Текст книги "Посольство"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Парень немного растерянно поморгал на Тьюлера водянистыми голубыми глазами.

– Тебе это не приходило в голову? – Тьюлер придвинулся ещё ближе. Там соберется настоящая толпа, а здесь что – одни американцы...

– Ты кто такой?

– Я?.. Да никто, письма пришел получить. Ты в самом деле хочешь выразить протест? Тогда я тебе советую сделать это на улице, как во Вьетнаме. Знаешь, там решили устроить самосож-жение в пагоде, а потом передумали – на улицу пошли. Понял? На улице – совсем другое дело. Всем видно, и телевизионщики набегут, снимут тебя, весь мир узнает.

– Ты куда клонишь? – бензин синеватыми слезами тек у него по щекам.

– Выйди наружу, хоть во двор.

– Никуда я не пойду! Здесь сожгусь! – Монах приготовился чиркнуть спичкой и закричал: – В знак протеста против гено – цида, устроенного американцами во Вьетнаме!.. Прекратить войну с невиновными людьми!.. Прекратить уничтожение дере – вень и убийство стариков и детей!.. Каждый день, прикрываясь мирными переговорами, США...

Пока он выкрикивал это, Тьюлер сумел подобраться к немупочти вплотную:

– Эй, парень...

– Да остановите же его! – прозвучал женский голос. – Он же убьет себя! – Но её наконец оттащили подальше и заставили замолчать, – наверно, просто зажали рот.

– Ты, конечно, прав, – сказал Тьюлер. – Ты прав, но вот о чем ты не подумал...

– Уйди ты!..

– Ладно, я уйду. Я – на твоей стороне... И хотел тебе сказать всего лишь, что одной штуки ты не взял в расчет...

– Чего?

– Говорю, ты прав, но одного не предусмотрел...

– Чего я не предусмотрел?

– Самосожжение – вещь хорошая, но слишком быстрая. Всего минут десять. Неужели тебе хватит? Я бы не стал так протес – товать. Это не даст нужного эффекта. Когда это только нача – лось в Сайгоне – да, впечатляло. А потом перестало действо – вать. Я и не помню, сколько их потом было. И имен не помню. Кажется, и в газетах про них больше не пишут. Если затеваешь такое, так уж надо, чтоб народ знал про тебя, жалел тебя...

– Монашек, тяжело дыша, смотрел то на него, то на окружа вшее их кольцо. Тьюлер заметил, что головка спички не соприкасается с коробком.

Лучше уж голодовку объявить. Это гораздо лучше. И это ново: никто ещё не уморил себя голодом ради мира во Вьетнаме... Ты представь, весь мир будет следить, как ты худеешь с каждым днем, истаиваешь, в скелет превраща...

Правой рукой Тьюлер ударил монашка по руке, и зажатый в ней коробок, взлетев в воздух, упал на пол. Парень, шарах – нувшись от неожиданности, поскользнулся на влажных от бен – зина плитах, а в следующее мгновение уже бился в руках Филана и охранника, вырываясь и крича. Те подняли его и понесли.

Все заговорили одновременно, вокруг Тьюлера столпились люди.

Зиглер хлопал его по плечу, приговаривая:

– Молодец, Сидней, ах, какой ты молодец! Чистая работа!

– По нему психушка плачет! – сказала какая-то женщина.

– Заткнись, старая сука.

– Что?

– Простите, мэм, меня ждут.

И Тьюлер, протиснувшись сквозь толпу, отправился в кабинет "Е", где посетитель – приземистый и курносый мистер Лестер Саймак – встретил его угрюмым взглядом.

– Прошу извинить, мистер... э-э... мистер Саймак, у нас тут возникли небольшие сложности...

– Это возмутительно, это просто возмутительно! Вы думаете,у меня есть время рассиживаться здесь и ждать, пока вы выпьете кофе?!

Тьюлер, склонившись вперед, поправлял очки:

– Чем могу быть вам полезным, мистер Саймак?

