Текст книги "Дневники голодной акулы"

Автор книги: Стивен Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Но это же просто…

– Да, я расслышал тебя и в первый раз. Ты совершенно прав. Это – «просто барахло», просто милые повседневные вещицы. Но важно не это, а идея, воплощенная в этих вещах, значение, которым мы наделяем их, располагая вот таким образом.

Я снова окинул взглядом мешанину брусков, ящиков, картона и проводов.

– В это надо поверить, да?

Фидорус, казалось, что-то искал у себя в глубинах памяти. И через секунду нашел.

– Ты слыхал о Матиссе? [51]51
  Матисс, Анри (1869–1954) – французский художник-постимпрессионист, скульптор, иллюстратор и дизайнер.


[Закрыть]

Я кивнул.

– Хорошо. Как-то раз один покупатель пришел с визитом в его мастерскую. Он долго смотрел на одну из последних работ художника, а затем неожиданно заявил: «У этой женщины рука слишком длинная». Знаешь, что ответил ему Матисс?

Я помотал головой.

– Он сказал: «Это не женщина. Это живопись».

Фидорус отошел, чтобы еще раз проверить расстановку в макете. Я видел, как он слегка подправил наклон вентилятора и постучал по его проволочной клетке шариковой ручкой, внимательно прислушиваясь к звуку.

– Так, значит, вы… – сказал я, – создаете женщину?

– Да, и притом используя минимум средств. Мы создаем женщину, а не живопись. – Доктор поднялся и отряхнул свои брюки. – Все это барахло надо рассматривать как своего рода техническое обеспечение эксперимента, в результате которого женщина, когда мы ее завершим, должна стать реальной. Ты был когда-нибудь на стереосеансе?

– Что?

– Ты видел стереокино?

– Ну да.

– А специальные очки снимал? Ведь тогда эффект пропадает, верно?

Я кивнул.

– У нас он не должен пропасть. Мне нравились эти фильмы, там было над чем подумать. Кстати, свои вещи ты можешь положить здесь.

Фидорус потянулся к моему рюкзаку и бросил его в один из ящиков «Орфея». Я смотрел, как он возится с ним, передвигая в ящике то в один, то в другой угол, пока, на его взгляд, рюкзак не улегся должным образом. Казалось, у Фидоруса в голове была встроена коробка передач и он произвольно переключался с отшельника на ученого, затем на философа или на восторженного юнца. Сколько этих образов скрывалось под копной волос Трея Фидоруса? Эта мысль сильно беспокоила меня. Благодаря инструкциям Первого Эрика я стал довольно хорошо разбираться в людях, но этого человека я совершенно не мог раскусить.

– Так, хорошо, – сказал Фидорус, глядя на меня с улыбкой. – А что у нас в этом пакете?

– Диктофоны.

– Отлично! Думаю, мы поместим их… вот сюда. – Пластиковый пакет отправился в картонную коробку поменьше. – И… да. – Он похлопал себя по карманам, достал кисточку для каллиграфии, которую давал мне накануне вечером, и осторожно положил ее рядом с ноутбуком Никто. – Так, пока, думаю, сойдет. Да, сойдет. Ладно. Оставайся здесь, а я пойду и посмотрю, где там прячется Скаут, и заодно поищу якорь.

– Хорошо, если я вам пока не нужен, то, может, поработаю немного над кодом ЙЦУКЕН?

– Нет. – Выходя за контур макета, он указал на стакан, который я все еще держал в руке. – Вот твоя первоочередная задача. Ты должен выпить эту воду, если хочешь, чтобы все сработало как надо. Понятно?

– Конечно. Постараюсь.

– Хорошо. – Уже ничем здесь не связанный, он устремился к двери. – Хорошо. Ты занимайся водой, а мы позаботимся о лодке.

* * *

Я поднял воротник куртки. Теперь я был один. В пустом помещении смутно пахло пыльными коврами. Кроме того, здесь было очень тихо, и мои шаги отдавались по пространству бетонного пола.

Но на самом деле я был не один, не так ли?

– Что ж, я рад, что ты не обращаешь на это особого внимания.

Иэн, лежа на облюбованной им картонной коробке, поводил ушами, прислушиваясь ко мне, но глаз не открывал.

– Но почему ты решил сюда спуститься? Здесь же холодно.

Его ухо пару раз дернулось, затем снова медленно опустилось вперед, небрежно давая мне понять, что разговор окончен – тема закрыта.

