Текст книги "Посольство"

Автор книги: Стивен Коултер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Коултер Стивен
Посольство

СТИВЕН КОУЛТЕР

П О С О Л Ь С Т В О

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Авеню Габриэль струится под деревьями параллельно полно-водному потоку Елисейских Полей. В доме под номером два – каменном, обнесенном оградой здании тридцатых годов, с балкона которого приветствовать многолюдные сборища выходит иногда посол, а сейчас вяло свисает флаг, – помещается посольство Соединенных Штатов Америки. Оно высится над серым простором Площади Согласия, выходя торцом на улицу Буасси д'Англа, выводящую к бесчисленным магазинам и лавочкам квартала Фобур де Сент-Оноре.

Посольство охраняют полицейские в форме и в штатском, вдоль ограды установлены стальные барьеры, а на площади всегда стоит полицейский фургон. Никого не удивляет, что у посольства Великобритании на той же улице охраны нет вообще, а вдоль фасада советского посольства, находящемуся на другом берегу Сены, прогуливается всего один постовой.

Так и должно быть: с Британской империей покончено, и кому же взбредет в голову затевать что-нибудь против русских здесь, в Париже?!

Утро выдалось ясным и теплым. Джеймс Гэмбл запер дверцу автомобиля и пересек площадь, направляясь к посольству. У обелиска в центре уже стояли туристские автобусы, давая своим пассажирам возможность полюбоваться стрелоподобной перспективой – от Триумфальной Арки через Тюильри до самого Лувра. На белых мачтах вдоль Елисейских Полей успели сменить флаги: болгарский лидер уехал, а кто-то другой – кажется, премьер-министр Северной Кореи – сегодня прибывал в Париж. Легко, по-летнему одетые люди прогуливались по террасе двор-ца, стояли, облокотясь о баллюстраду, в ожидании открытия "Зала для игры в мяч". Листья каштанов вокруг были неподвижны, как отлитые из бронзы.

Подходя к воротам посольства, Гэмбл заметил Мак-Гиннеса, неотступно следовавшего за четой седовласых туристов. Мак-Гиннес – Гэмбл не знал, как его звали на самом деле – толстый, краснолицый человек в поношенном сером костюме мгновенно засекал легкую добычу вроде какого-нибудь пожарника в отпуску и в этот час всегда крутился возле Оперы, меняя доллары на франки и предлагая порнографические открытки. Гэмбл уже много лет видел его на этом месте, и всегда ему становилось грустно: они сотни раз проходили мимо друг друга на улице, но Мак-Гиннес никогда не заговаривал с ним, никогда не показывал взглядом, что готов, изменив унылое выражение карих обезьяньих глазок, причалить, поразить неслыханно выгодным курсом обмена или невиданным развратом, запечатленном на замусоленных карточках. "Нет во мне ни чистоты, ни наивности", – сокрушенно подумал Гэмбл.

Он потянул на себя входную дверь и оказался в просторном, выложенном черно-белой плиткой холле посольства, где уже на-чалось коловращение посетителей и кое-кого из сотрудников. Коридор вел под арку направо, в Специальный Консульский Отдел, в нотариат, в коммерческую библиотеку, где можно было просмотреть бизнес-справочники и получить телефоны прави-тельственных учреждений. Из застекленной будочки с надписью "Information", осененной звездно-полосатым флагом США и синим, в белых звездах штандартом посла, уже выглядывала рыжая головка Салли Морхаус, открывшей в улыбке дюйма четыре зубов – на добрых пол-дюйма больше, чем причиталось всем остальным. Гэмбл ответил ей кривой, мудро-ироничной усмешкой в стиле Мелвина Дугласа. Салли была молоденькая, с приятным рельефом, и до недавнего времени Гэмблу хотелось узнать, как же она выглядит, когда на лице у неё нет ослепительного служебного ликования.

Свернув налево, он прошел мимо двух лифтов и по узкой белокаменной лестнице поднялся в бельэтаж, где на стене висел указатель "М-2". Гэмбл занимал должность пресс-атташе, а здесь помещался отдел печати американского посольства.