Тот глядел на него обиженно:

– Я хочу, чтобы посольство пошевелилось немного, приняло меры! Я здесь уже неделю. Один. Вчера вечером заглянул в бар – ну, знаете, тут, на бульваре. Там девица. Начинает ко мне приставать. Ну, проститутка, я сразу понял. Я был не очень трезвый, согласился. Договорились о цене. Сидим, допиваем, и вдру она говорит: "Знаешь, говорит, у меня свои причуды, я бы хотела представить, что ты не за деньги, а так... И мне будет неприятно, когда ты сразу после этого начнешь расплачиваться. Давай, говорит, сейчас рассчитаешься, и у нас будет настоящая любовь". Я говорю: "Ладно, почему бы и нет?" Дал ей деньги, сидим, пьем. Она говорит: "Ну, я готова... пойдем, пока не расхотелось, ещё минутку только" – и в сортир. Я заплатил за то, что мы выпили, сижу и жду, когда она вернется. А она не возвращается! Не возвращается, понимаете? Смылась. Ну, разумеется, я устроил скандал в баре, – ведь ясно же, что это одна лавочка – и меня выбросили на улицу. На счастье, увидел невдалеке полицейский патруль, я им все рассказал. И как вы думаете, что они делают? Ни-че-го! То есть, буквально – ни-че-го! Как вам это нравится?

Тьюлер, подперев подбородок, кивал сочувственно.

– И чем же, по-вашему, мы могли бы вам помочь, мистер Саймак?

– Чем помочь? Хорош вопросец! Вы должны немедленно разыскать эту девицу, привлечь её к ответственности, а мне вернуть деньги! Какая-то уличная девка облапошила меня! Ее надо найти!

– На это надежды мало.

– Что? Меня ограбили, говорят вам, выманили у меня деньги, ничего не дав взамен, а вы отказываетесь мне помочь?

– Видите ли, мистер Саймак, с юридической точки зрения вы не можете вчинить иск. В этой стране подобный вид сделки законом не признан.

– Ну, отлично! Значит, я не добился удовлетворения своих требований от этой девки, от полиции, а теперь мне в этом отказывает и посольство Соединенных Штатов? Где же правда?

Даннинджер с капитаном морской пехоты расставили посты и разработали меры безопасности: в комнату, где лежал Горенко, никто, кроме мисс Хилъярд, доступа не имел. Все прочие могли войти лишь с личного разрешения Шеннона, Данннджера или Филана.

Новый часовой в коридоре кивнул Шеннону.

– Вы меня знаете?

– Так точно, сэр. Вы – мистер Шеннон.

– Верно. Проводите меня.

Часовой довел его до дверей и сказал:

– Эй, Уильямс.

– Да? – ответили из-за двери.

– Это Джин Стэнтон.

– Так.

– Со мной мистер Шеннон. Он хочет войти.

Ключ в замке повернулся, дверь приоткрылась, в неширокой щели появилось лицо Уильямса и ствол пистолета. Удостоверив-шись в том, что это и вправду Шеннон, охранник шагнул назад, давая ему пройти.

Шеннон требовал чтобы в комнате дежурили двое морских пехотинцев, однако их в посольстве катастрофически не хватало: из-за участившихся в последнее время угроз приходилось посы-лать их на охрану ещё нескольких объектов, принадлежавших США, хотя число полицейских там было увеличено. Кроме того, силы отвлекались на круглосуточное дежурство во время переговоров с вьетнамцами и в других посольских зданиях.

Шеннон прошел мимо ширмы, не дававшей с порога заглянуть в комнату, и оказался в просторном кабинете, окно которого смотрело на задний двор посольства. Горенко нельзя было оставлять в той комнате, где его ранили, и Шеннон распо-рядился перенести его в этот запущенный кабинет на том же этаже, надеясь, что русский будет здесь в большей безопас-ности.

Шеннон поздовался с мисс Хилъярд, сухопарой невозмутимой женщиной лет сорока со взбитыми рыжими волосами и повадками классной дамы. Койки Горенко и Спивака стояли на составлен-ных письменных столах, на уровне груди взрослого человека, и находились в противоположных концах кабинета. Мисс Хилъярд раскладывала на белых простынях термометры, кипятильники со шприцами, эмалированные тазики, вату, бинты.

– Ну, старина, как мы себя чувствуем? – обратился Шеннон к Спиваку.

– Терпимо. Спасибо, сэр.

– Тебе нужно что-нибудь? Может быть, пить хочешь?