– Чудесно.

Я накрыл стакан с бумажками ладонью и пару раз его потряс, как трясут шейкер для коктейлей. При каждом движении бумажные полоски издавали приглушенное шуршание, но ничего не менялось. Я подошел к стене и уселся, прислонясь к ней, на полу. Посреди всего этого серого пространства безмолвно стоял «Орфей». Я едва различал, как под пушистой шерстью тихонько поднимаются бока Иэна, – казалось, в этом мире его ничего не заботило.

Я сделал глубокий вздох, которого никто не мог услышать. События и происшествия последних суток сложили в моем усталом мозгу запутанную головоломку, на разгадывание которой у меня больше не было сил. Сонный и отрешенный, глядя на все это как бы со стороны, я думал о том, что скоро выберусь из подземелья на свежий воздух и забуду все эти странные события, коридоры, сложенные из книг, кипы бумаг и непонятные разговоры. Блуждая у грани сна, я заметил, что думаю о Скаут, о том недолгом времени, что мы были вместе. О том, как пахло ее тело, о том, как она смеялась, о ее взъерошенных волосах, о том, как соприкасались наши пальцы, как мы держались за руки, когда шли по темным узким коридорам. Эти воспоминания причиняли мне боль, и я оттолкнул их от себя. Если я действительно вернусь обратно в мир, я снова останусь в обществе одного Иэна и мне будет там одиноко. Эта мысль пробежала по моему телу холодной маленькой волной. Может, я смогу поговорить с ней? Может, сумею сказать: «Конечно, я понимаю, почему ты так поступила» – и извиниться за то, что вел себя так глупо, и может, все снова станет как прежде, когда мы были… Кем? Когда мы были… Но я боялся, что она посмеется надо мной или, того хуже, будет со мной снисходительно добра и вежливо объяснит, что, мол, ей очень жаль, но я ей был нужен «для дела». И только. Мой сонный разум разыгрывал эту сцену, уплывая меж тем в неведомые края. Что, если я скажу ей о другом, о главном, о том, во что так трудно поверить? О том, что она напоминает мне Клио Аамес. Напоминает? «Давай, скажи это». О том, что она… «Давай, скажи…» – и есть Клио Аамес. Невозможно было придумать что-нибудь более глупое и неправдоподобное, и все же… И все же что-то глубоко-глубоко внутри моего сознания твердило: «Только так ты сможешь собрать осколки окружающего мира и вновь сделать его цельным».

Я уже клевал носом, но усилием воли очнулся и стиснул в руке стакан. Сон чуть было не поборол меня, но в последнюю минуту я успел ухватиться за краешек сознания. В стакане лежали полоски бумаги. Никаких изменений.

– Ладно, – сказал я себе, пытаясь разогреть свой мозг и попытаться – в который раз? – разгадать концепцию воды.

* * *

Утро тянулось медленно. Скаут и Фидорус раз за разом возвращались к макету «Орфея», принося с собой новое барахло. Время от времени доктор окликал меня, чтобы спросить, как продвигаются дела, или сообщить о назначении предметов, добавляемых в макет. Стопка книг, обвязанных тонкой цепочкой, стала якорем, ножка вешалки, высовывавшаяся за борт, была кронштейном лебедки, а фонарь, луч которого упирался прямо в потолок, служил мачтой. Они добавили и кое-что другое: новые доски, автомобильные фары, и баллоны с воздухом, и трубку, и маску. Фидорус принес контейнер Иэна и включил его в макет вместе со всем остальным. Скаут сняла свою плотную куртку и работала в одной футболке, убирая волосы за уши только затем, чтобы они выбивались оттуда и падали ей на глаза всякий раз, как она нагибалась. Я, стараясь оставаться незамеченным, смотрел, как она убирает их снова и снова. Между нами словно бы выросла неуловимая стена, и я мог отважиться лишь на взгляды мельком. Один раз она заметила, что я на нее смотрю, и это заставило меня оцепенеть. Скаут быстро опустила глаза, а затем отвела их в сторону, может думая о том же самом, что и я, а может, нет.

Со стаканом у меня ничего не получалось. Часами я смотрел в это скопище спутанных полосок, пытаясь увидеть нечто иное, чем бумагу и слова, но ничего другого не видел, потому что ничего другого там не было.

