Текст книги "Тьма (сборник)"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Нил Гейман,Дэн Симмонс,Клайв Баркер,Поппи Брайт,Джозеф Хиллстром Кинг,Питер Страуб,Келли Линк,Стив Тем,Элизабет Хэнд,Джо Лансдейл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

И теперь Белле предстояло снова встретиться с ним. С силуэтом, стоящим над годами ее жизни, из-за которого она ставила дополнительные замки на своей большой зеленой двери и на внутренних дверях тоже, зеленая «Отвращающая» дверь, она где-то читала, что темно-зеленый сдерживает чертей и демонов.

– Если не возражаете, я поднимусь и посмотрю, – сказала Белла. – Наверное, становлюсь сентиментальной, как ты, тетя Инга.

– Сентиментальность – дело хорошее, милая, – ответила тетя. – В мире слишком много мерзости. Слишком много плохих людей. Старые идеалы – самые лучшие.

– Почему бы и мне с тобой не сходить? – совершенно неожиданно сказал дядя Сэл. – Мне кое-что наверху взять надо. Инга, нам надо обязательно попробовать тот новый «Дарджилинг», что ты купила. Уверен, Белла не откажется.

Белла была изумлена, обрадована и шокирована одновременно. Когда это дядя Сэл что-то делал по своей инициативе? Когда это он о чем-то думал заранее, о чем-то таком, что могло привести к конфликту с Ингой?

«Должна быть причина».

Прежде чем Инга успела наложить вето (попросить его заварить чай – в конце концов, ведь у нее сегодня день рождения), Сэл уже встал и пошел. Снова первым.

Белла мгновенно направилась следом, готовая бегом взбежать по лестнице и войти в ванную. Но должна быть какая-то причина.

– Дядя Сэл, – сказала она, подойдя к лестнице. – На самом деле тебе не обязательно это делать.

– Какая чушь, Белл. Должен же я когда-нибудь что-то сам сделать, а?

Он снова ее удивил: «Почему же теперь? Почему так?» – Белла решила говорить прямо.

– Но почему сейчас?

Четко и твердо, обдуманно. Она пошла по лестнице вперед него, он моргнул.

– Просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке, – сказал он и пошел следом. – Меня эта вышивка тоже беспокоит.

Белла едва не свалилась с лестницы от изумления. Что он сказал?

– Что такое, дядя Сэл? – спросила она. Почувствовала дрожь в голосе.

– Беспокоит меня. Беспокоит тебя, – ответил он, стоя у нее за спиной. – Терпеть ее не мог всегда Силуэт вдали. Маленький и неправильный.

«Точно! Точно! Маленький и неправильный. Зазубренный, незавершенный».

Они прошли до половины, и Белла замедлила шаг, услышав его дыхание. Затрудненное, какое-то возбужденное.

И ее осенило.

«Он «подает» меня. Гарантирует, что я приду туда. Они сообщники!»

Белла остановилась.

Это приобретало ужасный смысл. Другой дядя Сэл, странное поведение.

«Приведи ее ко мне!»

Белла обернулась и прижалась к стене.

– Не думаю, что пойду, – сказала она.

– Что, Белл? Что такое?

– Это.

«Ты».

– Не смогу сделать это сегодня.

«Ты другой».

– Белл, я поступаю храбро. Я поступаю правильно. Надо было давно это сделать.

– Что? – ахнула она – Что?

– Должен был сказать тебе. Сказать кое-что про Бенни.

– Бенни? Какое отношение к этому имеет Бенни?

И она поняла сразу же. Бенни в своей дурацкой рубашке – синей в клетку. Бенни, на восемь лет ее старше, который подловил ее в ванной. В туалете. Бенни и Стежок.

Время застыло. Белла у стены, дядя Сэл на пару ступеней ниже ее, у перил, тетя Инга где-то непостижимо далеко, на кухне.

– Мы знаем, что он сделал, Белл. Твоя тетя просто не приняла этого. Мать не может такого принять. Но мы знаем. Я знаю.

Какая-то часть Беллы вернулась в старую, безопасную колею.

«К чему он ведет? Они многие годы не видели Бенни. Бенни исчез из их жизни. Вырос и ушел, вот и все. Как может поступить любой».