– Привет, Тони.

– Доброе утро, сэр, – Тони Зилл, дежуривший у телетайпов, кивнул ему из своего закутка.

За приемной, где был выгорожен угол для телетайпов, находился собственный кабинет Гэмбла, который он делил со своей секретаршей Мэйзи Доннан. Дубовые панели, темная деревянная мебель, на стене – портрет в сумрачных тонах господина в черном сюртуке и бакенбардах: по виду – один из отцов-учредителей "Уолл-Стрит Джорнал". Однако если задать-ся целью установить его личность и подойти поближе, можно узнать, что изображен на портрете некто Генри Уайт, с 1906 по 1909 годы служивший в посольстве.

Гэмбл свалил принесенные с собой газеты на стол, и несколько минут бесцельно рылся в куче телеграмм, докладных записок, сводок и обзоров. В свои тридцать шесть лет он был моложав – сероглазый, с привлекательным удлиненным лицом, которое не портили неглубокие морщины на лбу. Восемь лет он проработал в Париже журналистом, а потом поступил на нынешнюю свою должность, месяца через два вполне осознав, что никогд не будет относиться к своей работе с той серьезностью – чтобы не сказать "истовостью" – которая отличает карьерных дипломатов. Должно быть, слишком долго варился он в котле журнлистики, чтобы с важным видом изрекать банальности и отделываться от своих бывших коллег ничего не значащими фразами.Так или иначе, он тянул лямку исправно, но без особого рвения, и довольно часто покидал служебный кабинет в разгар рабочего дня, чтобы выпить с приятелями.

– Ой, Джим, это вы!

– Да, Мэйзи, это я. Что слышно?

– Звонил Хигсон из "Таймс", просил вас с ним связаться.

– Угу.

– Еще звонили из "Ньюсуик", "Тайм" и АП – все по поводу пресс-конференции сенатора Дузенберга. Она состоится?

– Кровь из носу.

– Я сказала, мы понимаем, поездка носит сугубо частный характер, сенатор ни с кем не планировал встреч, но ведь...

– Ничего-ничего, пусть только покажется в посольстве и уж тогда не отвертится. Мэйзи, позвоните-ка в отель "Крийон" и закажите помещение для пресс-конференции.

Секретарша кивнула. Это была темноволосая, медлительная девушка, очень умелая, толковая, и, как подозревал Гэмбл, обремененная большой семьей этим, помимо природной старательности, объяснялось её усердие.

– Ну, каких ещё тузов и шишек нам сегодня ждать?

– Вот список.

Так: четыре конгрессмена с женами, генерал ВВС из Брюсселя присоединится к делегации, прибывшей на авиашоу в Ле Бурже, кинозвезда, дирижер, телекомик, несколько крупных промышленников, – каждый в отдельности и все вместе потребуют особого внимания. Гэмбл только вздохнул, покоряясь своей участи.

– Ну, хорошо, теперь давайте Хигсона.

Он сделал несколько звонков и проверил запланированные на сегодня встречи. Нет, конечно, им с Мэйзи жилось вольготней чем соседям снизу бедолаги из консульского отдела каждого конгрессмена обязаны встречать-провожать в аэропорту, а в промежутках ещё водить по магазинам их жен.

Гэмбл закурил и развернул газету. Отношения между Вашинг-тоном и Парижем в это утро не сделались более гармоничными. Сенатор Мокатта, выступая в Филадельфии, подверг резкой и, как водится, малодоказательной критике французское министерство обороны. Французы, естественно, заявили протест. Так Весьма язвительный комментарий по поводу позиции США на переговорах с Вьетнамом, очередное сообщение о том, что американская делегация переговоры эти намерено прервать. Так. Французы оправдывают временное – будем надеяться – ограничение импорта из США дефицитом платежного бюджета, а Бостонская Торговая Палата присоединяется к свирепому нажиму на президента, призывая его ввести против французов санкции.

Внимание Гэмбла привлекла трехстрочная заметка в "Комба" Группа советских военных инженеров, побывавшая с ответным визитом на французской "космической базе" в Гвиане, отбыла на родину. Интересно, об отбытии сообщается, а о прибытии, Гэмбл был в этом уверен, не напечатали ни слова. Ясное дело, французов это очень мало касается.

