... Разве не так?.. Если так, его следует простить..."
Нет, она не может, не хочет простить его!.. Возможно, вчера она и прощала его, оправдывала в своих мыслях. Но сегодня – нет!
"Любовь не может быть без ревности, это верно... Но любовь не может быть и без веры любимому человеку, без веры в него! Ревность не должна переходить границы разумного!.. Говорят, любовь бывает жестокой... Но ведь есть же предел всякой жестокости... И есть разум!.. Разве не он, этот разум, в конце концов должен руководить поступками мужчины?.. Как Ризван мог написать мне то письмо?.. Бессердечный!.. "Хочу обвинить вас, Сачлы-ханум, в лживости и неверности!.. И я не могу найти для вас никаких оправданий!" Бездушный эгоист!.. Он не понял меня!.. Вот Хосров все понимает. Хосров – настоящий мужчина!" Последняя мысль была неожиданная и поразила ее саму.
Невольное сравнение оказалось не в пользу Ризвана.
"А теперь он начал встречаться с Тамарой... Но ведь он же знает, что Тамара – моя подруга... Разве это порядочно, благородно?.."
Однако в настоящий момент, вопреки обыкновению, мысль о том, что Ризван ухаживает за Тамарой, нисколько не взволновала Рухсару, не вызвала приступа душевной боли. Больше того – не породила даже грусти. Сейчас ей все это было как-то безразлично. И она сама отметила это. Отметила и удивилась...
"Нет, что же все-таки произошло во мне?.. Неужели я разлюбила Ризвана?.. Так вдруг?.. Но разве так бывает?.. Или, может, я легкомысленная?.."
Голос Хосрова вывел девушку из задумчивости. Рухсара без сожаления рассталась со своими мыслями и с большим вниманием начала слушать молодого человека.
– Вот вы – горожанка, Рухсара,– говорил Хосров,– приехали к нам из большого красивого города, жизнь в котором представляется моим землякам райской. Действительно, Баку – прекрасный город. Я был в нем несколько часов, когда ехал служить на Дальний Восток, а на обратном пути задержался там на целый день. Честное слово, Рухсара, я влюбился в Баку! Море!.. Парки!.. Красивые улицы!.. Красиво одетые люди!.. Магазины!.. Театры!.. Жизнь кипит!.. И я немного удивлен: почему вы уехали из Баку, от родного дома, от друзей? Как можно было добровольно променять Баку на наш маленький районный городок, где и свет-то не всегда горит по вечерам, где показ кино – событие, где нет и тысячной доли тех удобств, которые есть в столичном городе? Или после училища вам не удалось остаться дома? Словом, объясните мне, Рухсара, почему вы приехали к нам? Как это случилось?
Рухсара ответила не сразу. Несколько минут собиралась с мыслями. Хосров терпеливо ждал, примолкнув. Наконец она сказала:
– Да, вы правы, Хосров, Баку – прекрасный город, в нем удобно и интересно жить, намного удобней, чем в районном городке. И все-таки согласитесь, Хосров, в нашем райцентре гораздо удобней жить и пребывать, чем, скажем, в деревне Чанахчи, куда мы с вами идем сейчас. Но мы все-таки туда идем!..
– Э-э, Рухсара, это разные вещи! – перебил девушку Хосров.– В Чанахчи страдает человек, женщина в положении... Вы идете помочь ей. Речь идет о человеческих жизнях. Да и пробудем мы в Чанахчи всего лишь несколько часов. Тут – часы, а там – годы... Может, целая жизнь!