Какая-то часть Беллы оказалась в другой колее в этом замершем времени. Бенни вплотную к ней. Запах от его синей в клетку рубашки. Рука на ее рту. И Стежок. Мистер Стежок, который подбивает его сделать это. Стежок за всем этим, на стене, поджидая вдали на улице, но лишь часть его. Зазубренный. Темный человек-животное в смешной широкополой шляпе или с большой крестообразной головой, будто молот. Тяжелое дыхание Бенни. «Мое слово против твоего! Никто не поверит ребенку!» Плотно прижавшийся к ней. Воодушевленный, встревоженный, импровизирующий. «Это Стежок! Мистер Стежок! Он заберет тебя. Это была его идея. Он придет за тобой, вот увидишь! Заберет тебя, если расскажешь!»

Обе линии, разыгрывающиеся здесь на лестнице, дядя Сэл, наконец-то встретившийся с ней взглядом. Стены вибрируют, барабанят, громыхают мощным сердцебиением тайны этого дома.

– Теперь ты в безопасности, Белл. Мы все в безопасности. Ты можешь пойти и увидеть.

Белла рядом с ним, пять ступеней до верха. Синего в клетку Бенни больше нет, дядя Сэл здесь. Белла вернулась к реальности и сделала то, что ей надо было сделать. Надо было сделать давно.

– Спасибо, что признался, – сказала она.

– Ты не могла просто уйти домой. Это Должно было быть сказано.

– Я могу сделать это одна.

– Никогда не сомневался. Я буду снаружи.

– С-спасибо.

И она вошла в ванную. Дверь в туалет была распахнута. Конечно, она не увидела заднюю стену, только узкую полоску синей стены в дверную щель.

«Ты не могла просто уйти домой».

«Чистая правда. Но я продолжаю пытаться. Продолжаю приходить сюда».

Она не видит заднюю стену, не видит рамку, не видит детей.

Предостережение голландским детям. «Вы не сможете вернуться домой! Вы уже не увидите вашу мать!»

«Вот нужное слово».

Белла закрыла за собой дверь в ванную. Старая привычка. Но не заперла. Не заперла тогда, не заперла и сейчас.

«Надень свою рубашку, Сэл, синюю в клетку, и приведи ее ко мне!»

Она может закрыть дверь в туалет. На всякий случай. Хотя получится, что запрет себя там. И Бенни, нечто от Бенни, будет там, вдали, на вышитой стежками картине. Их теперь двое, на той ужасной слишком опрятной улице. Она должна понять. Должна действовать. Сейчас или никогда.

Схватив ручку, Белла толкнула дверь.

Старый узорчатый линолеум, так хорошо ей знакомый, старый унитаз и бачок, в углу освежитель воздуха в контейнере, окно с двумя панелями молочного стекла справа, бледно-голубые стены. Там… она позволила себе поднять взгляд… там – рамка, коричневое дерево, аккуратно причесанный мир, дети, улица, фонари, стена и дерево.

Черный зазубренный силуэт.

«Привет, Белла».

– Ублюдок! – тихо сказала она.

Сэл надевает синюю рубашку в клетку.

– Ублюдок! Ублюдок!

Каков отец, таков и сын. Он больше, старше и больше.

– Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок!

«Положи руки на бачок, как раньше. Хорошая девочка».

– Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок!

«Могла бы попросить меня. Привести меня домой. Ввести в твою Зеленую дверь».

«Мысли читает».

– Ублюдок!

«Слова, Белл. Возьми иголку и шей. Заверши меня».

Горячие слезы, текущие по щекам.

– Ублюдок! Ублюдок!

Мистер Стежок пьет жизнь из ее слез. Ее слезы помогают ему бежать.

«Я тебе нравлюсь, зазубренный, обтрепанный. Вот он я!»

Белла вытерла слезы тыльной стороной ладони, освобождая себя от него.

Встала покрепче. Ее руки были на бачке.

– Ублюдок! Ублюдок!

И отдернула их.

«Ты сама хочешь! Ты была готова!»

– Нет! Нет! Ублюдок!

«Трусливая кошка! Охочая кошка!»

– Ублюдок!

Сэл, толкающий дверь туалета.

– Белла! Что такое? Что случилось?

Она ее не закрыла! Собиралась. Думала. И не закрыла.

«Бот и все, Белл!»

Стежок, пожирающий ее слезы. Танцующий, дергающийся, бегущий.