Пришло время ланча, и я осознал, что с самого утра ничего не ел. Мое тело слишком устало, чтобы особо беспокоиться по этому поводу, но голод напомнил о себе резью в желудке – пятном тупой боли с зеленью по краям. Я не обращал на нее внимания.

Скаут и Фидорус прикатили тележку с поддоном, нагруженную двумя большими черными продолговатыми блоками. Через мгновение я увидел, что это были аудиоколонки. Они сняли их с тележки в дальнем конце подвала и принялись навешивать на крепления в стене.

– Это шлюзы! – крикнул мне Фидорус, увидев, что я наблюдаю за их работой. – Хочешь послушать?

Я сказал, что хочу.

Скаут отошла назад, один раз скользнув по мне взглядом, а затем снова переключив внимание на аппаратуру. Должно быть, кто-то из них нажал на кнопку. Помещение заполнилось звуком высоких и низких голосов. Они тараторили хором, одновременно, перекрывая, огибая или пронзая друг друга, сливаясь в единый поток звука. Каждый из голосов снова и снова повторял одно и то же слово – «вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода, вода».

* * *

Полчаса спустя я лежал на спине, поставив стакан рядом с собой и подложив руки под голову. Взяв одну бумажку, я теперь жевал ее, пытаясь утвердиться в идее прохладной свежей воды, выжимая ее из бумажного комка между своих зубов. Я думал о том, какое это безнадежное занятие, о том, что я не знаю, как извлечь концепцию воды из слов, и о том, что мне, в присутствии Скаут или нет, придется сказать об этом Фидорусу.

С этими мыслями, которые вращались в моей голове, обрывались, искажались, обретая странные очертания, я начал погружаться в глубокое спокойное море сна.

* * *

Я моргнул и сел на своем лежаке под тентом. Наслаждаясь тем, как в рот мне и в нос вливается теплый сухой воздух, выпаривая влагу, я протирал сонные глаза. Отложил книгу в сторону и стал внимательно осматривать линию бурунов и синь воды за отмелью в поисках Клио, но ее нигде не было видно. Повернулся туда, где обычно Клио расстилала полотенце, но оказалось, что я один. На шесть или семь футов простирался пустой пляж, а дальше расположилась парочка блондинок, хихикавших и болтавших по-французски. По другую сторону пожилой мужчина в темных очках и с белой курчавой растительностью на груди читал один из тех шпионских романов, где имя автора напечатано огромными золотыми буквами и занимает половину обложки. Клио нигде не было.

Паника холодным пальцем прикоснулась к моему затылку. Я решил вернуться в кемпинг.

Наша палатка исчезла. Гамак пропал. Ее сумки, мои сумки, все. Я осматривал другие участки, чтобы увидеть, не устроила ли она нам переезд, пока я был на пляже, но нет. Была только утоптанная земля да следы, оставленные колышками нашей палатки.

Маленький мальчик в огромной панаме поднял на меня взгляд, протягивая мне сложенный вчетверо лист бумаги. Позади него терпеливо ждала девочка, придерживая руками оранжевый надувной круг. Я поблагодарил его и взял записку. Мгновение оба ребенка смотрели на меня, затем побежали прочь. Девочка отставала и выкрикивала что-то по-немецки. Я развернул бумагу:

Эрик!

Я не вижу смысла возвращаться к тебе. Ты ведь просто хотел остаться один.

Целую.

Клио.

Что-то изменилось. Я исчез.

Новый и бестелесный я всплыл в сухом пыльном воздухе, мельком глянув вниз на деревья и разноцветные палатки кемпинга, прежде чем устремиться к пляжу. Я пролетел над баром, открытыми пустыми столиками харчевни, над рядами белых тентов и оказался над ярко-голубой водой, которая быстро темнела по мере того, как океан подо мной становился глубже. Я чувствовал жар солнца и холодный ветерок, поднимавшийся от волн, а потом бросился вниз, стукнулся о воду и начал погружаться сквозь бескрайнюю синеву в черную бездну…

* * *

Задыхаясь, я подался вперед и сел. Я его помнил. Помнил свой сон. Каждая деталь была острой и ясной. До этого сны «Фрагмента о лампе» обычно испарялись, обращаясь в смутные ощущения, как только я переходил к бодрствованию, но теперь, по какой бы то ни было причине, только что виденный сон закрепился у меня в памяти.