Он раздавил окурок в пепельнице. Вчера вечером он был единственным американцем в гостях у старого приятеля, с которым подружился, когда работал в Лондоне. Так вот, там, на вчеринке, где французов среди приглашенных было не больше, чем румын, югославов и русских, называвших себя радиожурналистами, газетчиками, учителями, толклось и несколько революционеров – подпольщиков из Африки. С двумя он разговорился: один был из южного Судана, другой – из Биафры. Оба помалкивали о том, чем занимаются, но догадаться было нетрудно. Вот ведь как теперь поворачивается. Ей-Богу, иногда кажется, что Париж стал Меккой, а верней сказать – Гаваной, для всех, кто ненавидит американцев или – раз уж британцы поступили к нам на содержание – всех англо-саксов вообще.

Мэйзи с телефонной трубкой в руке обернулась к нему:

– Это Дэйл Кендрик, изй" Нью-Йорк Таймс". Он забыл, где у него с вами ланч.

Гэмбл взглянул в настольный календарь.

– Отель "Крийон", двенадцать-тридцать, – потом сложил газету, что-то пометил в календаре и, отодвинув стул, вырезал заметку о советских военных. – Вернусь через пятнадцать минут.

Кабинет "Е", входивший в состав Отдела Защиты при Специальной Консульской Службе, был никакой не кабинет, а скорее кабинка из матового стекла. В таких кабинках, обозначенных буквами от "А" до "Н" и расположенных по окружности просторного зала, где посетители ожидали приема, сидя в кожаных креслах и почитывая разложенные на столиках журналы, четверо сотрудников вице-консула Зиглера беседовали с теми американскими гражданами, которые обращались в родное посольство за какой-либо помощью. В каждой стоял столик с пишущей машинкой, стул для посетителя и шкаф для документов. Деревянные перегородки до потолка не доходили, а торец был открыт в обе стороны, так что служащие посольства могли насквозь пройти всю вереницу кабинок, в зародыше убивая надежду посетителей на то, что беседа будет доверительной и конфиденциальной.

В кабинете "Е" сейчас принимали миссис Кэрол Вейз, сорокасемилетнюю даму в золотых сандалиях, серо-синих брючках в обтяжку и свободной кремовой блузе. На запястье она носила браслет из позолоченных цепочек с брелоком в виде миниатюрной Эйфелевой башни, на щиколотке – браслет из поддельного жемчуга, щеки были намазаны коричневато-оранжевым тоном, а губы – оранжевой помадой "Жермен Монтей". Глаза под выщипанными бровями глядели остекленело. Она курила сигарету в длинном мундштуке и дожидалась, когда её собеседник, Сидней Тьюлер, второй человек в отделе, завершит свой телефонный разговор. Тьюлер опустил трубку на рычаг и сделал пометку в блокноте.

– Миссис... э-э...миссис Вейз, прошу меня извинить... У нас сейчас очень много дел...

– Ну да, мои дела не в счет, конечно, – сипловато произнесла она.

Тьюлер слишком давно работал в консульской службе, чтобы возражать ей, а потому, улыбнувшись, осведомился:

– Чем мы можем вам помочь?

– Мне задержали уплату алиментов, и было бы весьма жела-тельно узнать, что собирается предпринимать по этому поводу мистер Гарольд К.Вейз, проживающий в Чикаго. Если ничего не собирается, я требую, чтобы этого мерзавца посадили в тюрьму – и сегодня же!

– Понимаю. И давно задержка?

Посетительница прожгла Сиднея взглядом:

– Вы, кажется, решили сострить?

– Что вы, мэм, вовсе нет...

– Ну, если вам это так интересно, довожу до вашего све-дения, тем более, что – она взглянула на потолок – вашим коллегам тоже будет любопытно: мой доктор не считает, что у меня уже начался климакс. Боже милосердный, до какой низости доходят некоторые люди!..