– Белл, что такое?

Сэл, толкающий дверь. Бегущий Стежок.

Одна рука на бачке, чтобы повернуться, но не упасть. Не так, как прежде.

– Ты ублюдок!

– Что, Белл? Что такое?

Голос Сэла.

Дверь наконец открылась. Сэл. Никакой клетчатой синей рубашки.

Белла поглядела в последний раз. Стежок снова там, на улице, у стены и дерева. Дети в безопасности. Все дети в безопасности.

– Ой, дядя Сэл! Я подумала… на мгновение, просто подумала… все нормально. Теперь все просто прекрасно!

– Что случилось?

– Ты знаешь. Воспоминания. Разбираюсь с воспоминаниями. Тетя Инга позволит мне забрать это?

«Да! Возьми меня домой!»

Сэл понял, храни его бог.

– Белл, просто бери. Стащи. Я ее отвлеку.

Превыше любых ожиданий то, что дядя Сэл сказал это.

– Но…

– Ты, может, и не заметила, но твоя тетя… она становится забывчивой. Повторяется, все такое. Мы сможем сказать ей, что она сама отдала. Я сюда другую повешу. Она не станет вспоминать, не станет… будь уверена.

– Дядя Сэл, это не… ты понимаешь?

– Пока не уверен. Но болезнь Альцгеймера вполне вероятна, как сказал доктор. Суть в том, что она сюда почти не ходит. Ходит у себя, рядом с комнатой. Так что бери. У нее их много. И эта никогда не была ее любимой.

Да, подумала Белла, так расслабившись, благодарная, и задумалась.

«Слишком просто. Слишком просто. Что, если Сэл все-таки сообщник?»

«Проведи меня через Зеленую дверь», – сказал Стежок.

А сейчас он молчал, зазубренный, ожидающий у дерева. Не говоря ни слова.

Это то, чего она хотела… Безумие – то, чего оба они хотели. Если только это желание не пришло от Стежка посредством ее сознания. Посредством сознания Сэла. Стежок ими пользуется, всеми. Он никогда ни слова не говорил. Просто стоял там, в реальном, совершенно нереальном мире, вышитом крестиком. Просто семьдесят с половиной стежков, но пытающийся стать чем-то большим, завершить себя.

Откуда ей знать? В чем она вообще может быть уверена?

– Наверное, не стоит, – сказала она.

– Дело твое, лапочка, – сказал Сэл.

Они стояли в ванной. Белла, глядя на вышивку в рамке, в ожидании ответа. Стежок очень расстроится, если она без него уйдет. Будет в ярости. Белла рассмеялась игре слов. Поперек Стежка. Но он все равно останется здесь, синий в клетку, «руки-на-бачок», как и раньше. А она будет снова и снова приходить сюда из-за него.

Ее потребность столь же велика, как у него, если уж на то пошло. И это ее шанс освободиться. Идти дальше. Прекратить это здесь и сейчас. Отныне и навсегда.

– Сэл, ты не принесешь ее завтра? Скажешь тете Инге, что она обещала. Поглядишь, пройдет ли это с ней.

– Белл, еще одно.

– Что?

– Твои мама и папа…

– Дядя Сэл, оставь это, прошу!

– Это должно быть сказано, дорогая. Раз уж мы заговорили, позволь мне…

– Нет!

– Белл, ты уже со многим справилась. Надо пройти остаток пути. Не надо винить их. Они не защитили тебя…

– Дядя Сэл, послушай…

– В этом нет их вины. Совершенно. В том, что случилось на Си-Спрей. Взрыв. Конечно, ты чувствуешь себя виноватой…

«Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!»

Белла прижала ладони к ушам.

– Дядя Сэл!

– Это был несчастный случай! Если бы мы нашли их тела, может, ты бы чувствовала себя иначе. Они бы не оставили тебя наедине с этим! Не бросили тебя!

Стежок не сказал ни слова.

– Ты обещал, дядя Сэл! Ты обещал!

Вот он, Стежок, там, наверху, слушает.

– О'кей. О'кей. Достаточно. Но это надо было сказать. Извини!

«Ублюдок, ты ублюдок, дядя Сэл».

Или это Стежок вложил свои слова в его рот. Положил тоненькую, зазубренную, вышитую крестиком руку на спину Сэла, заставляя того открывать рот.