– Нет, сэр, благодарю вас.

"Стойкий парень", подумал Шеннон и сказал:

– Захочешь меня видеть, только скажи мисс Хилъярд.

– Хорошо, сэр. Спасибо.

Шеннон подошел к другой кровати. Горенко лежал с закры-тыми глазами. Шеннон переглянулся с сиделкой.

– Как он?

Та, поморгав маленькими светло-карими глазками, поджала губы:

– Кровотечение приостановилось. А доктор скоро придет?

– С минуты на минуту.

Зазвонил телефон, и когда Шеннон потянулся взять трубку, сиделка сказала:

– Очень пронзительный звук, прикрутите немного.

– Сейчас. Да!

– Дик, спуститесь к нам сейчас же. Посол вызывает, – ус-лышал он голос Торелло.

– Иду, – ответил он и повернулся к мисс Хилъярд, выглядевшей в своем синем платье и белом переднике как воплощение покоя. – Вам что-нибудь нужно?

– Нужно, – ответила она. – Нам нужен доктор.

В приемной посла Торелло сказал:

– Он внизу, ждет вас в машине.

– Далеко ли собрался?

– Французы попросили немедленно прибыть в МИД, на Кэ-д'Орсэ. Старик хочет, чтобы вы поехали с ним.

– Ого! Пожелайте нам "ни пуха, ни пера", Джон, – и он по-спешил вниз.

Посол курил, ожидая его в автомобиле, стоявшем у личного подъезда, и кивнул в ответ на извинения Шеннона. Лицо у него было каменное: без сомнения, он предвкушал неприятнейший разговор с французами. Вызывает министр иностранных дел и означать этот вызов может только нажим.

– Есть новости?

– Нет, сэр.

– Мы подробно информировали Вашингтон обо всем, что слу-чилось, но ответ ещё не пришел.

Автомобиль выехал со двора на Площадь Согласия, нежив-шуюся в лучах полуденного солнца. Французы отмечали оче-редную годовщину чего-то, стекла автобусов были украшены трехцветными флажками, в фонтанах переливались зеленоватые струи. Все сияло, как только что вымытое. "Нигде в Европе нет такого света, – подумал Шеннон. – Неудивительно, что на берегах Сены рождались такие художники".

Миновав мост Согласия, они свернули направо, проехали мимо Национального Собрания и оказались у здания Минис-терства. Их примет министр, думал Шеннон, в присутствии какого-нибудь ответственного чиновника. Кэ – это одна из главных твердынь и оплотов голлизма. Неудивительно, МИД так давно ждал нового монарха, который мог бы по достоинству оценить его изысканность, утонченность, ледяной ум, всесто-роннюю образованность, ловкость, дар интриги, своекорыстие и остроумие, – и вот этот монарх пришел. По сравнению с ними чиновники Вашингтона и Уайтхолла всегда будут выглядеть косолапыми мужланами, точно так же, как речь нашего пре-зидента покажется мычанием после полуторачасового высту-пления де Голля, умеющего загипнотизировать недружелюбно настроенную аудиторию блистательными, безупречно выстро-енными периодами без единой стилистической шероховатости или грамматической погрешности – периодами, от которых не от-казался бы и Марсель Пруст.

Входя под своды Кэ-д'Орсэ, человек словно переносился лет на двести назад, попадая в мир княжеств и герцогств, когда судьбы Европы зависели от искусно составленной ноты или вовремя проведенного демарша. В этом им нет равных, продол-жал размышлять Шеннон, и благодаря причудливому сцеплению политических шестеренок, эти люди вдруг снова получили возможность блеснуть своими дарованиями, окунуться в ат-мосферу века Людовиков, века заговоров и придворных интриг. Они сидят в своих раззолоченных кабинетах с таким видом, словно кардинал Мазарини просто вышел на минутку подписать договор, но сейчас придет – и подпишет ещё один. Одно из самых важных лиц этого ведомства когда-то сказало Шеннону: "Франция возвращается в свой золотой век", и вот для этого-то они и появились на свет. В ту эпоху, когда владычество Америки казалось безраздельным, эти люди сумели снискать себе уродливо раздутую славу – по крайней мере, они твер-дили, что сбили спесь с англо-саксов и заставили их с уважением относиться к Франции. Прошедшая весна со всеми её студенческими волнениями и чехардой назначений не сумела вселить в них тревогу.