– Суть одна! – с убежденностью сказала девушка.– Или жизнь складывается не из часов? В Чанахчи страдает женщина – мы идем помочь ей. А в нашем райцентре, вообще в нашем районе – десятки, сотни людей нуждаются в помощи врачей. Кто же должен прийти к ним? Кто-то ведь должен!.. И откуда? Помолчав, Рухсара добавила: – Конечно, Хосров, я могла бы остаться в Баку. Может быть, даже должна была остаться: у меня, вы знаете, мать без руки, сестры и брат несовершеннолетние. Следовало пойти в Наркомздрав, уверена – вошли бы в положение. Словом, я могла бы и не приехать в ваш городок, теперь он и мой... Я могла бы не приехать, я, Рухсара Алиева, но ведь кто-то все равно приехал бы! И еще приедут! Не сегодня – так завтра! Должны приехать! Понимаете, Хосров?.. – Не дожидаясь ответа, она продолжала: – Дело не только во мне, не только в моей совести, не в том, как я понимаю свой гражданский долг!.. Дело во многих нас, молодых медицинских работниках, дело в том, что отдаленным районам нашей родины требуются специалисты. Они нужны людям! Дело в требованиях жизни, Хосров! Если не я – приехала бы другая или другой. Не знаю, Хосров, ответила ли я вам на ваш вопрос?
– Как вы хорошо сказали! – вырвалось у молодого человека.– Я все понял, Рухсара! Понял также и то, что иначе вы не могли поступить... И я вот еще о чем подумал: ведь вы могли получить назначение в какой-нибудь другой район Азербайджана... Ведь могло так случиться?
– Да, конечно,– ответила Рухсара.– В какой-то мере распределение– это лотерея. Я случайно сказала в отделе кадров, что родители мои родом из Карабаха. Возможно, это как-то повлияло на мое назначение в ваш городок. Но ведь Карабах большой, меня могли направить и в Агдам, и в Кубатлы.
Хосров долго молчал, затем проговорил, словно в ответ на какие-то свои мысли:
– Выходит, Рухсара, мы могли бы и не идти сейчас с вами вместе – по этой дороге, под этой луной?
– Могли бы и не идти, Хосров.
– Даже могли бы и не быть знакомы?.. И я не знал бы, что есть где-то вы?..
– Да, а я не знала бы ничего про вас, Хосров,– просто ответила девушка.
– И мы никогда бы не встретились с вами?.. Никогда-никогда?
Продолжая идти, Рухсара обернулась к своему спутнику. На мгновение их взгляды встретились. Ей показалось, что Хосров чем-то огорчен. Она улыбнулась, сказала:
– Хосров, вы странный человек... И мне очень приятно с вами разговаривать. Мне кажется, я понимаю вас... Вы только что спросили меня: "И мы никогда бы не встретились с вами?" Наверное, вы думаете так: не встретиться, не узнать человека – это как бы разлучиться заранее, еще до встречи, в этом есть что-то несвершенное, есть что-то от бессилия человека перед стихийной природой встреч, есть что-то от небытия вообще... Да?.. Скажите, Хосров, я угадала вашу мысль? Помедлив, он ответил:
– Нет, Рухсара, не угадали. Я подумал гораздо проще и конкретнее. Я хорошо знаю: есть тысячи, сотни тысяч интересных людей, своеобразных девушек, которые живут в других городах, даже в других странах. Пусть они будут сто раз счастливы, но, признаюсь вам, Рухсара, я не думаю о них. А о вас думаю. Вас я знаю, вас я видел, иногда встречаю вас на улице. И мне сейчас хорошо... Ни с кем мне еще не было так интересно, ни с кем я еще так не разговаривал, как с вами сегодня. Но всего этого могло не быть, если бы вы не приехали к нам! И от этой мысли мне стало немного грустно... Только и всего.
– Это почти то же самое, что сказала и я,– заметила Рухсара, немного смутившись...
– Да, почти...
Хосров согласился, но это "почти" прозвучало как возражение.
Непосредственность молодого человека, его прямота и простота странно волновали Рухсару. И это ей не было неприятно. Но смущение помимо ее воли нарастало. Желая побороть его, она заговорила о другом:
– Скажите мне, пожалуйста, Хосров, кем вы мечтали стать, когда были маленький, когда учились в школе? Была у вас какая-нибудь святая, заветная мечта?