Но Белла увидела в его глазах смирение, печаль на этом постаревшем лице. Это не Стежок. Это Сэл, бросивший свое «дядюшкино» поведение, переламывающий себя секунда за секундой, чтобы выполнить это безнадежное дело всего с парой тузов в рукаве. Зная все карты на столе.

– Прости, дядя Сэл, – сказала она в тишину, ужасающую тишину в этом проклятом месте.

Стежка нигде не было. Снова на стене. Снова в рамке. Семьдесят с половиной убогих завитков черного. Едва различимых.

– Просто… лапочка, ты ничего не могла поделать. Они тебя не бросили.

«Снова, – добавила слово Белла. – Давай начистоту, дядя Сэл. Ты хотел сказать, что они не подвели меня снова».

– Мы все сделаем по-твоему, – сказал дядя Сэл, пытаясь спасти ситуацию. – Мы придем завтра Я скажу твоей тете, что мы обещали. Принесем эту вышивку.

«Лучше. Намного лучше».

– Не могу гарантировать, что твоя тетя… сама понимаешь… не скажет чего-нибудь. Не…

– Слушай, дядя Сэл, давай сейчас закончим на этом! Ты сказал, что тетя Инга забывает, разное. Так что просто сделаем это! Скажи ей, что мы это запланировали. Специально к ее дню рождения. Сюрприз! Я отвезу вас на моей машине, обратно привезу. Ты говорил, что тетя Инга всегда хотела увидеть… снова увидеть дом мамы. Что я там сделала. Пусть даже это будет ей подарок ко дню рождения!

– Я не знаю, лапочка Так неожиданно… твоя тетя…

– Через час вас назад привезу, два, самое большее. Скажи, что это для меня важно. Важно, чтобы она поглядела, где я ее повешу! У нас получится, Сэл!

Ею двигал страх, стремление сделать это, пока смелости хватает, пока Стежок не вернулся.

– Пойду посмотрю, о'кей? – сказал Сэл, разворачиваясь к лестнице.

– Мы сможем это сделать, дядя Сэл. И это будет не напрасно.

Он обернулся, улыбнулся своей старой знакомой улыбкой.

– Все, чтобы с этим покончить.

Стежок слишком затих. Слишком надолго.

– Все. Знаешь, я сейчас вместе с тобой спущусь. Скажи ей, что у меня торт, на день рождения, что-нибудь такое. И по дороге купим.

Гордость, тщеславие и страх (иного рода) сыграли им на руку. Тетушка Инга не желала признаться: она забыла о том, что они едут в гости или что не помнит про обещание отдать вышивку. Белла ощутила укол стыда и вины за свое двуличие – она воспользовалась беспомощным положением другого человека. Но ей очень нужно было сделать все сейчас. Заставить человека, создавшего Стежка, перенести его через порог, через Зеленую дверь. Почти идеально. И очень важно. Покончить, сказал Сэл. Это покончит с ним.

Они оставили чайник со свежезаваренным «Дарджилингом» остывать на кухне. Белла задабривала тетю Ингу (помогла ей сесть на переднее пассажирское место в «Лексусе», застегнула ремень), а Сэл тем временем снял Стежка и принес, завернув в старое полотенце. Убрал назад.

Белла ни за что сама бы этого не сделала. У нее кружилась голова от сильной и совершенно необъяснимой радости. Внезапная уверенность: «Все правильно, во всех смыслах». Инга в роли хозяйки сама принесет к ней Стежка. Совершенный план.

Белла не помнила, что она говорила по дороге, помнила лишь, что радостно болтала насчет особенного подарка ко дню рождения, того, как все это важно. Тетя Инга цвела, окруженная вниманием. Ее день. Поездка в ее честь. Белла вела себя, ну, как тетушка.

Стежок не сказал ни слова.

Он был там, сзади, рядом с Сэлом, спрятанный в полотенце. Он этого тоже, несомненно, хотел – быть так близко, но, с другой стороны, он не был больше в той ванной наверху. На привычном месте.

Они остановились, чтобы купить праздничный торт, как она и договорилась с Сэлом. Обычный магазинный шоколадный пирог с большой белой надписью – «С Днем рождения», и через пару минут уже были на тенистой Элтэм-стрит, с деревьями по обе стороны, у большого белого дома с зеленой дверью.