Полицейский у ворот, увидев флажок на радиаторе посольского "кадиллака", вышел на мостовую, остановил поток машин, и автомобиль завернул. Водитель, сбросив скорость, подрулил к самой лестнице парадного входа, а привратник в черном сюртуке и белом галстуке бантом, с цепью на груди, отворил стеклянные двери наверху. Когда они вошли, другой служитель, ещё более величественного вида, десятилетиями встречавший здесь королей и президентов, приветствовал их и повел налево.

Шеннон шел чуть позади посла по благородным коврам, под огромными люстрами, мимо кремовых дверей с золочеными ин-крустациями и резными наличниками. Министр встречал их у дверей своего кабинета и сердечно пожал им руки. Шеннон увидел желтовато-смуглую кожу знаменитого лица с выпирающими щеками и резкими морщинами в углах рта, лысый череп, неболь-шие, по-женски живые глаза, выхоленные усы и бородку.

Тессьер, занимающий должность "сhef de cabinet" или начальника канцелярии, стоял за плечом министра. Он тоже улыбался и пожимал руки. Министр доверительно взял посла под руку и, продолжая что-то говорить, повел его в кабинет, сделав это так, что Шеннон, несмотря на приглашение, не решился последовать за ними. Поймав взгляд посла, прика-зывающий подчиниться, он покорно позволил Тессьеру увлечь себя в роскошное подобие приемной и занять разговором. Очевидно, так решено было с самого начала и проведено блестяще. Шеннон не мог не усмехнуться их сноровке в подоб – ного рода пустяках.

Тессьер, говорливый и весьма занятный господин, который был Шеннону симпатичен, начал показывать ему полотна Фраго-нара и Шардена, которые недавно заняли места на стенах министерских апартаментов. Оценив их мастерство, они завели беседу, прерванную появлением служителя: он объявил, что переговоры господина министра и его превосходительства завершены. Оба уже стояли у дверей кабинета, но по их учти-вым лицам догадаться, о чем они говорили, было невозможно. Прощальные рукопожатия были ещё сердечней.

– Генри, сделайте круг по набережной, – сказал посол водителю, когда "кадиллак" отъехал от здания министерства. Он закурил и глубоко затянулся. – Министр сразу взял быка за рога и пожелал узнать, как обстоят дела с Горенко. Сказал, что они уже уведомили советника о том, что надеются на незамедлительную выдачу его русским. Затем были потребованы объяснения того, каким образом он попал в посольство, и всех наших последующих действий. Ничего подобного, – посол поднял брови, – я не ожидал.

Я ответил, что сегодня утром направили ему ноту, но он расценил её как простое повторение того, что накануне сказал ему советник. Эти объяснения не могут удовлетворить Францию. Я его заверил, что обстоятельства появления Горенко у нас изложены с максимальной четкостью. А он ответил, что если Горенко просит политического убежища, то обязан перед от-ветственными лицами из Советского посольства и французского МИД повторить свою просьбу, после чего он будет взят под охрану французами – во избежания давления на него с нашей стороны.

Я сказал, что это исключено, и сильно разгневал его. Понимаете, Дик, они убеждены, что мы похитили русского, и у них вроде бы даже есть свидетели этого! Когда же я сказал, что они заблуждаются и мы никоим образом и ни к чему не принуждали Горенко, он взбесился по-настоящему. Был употре – блен термин "недопустимые действия" – с нашей стороны, разумеется.

Посол стряхнул пепел с сигареты. Проходящая по Сене баржа дала низкий протяжный гудок.

– Агенты американской спецслужбы, прикрываясь диплома-тическим иммунитетом, средь бела дня похитили сотрудника советской миссии. Французское правительство было вынуждено обратить на это дело самое пристальное внимание. Французское правительство считает своим долгом защищать находящиеся в Париже иностранные миссии – как защищает наше посольство при возникновении любой угрозы. Понимать следовало так, что следующей нашей жертвой станет кто-нибудь из вьетнамцев, прибывших сюда на мирные переговоры. Мою партию мне при-ходилось вести очень осторожно. По его словам, русские заявили, что Горенко – уголовный преступник, растративший государственные средства. На это я ответил, что ещё нес-колько часов назад они называли его виднейшим специалистом по сельскому хозяйству, но министр это пропустил мимо ушей. Советское правительство требует немедленной выдачи Горенко, и Франция полностью поддерживает это требование, находя его законным.