Хосров задумался, потом ответил:
– Была, конечно...– Он уже хотел было рассказать Рухсаре, как мечтал с детства стать "капитаном белого парохода", грезил о море, полюбившемся ему по книжкам, однако передумал, не стал говорить об этом, вспомнив, что молодой человек, в сопровождении которого приехала в городок мать Рухсары Нанагыз и которому он на другой день помог уехать на попутной телеге, груженной бочками из-под масла, был моряк, о чем свидетельствовали его капитанская фуражка и морской китель с нашивками на рукавах. Сказал: – У каждого из нас, ребят, была какая-нибудь своя сокровенная мечта... Но не у каждого она осуществилась. Моя – тоже. Впрочем, сейчас я не жалею об этом, Рухсара.
Рухсара повернула лицо к своему спутнику:
– Но мне кажется, вы нашли свое место в жизни, Хосров?
– Пока – да.
– Почему пока? А что должно быть потом?
– Моя жизнь может измениться.
– Как, например?
– Я хочу учиться, Рухсара.
– Значит, думаете расстаться со своей настоящей работой? Извините, что я спрашиваю вас об этом, Хосров... Но у нас такой разговор...
– Ничего, ничего, Рухсара. Спрашивайте все, что вы хотите. Нет, у меня нет мысли уйти из органов Чека.
– Но вы сами только что сказали, что мечтаете об учебе. Хосров широко улыбнулся:
– Да, мечтаю. Я мечтаю учиться и расти как чекист. Товарищ Гиясэддинов рассказывал мне, что есть особые школы, где учатся чекисты. Сейчас здесь, в нашем районе, мы имеем возможность бороться с врагами советской власти кулаками, бандитами, иностранными агентами – своими силами, своими средствами, так сказать. Но наши недруги за границей – империалисты– будут менять тактику. Они начнут засылать к нам хитрых, умных, обученных агентов. Чтобы с ними успешно бороться, надо иметь специальную подготовку, надо много знать. Поэтому я и хочу со временем поехать в Москву в спецшколу для чекистов.
Некоторое время они шли молча. Затем Рухсара сказала:
– Я поняла вас, Хосров. Вы правы: учиться надо всю жизнь. У меня тоже есть такая мечта. Ведь я – только фельдшерица. Я приношу пользу больным, но знания мои, как и ваши, ограниченны. Мало поставить диагноз больному, что уже само по себе не всегда просто,– его надо вылечить. Есть болезни, которые я, если даже и распознаю, лечить все равно не смогу.
– Я вам не верю, Рухсара! – полушутя-полусерьезно заметил Хосров.
– Даю вам честное слово, это так, Хосров. Есть очень сложные заболевания. И даже не всякий профессор возьмется лечить их. Как правило, у каждого профессора есть своя область, свой конек. Один лечит эндокринные железы, другой – сердце, третий – желудок, четвертый – почки и так далее.
– А кем хотели бы стать вы, Рухсара? – поинтересовался Хосров.– Что вас привлекает в медицине?
– Моя мечта – хирургия. Ее возможности в исцелении людей велики.
– А не страшно вам, Рухсара? Хирургу приходится видеть много крови... По-моему, хирургом должен быть мужчина. К тому же у мужчины тверже рука.
Рухсара возразила:
– Вы ошибаетесь, Хосров. В профессии хирурга, впрочем как и врача любой другой специальности, главное – чуткое сердце, любовь к человеку. Ну, конечно, и знания. Твердость руки – дело наживное.
– Значит, будете хирургом, Рухсара?
– Непременно.
– А когда?
Девушка задумалась. Вздохнула:
– Когда – не знаю. Думаю, года через два-три можно поступать в институт. К этому времени, надеюсь, у меня будет достаточно практики и опыта моей теперешней работы. Она, как вы понимаете, весьма разнообразная. Сейчас ко мне на прием приходят и дети, и взрослые... Болезни у них самые различные. Иногда бывает очень трудно... Но работать здесь в больнице интересно.
Хосров, чуть замедлив шаги, посмотрел долгим взглядом на профиль девушки.
– Значит, все-таки уедете от нас?
Она вскинула на него глаза, улыбнулась:
– Не скоро, Хосров. Но ведь вы тоже уедете учиться в Москву.
– Так я же вернусь. К тому же еще неизвестно – поеду я или нет? Все зависит от товарища Гиясэддинова: если пошлет – поеду. А вернусь в родные места обязательно.