– Миссис Вейз, я имел в виду совсем не это. Когда вы в последний раз получали алименты?

– Три месяца назад, – отрывисто бросила она.

– А у отправителя есть ваш адрес во Франции?

– Разумеется! Спросите-ка у мистера Гарольда Вейза, как, по его мнению, мне тут жить без денег?!

– Я могу вам только порекомендовать связаться с вашим адвокатом, и тогда...

– Это, кажется, посольство Соединенных Штатов? Ваше учреждение обязано защищать мои права наравне с любым судом! За что вам деньги платят?!

– Мне бы очень хотелось вам помочь, мэм, но, видите ли, наши возможности здесь несколько ограниченны.

– Вы напрасно стараетесь от меня отделаться. Вы существуете на деньги налогоплательщиков – значит, и на мои деньги тоже. Вам когда-нибудь задерживали жалованье? Никогда, я уверена! Ну, вот что: я пришла сюда не разговоры разговаривать, а получить то, что мне причитается! Если понадобится, я пойду на самый верх, а управу на вас найду!

Розовое лицо Тьюлера, украшенное очками без оправы, почти не изменилось. Дело было привычное и обычное: он столько раз видел перед собой подобных дам, что сдерживался без особого труда. В обязанности сотрудников консульской службы входило служить мишенью для оскорблений, которые наносили им посети-тели такого рода, – мишенью или клапаном, чтобы выпускать излишний пар в виде самых несуразных требований. Полагалось не отказывать напрямую, а мягко выставлятьих за дверь, внушив при этом посетителю, что для него сделано все возможное.

– Не будете ли вы так любезны, мэм, сообщить мне условия вашего соглашения...

– Буду! Буду так любезна! По решению суда Гарольд обязан выплачивать мне двести долларов в месяц. Я – вкладчица Первого Национального, вот мой паспорт! Что вам ещё нужно?!

– Миссис Вейз, мне нужны документы – нельзя ли взглянуть

на копию судебного решения?

– Вы что, думаете, я ношу в сумочке весь свой архив? Или мне зашить его в пояс для того, чтобы так называемые госу-дарственные служащие могли защитить мои права?!

– Если бы вы предоставили мне документы, я бы сумел дать вам полезный совет.

– Да на черта мне ваши полезные советы! Я вам уже сказала, что вы должны сделать!

– Я только пытаюсь объяснить вам, миссис Вейз, что нельзя обращаться в суд, не имея нужных справок и документов. Вам же будет хуже. Это запутает дело и приведет к ещё большей отсрочке платежа.

Вроде бы подействовало. Посетительница достала золотой портсигар, золотую зажигалку, вытащила окурок из мундштука и стала вставлять в него новую сигарету. Сигарета вошла кри-во, и миссис Вэйз сердито ввинтила её в мундштук.

– Если вы немедленно телеграфируете вашему поверенному, то сумеете избежать и тяжбы, и проволочек. А в противном случае я вам гарантирую и то, и другое.

– В моей жизни было столько тяжб и проволочек, что вам и не снилось. Я требую, чтобы вы засадили подлеца Гарольда за решетку!

– Понимаю, мэм, и путь для этого вы избрали самый легкий и быстрый. Назовите по крайней мере имя и адрес вашего адвоката.

Взглянув на Тьюлера так, словно сию минуту развелась с ним, она выпустила извилистую струю дыма:

– Он живет в Чикаго. Тоже подлец редкий.

На последнем этаже, где размещался Информационный Центр,

Уэсли Оуингс открыл окно навстречу теплому утру. Стрекотали

два телетайпа, из радиорубки слышался отрывистый короткий

сигнал. Посольство было связано линиями телексов с американ

скими представительствами в Лондоне, Риме, Брюсселе, Гааге,

Бонне и столицах скандинавских стран, и нагрузка на тракт ло

жилась изрядная.

Оуингс, коренастый мужчина лет под пятьдесят, прошел в

свой кабинет и взял желтый листок телетайпограммы. Потом снял телефонную трубку:

– Джеки? Тут для тебя сообщеньице. Шифровочка. Поднимешь

ся? Отлично.