В общем, разговор он провел в этаком напористом, холодно-элегантном стиле. Требовал удоветворить их требования. В конце концов, он меня, что называется, допек, и я сказал, что мы весьма сожалеем о том, что с благословения француз-ских властей сюда прибыл Мак-Майкл, развернувший оголтелую анти-американскую кампанию. И привел ему кое-какие выдержки из речей этого психопата, где он желает Вьетконгу скорейшей победы над США и распада нашей страны.

Шеннон знал, что Мак-Майкл – негритянский адвокат, лидер движения "Власть – черным!", совершавший мировое турне. Неко торые европейские страны не дали ему визу, однако Франция его впустила.

– И ещё добавил, что решение выдать Мак-Майклу визу зага-дочным образом совпало с еженедельным заседанием кабинета министров. Почему же Франция позволяет агитацию против союзной державы? Почему Франция позволяет своим гражданам поддерживать, если не помогать им впрямую, молодых амери-канцев, уклоняющихся от призыва на военную службу? Призыв – это закон, свободно принятый свободно избранным Конгрессом, поощрять уклонение от призыва – значит поощрять нарушение закона.

Машина проехала мост Трокадеро и направилась по направлению к посольству. Шеннон не сводил глаз с посла.

– Разумеется, он ответил мне, что это не имеет отношения к предмету нашего разговора. Но если уж эта тема затронута, подчеркнет, что отдельные лица во Франции позволяют себе ничуть не больше, чем отдельные лица, скажем, в Велико-британии, которые устраивают яростные демонстрации протеста, пикетируют посольства, обливают краской его представителей, собирают кровь и денежные средства для Вьетконга. Отчего администрация США не считает нужным призвать своего союзника к порядку? Или выслушивать упреки – прерогатива Франции? Французы принимают Вьетнам близко к сердцу оттого, быть может, что ещё не забыли имя того сенатора, который так неистово порицал Францию, когда её войска сражались в Дьен-Бьен-Фу – Линдон Джонсон!

Конечно, этим наша беседа не исчерпывалась: он ведь отличный полемист, язык у него подвешен превосходно, как и у большинства французов. Но таковы были основные темы.

Шеннон был потрясен, и с него вполне хватило того, что он услышал. Да, ничего себе встреча... Но лицо посла выражало решимость.

– А что они могут сделать? – спросил он.

– О-о, Дик, они многое могут. Нам надо быть готовыми ко всему.

В посольстве их ждала шифротелеграмма от государственного секретаря: "СДЕЛАЙТЕ ВСЕ ВОЗМОЖНОЕ ДЛЯ ВЫПОЛНЕНИЯ МОИХ ИНСТРУКЦИЙ, ПОЛУЧЕННЫХ ВАМИ РАНЕЕ. ДОКЛАДЫВАЙТЕ ПОСТОЯННО".

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Гэмбл отодвинул бумаги и присел на краешек стола. Джей Остин распечатал пачку "Честерфильда", Гэмбл взл сигарету, а приземистый лысый весельчак Морис Котт из "Франс-Суар" поблагодарил и отказался, сославшись на то, что он курит черный табак.

В пресс-центре было людно и шумно. От дверей пробирался Омманни из "Крисчен Сайенс монитор", Мэйзи болтала с Кенд-риком, корреспондентом "Вашингтон Пост" и ещё двоими из информационных агентств. Гэмбл видел здесь представителей чикагской "Дейли Ньюс", "Лос-Анджелес Таймс", "Ньюсуик", "Тайм", Си-Би-Эс и прочих.

– Здорово, Джим, – приветствовал его Омманни. – Все желают знать, о чем беседовал посол на Кэ?

– Да. А я вообще не подозревал, что такая беседа состоя-лась.

– Франс-Пресс оповестило всех, что его вызвали в мини-стерство.

– Я знаю только, что он уже приехал и сейчас же собрал у себя совещание.