Прежде чем я сосредоточился на нем, на том, почему это могло случиться и что это могло означать, еще одно чувство протиснулось мимо моего удивленного внимания и завладело сознанием. Моя нога была мокрой. Я огляделся, все еще слегка ошеломленный, все еще слегка потрясенный сновидением. Увидел наклонившийся стакан и разлитую воду, темным пятном впитавшуюся в мои джинсы, прежде чем растечься длинной тонкой лужицей по бетонному полу.

Моя нога была мокрой.

Словно взрыв, прокручиваемый в обратную сторону, последние несколько часов ринулись друг к другу, соединяясь в единую сфокусированную точку. Я взял стакан и поднялся на ноги. Бумага и слова исчезли. Теперь там была вода, всего-то полсантиметра оставалось ее на дне, но это была реальная физическая вода, появившаяся на месте слов. Это произошло. Каким-то образом я этого добился.

Скаут и Фидорус выравнивали доски на «Орфее».

– Доктор!

Они оба обернулись, и я поднял стакан, наклоняя оставшуюся воду, – смотрите, мол, что случилось.

Фидорус взмахнул рукой, давая мне знак подойти, но потом что-то отвлекло его внимание. Он застыл, склонив голову набок и прислушиваясь. Скаут, должно быть, начала что-то говорить, потому что доктор поднес к губам палец в безмолвном «ш-ш-ш!». Потом я тоже услышал глухой шум, почти неуловимый для человеческого слуха, но постепенно нарастающий.

Лицо доктора обмякло от ужаса.

– Перестань! – крикнул он мне, лихорадочно махнув рукой. – Ты заходишь слишком далеко! Ты слишком далеко заходишь, тебе надо это прекратить.

– Я не… – Я еще выше поднял стакан, как будто мог что-то этим доказать. – Я ничего не делаю.

Доктор повернулся к Скаут, приказав:

– Компьютеры! Быстро!

Она посмотрела на него, на меня, затем со всех ног бросилась к ближайшему из пяти компьютерных корпусов и стала включать питание.

– Эрик Сандерсон Второй, – воззвал Фидорус, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. – Ты должен подойти сюда. Немедленно.

Шум слился с шелестом голосов, льющихся из двух мощных колонок – «вода, вода, вода, вода, вода, вода», – и стал еще громче.

– Господи! – Скаут осмелилась бросить взгляд на динамики, затем на меня. – Господи, Эрик, беги!

Я побежал к «Орфею», зажимая ладонью верх стакана.

Я же ничего не сделал!

Панели колонок снесло напрочь под напором воды, с грохотом хлынувшей в подвал.

Часть четвертая

Слова оставляют след на невидимых вещах, на отсутствующих вещах, на том, чего ждешь, и на том, чего боишься. Слова – хрупкий мостик, перекинутый над бездонной пропастью.

Итало Кальвино [52]52
  Итало Кальвино (1923–1985) – итальянский писатель-постмодернист. Автор триптиха «Наши предки» – «Раздвоенный виконт» (1951), «Барон на дереве» (1957), «Несуществующий рыцарь» (1959), – сборника «Космикомические истории» (1965), романов «Незримые города» (1972), «Замок скрещенных судеб» (1973), «Если однажды зимней ночью путник» (1979) и др. В 1973 г. получил премию Фелтринелли, в 1975 г. стал членом Американской академии, в 1981 г. получил знак французского Почетного легиона. Эпиграф взят из книги «Шесть памятных записок для следующего тысячелетия» (1999), которую составляют шесть лекций, прочитанных Кальвино в Гарварде.


[Закрыть]

30
Прощайте, испанские дамы! [53]53
  «Прощайте, испанские дамы» – песня, популярная на английском флоте во времена наполеоновских войн. Литературная переработка принадлежит Р. Киплингу (1914).


[Закрыть]

Я вращался и кувыркался, меня сдавливало и крутило, как флюгер, среди невнятицы голосов, шелеста, шепота и плеска мелодий. Я тонул среди собственных помыслов, замыслов, планов, обманов, обид, тревог, сомнений и тягостных раздумий, без поддержки и опоры в наполненной до краев прозрачной, великой, могучей, правдивой и свободной морской чаше.