Доступ к шифротелеграммам имели только американцы.

Оуингс осторожно опустился в кресло. Маковой росинки во

рту с утра не было, а живот болит. Надо бы снова показаться

врачу, хотя вроде бы недавно он консультировался... Может,

дает себя знать нервотрепка последних дней? Удалось наконец

перебраться из старой квартиры на Левом берегу в квартал

Вилль-д'Авре. Слава Богу, с этим покончено. Он ничего не име

ет против радио, но не в таких же количествах, да ещё за

стенкой! И ладно бы музыка играла – нет, французы желают слу

шать не музыку, а нескончаемую болтовню ни о чем, часами, ча

сами! Нет, хватит с него Левого берега, студенческих волне

ний, баррикад чуть ли не у подъезда и слезоточивого газа в

гостиной! Хватит-хватит.

Однако новая квартира-то за городом. Еще вопрос, будут

ли там друзья собираться так же охотно, как на старой. Пока

погода хорошая, ещё ничего, а зима придет? Ему и так одиноко

в Париже, а без гостей и вовсе взвоешь. Французы вообще в

дом просто так не ходят: сначала обед в ресторане, потом

формальное приглашение... Кто ж выдержит все эти церемонии?

Они привыкли общаться в кафе и ресторанах, а какое же может

быть теплое и дружеское общение в забегаловке?!

Тут он увидел Джеки Лэндис, секретаршу финансового совет

ника, – миниатюрную девушку лет двадцати трех с густой коп

ной темных волос и прелестным, просто прелестным задиком.

Почему она до сих пор незамужем?

– А-а, Джеки, вот и ты. Получай. Две страницы. – Он под

толкнул ей листки через стол, и Джеки расписалась в получе

нии. – Ну, когда же домой поедешь в отпуск?

– Ох, ещё не скоро – в конце следующего месяца.

– Везет же, – сказал Оуингс, дожидаясь, когда Джеки повер

нется к нему спиной.

В кабинке "D" напротив Рут Паредес сидел, дрожа и поминут

но облизывая губы, темноволосый, коротко стриженый человек.

Большие руки в синеватых узлах вен он крепко сжимал коленями, и все равно они у него ходили ходуном.

– Ну, в общем... я... Мне... Пристройте меня к этим... как их, черт? Ну, к "Анонимным картежникам"... Раз в Нью-Йорке я уже имел с ними дело...

– К "Анонимным игрокам", вы сказали?

– Ну! Они мне... ну, в общем, без них мне зарез... Прош

лый раз они меня вытащили, короче, крепко помогли... Есть

ведь тут у них филиал какой, отделение, что-то в этом роде?.. Короче, если я опять к ним попаду, то выкручусь...

– Мы получили телекс от вашего брата: он больше не будет

посылать вам денег, – сказала Рут.

У него задрожали губы:

– Ну да? Ох, он же меня ненавидит... А у него-то сейчас

все в порядочке... – он закрыл лицо руками и, подавшись вперед, затрясся в беззвучных, бесслезных рыданиях.

– Посидите здесь. Я постараюсь выяснить, есть ли в Париже те, кто вам нужен, – Рут вышла из кабинетика, закрыв за собой дверь, и тотчас ей наперерез устремилась женщина, ожидавшая приема. – Минутку, мэм, я скоро освобожусь, – твердо сказала ей Рут.

Рабочий день в американском посольстве начинался как всегда.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ричард Шеннон, второй секретарь посольства, просматривал спортивную страницу "Нью-Йорк Таймс", сидя на переднем сидении черного "кадиллака", катившего по авеню Президента Вильсона. Посол, сидевший за рулем, любил ездить из своей резиденции в посольство именно этой дорогой – по набережной Сены – причем всегда вел машину сам. Было без четверти девять – поздновато для Шеннона, но посол, пригласивший к завтраку двух конгрессменов, хотел, чтобы он присутствовал. Шеннон отлично знал, как мало радости доставляют послу подобного рода гости, и только поражался его выдержке.