– ТАСС сообщило, что французы заявили протест по поводу похищения этого русского.

– ...которого, по твоим словам, нет в природе, да, Джим?

– Да тут какая-то ошибка. Фамилия русского, который им нужен, Гурмечев.

Это заявление было встречено сдержанным смехом. Омманни открыл рот, чтобы что-то сказать, но его остановили:

– Тихо, дайте послушать – интервью с лидерами Вьетконга!

По радио давно уже раздавалась певучая речь и смех. Когда установилась тишина, можно стало разобрать слова:

– ...и эти маленькие диверсионные группы могут захваты-вать даже авиабазы. Мы обстреливаем объекты из минометов, забрасываем их гранатами, а потом идем в атаку.

– Американцы удивлены тем, что вы используете самое со-временное и эффективное оружие, – сказал интервьюер.

– Да, это оружие – современное и, что главное, очень лег-кое.

– Вы входите в состав Фронта Национального Освобождения?

– Да.

– А что вы думаете о внешней политике Франции и о генера-ле де Голле?

– Во вьетнамском вопросе генерал занимает правильную по-зицию. Он несколько раз сурово осуждал американскую агрес-сию. Он считает, что война должна быть окончена, и его мнение вселяет в нас уверенность. Вскоре мы откроем в Париже пресс-агентство Фронта Освобождения Южного Вьетнама.

– В самом деле?

– Его сотрудники будут поддерживать контакты с долж-ностными лицами, что принесет нам пользу.

– Эй, выключите, меня тошнит! – закричал Джей Остин, жадно затягиваясь сигаретой. – "Его мнение вселяет в нас уверенность", скажите пожалуйста! Будь кто-нибудь из моих близких во Вьетнаме, я бы перестрелял этих подонков, которых мы же и освободили! И после этого кто-то ещё будет утверж-дать, что де Голль не связан с Кремлем!

– Что за чепуха, – сказал Котт. – Хотите, чтобы весь мир перед вами по струнке ходил?! Хотеть не вредно. Генерал – слишком крупная фигура...

– И вот такое дерьмо день и ночь заполоняет эфир! Это не просто тенденциозно подобранная информация – это настоящая и массированная анти-американская пропаганда. Пропаганда против союзника!

– Да бросьте, Джей! – Неужели вы всерьез полагаете, что Вашингтон даже до воцарения генерала смотрел на нас как на союзника?! А на англичан смотрел? Мы все – не в счет. Нас в расчет не принимают. Что – вас вправду волнует мнение фран-цузов по тому или иному вопросу? Да я же работал в Америке и отлично знаю, что там нас в грош не ставят. Это отношение колеблется от снисходительной жалости до настоящего през-рения, а Вашингтон интересует лишь то, насколько мнение французского правительства или рядового француза совпадает с вашим собственным мнением и помогает вам защищать ваши – и только ваши – интересы. Совпало – ну и ладно. Не совпало – мы подонки.

– Конечно-конечно, – ответил Остин. – И ещё нас интере-суетто, как защитить вас и поставить на ноги в смысле эко-номики. Вы твердите, что США стремится навязать свою волю союзникам. Это в точности то же, что делает де Голль по отношению к Европе, только куда более бесцеремонно.

– Просто-напросто вся проблема в том, что генерал не уве-рен, что интересы США – это интересы всего человечества. Ему хватило мужества не махать флагом и не помогать распростра-нению великого американского благодеяния на всю планету. Ах, да как он посмел?! Ах, какая черная неблагодарность! Тот, кто осмелился проявить хоть чуточку независимости вам больше не союзник. Вам это непереносимо. Это угрожает вашей безопасности! Все должны смотреть вам в рот. А если нет – будет то же что с Доминиканской республикой. Да-да, я все знаю о взаимных союзнических обязательствах, но на самом деле это отношения хозяина и слуги. Вы хотите, чтобы Франция вернула свои военные долги? А почему вы с англичан их не требуете? Они вам задолжали больше, чем мы. Вся штука в том, что они послушны и делают, что велено. Разве не так?

– Теперь я убедился, что коммунисты здесь влиятельнее, чем мне казалось раньше, – сказал Остин. – Почитайте ваши собственные газеты, Морис, где расписывается, как прием французских министров в России прошел в исключительно теплой обстановке...