Вскоре движение начало ослабевать, замедляясь, успокаиваясь, почти останавливаясь. Вода окружала меня со всех сторон – у всех бесчисленных концепций был свой ритмический рисунок, легонько подталкивающий меня то вверх, то вниз. Я висел, как бумажный ангел, как рождественская звезда или как давно забытое мгновение прошлого, канувшее в бессознательную глубь. Мои легкие разрывались от боли. Воду надо мной прорезали солнечные лучи, и я пытался дотянуться до них, устремляясь к свету.

Разбив головой зеркальную рябь волн, я тут же с усилием вздохнул, и теплый воздух наполнил мою грудь. Концептуальный мир, с которым мне пришлось столкнуться под водой, теперь исчез. Вокруг была просто вода. Я опускался и поднимался на невысоких волнах, слышал пронзительные крики чаек, ощущал на губах соленый привкус шлепающих по лицу волн. В бесконечной высоте неба ослепительно полыхало солнце. Океан передо мной зыбился и раскатывался на мили, мили и мили, вплоть до отдаленной линии горизонта, где одна синева встречалась с другой. Пропитанные водой куртка и ботинки отяжелели и тянули меня вниз. Я подумал о своих ногах, барахтающихся над черными глубинами, и желудок мне стиснуло ужасом. Волна плеснула мне прямо в открытый задыхающийся рот соленой пеной, и я заколотил ногами, заходясь в кашле.

Откуда-то из-за спины донесся крик:

– Эрик!

Я стал загребать руками, разворачиваясь на месте. На волнах подпрыгивала лодка – довольно большая, потрепанная рыбацкая лодка. На палубе стояли двое: один, седой мужчина, махал рукой, другая фигурка была поменьше и держалась подальше от лееров. Фидорус и Скаут. Борясь с волнами, я поплыл в их сторону так быстро, как только мог.

Ухватившись за мои протянутые руки, они перетащили меня через борт, и я повалился на теплую деревянную палубу, ловя ртом воздух.

Через мгновение я перекатился на спину и обнаружил, что взгляд мой устремлен прямо на стоящую надо мной Скаут.

Все тогда сделалось ясным и четким – морской воздух, распиравший ребра, струйки воды, мокрое пятно подо мной на палубе, сверкающее чистое небо. Волосы Скаут падали ей на лоб, и ее бледное лицо выглядело затененным. Брови у нее были сведены, свидетельствуя о некотором беспокойстве. Я чуть заметно кивнул – мол, со мной все в порядке, – и она улыбнулась, растянув губы, и отошла в сторону, оставив в моем поле зрения матовую синеву горизонта. Я приподнялся на локтях.

– Верится с трудом, правда? Но тем не менее мы здесь. – Фидорус схватился за леер, снял очки и запрокинул к солнцу морщинистое лицо. – Более того, день выдался чудесным.

– Мы в море?

– Ну да, как говорится.

Лодка покачивалась на волнах. Отвесно падали лучи солнца. Откуда-то по-прежнему доносились крики чаек.

– И ЭТО «Орфей»?

– А ты думал, макет?

– Это похоже… – Я сел на палубе. – Это похоже… на что-то совершенно реальное и… И знакомое.

– Так и должно быть. Если бы ты представил «лодку для ловли акул», то это была бы в точности такая лодка. Это, – он провел рукой по рубке, – коллективное представление о том, какой должна быть лодка для ловли акул.

Вода все еще пропитывала мои джинсы, ботинки и куртку, но солнце не жалело сил и уже успело немного обогреть меня. У себя под пальцами я ощущал старую потертую палубу.

– Коллективное представление?

– Да, – кивнул доктор, – причем существующее в умах уже почти четверть века. Вот почему эта лодка так убедительно выглядит.

Он протянул мне руку и помог подняться на ноги. Я старался совладать с качкой и стряхнуть капли морской воды, все еще сочившиеся из моей одежды.

– А! Привет.

Я повернулся, чтобы последовать за взглядом доктора. Иэн приковылял к нам и уселся рядом. Происходящее явно было ему не по душе.

– Прости, – сказал я, зная, что это не поможет.

– Ну что, Тотошка, погрелся на солнышке? – спросил доктор с широкой улыбкой. – Не продуло?

Иэн метнул на него испепеляющий, как орбитальный лазер, взгляд.

– Ну и хорошо. – Доктор распрямился. – А он забавное существо, правда?

В его вопросе чувствовалось сомнение, и это каким-то образом позволило мне чуть легче воспринимать и старика, и все безумие окружающей нас обстановки.