– Выглядит прекрасно, дорогая, – сказала тетя Инга. – Твоя мать любила белый с зеленой каймой. Чудесно, что ты за ним так следишь. Она бы очень гордилась, Белл.

Белла вынесла это, заставила себя сказать «спасибо», ожидая, что эти слова повторит Стежок. Она бы очень гордилась. Но ничего не произошло. Снова тишина. Возможно, он думал, что все еще может победить. Возможно, оставил на закуску самые лучшие фокусы. Возможно… это внезапно пришло ей в голову, для него уже слишком – оказаться при свете настоящего дня на настоящей улице. В любом случае она подготовилась. Она готова ко встрече с ним.

Белла свернула на крытую подъездную дорогу, открыла гараж с пульта и въехала внутрь. Подмигнула и улыбнулась дяде Сэлу в зеркало заднего вида, принялась возиться с тетей Ингой, помогая ей выйти, переключая ее внимание на календулу и герань в больших горшках, а Сэл тем временем тащил за собой Стежка. Кто бы мог подумать, что все пройдет так гладко?

Они вошли в первую зеленую дверь по коридору, потом через вторую и, наконец, оказались в гостиной.

Инга и Сэл этого вовсе не ожидали. Они только успели сморщить носы от странного запаха, их глаза едва успели расшириться, осознавая то, что они увидели, а Белла уже схватила с серванта стилет и вонзила в горло Инге. Прежде, чем ее тетя поняла, что происходит, прежде, чем едва зародившийся в ее горле вопль перешел в бульканье. Белла мгновенно вытащила лезвие и вонзила его в шею Сэлу – в тот самый момент, когда он уронил рамку, едва успев сказать:

– Белла, ради всего святого?..

Но он знал, что это, должен был знать. Его глаза расширились, остекленели и потухли. Он знал. Он увидел эти фигуры – матери Беллы, ее отца, Бенни, Роджера. Сидящие в креслах, вышитые с головы до ног черными стежками, каждая их поверхность была покрыта драгоценной темной нитью. Навсегда закрытые от зазубренного человека.

Белла закрыла дверь, защелкнула замок. Старый инстинкт, старая привычка. Протянула руку и сдернула полотенце с рамки. Стекло разбито, на ткани – крохотная беспомощная фигурка. Вытерев стилет насухо, она села на полу, скрестив ноги, и принялась распускать стежки. Семьдесят с половиной стежков, и все будут в безопасности. Все дети.

Глен Хиршберг
Танцующие человечки

Короткий роман Глена Хиршберга «Древо Януса» в 2008 году был награжден премией Ширли Джексон, два сборника – «Американские идиоты» и «Два Сэма» – были удостоены премии Международной Гильдии Ужаса. Кроме того, опубликован роман «Дети Снеговика». В конце 2010 года в издательстве «Землянин» вышел роман «Книга Вздора».

Совместно с Деннисом Этчисоном и Питером Эткинсом он основал ежегодный альманах «Прокатный обзор мрака» – театрализованное представление с постановками рассказов о призраках с туром по западному побережью США каждый октябрь, приуроченным к Хэллоуину. Рассказы Хиршберга публиковались во многих журналах и сборниках, в том числе в «Инферно», «Темные Ужасы-6», «Трамплин» и «Кладбищенские танцы». Несколько раз его рассказы появлялись в сборниках «Лучшее фэнтези последних лет», «Хоррор, антология ярчайших новинок» и «Лучший хоррор года».

Я считаю «Танцующих человечков» одним из самых потрясающих рассказов Хиршберга, с тех пор как впервые опубликовала его во «Мраке». Этот короткий роман был удостоен премии Международной Гильдии Ужаса в 2003 году.

Это последние дни нашей жизни, и мы оставляем весть. Быть может, найдутся родственники или знакомые этих людей… Их пытали и сожгли, прощайте…

Из записки, найденной в Хелмно

1

Весь день мы были на Старом еврейском кладбище, где проходящий сквозь листву деревьев солнечный свет становится зеленым, будто ряской окрашивая покосившиеся могильные камни. Дети, думаю, порядком устали. Двухнедельная экскурсия «Наследие холокоста», которую я устроил, привела нас на Поле Цеппелина в Нюрнберге с упавшими проводами в траве, Бебель-плац в Восточном Берлине, где призраки сожженных книг трепетали белыми крыльями в своих гробницах. Мы проводили ночи без сна в спальных вагонах поездов (по дороге в Освенцим и Биркенау), в общественном транспорте, проезжая мимо мест гибели людей и памятников им. Семерым ребятам-старшеклассникам, которых мне вверили, этого хватило.