Шеннон перевернул страницу и покосился на посла, увидев прямой лоб, чуть раздутые ноздри, слегка прищуренные глаза. Поджатые губы придавали его лицу суровое выражение, обманы-вавшее многих и когда-то – самого Шеннона. В глаза бросалась его подчеркнутая опрятная элегантность, проявлявшаяся даже в том, на сколько миллиметров были выпущены манжеты из рукавов как он ходил, чуть-чуть приволакивая левую ногу. У него были манеры и повадки богатого человека, однако Шеннона притяги – гивало к нему то, что скрывалось за этим – ум, образован – ность, трезвый, скептический взгляд на людей и события. Да, с ним было непросто: он никого не подпускал слишком близко. Этого человека надо было понять. Шеннон не помнил, чтобы посол хоть раз ошибся в своих расчетах или принял неверное решение. Но он знал, что посол умеет брать на себя ответ – ственность в самых неприятных ситуациях и никогда не пере – кладывает её на тех, кто должен был исполнять его волю, избегая вместе с тем мелочной опеки. Он отлично разбирался в политических тонкостях, был на редкость проницателен и ясно видел то, что для многих других было скрыто.

Автомобиль миновал Музей современного искусства.

– Что у нас сегодня, вторник? – спросил посол. – Вечером, кажется, состоится демонстрация коммунистов?

– Да, – Шеннон опустил газету на колени.

– И в котором часу?

– В шесть часов, сэр. Полиция, надо полагать, будет на месте.

Посол кивнул. Шеннон, специалист по России, вместе с пос-лом десять месяцев провел в Польше, потом ещё три года со – вершенствовался в Вашингтоне, и потому был к нему достаточно близок. Этот тридцатипятилетний выпускник Йэльского универ – ситета с темными, зачесанными набок волосами и либеральными взглядами был энергичен, напорист, наделен отличными анали тическими способностями и чисто ирландским упорством.

Он знал, что посол тщательно скрывает свою растерянность. Студенческие волнения, забастовки, дымный запашок революции, выведший страну из сонного забытья, – все это будоражило и это же делало профессиональную дипломатическую работу невоз-можной.

– Тут сам черт ногу сломит, – сказал он однажды Шеннону. – Нельзя понять их намерения, потому что в них никто не пос-вящен, кроме генерала. Конечно, можно излагать им американ-ский взгляд, но этим охватывается слишком узкая сфера. Оста-ется слушать – но получаемая нами информация недостоверна, а в половине случаев – это дезинформация. В каком-то смысле здесь работать труднее, чем за железным занавесом. Министры – в тени. В Москве, по крайней мере, можно было рассчитывать на трех-четырех человек из верхнего эшелона, вырабатывающих линию. А здесь никому нет дела до этой самой линии. Сплошные намеки, якобы случайные оговорки и "доверительные призна – ния". Все по-настоящему важное засекречено. Маршаль, "шеф кабинета", сказал мне как-то вечером о генерале: "C'est un homme secret".*)

Шеннону на это было нечего возразить. Что в подобных обстоятельствах мог предпринять посол Соединенных Штатов? Профессионалу приходилось вести себя как одаренному любителю – пользоваться той блистательной ролью, которую играло посольство в обществе, увеличивать свое влияние благодаря мощи и привлекательности представляемой им державы. Это он и делал.

Помогали друзья из числа богатых европейцев. Его жена вращалась в самом средоточии снобистского "большого света", зная его представительниц на протяжении многих лет, но сам посол, как было известно Шеннону, испытывал трудности в общении со всеми этими аристократками, получившими титулы графинь и баронесс лишь при Наполеоне, со вчерашними горничными, ставшими ныне владелицами "больших домов", – его отталкивала их уверенность в непогрешимой безупречности своего стиля, непомерное самомнение и неискоренимое презрение к "англосаксам".

– Не знаю, право, что дальше будет, но, честное слово, когда я бывал здесь в детстве, Париж был забавней, – сказал посол. – Большие перемены. Французам можно в чем-то симпати-зировать, можно с одобрением воспринимать кое-что из того, что предпринимает генерал: у него есть кругозор и масштаб. Но ведь нам должны нравиться эти люди, а как, позвольте спросить, относиться к их страсти напускать туман, к их неискренности, к их вечному опасению, что Америка высосет из них сок, выбросит за ненадобностью да ещё и посмеется. Черт бы их драл!