– Да уж, – сказал я, глядя на угрюмого кота. – Он тот еще тип.

* * *

Фидорус провел меня в маленькую каюту, чтобы я мог переодеться во что-нибудь сухое. Одежду, лежавшую в моем рюкзаке, я носил уже слишком долго, чтобы надевать ее снова. Доктор указал на маленький шкафчик в углу, битком набитый одеждой. Он сказал, что это были идеи курток и штанов, оставленные здесь теми, кто когда-то воображал или кому снилось, что они находятся на борту нашей лодки, но я все эти предметы воспринимал как вполне реальные вещи. Я нашел немного великоватые шорты и красную гавайскую рубашку с силуэтами пальмовых деревьев. Кроме того, я надел соломенную шляпу (это была единственная шляпа, которую мне удалось найти) и большие черные очки. Я чувствовал себя идиотом. Когда я снова вышел на палубу, Фидорус одобрительно кивнул и заявил, что теперь я гораздо больше похож на самого себя. Не зная, что еще сделать, я просто промычал что-то в ответ.

Играя в заправского капитана, Фидорус настоял, чтобы мы с ним обследовали лодку. Когда мы обходили корму, я увидел, что газонокосилка превратилась в гребной винт, коробка с бумагой – в лазерный принтер, а кресло преобразилось в прикрученное к палубе рыбацкое сиденье с готовым удилищем и лесой. У лодки теперь была настоящая мачта, настоящая лебедка с кронштейном, настоящий якорь. Когда мы отправились дальше, я время от времени замечал призрачные следы, запомнившиеся мне на макете «Орфея». На палубе была видна медная бляшка с цифрой – от входной двери. Следы, оставленные на рубке непогодой, невзначай выдавали обрывки шрифта маркировок, которые я видел в подвале на картонных коробках. Но по большому счету, все это было не важно. В целом «Орфей» стал реальной, прочной рыбацкой лодкой.

Обогнув каюту и выйдя на носовую палубу, мы подошли к трем бочкам, наполненным справочниками и скоростными телефонными аппаратами. Они, казалось, совершенно не изменили своих форм, но Фидорус только рассердился, когда я об этом упомянул.

– Ну конечно, так и должно быть. А ты ждал, что они превратятся в цветочные горшки?

Я решил больше ни о чем не спрашивать.

Штурвал находился на верхней палубе, вровень с рубкой. Там наверху была Скаут – она лежала на полотенце в солнечных очках и шортах, закатав кофточку под самый лифчик. Она привстала, когда я поднялся по трапу, затем медленно опустила свои очки на кончик носа, чтобы как следует рассмотреть меня в гавайской рубашке и шляпе.

– Привет, – сказал я и, прежде чем смог себя остановить, по-шутовски взмахнул рукой. В тот же миг я почувствовал себя самоуверенным идиотом. «Вот черт!»

Скаут ухмыльнулась и села, скрестив ноги.

– Нашлась сухая одежда, – сказал я, оттягивая рубашку.

– Да? – сказала она.

– Ну, как обстановка? – спросил Фидорус, взобравшись по трапу вслед за мной.

– Это настолько не укладывается в голове, – отозвалась Скаут, постукивая костяшками пальцев по палубе, – настолько безумно, что я даже не знаю, что сказать.

– Вероятно, это к лучшему, – сказал доктор. – Но руля-то она слушается?

– Ну да. Я просто поворачиваю штурвал и рулю направо или налево…

– Да, только это называется «Право руля» и «Лево руля».

– Прекрасно, я поняла.

– Скаут, – сказал Фидорус, – это дело серьезное.

– Не беспокойтесь, – она окинула меня совершенно пустым взглядом, – я знаю.

* * *

Вернувшись на палубу, мы оказались у ноутбука Никто. Как и содержимое пластиковых бочек, он почти не изменился: был таким же изящным, дорогим, черным и также стоял на перевернутом ящике, как в подвале Фидоруса. Единственное различие – исчез провод модема, выходивший из задней панели ноутбука и поднимавшийся к потолку, его место заняла хромированная телескопическая антенна. Теперь у нас было беспроводное подключение к интернету. Я несколько раз провел ладонью поверх антенны.

– Ты разве не слышал, как я говорил Скаут? – сказал Фидорус, осматривая экран. – Старайся об этом не думать!