– Я тоже вернусь.
– Сюда, к нам?
– Возможно. Приеду – буду работать в местной больнице хирургом.
Дорога сделала очередную петлю и, когда кончился поворот, пошла под уклон.
– Вот и Умудлу! – сказал Хосров.– Считайте, Рухсара, мы проделали десять километров, то есть треть пути.– Он поднес к лицу руку с часами.
– Сколько мы уже идем? – полюбопытствовала девушка.
– Сейчас – половина второго. Мы вышли из города около одиннадцати. Вот считайте...
– Значит, мы в пути два с половиной часа,– подытожила Рухсара.– Время бежит незаметно.
– Так всегда, пока путник не устал,– объяснил молодой человек.– А когда устанет, время ползет, как черепаха.
– Нам нельзя уставать! Нас ждут...
– Идем неплохо,– заметил Хосров.– Как бойцы в походе!.. К нашему счастью, Рухсара, деревня Чанахчи находится примерно на той же высоте, что и наш городок. Труднее всего идти в гору. Здесь, в Умудлу, дорога кончается. Дальше пойдет тропа. Однако тропа неплохая, как говорят у нас в горах – битая, то есть исхоженная. Она не хуже, чем дорога. По тропе, по-моему, даже мягче идти.
Они вошли в деревню, которая расположилась по обеим сторонам неглубокой лощины, защищенная со всех сторон от ветра густыми рядами деревьев и зарослями орешника. Очевидно, когда-то вокруг деревни был густой лес.
Деревня спала. Молодые люди не заметили ни одного светящегося окна. Изредка из-за заборов доносилось ворчание собак.
Они пошли по деревянному мосточку. Улица начала карабкаться по косогору, и вскоре дома остались позади.
Выйдя из лощины на бугор и очутившись на уютной, залитой лунным светом полянке, примыкавшей своей правой стороной к каменной горе, молодые люди услышали журчание воды. Это был родник, бивший из расщелины скалы.
– Здесь мы немного передохнем! – объявил Хосров решительным тоном, исключающим всякие возражения.– А заодно выясним, что за воду пьют жители Умудлу? Чья вкуснее – наша или ихняя?
Рухсара не стала протестовать.
Хосров снял с Сакила хурджун, вынул из него чемоданчик Рухсары. Хурджун свернул вчетверо и постелил на плоский камень у самого родника. Сказал шутливо:
– Вот ваше кресло, Рухсара!
– Спасибо, Хосров! – Девушка присела.
Он устроился напротив на камне.
Луна, двигаясь по дуге в южной части небосклона, уже поднялась довольно высоко и светила им прямо в глаза. Они хорошо видели лица друг друга.
Напились. Вода им понравилась.
Рухсара нарушила молчание:
– Вот вы, Хосров, говорили про мечту и натуру человека... Вы сказали примерно так: мечта, и не одна, вмещается в натуру человека, но одна-единственная мечта не способна вместить в себя всего человека с его сложной душой.
– Да, я это сказал,– подтвердил молодой человек.– А что? Может, вы не согласны со мной, Рухсара?
– Нет, почему же, согласна... Это очень правильная и интересная мысль. Я не собираюсь ее оспаривать. Я – о другом. Когда вы сказали так, мне вдруг вспомнились знаменитые строки нашего поэта Насими... К сожалению, я не помню их доподлинно, не могу процитировать. В них тоже говорится о сложности человеческой натуры.
Хосров улыбнулся, закивал головой:
– Да, я знаю, какие строки вы имеете в виду, Рухсара. Мой дед Чираг большой знаток поэзии, любит Физули, Вагифа, Сеид-Азима Ширвани, Хюсейна Джавида, Сабира и конечно же Насими. Строки, которые вам вспомнились, я знаю наизусть с детства, дед их часто любил повторять. И сейчас повторяет. Их даже моя бабушка знает. Да что бабушка – все наше селение Ахмедли. Старики любят заглянуть к деду, он им часто читает что-нибудь вслух. Возможно, Рухсара, именно эти мудрые слова Насими когда-то подсказали мне мысль о величии и неизмеримости человеческой души.