Мы сидели на скамейке у отгороженной канатами, мощеной каменистой дорожки, зигзагами идущей по кладбищу в сторону улицы Иозефова; я глядел, как шестеро из семи моих подопечных, хихикая и болтая, бегают по месту последнего упокоения Рабби Лёва. Я рассказал им историю жизни Рабби, о глиняном големе, который, как рассказывают, он создал и оживил, и теперь они ощупывали руками его надгробный камень, проводя пальцами по буквам древнееврейского алфавита, которые не могли прочесть, и распевали «Эмет» – слово, которому я их научил. Тихо, смеясь. Но ничто не восстало из земли. «Племя» – так они стали называть себя, после того как я сказал им, что «Вечные Жиды» не подойдет с исторической точки зрения, поскольку основной чертой Вечного Жида было его одиночество.

Допускаю, есть учителя, которых бы «Племя» сочло за своих, особенно в летней поездке вдали от дома, школы, телевизора и родного языка: Но я таким никогда не был.

Не был я и единственным, кого исключили из нашей компании путешественников. Я заметил Пенни Берри, спрятавшуюся неподалеку, самую молчаливую из моих подопечных, единственного гоя в нашей компании. Она глядела поверх могил вдаль полуприкрытыми бесстрастными глазами, ее губы, ненакрашенные, были слегка изогнуты в намеке на улыбку. Ее красно-коричневая шляпа была сдвинута на затылок, упираясь в безупречно собранные в «конский хвост» волосы. Когда она заметила мой взгляд, двинулась дальше, и я сдержал вздох. Не то чтобы я недолюбливал Пенни по правде. Но она задавала неудобные вопросы, умела дожидаться ответа и нервировала меня по необъяснимой причине.

– Эй, мистер Гадежски, – сказала она с идеальным, отточенным произношением (заставила меня научить правильно произносить мою фамилию, соединять эти «ж» и «с» в простой для славян звук), – что такое с этими камнями?

Она показала на крохотные серые камешки на части надгробий поблизости. Камни на самом близком надгробии светились теплым зеленым светом, как маленькие глаза.

– В память, – ответил я. Хотел было подвинуться на скамейке, чтобы дать ей сесть, но решил, что это сделает положение еще более неловким для нас обоих.

– А почему не цветы? – спросила Пенни.

Я сидел неподвижно, слыша гомон вступившей в новое тысячелетие Праги за каменной стеной, ограждающей кладбище.

– Евреи приносят камни.

Спустя пару минут она осознала, что я не собираюсь больше ничего говорить, и пошла в направлении «Племени». Я смотрел ей вслед и позволил себе на несколько секунд расслабиться. Вероятно, подумал я, нам пора идти дальше. У нас сегодня еще астрономический час на экскурсии, билеты в театр марионеток на вечер, а утром самолет домой, в Кливленд. То, что дети устали, вовсе не значит, что они вытерпят здесь еще немного. Семь лет подряд я каждое лето вывозил учеников в познавательные поездки. «Потому что вам делать больше нечего, – сказал мне на прошлой неделе вечером один из «Племени». – О боже мой, я просто пошутил, мистер Джи», – тут же добавил он.

Я вынужден был успокоить его, сказать, что знал – он шутит, я всегда это понимаю.

– Точно. Верно, – сказал он и вернулся к своим товарищам.

А теперь я тер ладонью щетину на бритой голове, стоя на месте и моргая, а моя фамилия (так, как она пишется и произносится по-польски) снова мелькнула передо мной, как этим утром, – я увидел ее среди других фамилий, выбитых на стене синагоги Пинхаса. Земля подо мной закачалась, могильные камни будто разъехались в стороны по траве, и я, хватаясь за скамейку, рухнул на нее.

Когда я поднял голову и открыл глаза, вокруг меня столпилось «Племя», вихрь из бейсболок козырьками назад, загорелых ног и эмблем «Найк».

– Я в порядке, – поспешно сказал я, вставая, и, к великому облегчению, действительно ощутил, что все в порядке. Понятия не имею, что произошло, – поскользнулся?..