"Кадиллак" въехал в ворота посольства и по диагонали пересек двор, остановившись у подъезда, которым имел право пользоваться только посол. Поздоровавшись с лифтером, они вошли в лифт, доставивший их на второй этаж, почти к самым дверям посольского кабинета – двойным дубовым дверям под номером "228-230". Как только посол отворил их, в соседней комнате, где сидел его личный секретарь Джон Торелло, раздался звонок.

– Входите, Дик, – сказал посол, и Шеннон вслед за ним пе-реступил порог кабинете, чтобы уточнить намеченные на день дела.

Эта самая большая комната из всех трех, составлявших посольские партаменты, была напрочь лишена какого бы то ни было стиля или своеобразия. Две другие, поменьше, смотре-лись гораздо лучше, но посол понимал, что со временем они станут такими же безлично-казенными. По стенам, обшитым светлыми дубовыми панелями, были развешаны портреты прежних послов – числом около дюжины, – и посол нынешний, попытав шись снять те, которые нагоняли необоримую тоску, столкнулся с недовольством приезжих членов Конгресса. На полу лежал красный ковер, три высоких окна выходили на авеню Габриэль и на площадь Согласия. Слева был отделанный резьбой и синими изразцами камин, над которым висели государственный флаг США и личный, сине-белый штандарт посла, чуть поодаль от него, под углом к окну, стоял письменный стол и рядом, на пюпитре, – открытый англо-французский словарь. В кабинете было ещё несколько кожаных кресел и столов. Одна дверь вела в комнату Торелло, другая, в дальнем углу, – в кабинет Харви Чернаса, заместителя посла, который сейчас после перенесенной опера – ции находился на родине, проходя курс лечения.

Торелло докладывал послуо намеченных на день встречах:

– В одиннадцать встреча с делегацией аграрников-произ – водителей Среднего Запада. Ленч с генералом Ремлинджером, прибывшим из Брюсселя. Сенатор Дузенберг приедет к трем часам.

– Да-да, я слышу... Дик, постойте, она где-то тут...

– Вот она, сэр, – и Шеннон, взяв со стола папку, поблаго-дарил и вышел из кабинета.

Характером Шеннон пошел в бабку – она пережила трех мужей, вырастила одиннадцать человек детей, а умерла, по словам его матери, так, "что только позавидовать можно". В 1938 году, когда германские войска маршировали по улицам Вены, она, семидесятитрехлетняя старуха, стоя на тротуаре, грозила им зонтиком, а потом огрела им нацистского офицера, поравнявшегося с ней. Выбежавший из рядов солдат убил её на месте, ударом приклада размозжив ей череп.

Шеннон, только что переживший мучительный роман,завершив-шийся разрывом,старался с головою уйти в работу – во-первых, чтобы забыться, а во-вторых, потому что ему светило крупное повышение по службе.

Эту девушку, Микаэлу Давенпорт, он повстречал в Саратоге, во время отпуска, и было это два года назад. Она была осле – пительно хороша собой и была единственной дочерью Ферриса Давенпорта, выполнявшие особые поручения президента в Лон – доне и Токио. Семья была богатая и влиятельная, и влюбив – шегося Шеннона ошеломляли даже не те суммы, которые тратила Микаэла, сколько беспрестанная и непрерывная череда самых дорогих развлечений и необходимость держаться на равных с богачами, чуждыми ему по духу и стилю жизни. Однако они с Микаэлой всерьез увлеклись друг другом, и он утешал себя тем, что после свадьбы этот бессмысленный дрейф в никуда прекратится.