Я отвернулся и стал смотреть на волны, их глубокую синеву, мягкие подъемы и скаты. Солнце было настолько горячим, что придавало морю, моей коже, палубному настилу у меня под ногами особый привкус долгожданного отпуска. Вокруг стоял запах, о котором совершенно забываешь в зимние темные вечера. Он возвращается, словно сон, словно пробуждение, когда солнце стоит высоко в небе. Я уставился на горизонт, думая о том, как далеко простирается это море. Есть ли в нем отмели, впадины, айсберги, коралловые рифы? Не проносятся ли здесь шторма, если на земле случаются войны, теракты, политические убийства? Замерзает ли оно зимой, заметаясь снегом, как лесное озеро?

– Эрик, – сказал доктор, – у меня для тебя кое-что есть.

Я повернулся и увидел, что он держит в руке гарпун, балансируя им над своим плечом, на пробу наклоняя его то вперед, то назад. Я невольно сделал шаг в сторону.

– Что это такое?

Брови Фидоруса взметнулись, собрав его лоб в морщины.

– А ты не узнаешь?

В длину гарпун был метра полтора. Деревянную ручку венчал стальной наконечник. Линь, уложенный в кольца бухты на палубе, крепился к разъему ноутбука Никто. Древко выглядело старым и отполированным до черноты.

– Это та самая кисть?

– Верно. Теперь слушай внимательно, потому что это будет твоей задачей, Эрик Сандерсон. Когда мы окажемся неподалеку от людовициана, ты должен пронзить его вот этим. Тогда акула окажется подсоединенной к ноутбуку, а ноутбук отправит ее к Уорду.

– Материя и антиматерия, – сказал я. – Бах!

– Именно «бах!». И тогда все мы сможем пойти по домам.

– Если только у нас все получится, да? А если…

– Что ж, риск всегда существует, но надо помнить, что вся эта лодка защищена по контуру единой концептуальной петлей. Что бы ни случилось, людовициан не сможет нас тронуть, пока мы остаемся на борту. Нам надо найти его и загнать. Для этого у нас на борту есть все необходимое. Как только его задор иссякнет, ты сможешь воспользоваться гарпуном.

Доктор описывал нашу задачу так, словно впереди нас ждала самая обычная работа, а у акулы не будет ни единого шанса. Не знаю, что там вытворяло мое лицо, но, должно быть, оно меня выдало.

– Конечно, ты совершенно прав, – сказал Фидорус, как если бы я думал вслух. – Людовициан очень опасен, но помни, что преимущество на нашей стороне. Я уверен, что мы сможем разделаться с ним без особых проблем.

Я обдумал эти его слова.

– Мне все равно, как он сдохнет, – сказал я в конце концов.

Доктор кивнул, безмолвно о чем-то размышляя. Он вручил мне гарпун, и я взвесил его таким же манером, как до этого он. Гарпун казался прочным, хорошо сбалансированным.

– Ты должен поразить его в голову. Целься в мозг.

– В голову, – повторил я. – В мозг.

– Хорошо. – Фидорус вгляделся в море, прикрывая глаза ладонью. – Теперь давай подумаем, не сможем ли мы привлечь его внимание. Захвати гарпун.

Я последовал за доктором к лазерному принтеру, прикрученному болтами на корме. Он включил аппарат, и тот ожил с клацаньем и урчанием, вспыхнув зеленым и янтарным светодиодами. Проверив запас бумаги, Фидорус размотал серый кабель, подключенный к задней панели принтера. Он дал мне знак поднести гарпун ближе и, когда я повиновался, быстро подключил разъем кабеля к металлическому наконечнику. Принтер тотчас начал печатать, выбрасывая листы в воду. Фидорус опустил руку за борт и, поймав мокрую страницу, передал ее мне. Это был мой рассказ, тот самый, что я написал кистью в воздухе прошлой ночью.

– Если нам повезет, – сказал довольный собою доктор, – людовициан обнаружит этот след и направится прямиком к нам.

Я еще раз просмотрел страницу, а затем бросил ее в море к остальным.

– Подбавьте оборотов, шкипер Скаут! – крикнул доктор.

Скаут посмотрела на нас с навесной палубы.

– Вы только что назвали меня шкипером?

– Так держать!

– Ну и ну, – сказала она. – Есть так держать!

Я улыбнулся. Глубоко внутри я начал чувствовать, что у нас на самом деле есть шанс справиться.