– Типа того, – сказала Пенни Берри, стоявшая с края, и я не стал глядеть ей в глаза.

– Айда, компания. Еще всего много.

Меня всегда удивляло, почему они делают то, что я скажу, поскольку по большей части они слушались. Дело не лично во мне на самом деле: общественный договор между учителями и учениками, возможно, самый общепринятый древний ритуал на этой земле, и его власть куда сильнее, чем многие думают.

Миновав последние могилы, мы вышли через низенькие каменные ворота. Головокружение, или что там это было, прошло, я чувствовал только легкое покалывание в пальцах. Сделал последний вдох тяжелого воздуха с запахом глины и травы, выросшей из тел в этой земле.

Переулок у Староновой синагоги был забит туристами, их кошельки и рюкзачки распахнулись, будто клювы цыплят-переростков. В эти открытые клювы с прилавков, расположенных рядами вдоль тротуара, отправлялись деревянные куклы, вышитые кипы и хамсы. «Прилавки как стены совершенно нового гетто, куда более изощренного», – подумал я. Это место в своем роде стало именно тем, что хотел сделать из него Гитлер, – Музеем Умершего Народа, вот только покупатели были потомками этого Народа и тратили деньги в таких количествах, о которых он даже не мечтал. Земля снова закачалась у меня под ногами, пришлось закрыть глаза. Когда я решился оглядеться, туристов передо мной уже не было, и я увидел прилавок – покосившийся деревянный ящик на массивных латунных колесах. Он кренился в мою сторону, висящие на гвоздя» марионетки скалились и стучали, а меж них высунулся цыган с серебряной звездой на носу. Он ухмылялся.

Цыган коснулся ближайшей к нему игрушки, и та закачалась на ужасной тонкой проволоке.

– Лох-утковай дивад-лоу, – сказал он, и я упал ничком вперед.

Не знаю, как я перевернулся на спину. Наверное, кто-то перевернул. Я не мог дышать. Живот сдавило, будто на нем уселось что-то тяжелое и деревянное. Я дернулся, судорожно схватил ртом воздух и открыл глаза. Свет ослепил меня.

– Я не… – сказал я, моргая, ничего не соображая. Я даже не был уверен, что окончательно потерял сознание. Должно быть, прошло не больше пары секунд. Однако свет резал мне глаза так, будто я месяц в могиле пролежал.

– Добрый день, добрый день, – сказал надо мной кто-то по-чешски. Я прищурился, моргнул и увидел сквозь слезы лицо цыгана, того, что был за прилавком, и едва не завопил.

Он коснулся моего лба и вмиг стал обычным человеком в красной бейсболке с эмблемой «Манчестер Юнайтед», черноглазый и с добрым взглядом. На пальце прохладной ладони, которую он положил мне на лоб, было обручальное кольцо, а пирсинг в виде серебряной звезды у него на носу отражал солнце.

Я уже хотел сказать, что все в порядке, но у меня снова вырвалось «я не».

Цыган сказал мне что-то еще. Был ли то чешский, словацкий или румынский язык? Я не слишком их различаю, да и уши еще слышали плохо. Внутри их ощущалось болезненное, настойчивое давление.

Цыган встал, и я увидел позади него моих учеников, столпившихся, будто их стянули тугим узлом. Увидев, что я смотрю на них, они заговорили наперебой, и я покачал головой, попытался их успокоить. Затем ощутил их руки, усаживающие меня. Мир вокруг не кружился. Земля не качалась. Прилавок с марионетками, на который я старался не смотреть, сохранял дистанцию.

– Мистер Джи, вы в порядке? – спросила одна из девочек визгливо, на грани паники.

А потом Пенни Берри присела рядом и поглядела, будто внутрь меня. Я почувствовал ее могучий ум за этими безмятежными глазами, серебристо-серыми, как замерзшее озеро Эри.

– Вы не… что? – спросила она.

И я ответил, поскольку выбора у меня не было.

– Не убивал моего деда.

2

Они усадили меня к столу в нашем гостевом доме у Карлова Моста и принесли стакан «чудесной воды». Одна из шуток в нашу нынешнюю поездку. Худенькая официантка в Терезине – «городе, уготованном нацистами для евреев», как говорилось в старом пропагандистском фильме, который мы смотрели в музее, спутала английское «айс» («лед») и «найс» («чудесный»), когда мы попросили воды со льдом.