Котт расхохотался, посверкивая лысиной и покачиваясь на носках:

– Скажите по секрету, Джей, ведь британцами вы, кажется, довольны? "Особые отношения" и прочее. Да? Ну, так скажите, вы хоть раз спросили мнение Лондона? Хоть раз проконсульти-ровались с ними о чем-нибудь?

– Уверен, что это происходит постоянно.

– Да? А вот я уверен, что консультациями вы называете уведомление ваших союзников о том, что вы уже сделали. А чаще всего вы их вообще не удостаиваете такой чести. Быть союзнико США – значит не принимать совместно с ними решения, а лишь одобрять уже принятые.

– Слушаешь вас – и как будто "Юманите" читаешь.

– Разумеется, вы умеете придавать этому вполне благопристойный вид, вы не жалеете денег и сил на мощную политическую рекламу – и все предстает так гармонично и прелестно, в стиле "друзья встречаются вновь". Но сознайтесь, Джей, хотя бы себе самому, что даже британцы – самая близкая вам нация никогда не влияли на выработку и принятие решений.

– Наша дружба с Англией для вас – кость в горле. Уж не ревнуете ли вы?

– Да-да-да, Британия – это пятьдесят первый штат, а Франция скатывается в объятия коммунистов. Однако Британия торгует с Восточным блоком куда шире, чем мы. Все понятно, вы ненавидите де Голля за то, что он не желает плясать под вашу дудку, как все прочие. Он осмеливается иметь и отстаивать собственное мнение, и вы этого перенести не в силах.

– Может быть, хватит? – вмешался Гэмбл.

Котт, разгоряченный спором, со смехом похлопал Остина по плечу. Тот сосредоточенно раскуривал сигарету, но через минуту со свойственной ему порывистостью раздавил её в пепельнице.

– Джим, ты читал в "Тайме", что Сайгон приводится в порядок? Тамошние власти смотрят на вещи здраво и потому решили легализовать публичные дома. Законопроект был внесен министром социального обеспечения Нгуен Фу Ке.

Все засмеялись.

– И прошло? – спросил Гэмбл.

– Еще бы ему не пройти!

– Я написал в редакцию, – продолжал Остин. – "Примите поздравления по случаю блестящего репортажа о наведении порядка в Сайгоне. Многие, правда, считают, что с задачей легализации проституции успешней, чем министр, справился бы его сын Фук Ке, являющийся крупным специалистом в этой области".

Снова раздался общий смех, и Гэмбл оценил умение Остина разрядить атмосферу. Он стал пробираться к выходу и в дверях соседней комнаты вдруг услышал:

– Она здесь работает?

– Здесь. Девушка весьма смышленая, она выяснит, здесь ли он. Итак, держим связь?

– Отлично.

Гэмбл по голосам узнал говоривших: это были корреспон – денты двух английских утренних газет. Фамилия одного была Эффингэм.("Это вы Эффингэм? – Прилагаю к этому все усилия, сэр"). Он постарался пройти незамеченным. Этого только не хватало: журналисты получают информацию через служащих посольства. Надо бы предупредить Шеннона.

– Друг мой... – окликнули его по-французски.

Гэмбл, вздрогнув от неожиданности, заставил себя любезно улыбнуться:

– Мадам?

Это была Мадлен Бабироль, старейшая швейцарская журна – листка, разнюхивавшая тайны министерских канцелярий ещё – как казалось Гэмблу – от сотворения мира и уж, во всяком случае, задолго до Гитлера. В старые добрые времена про неё говорили, что достаточно взять репортаж мадам Баби – роль, вывернуть его наизнанку и получить представление об описываемых событиях немного более точное, чем астрологи – ческий прогноз на неделю.

Выглядела мадам Бабироль так, словно дня четыре пролежала в могиле, а потом была поспешно откопана и облачена в черны бархатный редингот, шарф и сапожки – хоть сейчас в седло. Седые волосы её, собранные на макушке в крохотный пучок-крышечку, толстые щеки, расширявшиеся книзу и там переходящие в двойной подбородок в сочетании с золотым пенсне делали её поразительно похожей на престарелую недоваренную черепаху.