Двигатель зарокотал, и откуда-то с кормы поднялся серо-голубой дымок. Погромыхивая, «Орфей» двинулся навстречу волнам.

* * *

Иэн растянулся в тени рубки и спал. Если он терпеть не мог плавать, то, по крайней мере, погода не вызывала у него нареканий. Фидорус сидел на своем прикрученном болтами рыбацком стуле на транце, и леса, свешивавшаяся с удилища, волочилась позади нас, меж тем как лодка с пыхтением продвигалась вперед. Он где-то отыскал зеленую кепку и теперь натянул ее на глаза, притворяясь спящим. На крюке в качестве наживки полоскалась моя куртка. Она вращалась в прозрачной синей воде, и мне было не по себе из-за того, что ее решили принести в жертву.

Я сидел со скрещенными ногами на палубе рядом с принтером, следя за тем, как он пыхтит, завывает и механически выплевывает страницы моего рассказа – о спальне, о докторе Рэндл, об Эрике Сандерсоне Первом, о моем путешествии, об отеле «Ивы», о Клио Аамес, о мистере Никто, о желтом джипе, о внепространстве, о Марке Ричардсоне, о картотеке, о куполе из «Желтых страниц», о Фидорусе, о стакане со словами, о Скаут… Белые страницы падали за корму в океан. «Орфей» уходил вперед, а пропитанные водой листы вертелись в зыби, оставаясь и пропадая в пенном следе. Они держались у поверхности, не тонули и порой сверкали на солнце. За нами тянулась покачивающаяся белая дорожка бумажного следа. Я пытался уловить в воде какое-либо движение, но больше там совершенно ничего не было.

Мы шли так уже часа четыре.

Скаут закрепила штурвал и спустилась, чтобы проверить ноутбук Никто. Она проделывала это уже дважды.

– Вы же знаете, что так вечно продолжаться не может.

– Знаю, – отозвался Фидорус из-под своей кепки, – но от нас это не зависит.

– Если Уорд заметит соединение, он его прервет.

Фидорус промолчал.

Скаут отвернулась, почесала затылок, повернулась снова.

– Доктор!

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Скаут уставилась на него:

– Не знаю. Может, ускорить подачу бумаги? Добавить оборотов? Вы же специалист, вот и скажите мне.

Фидорус большим пальцем пихнул козырек своей кепки вверх и повернулся на своем сиденье.

– Если мы сбросим в воду еще больше писанины, то через несколько часов она покроет полморя. Если пойдем быстрее, то рискуем оторваться от следа. Тебе надо просто набраться терпения.

Он отвернулся и снова натянул кепку на глаза.

Все вокруг словно замерло – совершенно так, как это бывает перед ударом молнии.

– Набраться терпения? Вы же говорили, что мы взялись за «серьезное дело»! У нас всего одна попытка, а время уходит.

Доктор проигнорировал ее слова.

– Сколько, по-твоему, у нас в запасе?

Скаут перевела взгляд с Фидоруса на меня. Поначалу мой вопрос не дошел до нее, а когда дошел, я увидел, что она борется со своим гневом, решая, стоит ли ей отвечать?

– Не знаю, – сказала она наконец. – Уорд может отрубить нас в любую минуту, и тогда все будет кончено. Каждое лишнее мгновение оборачивается против нас.

– Доктор? – позвал я.

– Мы делаем все, что можем.

Скаут раздраженно вздохнула и пошла к трапу.

В начале бумажного следа одна из страниц начинает тонуть и уходит под воду…

Набрякшая бумажная кашица втягивается в вихревое движение воды, поднятое огромной серой тенью, и, превратившись в слипшиеся слова, пропадает в бездонном мраке.

Я моргал, щурясь на волны, на исчезающий вдали белый бумажный след, на чаек, на пустынный океан. Может, все это был сон? Ответить я не мог.

Время на борту «Орфея» тянулось медленно, минуты долго раскачивались, прежде чем сложиться в часы, меж тем как солнце неторопливо вершило свой путь по небу.

Доктор дремал, Скаут стояла у штурвала, а я развлекал себя тем, что выковыривал из палубы щепки, прислушивался к урчанию принтера и выискивал среди волн океана хоть какую-нибудь тень, какое-нибудь движение. Я смотрел и смотрел, пока мои глаза не утратили всякое чувство перспективы. Солнце изливало зной. От моей кожи шел резкий запах пота, а от палубы пахло теплой солью.