Некоторое время «Племя» сидело на моей кровати, тихо переговаривалось и подливало воды в стакан. Прошло минут тридцать, я не упал снова, не нес ерунды, во всем походил на себя – угрюмого, основательного, небритого, – и они перестали обращать на меня внимание. Один из «Племени» бросил в другого карандашом. На мгновение я почти забыл о тошноте, дрожи в руках и марионетках на проволоке, танцующих у меня в голове.

– Эгей, – сказал я. Пришлось сказать еще дважды, чтобы привлечь их внимание. Обычно я так и делаю.

Наконец Пенни заметила.

– Мистер Гадежски хочет что-то сказать, – озвучила она, и все постепенно стихли.

Я положил дрожащие руки на колени под столом.

– Почему бы вам, дети, не сесть на метро и не съездить посмотреть на астрономические часы?

Члены «Племени» неуверенно переглянулись.

– Правда же, – сказал я. – Все в порядке. А когда вы еще раз в Прагу попадете?

Они хорошие дети, и эта неуверенность продолжалась еще пару секунд. А потом они начали выходить, один за другим, и я думал, что избавился от них, пока передо мной не встала Пенни Берри.

– Вы убили своего деда, – сказала она.

– Нет, – рыкнул я, и Пенни моргнула. Остальные резко развернулись и поглядели на меня. Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. – Я сказал, что не убивал его.

– Ой, – сказала Пенни. Она отправилась в эту поездку не в силу какого-либо семейного или иного отношения к теме, а просто потому, что это был самый интересный способ провести месяц. Пенни пыталась давить на меня, поскольку подозревала, что из меня можно выжать что-нибудь более захватывающее, чем из достопримечательностей Праги. А этого ей всегда сильно хотелось.

Может, ей просто было одиноко – неуютно быть ребенком, которым она, по сути, не являлась, неуютно в мире, частью которого она себя не ощущала Во многом это делало ее схожей со мной и могло объяснить, почему она так меня раздражает.

– Это глупо, – сказал я. – И это не так.

Пенни не пошевелилась. Маленький деревянный человечек на черной сосновой ветви в моей памяти задрожал, дернулся и начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Мне надо записать кое-что, – сказал я как можно мягче. И солгал. – Возможно, покажу тебе, когда закончу.

Спустя пять минут я был один в своей комнате с полным стаканом пресной воды, с песком на языке. Шею палило беспощадное солнце, а в ушах стояло это ужасающее прерывистое дыхание, как трещетка гремучей змеи. Впервые за много, много лет я был дома.

3

В июне 1978 года, через день после окончания школьных занятий, я сидел у себя в спальне, в Альбукерке (штат Нью-Мексико), и совершенно ни о чем не думал, когда вошел папа и сел на мою кровать.

– Хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, – сказал он.

За девять лет своей жизни отец ни разу не обращался ко мне с просьбой. Насколько я помню, ему вообще мало чего хотелось. Отец работал в страховой компании, приходил домой ровно в 5.30, час играл со мной в догонялки перед ужином, иногда водил меня в магазин за мороженым. После ужина он садился на черный диван и читал мистические романы в мягкой обложке – до 9.30. Все книги были старыми, с ярко-желтыми или красными обложками, на которых были мужчины в мундирах и женщины в черных платьях, облегающих их тела, будто слой сажи. Иногда меня это нервировало – руки отца на этих обложках. Однажды я спросил его, почему он предпочитает такие книги, и он просто покачал головой.

– Эти люди, – начал он, говоря будто через консервную банку с большого расстояния (так он говорил обычно), – делали всякие дела.

Ровно в 9.30 каждый вечер, помню точно, отец выключал стоящую рядом с диваном лампу и касался моей головы, если я еще был не в постели, и ложился спать.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил я тем июньским утром, хотя мне было без разницы. Шла первая неделя летних каникул, впереди был не один месяц свободного времени, и я все равно толком не знал, куда его деть.

– То, что я скажу, о'кей? – сказал мой отец.

– Конечно, – не раздумывая ответил я.

– Хорошо. Я скажу деду, что ты приедешь.

И он оставил меня в комнате одного с разинутым ртом, а сам пошел на кухню звонить деду.