– Скашите, дрюг мой, бюдет ли коммюнике? – прозвучал голос, раздававшийся когда-то в кулуарах Лиги Наций и в бункере Гитлера.

– Вероятно, но наверное сказать не могу.

– Но во всяком слючае минют пиять у нас ещё есть?

– Разумеется, мадам.

– Эй, Джим! – сейчас же окликнули его снова. – Ты это ви-дел? – Хигсон протягивал ему дневной выпуск "Франс-Суар".

Всю первую полосу под гигантским заголовком "ПОХИЩЕНИЕ" занимали две фотографии – чуть туманные "крупешники", снятые камерами с телескопическими объективами. На одной боролись трое мужчин, а за спиной у них возвышалось здание, которое при желании можно было счесть посольством. Фотография была снабжена стрелками и подписями: "русский С.А.Горенко", "агент ЦРУ", "мосье Х, сотрудник посольства". Гэмбл всматривался, стараясь узнать в этом "Х" Шеннона. Четвертый персонаж, видный со спины, тоже был обозначен как "агент ЦРУ".

На другом снимке был запечатлен двор посольства и двое мужчин, явно замышлявших недоброе. Подписи поясняли: "мосье Дюнинже, сотрудник посольства, и мосье Рухмайер, агент ЦРУ". Ну, хорошо, первый – это, очевидно, Даннинджер, но кто такой это загадочный Рухмайер, Гэмбл понятия не имел.

Его плотно обступили журналисты.

– Ну, что, Джим? – продолжал Хигсон. – Как прошла встреча с министром? Французы утверждают – "весьма бурно", а министр якобы "был резок". Другими словами, разругались вдрызг. Так это?

– Не знаю.

– Это все похоже на правду, – заметил Остин. – Кто эти парни на фотографии? Ты узнаешь кого-нибудь?

– Я не знаю, откуда взялись эти снимки, впервые их вижу. По-моему, это липа – монтаж. Может быть, во "Франс-Суар" их передали русские из посольства.

Раздался недоверчивый гул: журналисты заговорили все сразу.

– Дайте-ка мне, я выясню, – Гэмбл взял газету и напра-вился к дверям.

Наверху, в приемной, Торелло попросил его подождать и унес газету в кабинет, откуда вскоре появился Шеннон:

– Джим, посол просит вас выяснить происхождение этих фотографий.

– Попытаюсь, – сказал Гэмбл, – но особых надежд на успех не питаю и вам не советую. – Он снова стал вглядываться в снимки.

– Это длиннофокусный телеобъектив, – сказал Шеннон. – Поинтересуйтесь, с какой точки велась съемка, и откуда приплыли фотографии в редакцию.

– Напротив посольства постоянно торчат машины. Снято, похоже, с Елисейских Полей. Да! Теперь вот что: у меня там внизу орава журналистов, они ждут ваших впечатлений от встречи в МИД, а теперь ещё и насчет фотографий.

– Вот наше заявление.

Гэмбл взял протянутый ему листок бумаги. Там кратко и в нарочито безмятежном тоне говорилось о состоявшейся встрече министра иностранных дел Франции с послом Соединенных Штатов, в ходе которой посол ещё раз заявил, что все слухи о похищении ни на чем не основаны, и посольство не имеет никакого отношения к инциденту. Сморщив лоб, Гэмбл сквозь сигаретный дым посмотрел на Шеннона.

– Это все?

– Мы и на это-то еле вырвали согласие госдепа. А чего бы вам хотелось?

– А то вы не знаете? Журналисты знают, что в МИД произоше крупный разговор, и припасли вам вопросиков шестьсот. А эта бумажка только раззадорит их.

– Сожалею, – ответил Шеннон, – но ничего больше у меня нет.

– А вы знаете, что намерены предпринять французы? Не знаете? Сейчас расскажу. Они поднимут волну насчет тайных операций ЦРУ, припомнят и "U-2", и Гватемалу с Ираном, и Залив свиней, потревожат тень Джона Фостера Даллеса, дадут рисунки и графики. Разумеется, не от имени правительства, но в самой грубой форме. Потому что после студенческих волнений ничего жареного давно не было. Это сенсация, понимаете? В пару к той, когда ЦРУ оказалось причастно к заговору генералов в Алжире.