Отпуск кончился, ему пришлось возвращаться в Вашингтон, их встречи с Микаэлой не могли не стать реже, а когда они все же виделись, она казалась ему необыкновенной, и он влюблялся сильней и отчаянней. Но изменить её, вырвать из привычного ей круга оказалось ему не под силу. Он старался как мог, отчаивался, уходил – и возвращался. К этому времени он получил назначение во Францию, а Микаэлу влекло к самым сомнительным людям из её окружения. Спустя несколько месяцев она ненадолго приехала в Париж и на его новую просьбу выйти за него замуж ответила, что не представляет себе жизни заграницей – вне привычного уклада, без друзей и т.д. Произошел разрыв, и она вернулась в Америку.

Шеннон жестоко страдал от потери, от ревности и от недо-вольства собой, ему повсюду – в аэропорту ли, в уличной ли толпе – мерещилось её лицо, он хватал трубку телефона, заслышав международный звонок, в надежде, что звонит она, Микаэла, он сходил с ума, воображая её в объятиях другого. Это были поистине адовы муки.

Потом, боль немного утихла, а общая работа сблизила его с секретаршей советника-посланника – Сью-Энн Лассаль, и в том состоянии угнетения и одиночества, в котором пребывал пос-тоянно, обнаружил, что эта девушка удивительно понимает его, что она тонка и умна. Постепенно он стал искать с нею встреч не только по службе.

Ее присутствие действовало на него благотворно, а, кроме того, общество такой девушки льстило его самолюбию, и ему не раз приходило в голову, что она, пожалуй, слишком хороша со-бой и изысканна для посланника. Вокруг неё было много муж – чин, но она никому не отдавала явного предпочтения, и это наводило Шеннона на мысль о том, что в прошлом у неё тоже была несчастная любовь или развод. Затем в один прекрасный вечер, у неё дома, Шеннон под воздействием её нежных взглядов наконец решился. Они стали близки.

Сью-Энн тронула и восхитила его удивительным сочетанием нежности и страсти, а потом в этой красавице, всегда умевшей оставаться абсолютно естественной, ему открылись такие глубины, о которых он и не подозревал. Она предстала ему совсем в новом свете и с каждым днем все больше и больше значила для него.

Работал Шеннон с увлечением. Что бы ни там ни твердили "новые левые" а он, кстати, с иными утверждениями готов был согласиться – , но Государственный Департамент был, бесспорно, учреждением почтенным и серьезным. Шеннон разделял мнение лорда Брайса о том, что "государственный секретарь занимает в кабинете самое почетное место". Косность того ведомства, к которому он принадлежал, иногда доводила его до бешенства, но с косностью этой, имевшей, впрочем, и исторические причины, следовало, по его мнению, бороться изнутри. Его восхищало то поистине бескрайнее поле, на котором действовал госдеп, и ему хотелось только одного – внести в эту деятельность и свой вклад. Ему, щедро одаренному и волей, и интеллектом, не хватало терпения, а потому у него лучше получалось то, где можно было добиться быстрого успеха. Кое-кто считал, что он, делая карьеру, "срезает углы на дистанции". Его ужасало и творящееся во Вьетнаме, и масштаб навороченных там ошибок, однако профессиональная порядочность не позволяла ему устраниться, да это было бы в любом случае невозможно. Он просил о переводе туда, ибо как ещё при его любви к своему ведомству мог он там пригодиться? Шеннон не сомневался, что служа во Вьетнаме даже на незначительной должности, он сумел бы исправить многие ошибки, но ему сказали: вы нужны там, где вы сейчас. Он предпринял ещё одну попытку и получил такой же, но несколько более раздраженный ответ. Однако несколько недель назад он узнал, что его собираются перевести на новую должность, но куда – оставалось пока тайной.

А сейчас, проглядывая на ходу полученные от посла бумаги, он шел по коридору к своему кабинету. Обычной утренней пар – тии в теннис сегодня помешал завтрак у посла – уже второй за неделю – и оставалось надеяться, что не сорвется хотя бы ве – черняя игра в клубе. Да, здесь, в Париже, не так-то просто держать себя в форме: до ближайшей площадки для гольфа, к примеру, – час езды. Смешно и глупо, но здесь он совсем по-другому относится к спорту и даже к чтению спортивных газет – тут это становится чем-то вроде самозащиты, помогает таким вот причудливым манером утвердить в себе американское нача – ло.